18

За каждым взлетом следует спад. Такова жизнь.

Мой взлет, похоже, уже прошел – там, в конном экипаже (а не в «штуковине с лошадьми», как ты презрительно выразилась). Лучше я уже не смогу. Я никогда не вернусь в тот вечер, когда ты вышла мне навстречу такая свежая и нарядная, и я похитил тебя у всего мира и покорил. И впереди у нас оставалась целая ночь. И мы чуть не отдались безумной страсти прямо посреди бара. И над нами были только звезды и осенние листья. Лучшее вложение двухсот баков за всю мою жизнь. И предвкушение еще большего наслаждения.

Как написал Майкл Каннингэм в «Часах», «счастье – это вера в грядущее блаженство. Это надежда».

Мою надежду отобрала Пич. В такси ты не отрываясь читаешь сообщения и строчишь свои. Ты рядом, но бесконечно далека.

– Слушай, Бек…

– Что?

Даже не поднимаешь головы от телефона. Зачем тебе все эти люди, не имеющие к нам никакого отношения?

– Не хочешь объяснить мне, что происходит?

– В двух словах не расскажешь, – отмахиваешься ты. – Сердишься?

– Нет.

Не моя вина, что у тебя такие сволочные подруги и такая нездоровая тяга к показухе. Я лучше тебя, и ты это знаешь, иначе не стала бы гладить мою руку и оправдываться, что Пич вновь напугана. Видите ли, ей почудилось, что кто-то снова вломился к ней в дом и украл какую-то хрень. Чушь! Я наведывался к ней всего однажды и не трогал ее барахло.

Скептически хмыкаю.

– Пойми, Джо, она одна. Она напугана. И она моя подруга.

– Знаю.

– Так что нечего хмыкать!

У тебя не хватит духу наехать на Линн или Чану; роль мальчика для битья сегодня придется исполнять мне.

– Извини, Бек. Не хотел тебя обидеть.

Киваешь. Ты великодушна.

– Но, послушай, здание ведь очень высокое. На последний этаж так просто не заберешься.

Ты выходишь из себя – аргумент не сработал.

– Не важно, что там было на самом деле. Пич боится, и всё!

Сдаюсь. Ты победила. Дальше едем молча. Линн и Чана (умнички!) не стали бы вызванивать тебя со свидания и плести, будто снежный человек пытается утопить их в источнике вечной молодости.

Ты выскакиваешь из такси чуть ли не на ходу, я грустно расплачиваюсь и иду следом.

Ты кидаешься мне на шею и шепчешь:

– Это было лучшее свидание из всех.

– Каких всех?

Вижу, что ты хочешь целоваться, и притягиваю тебя к себе.

Когда мы входим в здание, нас вполне можно принять за влюбленную пару. В лифте твой телефон звонит. Я слышу, как Пич верещит в трубку:

– Куда ты провалилась?

– Извини, мы уже поднимаемся.

– Мы? – возмущается она.

Связь прерывается, ты вздыхаешь:

– Похоже, ночь будет долгой.

– Мне уйти?

Вижу, что тебе хочется этого, но, вместо того чтобы честно ответить, ты берешь меня под руку.

– Будь с ней помягче. Я знаю, это непросто. Она пыталась покончить с собой. Несколько раз. Ей плохо.

– Мне неприятно слушать, как на тебя орут.

Улыбаешься и сжимаешь мою руку.

– Ты мой защитник…

– Точно.

Беру твою руку, которой ты ласкала мой член, целую ее и обещаю всегда тебя оберегать.

– Мой рыцарь в сияющих доспехах…

Лифт замедляется, вздрагивает, скрипит и открывается – прямо в ад. На полную катушку орет Элтон Джон. Пич с кухонным ножом в руке, безумная и всклокоченная, будто ее только что сняли с электрического стула, встречает нас на пороге.

– Где тебя носило? – стонет она и, больше ни слова не говоря, разворачивается и уходит. Ты сжимаешь мою руку – «прости». Я сжимаю в ответ – «ничего». Мы следуем за разъяренной фурией в глубь ее огромной пустынной квартиры. Живи я здесь один, тоже свихнулся бы.

Десять минут общения с Пич – и я опять чувствую себя курьером, мнущимся на пороге в ожидании чаевых. Она разговаривает только с тобой, а стоит мне открыть рот, замолкает, ждет, пока я закончу, и продолжает ровно с того места, где заткнулась, не забывая добавить «как я уже говорила». Успокаиваю себя тем, что с Линн или Чаной она вела бы себя точно так же. И все равно, Бек, веселого мало.

Я сижу на диване, откинувшись и вытянув ноги. Ты – рядом, только на самом краешке, вся подавшись вперед. Пич льет тебе в уши яд, а ты и не замечаешь. У меня нет сил смотреть, как ты ведешься, однако и остановить я ее не могу. Если расскажу тебе все, что про нее знаю, ты назовешь меня маньяком. Хотя я не психопат вовсе, я твой защитник, Бек. Жизнь несправедлива.

– Когда кто-то лезет к тебе в дом и двигает мебель, это ужасно. И ты ведь совсем одна, Пич.

– Да-да, – подвывает она.

Больше не могу на это смотреть. Встаю и заявляю:

– Я займусь расследованием.

– Валяй, Джозеф.

– Есть подозреваемые?

Ты обвиваешь рукой мою ногу, я глажу тебя по голове.

Пич отворачивается и смотрит в окно (типичное поведение лжецов).

– Возможно, унылый туповатый курьер из фреш-бара. Хотя ума не приложу, как ему хватило мозгов сюда пробраться. У него, похоже, даже высшего образования нет… Без обид, Джо.

– Ничего.

– Я без задней мысли.

– Разумеется.

Мне насрать на ее мнение. Я наклоняюсь, беру тебя за подбородок и целую – в губы, с языком, не стесняясь. Встаю и киваю Пич, выходя их комнаты.

Сначала заглядываю в библиотеку, проведать старину Сола Беллоу. Неудивительно, что ты вечно не успеваешь писать. Пич, как стервятник, отвлекает тебя от работы своими дурацкими капризами и фальшивыми трагедиями. Блайт сейчас, наверное, включила Моцарта, заварила себе чай и строчит уже десятый набросок рассказа, целиком погрузившись в мир слов. Ты предпочитаешь реальную жизнь. Достаю покалеченного Беллоу и прислушиваюсь, как вы топаете на кухню. Пич приказывает разогреть пиццу. Ты удивляешься:

– Я думала, тебе нельзя помидоры.

– В таком состоянии мне уже все равно.

– Бедняжка, – мурлычешь ты.

– Да, я знаю, – не стесняясь, лжет она. – Чудовищная несправедливость.

С меня хватит. Прощаюсь с мистером Беллоу и иду наверх. Моя первая остановка – спальня Пич, огромная, чуть ли не с весь наш магазин. Обстановка шикарная, богатые умеют заполнять пространство. В комнате несколько французских дверей: одни ведут в шестиметровую гардеробную, другие выходят на террасу. Не могу отказать себе в удовольствии потрогать антикварный комод из выбеленного красного дерева.

Я хочу расслабиться, поэтому запираю дверь. Разуваюсь и прохожусь босиком по коврику из меха норки (настоящей норки, черт возьми!). Райское блаженство. Огромная кровать с балдахином и резным изголовьем застелена простынями от Ральфа Лорена (я проверил). А встроенный книжный шкаф ломится от изданий Вирджинии Вулф, старых и новых, дорогих и дешевых в мягких обложках. Оказывается, Пич бегает марафоны. Ленточки участника понатыканы в книги, как закладки. Провожу рукой по резьбе комода. Хорошая вещь, только вся верхняя крышка завалена пластиковыми тюбиками со средствами для волос. Какое варварство! На стене – гигантский телевизор. Куда ж без него?

Хочу выйти на террасу, но дверь заклинило. Дергаю – давай, сука, открывайся! – и она подается. Теряю равновесие, хватаюсь за комод, но, конечно, не удерживаюсь и лечу на пол вместе с парой тюбиков и зачитанным изданием «Своей комнаты», из которого на меховой ковер вываливается стопка фотографий. Поднимаю их – и поверить не могу своей удаче: это шестнадцать чудесных, откровенных снимков тебя. Надо отдать должное, Пич – великолепный фотограф.

Снимки затасканные, заласканные, затроганные, на некоторых отчетливо видны отпечатки пальцев. Похоже, Пич любит тебя гораздо больше, чем я предполагал. Перебираю фотографии и не могу остановиться: одна лучше другой. Вот ты, восемнадцатилетняя или даже чуть младше, в свободной майке, без трусов, спишь распластавшись на спине в своей кровати. В окно льется солнечный свет, и ты, как ангел, почиешь в нем, глаза закрыты, ноги раздвинуты. Вот ты в бикини трогаешь пальцем воду, и попка торчит, как аппетитный спелый персик. Вот ты ночью на пляже обнаженная занимаешься сексом с каком-то парнем. У Пич отличный фотоаппарат: видно все, даже твои глаза и набухшие соски.

Опускаюсь на кровать – что за

сладкие

грязные

снимки.

Под покрывалом какой-то бугор. Приподнимаю и нахожу комок потных беговых шмоток Пич с носками в кровавых подтеках. Забираюсь на кровать, отодвигаю валяющуюся тут же шаль (теперь понятно, зачем она их носит: чтобы прикрывать свои невидимые эрекции) и раскладываю фотографии. Хочу трахнуть каждую из них. И ту, где ты в старшей школе с челкой, и ту, где в университете с аппетитной задницей, и ту, черно-белую, где тебя уже трахает какой-то парень. К сожалению, он – не я; ничего, скоро мы исправим эту ошибку, и ты будешь стонать: «О Джозеф»… Я кончаю в первую попавшуюся тряпку – вонючий спортивный лифчик Пич. Оставлять его нельзя, она явно заметит «подарок». Не остается ничего другого, как засунуть улику себе в трусы.

Еще раз на прощание перебираю снимки, прежде чем вернуть их в тайник, и улыбаюсь.

Когда я привожу себя в порядок и спускаюсь, вы уже сидите на террасе. Теперь я смотрю на все другими глазами, и это проблема. Пич влюблена в тебя, однако ты моя, и, думаю, нам нелегко придется, пока она будет кружить рядом, строя из себя больную, притворяясь жертвой, разыгрывая покушения – делая что угодно, лишь бы привлечь твое внимание.

Я боюсь даже смотреть на тебя, пока снимки еще свежи в моей памяти.

Пич пьяна и жалуется, что ее вечно преследуют какие-то маньяки. Я сажусь на ручку кресла, как делают детективы в фильмах, и потираю подбородок.

– Если позволите… Пич, я заметил, что ты принимаешь участие в марафонах. Тренируешься каждый день?

– А что? – цедит она, испепеляя меня взглядом. Будь ее воля, придушила бы меня. И совсем не из-за того, что я не учился в университете. А из-за того, как ты на меня сейчас смотришь.

– Просто, – терпеливо объясняю я, – если ты каждый день бегаешь, тебя может выследить любой извращенец.

Ты всплескиваешь руками, шаль падает на колени.

– Боже, Джо! Она каждый день бегает по Центральному парку по утрам перед работой.

– Совсем не каждый, – возражает Пич и делает музыку тише. Вот и славно, так я лучше слышу, как ты вторишь мне.

– Не скромничай. Ты удивительная, бесстрашная. Я не решилась бы бегать одна в глуши!

Пич пожимает плечами, но ей явно льстят твои слова.

– Это небезопасно. – Я киваю.

– Знаешь, Джозеф, я презираю всякие рамки. Меня не переделать.

Ты берешь список подозреваемых, который вы набросали, пока меня не было, и что-то говоришь, но я не слышу, потому что перед глазами у меня фотографии.

– Джо! – окликаешь ты и поворачиваешься к Пич. – Еще есть варианты? Кто-то, с кем ты встречалась?

Пожимает плечами.

– Ну не знаю… Разве что Джаспер, он был сильно влюблен…

Наглая ложь! Однако надо терпеть.

– Этот парень, Джаспер, сильно обломался?

Скажи я, что небо синее, Пич непременно поправила бы меня, что оно «сапфировое». Поэтому я не удивляюсь, когда она возражает:

– Такие мужчины, как Джаспер, с честью принимают отказы. У них достаточно насыщенная жизнь, чтобы не зацикливаться на любовных неудачах.

Иду в атаку:

– Я смотрю, у тебя много бывших?

– Мы со всеми остались друзьями. Не в седьмом классе, знаешь ли, чтобы устраивать драмы.

– Молодцы, – наношу я решительный удар. – Я вот не дружу со своими бывшими. Сложно, еще недавно испытывая бешеную страсть, просто вместе обедать.

Возразить ей нечего. Я наклоняюсь и целую тебя.

– Будь осторожна.

– О Джо! – восклицаешь ты, явно переигрывая. – Спасибо за понимание. Я должна остаться.

Ты – сама любовь, преданная и нежная. Провожаешь меня до двери и снова благодаришь. Мы целуемся. Элтон Джон опять орет на полную катушку: «Восседаешь, словно принцесса, на своем электрическом стуле». Я отпускаю тебя и велю возвращаться к подруге. Ты повинуешься.