Глава тринадцатая. Суровое место серьезных людей

«Гончая» Девил имела собственное имя, прямо как корабль какой-то. Лихая выпендрежница с красными волосами любила затейливые имена. Многие ли поняли смысл четырех букв, выведенных короткими злыми буквами по бортам?

FATE.

Судьба. Хаунд понял, хотя откуда пришло это понимание – разобраться не мог. Просто всплыло само собой в голове, и все. Девил, хмыкнув, покосилась на него и ничего не сказала. Но балл в свою копилку Хаунд явно заработал. А это как раз в его случае было крайне важно.

Женщины ценят в мужиках разное. Хотя и говорят, что любят не за внешность, но… она-то бы Хаунду, учитывая его далеко идущие планы насчет красноволосой фурии, не помешала. А тут…

Нихт, самому себе Хаунд очень нравился. Рост два метра, сто с лишним килограммов мускулов, жил и крепко-каменных костей. Серая кожа помогала ему не выделяться даже в редкие солнечные дни, сливаясь воедино с темно-пятнистым старым верным плащом. Жирные волосы, убранные в мелкие косички, не пропускали всякую мелко-ползучую гнусь, а стянутые в пучок и упрятанные в чехол из вываренной кожи да с металлическими кольцами, они надежно закрывали шею, дотягиваясь до лопаток. Ну и, по мелочи: например, шерсть, густая и завивающаяся, согревала не хуже одежды.

Рыло? Харя? Морда? Последнее Хаунду нравилось больше, йа. Горбатый нос с хищными ноздрями, густые хмурые брови, борода, роскошно расчесанная и разделенная на два хвоста, темные оттопыренные губы, едва скрывающие клыки. И почти черные глаза. Звериные жестокие буркалы… Красавец.

Только вот любили Хаунда обычно только дорогие шлюхи. И любили за увесистые пачки патронов, найденное им золото, потом оседающее в зубодральне Зазы Цицишвили, и прочее барахло. Кому, натюрлих, еще нужен был такой вот урод? Йа, никому.

Нельзя сказать, что Хаунд, в который раз прогоняющий такие мысли под толстенной, не каждая бита возьмет, лобастой черепной коробкой, расстраивался. Он смотрел на свое отражение в большом зеркале внутри «гончей», кокетливо украшенном крохотным птичьим черепком в перьях цвета волос хозяйки машины.

«Ко-ко-ко» – так свое костяное и безглазое уродство называла Девил.

Но, все равно, урод… йа… Хотя и излучающий харизму, так и пышащий ею.

– Шайссе… – посетовал Хаунд. – До чего у меня самого пафосные мысли, а? Даже стыдно, натюрлих.

Из рухнувшего корпуса двенадцатиэтажки, где «гончая» была спрятана от лишних глаз, он покосился в сторону дороги. Пришлось потратить с десяток минут на то, чтобы, еле фыркая двигателем, пробраться сюда. Броская адская машина рейдерши была хорошо знакома Карно и его прихвостням, а зачем злить тигра, дергая его за усы? Незачем.

Хаунд сам себя не обманывал, он понимал, что Карно наплевать на его… его женщину, и что раз Чиф решил заняться бизнесом с парнями из Курумоча, то Карно его только поддержит. Аванс за дело в качестве старпома Черных воронов? Да и черт с ней, какая разница? Вряд ли Гарпун прятал Девил в багажнике, добравшись сюда… Так что Хаунду стоило прятать ее точилу. И пока никак иначе.

Ему, идущему вдоль блестящих трамвайных рельсов, тут никто не удивился бы – явление привычно-обычное, прямо как два угнездившихся падальщика-крыложора средних размеров на уцелевшем куске дома. Тех порой подкармливали проштрафившимися «рельсовиками».

Самого Хаунда точно так же не удивляли отполированные до зеркального блеска пути. Все просто – Карно проводил ходовые испытания. Чего? Боевых трамваев. Вернее, пока прототипов в количестве трех штук. Идиотски звучит? Йа, именно так. Выглядело это не менее идиотски… поначалу.

Как Карно пришла в голову мысль запихнуть внутрь сохранившегося подвижного состава на коленке собранный паровый двигатель – история ТТУ умалчивала. Равно как и сам факт появления булькающей и посвистывающей халабуды, вполне, впрочем, сносно работающей. Натюрлих, так и было, первые сто метров хода звеневшего и хрустевшего всем своим телом транспорта Хаунд наблюдал с одного из почетных мест – со специально выставленного ряда кресел кинотеатра, бывшего во времена оные в «Парк-Хаусе» по соседству. Натурально, развалившись в кресле и потягивая через коктейльную трубочку, их тут таскали с «Перекрестка» того же молла и кипятили после каждого использования, коктейль «Либерал-висельник».

Политические взгляды Карно склонялись к тоталитарной деспотии, фактически приведенной в действие на куске городской земли от парка Гагарина и до Нововокзальной. Так что коктейли, изготавливаемые из спирта, самогона, браги, грибного пива и сиропа из пережженного сахара, разбавленного поварскими красителями, растворенными тем же спиртом, носили очень приятные слуху названия. На политический окрас Хаунду, как и обычно, было наплевать, а вот вторые половинки названий чуток, но веселили.

«Анархист на колу», «Коммуняка в кляре», «Нацик со свинцом» и прочие «Демократы без головы» на презентации случившегося чуда расходились на раз-два. Девил, потягивающая из тонкой высокой посудины «Реакционера-вари-в-масле», только присвистнула, разглядывая чудовище, окутанное черным дымом, исходящее белым паром и подающее свисток. Тележки, прикрытые бронеюбкой, несли на себе ржаво-сварного монстра, выкрашенного, видно, из ностальгии, в красное с белым. Косая труба посередке, таран с обеих сторон, идущий отвалом и разгребающий завалы на рельсах.

Узкие щели бойницы и прямоугольники крышек по бортам чудовища Хаунда не удивляли. Но заставляли задумываться о содержимом и…

Откатившись на сто метров, бронетрамвай встал, грохоча и скрипя. Люки, следуя натянутым тросам, поднялись, оскалившись тремя безоткатками с Металла, скрипнул соседний борт, открывая свои амбразуры. Грохнул залп, пламя шарахнуло тремя жадными языками, свинцовые недорогие болванки, применяемые вместо гранат, улетели в цель – в проржавевший эвакуатор со стрелой-краном, стоявший на задворках ТТУ, и раздолбали его к едрене-фене.

Идиотской затею Карно больше никто не считал. А испытания он все проводил и проводил, собирая по округе вагон за вагоном и горя желанием вывести на рельсы армаду своих стальных грохочущих ведер.

За прошедшие годы само трамвайно-троллейбусное управление перестало быть просто депо, превратившись в крепость. Вырыли ров в два-три метра шириной и глубиной, утыканный острой ржавой арматурой и битым стеклом. Стену нарастили, сделав несколько огневых точек на углах и вдоль через равные промежутки. Выросли укрытые мешками и нарезанными стальными пластинами-сендвичами площадки для безоткаток, так интересовавших Савву.

Гениальное изобретение, ставшее нужным после выхода в самарский свет таившегося до времени завода «Коммунар», – пушки, стреляющие ядрами, быстро сделавшие популярными поиск карданов от КамАЗов и прочих тягачей. Станок, труба, просто и грубо сварганенный раструб для выхлопа, вытравное отверстие для стартового заряда. И болванки с редко применяющимися грубыми гранатами, снабженными пока только фитилями разной длины, бьющими на сто – триста метров. Этого хватало, рейдеры, сперва решившие попробовать потрогать Карно за подбрюшье, быстро перестали рисковать людьми и машинами.

Такой вот новый довод новых корольков с царьками. Люди никогда не изменяют себе, оставаясь постоянными в своих привязанностях к силовому решению любых вопросов. Стабильность – признак мастерства, йа.

– Кого там нелегкая несет? – поинтересовался выступ на стене, прячущийся в тени барбакана, сделанного из закрепленного на двутавровых балках инкассаторского микроавтобуса. – Никак Хаунда к нам занесло?

– Йа… – мутант остановился, давая возможность рассмотреть себя. – Отдохнуть и поесть хочу.

– Пароль?

– А в ухо?

– Какой молодец…

Пароль, во всяком случае, для Хаунда, почему-то никогда не менялся. И почему-то самих караульных он не видел. Ни разу. Вот высунулся ствол откуда-то взявшегося древнего «дегтяря» с лентой – пожалуйста, смотрит на тебя, весь из себя наглый и ждущий возможности засадить пол-ленты, не меньше.

Внутри Карно организовал целый лабиринт, оставив прямой лишь направляющую рельсов. Да и ту перекрыл со всех сторон старыми вагонами, притащенными прогнившими «рогатыми» и прочим хламом. Саму направляющую закрывал внутренний пост из целого блока арбалетов, стреляющих не хилых размеров стрелами, смотрящий прямо на узкую калитку входа в стальных воротах.

И лабиринт из древнего хлама, высящийся в два этажа остатками седанов, паркетников и прочих авто-кадавров, удерживаемых врытыми столбами, стянутых тросами и колючкой. Захочешь – просто так не пройдешь, не перелезешь и не сбежишь. Карно шутить с незваными гостями не любил. И еще…

Хаунд втянул воздух, рыкнув. Будь ты хоть на девяносто процентов человеком, оставшиеся десять зверя возьмут свое. Как сейчас, когда он чуял дополнительную охрану ТТУ: бродящих между железно-ржавыми стенками лабиринта откормленных и покрытых кольчужно-кожаными попонами мертвохватов. Чертовых огромных кошек, появившихся в городе после первого десятка лет внутри Рубежа. Кошек, выглядящих как давно вымершие махайроды, саблезубые тигры миоцена. Дымчато-белые, с темно-серой полосой-гривой по холке, крохотным хвостом, клыками-саблями и странно умными желтыми глазами.

Мертвохваты стоили дорого, и все из-за одного свойства: котята, попавшие к людям, только-только открыв глаза, приручались. Причем до смешного легко.

Хаунда мертвохваты Карно не любили. Искренне и всей своей кошачьей душой. Готовы были подрать его на сотню маленьких Хаундиков, только щелкни пальцами, порвать его в клочья с ошметками. Зверь, спящий внутри мутанта, ощущал это яснее, чем если бы на стене ТТУ висел плакат «Хаунду входить опасно из-за лютой погибели».

И каждый раз, явно наслаждаясь моментом, его не впускали во внутренний коридор, дожидаясь появления серо-белых смертей на мягких лапах. Вот прямо как сейчас.

Проход вдоль рельсов был перекрыт пыхтящей стальной громадой, смотревшей на Хаунда бронеплитой с амбразурами и отвалом-тараном впереди. И намалеванным красным и голым оком. Оставалось принять правила игры и ждать окончания добродушной шутки, не вытаскивая даже «рихтера» – запах стали, а уж пороха тем более, заводил мертвохватов не хуже валерьянки.

Но… то ли что-то случилось, то ли настроение поменялось, но моторисса на базе ремонтного вагона откатилась практически сразу. Прямо вот иди себе, ушастый, тебя приглашают. Тянуть Хаунд не стал, переоценивать собственные силы – вещь глупая до тупизны.

Сто метров прямо и двадцать вниз по двум лестницам. Стальная дверь гермы, стук, скрип механизма, свет в лицо, плотно застегнутый плащ, душ дезактиватора и никакого полотенца, чтобы вытереть голову. Само высохнет, йа, грешно недочеловеку давать что-то полезное и нужное, сжигать еще потом придется.

– Оружие! – Борисов, зло косясь одноглазым лицом, украшенным затейливыми шрамами, обрезанного дробаша не опускал. Ствол глядел прямо на… на часть Хаунда, должную все-таки подарить в будущем наследников.

Сволота Борисов, кривой на правый глаз, урод, ненавидел Хаунда так сильно, как пятка ненавидит вылезший из подметки гвоздь. Есть с чего, йа.

– Журнал?

– А больше…

– Угомонись, Борисов. – Из караулки вышел Ткач, спокойный, подтянутый и еще больше поседевший. – Хаунд, ножи, топор, револьвер – все сюда.

– С чего такие предосторожности, майн фрейнд?

– Времена неспокойные.

– Так они чуть не четверть века неспокойные, Ткач, йа… – Хаунд не торопился. – Давно забираете вот так, на входе?

– Ты смотри, распереживался… – Борисов, кривя рожу, снова поднял обрез. – За душонкой есть чего-то гнилое, да, выродок? Боишься к честным людям без шпалера с мессерами заходить?

– Так то к честным, Борисов, а когда ты тут со своей двуствольной любовью, поневоле не по себе становится. У меня души нет, я ж дите сатаны-диавола, как поп ваш говорит, а вот твои паскудные мысли так и читаются по лицу.

– Ты ж пид…

– Борисов! – Ткач не выдержал, принимая у Хаунда все имеющееся оружие и уже опасливо косясь на руки гостя, нырнувшие внутрь плаща. – А на фига мне твоя игрушка?

Игрушка Хаунда, йо-йо, сине-красное, зависла в воздухе. Йа, иногда приходилось баловаться и такой фиговиной.

– Мало ли…

– Хаунд, ты нас за дебилов, что ли, держишь? Иди ты со своим шариком на нитке куда подальше! – Ткач, разозлившись, сплюнул. – В прошлый раз карандаши надумал сдавать, и такую же рожу корчил: мол, мужчины, нехорошо поступаете, дескать, если чо, чем отгонять мутантов или рейдеров – газовыми зарядами из задницы? Что ты за человек-то такой, а?..

– Так я и не человек, Ткач, чего ты… – Хаунд довольно блеснул клыками, убирая йо-йо в боковой карман. – А карандаш, при желании, страшная вещь. Борисов вон знает, да, Борисов?

– Ах ты…

– Борисов! – снова рявкнул Ткач. – Марш проверять внешнюю галерею!

Одноглазый прекрасно знал разницу между простым карандашом и хорошо заточенным карандашом от Хаунда. Черная заплатка на пол-лица красноречиво свидетельствовала об этом… натюрлих, глаз-то выбил именно Хаунд, поссорившись на почве крысятничества при дележе барахла, взятого с каравана переселенцев.

– Ты чего вообще заявился, дело? – Ткач, выдав расписку о принятом арсенале и проводив Борисова, чуть успокоился.

– Устал, есть хочу.

– А… Ну, проходи.

– Данке.

– Чо?

– Спасибо, Ткач… Невоспитанный ты, неграмотный… нищий, натюрлих, душой человек.

– Еб… Хаунд!

Хаунд, хохотнув, пошел дальше, к двери с двумя коптилками, рыжими и ровными, выхватывающими из темноты большие буквы из пластика. Чувство юмора у Карно было, как и многое другое, своеобразным и не всегда понятным. Скажем, кому в голову придет так назвать часть собственного хозяйства, дающую как бы постой, вроде как еду, типа относительно спокойный отдых и прочее, – «Последний Приют»?

А ничего, йа, привыкли. Даже нравилось, точно… Хаунд, к примеру, всегда веселился, пытаясь понять – почему он «последний»?

Последний из-за того, что кто-то умудрялся пропивать здесь все имеющееся, наделать долгов и навсегда оказаться на привязи ТТУ? Карно все долги помнил и ничего никогда не забывал. А потом этот кто-то, придя в себя, удрал в метро или на окраину или, наоборот, приходил в себя здесь же, только на цепи? Чтобы каждый день, в палящий зной или трескучий мороз, ворочать плиты и кирпич, выстраивая защитные метровые стенки вдоль путей по Фадеева? Да легко.

Или, может, последний, потому как, севши за карты с парой местных катал, по глупости, незнанию или подстегнутым зазывными словами какой-то местной красотки, приходилось потом отправиться выполнять взятое обещание из-за проигрыша? Да легко. Попытаться типа уйти и сбежать… смотри пункт первый, йа.

А может, последний только потому, что добраться до станции, Советской или Победы, все же можно за день? Верно, так оно и есть. Так что… да легко.

Последний – чисто по факту? Ведь влезть в свару тут – как два пальца об асфальт, как и, нарвавшись на кого круче, оказаться в компостной яме для свиней на заднем дворе. Да легко.

Хаунд, пройдя поворот и каменно-спокойных ребятишек на входе, нырнул за занавесь из нескольких флагов, бывших и что-то значащих: черно-желто-белой «имперки», красно-бело-синей «конфедератки» и черного с черепом и костями. Натюрлих, вкусы и юмор у Карно были очень своеобразные.

Огромный зал бывшего бомбаря, первый, где оказывался вошедший, поражал всех подземников-горожан моментально. Так тратить место в метро никто не привык: не экономя, не огораживая каждый свободный клочок и не впихивая туда чуть ли не крохотный раскладной небоскреб из подручных материалов. Карно и ТТУ позволяли себе многое, и «Последний Приют» – в первую очередь.

Серые стены, выложенные почти по самый верх белой плиткой, натасканной и наклеенной должниками местного «крестного отца», отражали яркий свет сотен плошек со свиным топленым салом, жирно чадящих фитилями. Электричество на освещение Карно не пускал, справедливо полагая, что это нецелесообразно. Какая разница, в каком освещении бродяга, идущий со стороны Телецентра или Москвы, нахрюкается для «снять нервное напряжение»? Сожрет, натюрлих, рагу из ежей напополам с мышами? Потискает сдобных и даже накрашенных мамзелек, очень сильно любящих сталкеров, караванщиков, почтальонов и, особенно, их дорожные кошели на расходы, не забывая о найденном хабаре? То-то и оно, что бродяге этому на то, какое при всем этом будет освещение, фиолетово. Да и жранина в полутьме смотрится лучше, а бабец кажется красивее и моложе… Дело свое Карно знал, экономя на всем и сдирая три шкуры с гостей. Деваться-то некуда, ничего более безопасного в округе не случилось.

А на любителей заночевать в мертвых домах почему-то частенько устраивали охоту. Кто? Да… кто только не устраивал. Само собой, чаще всего мутанты. Типа мутанты… или даже не совсем мутанты. Во всяком случае Хаунд, встречавший, натюрлих, пару таких бедняг, никогда не видел, чтобы они вскрывали горло наточенным клинком. Или разбивали голову дубиной.

Если, конечно, то не мутанты на двух ногах и с остатками разума. Например… например, жители той же Пятнашки, нанятые за половину свиной туши и несколько канистр чистой воды, добываемой ТТУ из найденного и разработанного артезианского источника прямо в одном из отнорков бункера.

Веселое место этот «Последний приют», ничего не скажешь. Столы из перевернутых катушек или сбитые из паллет для грузов. Разномастные стулья с табуретами. Барная, йа, настоящая барная стойка, с зеркальной стенкой, забранной сеткой. Открытая кухня в углу с двумя большими дровяными плитами и большой решеткой для жарки. Пианино в углу и наяривающий на нем мужик в шляпе. Говорили, Карно любил в детстве какой-то фильм про чудака, приехавшего в ковбойский городок и начавшего там всех исправлять. Натюрлих, с помощью кинематографа. Говорят, там такое же пианино было. Сам Хаунд ничего такого в детстве не видел, и, тем более, самого детства не помнил. Но верил, потому как разухабистые мотивчики, звучащие в зале, слышал неоднократно.

В общем, йа, самое нормальное место для брутального подонка вроде него. И дебила-рейдера, забравшего его… женщину. Ну, что ж… рихтиг, будем искать.