Глава одиннадцатая. Разговор по душам и немного правды
Птах приходил в себя долго. Хаунд даже начал беспокоиться, поэтому Зуб, переживающий не меньше, решил прижечь рыжего угольком из почти остывшего очага.
– Сука! – зашипел Птах, встрепенувшись.
– Живой, йа… – Хаунд довольно кивнул. – Посадите его удобнее и примотайте к креслу. Руки, ноги, корпус… разговор будет сложным, натюрлих. А я…
Он повернулся к девкам, сидевшим, как было сказано, тихо и не рыпаясь.
– Идите сюда, шёйне фрёйляйн. – Хаунд сел на лавку, с любопытством разглядывая молодых женщин. – Одежонку снимите… у кого что осталось. Быстро. Эй, Зуб, ко мне!
– Чего я там не видел! – вспыхнул тот, тем самым сразу выдавая себя: понятно было, что если он и видел когда-то что-то, то явно немного.
– Думкопф… – протянул Хаунд. – Внимательно смотри, йа? Понимаешь?!
Пацаненок с багрово-красными щеками совсем растерялся от смущения.
– Куда ты смотришь, шайссе… – Хаунд рыкнул, поднял руку и влепил парнишке затрещину.
– Ай, бля! – вскрикнул тот.
– Зуб… Ты слушал, о чем мы говорили дома? Мотаешь своей тупой башкой, того и гляди оторвется, йа… только толку никакого. Понятно, куда ты пялишься, но смотреть надо на другое. Эй, повернулись все… О, гут. Вон та, с веснушками, видишь… Это что?
Зуб проследил траекторию и конечную точку выставленного пальца. Присмотрелся.
– Хвост?
Хаунд блеснул клыками.
– Рудимент, юноша. Так это называлось до войны… а сейчас, изволь видеть, просто мутация, йа? Фрёйляйн, вы же с Пятнашки?
Девушка с короткими рыжими волосами кивнула. Хаунд снова оскалился.
– Зуб, принеси их одежду и положи вот здесь, рядом со мной. И отойди. Так… красивые девы, подходим ко мне по очереди, шепчемся и потом, в зависимости от результата, одеваемся или… Или посмотрим. Рыжая, ком цу мир, шнеллер!
Веснушчатая, постукивая зубами, подошла, не смущаясь ни хвоста, ни своей наготы. Почему она стучала зубами? Потому как упавший в очаг повар и сорванная с вертела туша полностью погасили огонь. И стало холодновато. Вон, аж побелела рыженькая…
Шу-шу-шу… Хаунд шептал девушке на ухо, поглаживая ее по спине, по… ниже спины, по окрестностям спины… Она шептала что-то в ответ.
– Гут. – Мутант кивнул головой, тряхнув косичко-хвостом. – Одевайся. Та-а-а-к, теперь…
– Эй, паскуда!
Хаунд обернулся, глядя на восставшего к жизни Птаха, который сверкая глазами через корку крови на лице, шумно дышал, налившись ненавистью.
– Зуб, заткни ему пасть. Стащи с него сапог и сними его портянку. Только руки потом помой.
– Если там носок или чулок, тоже снимать?
– Леща?
– Да я так…
– Охренел совсем?! Ты, сука, себе приговор подписал! Я тебя гвоздями приколочу к этому самому столу и нарежу из тебя живого отбивных…
Зуб, верно проделав все манипуляции, вломил Птаху под дых и тут же воткнул ему в рот вязаный цветной носок. Потом добавил, для верности, пару оплеух.
– Не переусердствуй, юноша, – посоветовал Эдди. – Может задохнуться.
– Нос не сломан, – отрезал Зуб, – нормально все.
Гитарист вмешиваться не стал, лишь пожал плечами и вернулся к осмотру своего драгоценного инструмента.
Хаунд, поманив пальцем смуглую девицу, снова принялся за свое: шу-шу-шу, по теплому, гладкому, покрытому мурашками и…
– Гут! Следующая…
Следующая получила одобрительный шлепок по качнувшимся филеям, и взор Хаунда обратился на последнюю – тонкую блондинку, смотревшую зло и с вызовом.
– Так… ты, думаю, точно не с Пятнашки.
– Еще бы я была с той помойки! – Блондинка вздернула губу, блеснув поразительно целыми, белыми и ровными зубами. – Я человек, не то что эти шалавы!
– Это верно, йа… Ты точно не они. – Хаунд ухмыльнулся. – Ты же, если правильно помню, личная плотская любовь вон того наглого рыжего, что жрет шерсть с родным запахом из своих же сапог. Я тебя помню.
– И чо?
Хаунд пожал плечами.
– Да ничо, к слову пришлось, йа. Ком, ком, фрёйляйн!
Блондинка не сдвинулась с места.
– Храбрая… – уважительно протянул Хаунд. – Или дура, натюрлих. Зуб, свяжи ей руки. За спиной.
Девка, злобно поглядывая на молодого рейдера, все же не дергалась. Пока тот, сделав необходимое, не отошел немного, всего на пару шагов. Прикрыться пацан не успел. Тонкая блестящая коленка, по-кошачьи ловко и быстро, въехала ему прямо между ног. Зуб, охнув, согнулся, тут же заработав ногой в лицо. И…
Больше блондинка ничего не успела. Хаунд, оказавшись рядом в два прыжка, просто схватил ее за голову обеими ладонями и очень ласково свернул ей шею. Эдди, повернувшийся на хруст, икнул и… и, не успев отойти, начал блевать.
– Дура! – Зуб, охающий и вытирающий хлещущую из разбитого носа кровищу, сидел на полу и переводил дыхание. – На хера?
– Хайло на меня подними! – рявкнул Хаунд. – У-у-у, вундербар, как красиво. Глянь, Эдди… Эдди? Тебе точно надо показаться на Клинической хорошему врачу по требухе с потрохами. Чего ты блюешь постоянно, стоит тебе увидеть дерьмо какое-то? И чего не блевал, когда мы тут воевали?
– Я знаю?.. Ох… – протянул тот, стоя на карачках. – Она же женщина, Хаунд!
– Нам повезло, майн фрёйнд, что эта самая валькирия просто решила немного отомстить самому младшему из нас, йа… Будь у Зуба пистолет, она бы его забрала и начала палить.
– И ты б ей дал?!
Хаунд пожал плечами.
– Это же как русская рулетка, Эдди. Интересно, бодряще и с неизвестным исходом. Зуб, сядь на тот стул, сними с этой твари ремень и прикуси.
– Зачем?!
– У тебя твой назе… нос, под левым глазом. Надо выправить, йа. Ремень прикуси и смотри на меня. Шнеллер!
Парень, дрожа, выполнил приказ – зажал зубами тонкий ремешок и уставился на темно-волосатое лицо. Девки с Пятнашки, одевшись в бушлаты и куртки убитых, зачарованно наблюдали за шоу. Эдди, застонав, ушел в дальний проход.
Хаунд, критично осмотрев и прощупав объект операции, не обращая внимания на брызгавшие из глаз пациента слезы и его вой, недовольно поворчал, покачал ушастой головой и отправился следом за Эдди. Зуб, получив отсрочку, растекся по стулу.
– Надо вправлять, – поделилась смуглянка, – правда…
– А то совсем страшно, – вздохнула рыжая.
– И дышать никак не получится, – согласилась русая.
– Надо помочь мальчику, – проворковала темненькая, – и доктору. Подержать голову бедняге. Девочки, вы не против?
Те были не против. Зуб шумно сглотнул. Когда теплые мягкие женские руки легли сзади на его плечи, сглотнул еще раз. И засопел. Вышло потешно и страшно одновременно. Булькало и хлюпало внутри его собственной головы ужасно.
– О-о-о, фрёйляйн, вы решили мне помочь? – Хаунд, появившийся из самого нутра бункера, довольно кивнул. – Дас гут, йа. Рыжая, возьми бинты, они прокипяченные, сделай два тампона вот такой толщины, длиннее моего среднего пальца и чуть короче, чем… чем, йа. Смотри сюда, рейдер. Запоминай, пригодится. Вас?! А… Что, девочки?
Девочки смотрели на Зуба со странной смесью страха и нездорового удивления. На его голову. На так и не сбритый ало-черный ирокез.
– А-а-а… йа, фрёйляйн, наш юный друг самый настоящий рейдер, из Черных воронов, отважный и безжалостный бродяга, убийца и грабитель. Вы же любите таких, рихтиг?
– Я очень люблю, – пропела смуглянка на ухо Зубу, – особенно за храбрость.
– Дас гут, йа. – Хаунд подошел к погасшему очагу, ногой отодвинул подпаленного повара, присел на корточки. Кинул на едва тлеющие угли щепки для розжига, несколько раз, как-то особенно, дунул. Огонь появился сразу, жадно лизнул затравку, разгорелся, вцепился в предложенные тонкие чурочки.
– Знаешь, что такое дезинфекция, Зуб? – поинтересовался Хаунд. – На всякий случай поясню. Сейчас мне надо простерилизовать инструменты для операции. Какие, йа? Смотри.
Зуб глянул и задрожал сильнее. Хаунд притащил с собой две длинные и широкие плоские отвертки. Заметив дикий взгляд парня, направленный на начавший краснеть в пламени металл, мутант хохотнул.
– А как еще, йа, мне править твой клюв? Никак. Не бойся, дам им остыть.
Слово он сдержал – дал инструментам остыть, затем протер их и руки самогоном из найденной большой бутыли. Протянул Зубу, заставив хлебнуть пару-тройку раз прямо из горла. Пацан, закашлявшись, моментально осоловел и теперь только часто моргал, глядя на отвертки, медленно приближающиеся к его сломанной носовой перегородке.
– Потерпи, – промурлыкала смуглянка и провела тонким светло-коричневым языком по коже парня – от подбородка до уха, напоследок куснув. Так Зуб и пропустил момент, когда отвертки оказались внутри него. А потом…
– Обморок… – проворчал Хаунд, отбрасывая красно-склизкие инструменты, подправил пальцами сломанный хрящ, сильно нажав на него и замерев, нашел взглядом рыжую и рыкнул: – Тампоны суй, думкопф!
Пальцы Веснушчатой оказались на диво ловкими: они быстро скрутили длинные куски бинтов и пропихнули их внутрь плавающего в беспамятстве Зуба. Тот пришел в себя уже под самый конец операции, ошалело глядя на ее лицо.
– Бинтуй! – Хаунд кивнул на нос, превратившийся в плотно-раздувшийся гриб. – Так, на затылке затягивай… йа, гут.
Смуглянка, обойдя пациента, довольно повела чуть курносым носом, одобрительно щурясь.
– Слышал, – Хаунд звонко шлепнул ее по заду, – ты тут десерт обещала юному храбрецу?
– Да, – промурлыкала та, – обещала.
– Забери его. – Черные глаза мутанта на миг задержались на ней. – Подальше.
Смуглая, покосившись на кресло с забытым всеми Птахом, кивнула. И, взяв Зуба за руку, потащила того в темные манящие глубины умершей общины торгашей.
– Эдди… – Хаунд посмотрел в ту же сторону, нахмурился. – Эд…
– Зачем он тебе? – спросила русая, застегивая теплую жилетку, которую стащила с тощего, смешно покачивающего раскрытой челюстью. Нож, торча из его глаза, бликовал медной накладкой рукоятки. – Он крови боится.
– А ты не боишься, йа?
– Боюсь, – призналась русая, – но мне хочется тебе помочь. Думаю, никакой другой благодарности тебе… почему-то… не нужно.
– Спорный момент, – Хаунд облизнулся, глядя на нее, – но предложение мне нравится, йа. Хочешь остаться здесь хозяйкой?
Русая не ответила, пожав плечами. Повернулась к рыжей, мотнула головой в сторону:
– Найди гитариста. Он тоже… нас освобождал.
– А нас освободили? – всхлипнула та вдруг.
– Йа, – согласился Хаунд, – только смотрите не пожалейте о такой свободе.
– Не переживай, хотя… – русая грустно улыбнулась. – Чего это я, не переживай. Ты же не переживаешь?
– Найн.
– Мы справимся.
– Гут. Эй, рыжая, найди моего друга и покажи ему все интересное и необычное, что только сможешь. Поверь, он сам попросится остаться здесь… на время. И тебе это время понравится, йа.
Хаунд проследил за девицей, скрывшейся в темноте, и повернулся к пыхтящему Птаху, завозившемуся в кресле.
– У тебя отличная мастерская, майн фрёйнд. – Хаунд снял плащ и подошел к пластиковому чемоданчику, стоявшему на столе. – Сейчас оценишь, йа.
Русая, открыв крышку и достав ручной коловорот, причмокнула, любуясь сверлом для дерева, заряженным в патрон. И, подворачивая рукава, бросила:
– Я Ла…
– Найн, – пробурчал Хаунд. – Даже не пытайся, женщина.
– Что?!
– Ты красивая, тебя не считают человеком, и ты сильна. Это очень притягательно, йа, но… не трать силы на меня. У меня своя цель. Очаровывай кого-нибудь другого, у тебя это хорошо получается, рихтиг. Сейчас мы с тобой просто напарники, вот и все.
Русая, чуть дернув щекой, не ответила. Она положила коловорот на место и, взяв чемоданчик, направилась к Птаху. Тот, пусть и крепко стянутый, задрожал, заскрипев металлом кресла.
– У него сопли, – сказала она, подойдя ближе, – ручьем… И глаза красные. Плакал?
– Нихт. – Хаунд подошел, внимательно разглядывая пленника. – Аллергия, йа. На шерсть. Надо достать кляп.
Носок, заметно мокрый, вышел изо рта с хлюпаньем.
– Хаунд, падла, ты чего творишь?! – захрипел Птах.
– Справедливость, – тот прижал к лицу рыжего пальцы, сжал. – Помогаю местным жителям, избавляя их от кровопийцы и паука, пьющего их жизни.
– Чо за пурга?
– У-у-у… – Хаунд оскалился, глядя ему в глаза. – Пурга, майн фрёйнд, это природное явление. А сказанное мною – всего лишь моральное обоснование сегодняшней бойни для потомков… или любопытных. И вот для нее, новой хозяйки твоей берлоги, йа. Если она не справится – натюрлих, это ее проблемы. А справится – сам понимаешь, всем будет накласть на тебя.
– Зачем тебе все это?! Какая, на фиг, моральная… моральное…
Хаунд сжал его шею, сжал сильно, заставив побагроветь. Засопел, выдохнув слюну, заблестевшую на коже.
– Я шел поговорить с тобой, Птах, просто поговорить. Надеялся на понимание и уважение с твоей стороны. Хотел увидеть добрососедский поступок, подставленное плечо… а ты решил обозвать меня, попытался оскорбить при друге и женщинах.
– Чо за хрень! – просипел рыжий. – Ну, занесло меня немного, бывает же со всеми… А ты, ты!
Хаунд отпустил его, подтянул ближе стул и сел, не обращая никакого внимания на русую, ошалело слушавшую всю эту галиматью.
– Ладно, уговорил…
Птах, смотря на него, судорожно сглотнул.
– Насрать мне на местных, йа. Все просто – я очень злой. И становлюсь совершенно ужасным, когда кто-то, без спроса, нагло и нахально, берет мое. А ты, рыжая наглая морда, косвенно, но имеешь к этому отношение. Хочешь возразить?
– Ты о чем, Хаунд? Никогда не лез в твои дела, ты же знаешь… Да…
– Найн, найн, майн фрёйнд! Во-первых, все же лез, когда думал, что умнее всех вокруг и, особенно, умнее одного мутанта. Знаешь, вся проблема в искусственно введенной тут, в городе, градации населения, ферштейн? Не понимаешь, вижу… Сейчас объясню. Пока – следи за руками и подумай о простейшей вещи – много ты знаешь про меня?
Из чемоданчика медленно и не очень жизнеутверждающе начали появляться такие, казалось бы, обычные и привычные вещи: шило, деревянная киянка, молоток, тот самый коловорот, набор надфилей, плоскогубцы, кусачки, большой канцелярский нож, сапожная игла, напильник с крупной насечкой…
Русая с явным удовольствием наблюдала за струйками пота, бегущими по лицу рыжего торговца.
– Я даже нашел у тебя, натюрлих, вот это…
Хаунд достал вслед за тонкой стамеской пару изогнутых хирургических зубных щипцов.
– Не поверишь, как радостно зашевелилась внутри моя черная и любопытная душа, йа. Ни разу, ни разу, майн фрёйнд, так не везло… Ни разу не смог ими воспользоваться. Либо объекта поблизости не находилось, либо за щипцами никто не ухаживал, а лезть в раскрытый и жаждущий быстрее сказать правду рот ржавыми… нихт, я так не могу. Это же зараза, нагноение, абсцесс и медленная мучительная смерть от заражения крови. Я же не зверь, в конце концов, рихтиг?
Птах, нервно сглатывающий каждые полторы секунды и дико косящийся на инструментарий, раскладываемый на еще одном стуле, явно был не согласен с последним утверждением. Не зверь? Выражение лица рыжего совершенно точно говорило об обратном.
– О, сейчас ты все делаешь правильно, уж поверь мне. – Хаунд, завершая показ товара лицом, залез в карман пояса, извлек огрызок сигары и прикурил, пуская дым прямо в лицо собеседника. – Знаешь, почему я так считаю?
– Нет… – Птах заерзал, сопя и пытаясь… отодвинуться. – Ты – придурок, у тебя крыша поехала, я понял, понял!
– Найн… – Хаунд огорченно помотал головой. – Нельзя так говорить, не имея оснований. А процедура, с которой тебе предстоит познакомиться, применялась и применяется огромным количеством людей для выяснения правды, йа. Скоро ты испытаешь катарсис от полноты собственного желания быстрее все закончить, доберешься до пика своего страха, будешь готов выдать все, известное и выдуманное. Для понимания всего этого, йа, мне пришлось произвести немалое количество подобных процедур в прошлом… И, хотя я совершенно не помню – с кем и как именно, мне ясно одно…
Рыжий, дергая веком правого глаза, начал пришлепывать губами, наблюдая, как рука Хаунда зависает то над одной металлической штукой, то над другой.
– Сейчас у тебя предпоследний этап внутренней подготовки твоей психики. Тело подготовить не получится, ведь для этого нужно испытать чуть больше, чем тебе уже пришлось. А вот серая штука, находящаяся в твоей голове, уже рисует много разных картинок и ощущений, йа… И это хорошо. Поэтому ты сейчас молчишь, потеешь, как свинья, и дрожишь. Жаль, не нашел паяльную лампу. Но… красавица, не разожжешь еще раз огоньку? Он так помогает, в…
Журчание услышали все трое. Запах мочи разнесся по помещению чуть позже.
– Во-о-от… – Хаунд хищно оскалился. – Чувствуешь катарсис? Им аж запахло…
– Чего тебе надо?!
– Интересно стало, йа?
– Интересно… – Птах плюнул, но слюна, не долетев до цели, повисла на его же рубашке. – Ты убил всех моих людей, теперь сидишь напротив с этой разложенной передо мной херней, киваешь на вон ту суку и говоришь с ней про мой, слышишь, мой бункер, как будто я уже умер!
– А ты думаешь, что жив? – поинтересовался Хаунд. – Йа?!
– Хер на! – Рыжий дернулся. – Да я обоссался при тебе, что может быть хуже?!
– Хочешь не только обоссаться от новых ощущений?
Птах замолчал, но недолго. Спустя минуту он снова спросил:
– Чего тебе надо?
– Гарпун приехал к тебе с «гончей» и женщиной.
– Да.
– Ты купил тачку, только решил убрать ее до поры, до времени, рихтиг?
– Да.
– Куда повезли женщину? Я не поверю, что такая тупая жадная и завистливая мразь, как Гарпун, не распустил свой язык, нахлебавшись твоего пойла, и не выложил еще что-то. Куда?!
– Он сказал, что ее заберут в городе.
– Неверный ответ… – Хаунд взял щипцы, повернулся к русой. – Возьми еще ремень и примотай его голову к подголовнику. Любовь к красивым вещам иногда вредит, майн фрёйнд.
– Через два дня! – крикнул Птах, глядя на никелированную изогнутую сталь. – Он это время хотел пересидеть не у себя, где-то в… в…
– Где? – Хаунд встал и вцепился пальцами в нижнюю челюсть рыжего. – Где-е-е?!!
– У него топливо закончилось почти. А из «гончей» я не дал слить, даже пришлось за стволы взяться, Хаунд!
– Молодец…
Хаунд потрепал торгаша по щеке. Отбросил щипцы и начал раскуривать потухшую сигару. Русая, ничего не понимая, стояла рядом с ремнем.
Мутант, покосившись на нее, отмахнулся.
– Я же не садист, на самом деле. Из него больше ничего не вытянешь. Но развязывать его я тебе не советую, йа. Ну и, если хочешь, можешь сама развлечься.
– Ты не сделал ему ничего. А зачем тогда выгнал всех? А-а-а?
Хаунд довольно хохотнул.
– Да, красавица, да… Выгнать всех, напустить страху, сделать так, чтобы этот страх жрал изнутри. Никто не хочет, чтобы в нем ковырялись, никому не хочется боли. Так зачем лишний раз причинять тому, кто и сам все расскажет, лишь намекни ему о его будущем. Он же не партизан… Ты не партизан? Видишь, говорит, что нет, йа…
Птах, насквозь мокрый, заплакал. Как ребенок, обиженный незнакомыми старшими хулиганами, сидящий в сторонке и знающий, что никто не придет их наказать.
– Ты молодец, йа. – Хаунд потрепал рыжего по сухому колену. – А вот с ней – сам договаривайся. Веришь, нет… но она хуже меня. Она женщина, а ты разрешал обращаться с ней как кому захочется. Сам виноват.
