ГЛАВА 50
За завтраком дядюшка сосредоточенно пытал сливовое желе. Он медленно втыкал серебряную ложечку, проворачивал, елозил ею по чашке, силясь отковырять кусок поприличней, и вытягивал его… желе сопротивлялось, дрожало и норовило сползти обратно в чашку.
Вильгельм был мрачен. Диттер молчалив. И лишь Монк улыбался блаженной улыбкой истинного безумца.
— Все равно это кто-то из своих. — Фердинанд облизал ложку. — Статистически маловероятно, чтобы в столь… узкую семейную историю ввязался кто-то посторонний…
Ага, вот статистики нам для полного счастья и не хватает.
— Своих осталось немного, — я покусывала ногти. — Если отбросить меня и вас, а заодно и сестрицу, чтоб ей…
— Знаешь?
— К сожалению, — я сочла возможным пожаловаться. — Она пытается отобрать у меня титул и состояние.
— А они тебе нужны?
Допустим, состояние я в любой момент переведу на личные счета, да и предприятия переоформить несложно. Аарон Маркович, если возьмется, то ни один коронный суд после не докажет, что оно было иначе… майорат, конечно, не тронешь… однако если с умом подойти…
Сами по себе земли — всего лишь земли. А заводы — отнюдь не только постройки… оборудование перевезти под предлогом проведения ремонтных работ. Кое-что прикрыть. Кое-что расформировать… преобразовать… да, если кто и может лишить меня состояния, то отнюдь не сестрица с нездоровыми ее амбициями.
Титул?
Мне от него ни жарко ни холодно… есть и ладно. А не будет…
Остается дом.
Дома было жаль, потому что эта мелкая шлюшка вряд ли сумеет сохранить его. Даже не в этом дело. Вряд ли она захочет его сохранять… а храм как же?
— Еще не решила, — ответила я. — И в любом случае я терпеть не могу, когда кто-то пытается меня обобрать… Думаешь, Нинелия? Она ведь участвовала в том эксперименте. И отцу помогала…
Я поморщилась.
Помогала она ему не только с научной работой. А если… она хотела занять место мамы. Хотела страстно, исступленно даже, если пошла на предательство.
Сделка с дедом.
И отказ от прав наследства… обидно? Еще как… а ведь матушка одарена, в отличие от тетки. Почему? Отец никогда не связался бы с женщиной, силы лишенной. Такая, если и родит ребенка, то с большой долей вероятности слабого. Следовательно, сила была.
Была, была… и куда подевалась?
— Дядюшка, — я крутанула вилку в пальцах. — А ведь тетушка Нинелия раньше не была бездарной?
— Что? — Он моргнул.
А мне подумалось, что, в отличие от прочих родственников, Фердинанд меня почти не раздражает. Я даже, пожалуй, не буду против, если он вовсе переедет сюда… пусть выберет себе комнаты…
— Ты ведь встречался с ней. Ну тогда еще… когда она была помоложе и…
И дядюшка покраснел. Отчетливо так покраснел. Выразительно. Интересно, с чего бы…
— Случайная связь… сам не понимаю, как произошло, — он все таки соизволил признаться, и Диттер поперхнулся водой. — Она была миленькой… кудряшки… платьица такие в горошек.
Ага, платьица в горошек. С кружавчиками, наверное. Почему-то горошки с кружавчиками мужские мозги парализуют напрочь.
— Не слишком умна, но… всегда весела… щебетала, песенки напевала… она хотела, чтобы все друг с другом дружили…
И именно поэтому залезла в постель к папеньке, укрепления дружбы ради. Как это я раньше не подумала…
— Я знаю, что они с Франсин не слишком ладили. И знаю почему… но мне показалось, что Нелли раскаивается… все совершают ошибки. Она так искренне горевала…
Вот тебе и гений семейный.
Туда же… пара слезинок, жалобный тон и огорченная физия. И вот уж он уверен, что тетушка искренне горевала… если бы не вчерашний разговор, подслушанный девочкой, я бы, может, и поверила. Но… выкидыш… дети сами собой не заводятся.
— Однажды мы засиделись. Она оформляла бумаги… их вечно целая груда, а я пытался минимизировать число каналов… разговорились… и… как-то оно само… мне потом было неудобно.
Ага… а мне любопытно. Тетушка это нарочно? Почувствовала, что дядюшка к маме неровно дышит… или… а если ей срочно понадобилось забеременеть? А беременность не наступала… то ли детские болезни тому виной, то ли вмешательство высших сил… главное, что ребенок был нужен. Так почему бы не от дядюшки? Кровь-то частью общая.
— И знаешь… — он вдруг задумался. — А ведь и вправду… сила была… не сказать, чтобы яркий дар, однако имелся… она ему не слишком рада была…
Имелся стало быть.
— И у Фелиции…
А вот это полная неожиданность.
— Значит, — Вильгельм оторвал задумчивый взгляд от тарелки с овсянкой, — эта ваша родственница тоже участвовала?
— Ассистировала… подготовка ритуалов. Всякого рода хозяйственные мелочи… к примеру, мел закупить или свечи, или вот проследить, чтобы веревки доставили конопляные нужной толщины. У нее это неплохо получалось. Карты пациентов вела опять же…
Чудесно. Моя семья в полном составе искупалась в этом дерьме.
— Она была совсем слабенькой ведьмой. Как-то обмолвилась, что дар должен был перейти к детям…
Но не перешел. А куда подевался? Или никуда? Простенький амулет сокрытия, и вот уже никакой проклятый дар не смущает умы честных прихожан.
Но почему? И…
— Надо брать обеих, — сказал Вильгельм, поднимаясь. — Потом разберемся.
И в этих словах имелся здравый смысл.
Тетушка Фелиция вязала носки. Она сидела в кресле-качалке, укрыв ноги клетчатым пледом.
Небольшой домик, вполне симпатичный, надо полагать, по летнему времени. Даже зима не стерла терпкой этой пасторали. Розовые стены. Красная крыша с трубой, из которой поднимались аккуратные клубочки дыма. Деревца.
Дорожка из желтого камня. Пара садовых скульптур того умильно-домашнего типа, которые у меня вызывают острые приступы зубной боли. Кружевные занавесочки на окнах и шторы в горошек. В горошек, мать его…
Пушистые ковры. Вышитые подушечки, фарфоровые пастушки и фарфоровые овечки. Целые стада этих гребаных овечек, занявших и каминные полки, и книжные, и даже махонький столик для игры в ломбер.
— Ах, дорогая, — тетушка взмахом руки отпустила служанку. — Как ты вовремя… я как раз собиралась пить чай… сегодня на удивление прохладно. Впрочем, зима у нас, если вы заметили, очень сырая… у меня кости ломит… а вы, вижу, простыли… мой младшенький постоянно зимой простужался.
Кажется, тетушка не видела ничего странного ни в моем визите, ни в моем сопровождении.
Она отложила вязание в аккуратную корзинку, украшенную разноцветными атласными ленточками. И только спицы воткнула в клубок как-то… очень уж выразительно.
— Присаживайтесь, господа… присаживайтесь… полагаю, у вас возникли ко мне вопросы… я всегда рада помочь матери нашей Церкви, — тетушка склонила голову и коснулась сложенными щепотью пальцами лба. Мол, помыслы ее чисты, а побуждения светлы.
Почему-то Вильгельм подчинился. Присел. И рядом на диванчик, обтянутый той же тканью в горошки, опустился Диттер. Дядюшка оседлал пухлую банкетку, а Монку досталось крохотное креслице, в которых только кукол усаживать, но жрец удивительным образом вместился, только поерзал, пытаясь устроиться поудобней.
Он вздохнул. И уставился на тетушку печальными очами. Она же зазвонила в колокольчик.
— Берта совсем от рук отбилась, — доверительно произнесла она. — Ах, дорогая… мне так жаль… так жаль… слышала о Мортимере… какой ужас…
Она покачала головой и языком цокнула.
А ведь тетушка когда-то была красива. Она и сейчас могла бы выглядеть чудесно, если бы взяла труд, но… серое шерстяное платье сидело на ней мешком. Кружевной воротничок лишь подчеркивал общую унылость ее наряда, фартук и вовсе гляделся смешно. А темные чулки — нелепо.
Вот лицо у тетушки округлое, мягкое. Черты правильные. И волосы хороши, вон до чего толстая коса получилась. А главное в них — ни следа седины… и спрашивается, отчего она не хочет заняться собой?
Или…
— Как вы потеряли дар? — поинтересовался Вильгельм.
Надо сказать, выглядеть он стал куда как лучше. Глаза все еще красноваты, но носом уже не хлюпает, да и вернулась в движениях былая резкость.
— Дар? — Тетушка взмахнула ресницами, а пальцы ее пробежались по ряду булавочек, воткнутых в карман платья. — Какой дар?
— Ваш. — Вильгельм поерзал и ткнул Диттера локтем: — Подвинься. А вы говорите… вы не стесняйтесь… вы ведь были второй ученицей в Салемской ведьминской школе. Подавали большие надежды…
Второй ученицей? В одной из старейших и славнейших школ Империи? Да быть того не может… или… или я до отвращения мало интересовалась жизнью своих дражайших родственников. И ладно бы настоящей, так ведь прошлое, оказывается, куда как интересно.
— Ах это… — взмах руки.
Мол, какие глупости… кто ныне будет вспоминать о временах былых…
— Вам мало не хватило, чтобы достичь успеха вашей сестры, фрау Агны…
Сестра? А…
А кем я полагала тетушку Фелицию? Нет, родственницей дальней, это верно, но вот… сестра… родная…
— Она не спешила предавать это родство огласке, верно? Почему?
— Потому что не хотела делиться.
— Чем?
— Всем, — тетушка дернула плечиком. — Она с детства меня терпеть не могла… всегда самая лучшая… одаренная… талантливая… умная… а я так… существую исключительно для того, чтобы ей было кем покомандовать… Агна обожала играть с людьми. А на мне училась.
Чай подали. Темный поднос. Заварочный чайник с трещинкой и пухлая мягкая кукла, почти съехавшая с него. В юбках куклы прятались мелкие разномастные чашки. Позвякивали ложки.
— Было время, когда я верила ей… хотела стать такой, как она… не понимала, что Агна второй себя не потерпит рядом. Нет, она получала удовольствие, показывая, что я, конечно, неплоха, но она — много лучше… всегда вторая… везде вторая… Школа? Это пустяки… знаете, с детства у меня не было ничего моего… Игрушки? Те, что остались от нее… Платья? Зачем мне новые, если Агна носит свои аккуратно… Подруги… стоило появиться кому-то, кто обращал внимание на меня, и тут же возникала Агна во всем своем великолепии. И мои подруги быстро забывали обо мне… Мужчины… — грустный смешок.
О да, о мужчинах, полагаю, и упоминать не стоит.
— Когда я училась в школе, за мной начал ухаживать один паренек. Он был такой милый… смущался и вообще… он приносил цветы и писал записки. Он… он говорил, что есть только я, что других не существует, но стоило ему увидеть Агну и…
Цветы с записками достались бабушке…
— Мне было шестнадцать, когда она объявила о помолвке. Я обрадовалась. Если у Агны будет муж, то она, наконец, отстанет от меня… как бы не так… могла бы понять, что ей всего и всегда будет мало. Муж? Пускай, но и те, кто окружал меня… знаете, с ее подачи меня считали дурочкой, причем все… родители… приятели… или вот ее супруг. Умный мужчина, а верил ей как себе. И тоже решил, что я — ничтожество…
Она подняла кружку и поднесла к губам.
— Берта заваривает отличный чай… а сила… куда ей деваться-то то? При мне она, — тетушка подцепила пальцем тоненькую цепочку и дернула.
Амулет, стало быть.
Цепочка, правда, с первого рывка не поддалась, несколько смазав драматичность ситуации, но тетушку это не остановило. Она отставила чашку и рванула. Швырнула на пол.
— Как я устала, — пожаловалась она. — Если бы вы знали, как я устала… от всего этого… тебе повезло, деточка, что ты никого не застала в живых… Агна же была достаточно сильна, чтобы отвадить прочих. Она сама тебя уродовала.
— Уродовала?
— А разве нет? Вспомни, дорогая… у тебя ведь были подруги? Куда подевались?
Подруги? Я нахмурилась. Были? А они и вправду были?
— Она забрала тебя из школы. Уволила гувернантку. Учителя… приходили раз в неделю, и выбрала Агна лишь тех, кто не мог вызвать в тебе ни капли симпатии. О нет, ты должна была любить ее и только ее… сука.
Это было сказано спокойно, даже безэмоционально. И я мысленно согласилась, похоже, у моей дорогой бабушки и вправду был тяжелый характер.
Подруги… А ведь были…
Не совсем, чтобы подруги… приятельницы. Мы вместе прятались от классной дамы и обсуждали… что-то там себе обсуждали, то ли мальчишек, то ли наряды, то ли запретные ритуалы. А может, все и сразу. Помню, как мне показывали тоненький ободочек золотого колечка…
Поклянись, что никому ни слова. Да чтоб мне землю есть… Он меня поцеловал, а еще я видела…
Голова заныла.
Подруги. Они могли бы быть. Наверное. И потом, когда бабушки не стало бы, я бы легче перенесла эту утрату. Но… ее ведь не стало давно, и если бы мне нужны были подруги, я бы их завела?
Или… я просто разучилась находить общий язык с людьми?
Они мне кажутся глупыми или корыстными, или и то, и другое вместе? Главное, что даже с Патриком, который приятельствовал со всеми, я держалась на расстоянии… Он исчез, и что сделала я? Вычеркнула из памяти.
— Теперь понимаешь? А мужчины? У тебя ведь были поклонники… и слышала, ты собиралась замуж?
Тетушка улыбалась, глядя на меня поверх кружки с чаем. К слову, чая там не было, травы лишь, а пить травяной отвар в доме ведьмы — дело рискованное.
— Это было ошибкой…
Первая любовь оглушает.
Он прекрасен и молчалив, что тогда казалось явным свидетельством ума. Он сдержан. И даже ухаживает как-то, будто через силу… скромные подарки, редкие встречи, на которые я, стыдно признаться, летела, ног под собой не чуя. Летела.
Если бы не клятва, данная бабушке… мне ведь семнадцать, надо немного подождать. Клятва на крови, и ее не так просто обойти. И он, конечно, понимает. Он представляет меня своей матушке, строгой и суровой, какой только может быть супруга старшего жреца. Я явно кажусь ей особой сомнительных моральных качеств, недостойной ее прекрасного сына, но она сдерживается.
И я тоже.
Любовь делает меня лучше. Во всяком случае, тогда мне так казалось… Как все закончилось? До банального обидно и глупо. Однажды меня пригласила на чай девица.
Светловолосенькая. Светлоглазенькая. С носиком острым и пухлыми румяными щечками. С губками розовыми и платьишком таким же. Девица краснела, бледнела и говорила странные вещи. Мой жених меня не любит, но лишь подчиняется воле матери, которая подыскала ему состоятельную жену.
Девица, в отличие от меня, состоянием похвастать не может. Зато она целитель. Все целители рано или поздно становятся достаточно богаты, если, конечно, находят в себе силы идти по предназначенному Светом пути. Она так и говорила, с придыханием и восторгом… и не только о пути Света, но и о любви, несомненно, истинной.
Ведь светлые только так и любят.
А темные… каждому известно, что в их душе кипят страсти, а это совсем-совсем иное дело. Страсти — это не всерьез. И я найду себе другого мужчину, а они… у них будет ребенок. И разве это не лучшее доказательство, что брак их благословлен свыше?
Не знаю, что с ними стало.
Я вернула жениху его подарки, и колечко, повесив на него одно маленькое неприятное проклятье. Крепко подозреваю, что новое он покупать поскупился, а старое… Что такое некоторая нервозность для истинной любви? Она ведь все преодолеет…
Я вздохнула.
— Бабушка здесь ни при чем.
— Неужели? — Тетушка Фелиция улыбалась тихо и счастливо, так, как не мог улыбаться человек, к которому на дом явились два дознавателя вместе со жрецом, если только…
Я присмотрелась. И еще раз. И тихо выругалась.
— Целителя…
— Не поможет, деточка, — тихо сказала она, прикрывая глаза. И чай отставила, а плед подтянула. — Как же холодно… времени у нас осталось немного, я и так протянула дольше остальных… как мы были наивны, полагая, что можем вот так… безнаказанно.
Проклятье сидело внутри нее. Оно походило на темного паука, уже сожравшего тетушкину силу и принявшегося за нее саму.
— Агна… была осторожней прочих… она использовала мою кровь для ритуалов… конечно, у нее ведь слабость и головокружения, а я — бедная родственница, чье благосостояние всецело зависит от расположения семьи. Только она забыла, кому служит… Ее не обманешь… и Агна ушла первой… сразу за своим ублюдочным муженьком… подозреваю, его она никогда не любила, но имя… положение… титул… да и состояние… наши родители неудачно вложились. Мы были разорены… меня, если господин дознаватель хорошенько покопается, то узнает, что отчислили с четвертого курса Академии… нечем стало платить. Мне предлагали стипендию, и я готова была согласиться, но… мама так плакала… и отец… и разве я, всегда мечтавшая, чтобы на меня обратили внимание, могла упустить момент? Я искренне полагала, будто вернусь… побуду дома год-другой, пока все наладится, и вернусь.
Я взяла чашку. Волчеягодник и аконит синий, который в подобной дозе кому хочешь сердце остановит, однако тетушка, кажется, привыкла…
— Они умерли… к лучшему… Агне не нужны были родители-неудачники. И как-то вдруг оказалось, что они оставили ей и дом, и… все, что у них было. Конечно, я ведь такая наивная и глупая, меня легко обмануть, а вот Агна позаботится… она забрала меня… она сказала, что я слишком тупа, чтобы тратить время на Академию…
Белокрыльник. И сныть, которой место в супе, а не в травяном сборе. Что еще? Пупавка красильная… и морфий, конечно, куда без него. Она, должно быть, мучается от болей, вот и сидит.
— Может, все-таки…
— Мейстер… ничего не сделает. В лучшем случае ничего. В худшем… ты знаешь, он много лет молча обожал Агну… иногда, когда ей становилось что-то очень нужно… ему перепадала толика внимания. И он был счастлив. Сочинил себе сказку про благородную диву, которая спасала родителей от разорения… полагал, ее принудили к браку…
И несколько капель вытяжки из мандрагоры.
Кровь?
Не чувствую. Но вот какие-то сомнительные ноты проскальзывают. Кровохлебка. Сабельник… еще что-то, неопределимое. И это определенно не травяной сбор, который достаточно кипятком заварить. Нет, зелье готовили, и делал это человек, в зельеварении знающий толк.
— А потом, когда ее муженек обратил на меня внимание… она поняла, что, быть может, стоило бы отпустить меня в Академию, — улыбка тетушки была такой бессовестно счастливой, какой только может быть. Все же ведьма… а нет блюда слаще мести. — Он, к слову, не делал особой тайны из своих похождений… а что я? Почему бы и нет… раз уж Агна не способна оказалась родить нормального ребенка. Тогда как раз выяснилось, что, несмотря на все ее усилия, сыночек вышел… мягко говоря, больным… о нет, ей удалось вернуть ему физическое здоровье. И даже силу украсть… все знают эту историю, Фердинанд…
Дядюшка проворчал что-то неразборчивое.
— А что он не способен эмоции испытывать, так это для некроманта скорее преимущество… однако… оказалось, что ему женщины не слишком интересны. Мужчины, впрочем, тоже… как и все, за исключением его работы. Ты знаешь, что, навещая свою супругу, он принимал особое зелье? Без зелья не получалось… да и с зельем… не чаще двух раз в месяц. Но это уже потом стало понятно, что… ничего не проходит бесследно.
Она выдохнула. И прижала ладони к животу, согнулась, а паук внутри зашевелился. Я встала. Я… мне не было жаль эту женщину. Я слишком долго считала ее чужой. И продолжала считать. Однако… мне нужно было услышать. И я положила руку на мягкий ее живот. Поморщилась.
От тетушки пахло разложением.
— Когда мы с… он сказал, что отвел сына в… публичный дом… он сам выбрал молоденькую шлюху. А твой отец, вместо того чтобы воспользоваться ею по прямому назначению, изувечил… у него не получилось. А он терпеть не мог, когда что-то не получалось. Были… другие женщины… и когда стало понятно, что проблема существует, твой дед вновь задумался, что стоило бы сменить наследника.
Паук слышал меня. Он был недоволен. Тьма от тьмы… и капля высшей силы, которая чувствовалась в нем, намекала, что не стоит вмешиваться.
Суд состоялся. Приговор вынесен. И… не только ей, выходит.
Но я не прошу вовсе его отменять. Отсрочка… небольшая… она заслуживает хотя бы того, чтобы быть выслушанной? И тьма соглашается.
— Спасибо, — тетушка закрывает глаза, пряча слезы. — Ты… была так на нее похожа… хотя… неудивительно… порой мне казалось, что она старательно готовит новое вместилище, но… есть вещи, на которые и она не была способна. Твой дед всегда полагал себя гением. А гению позволено куда больше, нежели обычным людям… вот и он… моего согласия не особо спрашивали. Он просто затащил меня в постель, а наутро выписал чек… как шлюхе… и потом все повторилось… и еще… любовником он был не самым лучшим. Слишком эгоистичен… но когда я поняла, что беременна, купил мне этот дом. Сказал, что ребенка, если родится мальчик, я должна буду передать Агне. А сама получу компенсацию.
— Вас это не устроило? — поинтересовался Диттер.
А тетушка, к моему огромному удивлению, пожала плечами.
— Теперь, — честно сказала она, — мне кажется, что так было бы лучше для них… тогда… я слабо представляла себе, что такое дети. Зато мечтала вырваться из того дома… вернуться в Академию… доказать всем, что не дура и вообще… амбиции и у меня имелись.
Амбиции — это неплохо. Это даже здорово…
— Вот только… мне следовало бы догадаться, что Агна подобное оскорбление не проглотит. Именно тогда она приблизила своего карманного целителя… лучшего в городе, а Вирхдаммтервег, — тетушка криво усмехнулась, — всегда выбирали лучшее.
Кажется, Монк икнул. Точно икнул. И прикрыв рот ладонью, пробормотал:
— Извините.
Сквозь пальцы просачивался свет, и гляделось это отнюдь не мило. Быть может, конечно, свет был виден лишь мне, но я погрозила Монку пальцем. А он потупился. Только теперь свет просачивался и сквозь кожу. Этак его и разорвет от благодати.
Может… на чудо тянет? Я слыхала, что особо избранных время от времени тянуло чудеса творить. Глядишь, сотворит и легче станет…
— Мой мальчик приболел… сперва думали, что простуда… нянька не уберегла… а его знобило, он то горел, то холодным становился, словно лед. И целитель ее… мол, готовьтесь…
От близости света чесались пятки. И еще одно место, которое, в отличие от пяток, так легко почесать нельзя было. Я поерзала, надеясь, что этакие маневры останутся без внимания, все же нам тут душу изливают, а я только и думаю, как бы этак незаметненько задницу поскрести.
С пятками оно проще. Туфельки скинула и под столом ногу о ножку потерла. Зажмурилась, до того мне стало хорошо… интриги, страсти дней минулых… ничто по сравнению со свербящей пяткой.
— Я тогда… жила в доме… в их доме… как же, младенец должен был окрепнуть… она так сказала мужу. А он заболел… когда же выздоровел, сила исчезла.
Вот… знакомо. Определенно.
Я посмотрела на дядюшку Фердинанда, но тот сидел ровно, глаза прикрыв, то ли спал, то ли в глубины мыслей своих погрузился. А ведь… получается, передача передачей, но вот избавить дитя ненужное от дара бабуля умела. Так ведь?
— Она отнесла младенца в храм… сказала, что это — единственный способ. И если я хочу помочь сыну… — тетушка моргнула и из глаз ее потекли слезы, к счастью, самые обыкновенные, водянистые. — Я… я уже не думала о деньгах… я… я готова была сделать все, лишь бы он… я попросила Ее взять мою силу… Зачем она мне, если я не способна на такую малость, как защитить сына?
Пожалуй, мне стоило порадоваться, что детей у меня не будет.
Если вдруг мне когда-нибудь настолько наскучит моя спокойная беззаботная — даже относительно беззаботная — жизнь, что потянет завести дитятко, то в ближайшем приюте мне всучат целую корзину…
Кстати, про крышу не забыть, а то обещала же…
— Он поправился, только дар утратил. А мой собственный… его будто ополовинили. Конечно… это ведь плата. Я понимаю, что ничего не бывает даром.
Только понимание — это одно, а ненависть — другое. Эмоции иррациональны.
И Монк поднялся. Он шел медленно, как-то неловко двигая руками и ногами, будто бы не сам даже, но кто-то свыше привязал к конечностям нелепого этого человека веревочки и теперь старательно весьма, пусть и без должного опыта, управлял этакою презабавною игрушкой.
— Ребенок без дара им не был нужен… и мне предложили отступные… этот дом. Содержание. Агна нашла мне жениха, — тетушка кривовато усмехнулась, кажется, семейную ее жизнь нельзя было назвать счастливой, — и я согласилась. Тогда я была в таком состоянии, что согласилась бы на все… и она воспользовалась. Нет, Торвальд был хорошим мужем… не знаю, чего она добивалась… он был старше меня на тридцать лет… очень верующим…
Именно то, что нужно молодой ведьме, — верующий в силу истинного бога старик. Прелестно.
— И в то же время понимающим… Господь забрал у него жену и трех сыновей… и моего мальчика Торви принял как собственного… нет, мы далеко не сразу нашли общий язык. Всякое случалось, но… он привел меня в храм… потом, позже…
— После эксперимента?
— Знаете, — тетушка посмотрела в глаза Монку, — это ведь я их нашла тогда… помню, комнату… светло-розовые тона… тогда были в моде… сестра следила за модой… она выписала обои из столицы. Пыльная роза… и тонкая золотая полоска… гладкие, шелковистые на вид… и ковер еще… и стулья… легкие гардины. Весна. Окна распахнуты и птички поют… чик-чи-рик… чирик-чик-чик.
Монк коснулся пальцем тетушкиного лба, и показалось, что палец этот продавил и кожу, и кости…
— Меня позвали… им нужен был кто-то для черной работы… Агна сама бы в жизни не согласилась, а я… я готова была на многое, чтобы сбежать из семьи. Мои сыновья… Полечка тоже появился на свет обыкновенным. Торви был так счастлив… и нанял няньку. А потом приехала его матушка… до того противная старуха, что меня и сейчас передергивает.
И вправду передергивает.
А я вновь пяткой о ножку стола поскреблась и даже зажмурилась от удовольствия. Свет, тьма… все слишком сложно.
— Она пеняла меня, что я в храм не хожу… не убираюсь в доме… не готовлю… рассчитала прислугу, мол, хорошая жена сама должна все делать. И мужу в лавке помогать. И вообще выглядеть достойно… она купила мне несколько отвратительных платьев и каждый день скандалила… скандалила… я была рада убежать от нее, тем более что деньги обещали хорошие. А за деньги она готова была на многое закрыть глаза.
И не только она. Деньги в принципе помогают людям смириться с реальностью.
— Так вот… Агна готовила эту комнату… как готовила все… представление… натюрморты… рамы из белого дерева, — из тетушкиного уха выползла алая ниточка крови. — И букеты… ее знаменитые розы… красные, темные, а кровь — яркая. Она везде была… понимаете?
Понимаю. Если резать горло, то так, чтобы сонную артерию прихватить, и тогда уж кровь брызнет ярким алым фонтаном…
— Лужи, лужи на полу… я закричала. И наверное, лишилась чувств. В себя пришла много позже… потом… Агна сидела рядом. Она сказала, что эксперимент придется прекратить, но мне заплатят. Главное, чтобы я помалкивала.
А помимо честного слова, подозреваю, взяла еще пару клятв.
Кровь показалась и из другого уха, сползла змейкой к высокому воротничку и, замарав сизое кружево, нырнула под него. Тетушка покачнулась, но Монк подхватил ее и велел:
— Говорите.
И такая сила была в голосе его, что я сама едва не заговорила, причем, подозреваю, что выболтала бы много лишнего… вон и Вильгельм рот ладонью закрыл. А Диттер и вовсе поднялся, правда, тотчас сел на место. И лишь дядюшка продолжал притворяться спящим.
— Я… ушла… деньги… муж сказал, что… увидел… он мать свою отослал… я не могла ему… всего не могла… никому… клятва… он отвел меня в храм… и я… я просто приходила сперва. Садилась и сидела. Думала… все думала… стоило ли оно того?
— И как? — не удержалась я.
— Не знаю. Я… была другой. Я хотела славы. Успеха. А что получила? И наверное, того урока было недостаточно, если… я вернулась. Он пришел… не Агна… муж ее… сказал, что есть работа, что… если корона так глупа, что не осознает, насколько близки они к открытию, которое перевернет весь мир… что осталось доработать кое-какие мелочи…
Она запнулась и согнулась, сплевывая в кружку густую тягучую кровь.
— А не больно, — произнесла тетушка с немалым удивлением. — Спасибо… хотя бы за это спасибо… я согласилась. Я… мне хотелось уйти… и вернуться… и я не могла быть там, в доме моего мужа… я знала, что он не упрекнет, не попытается задержать… если бы он хоть что-то сделал, кроме этого его… я буду за тебя молиться…
Да уж, весьма и весьма выгодная позиция.
Я поддела носком туфельку.
— Чем они занимались?
— Тем же, чем и раньше… только подбирали подопытных из хиндари… Мортимер помогал… он знал, у кого можно купить недорого здоровых женщин… мужчины стоили дороже, а с детьми никто возиться не желал. Я не знаю, что они делали… я занималась тем же, что и раньше… следила, чтобы была вода и еда, чтобы кормили их нормально… материал должен быть здоров… чтобы были в наличии нужные материалы… чтобы… убирались внизу и…
Она сплевывала и вытирала рот рукавом.
И снова сплевывала.
— Знаю, было три круга… с первым что-то изначально пошло не так, и твой отец велел его зачистить…
Уточнять никто не стал.
— Мортимер… и его люди… второй продержался дольше… я слышала, что у них были свои особенности… на третьем Агна окончательно рассорилась с пасынком… он вроде бы кого-то там то ли изнасиловал, то ли украл…
То ли в жертву принес особо извращенным способом. Но не суть важно, главное, что действия эти нарушили стройный порядок эксперимента, бросив тень на возможный результат его.
— Эта группа держалась дольше прочих… никто не обманывался. Их расспрашивали. Знаю, про сны и…
— Когда они ушли?
— Их ушли, — тетушка с трудом проглотила кровь. — Не сами… когда… случилось несчастье на полигоне… понятия не имею, что им там понадобилось, но… в тот день Агна была очень зла… и кажется, Франсин поссорилась со своим муженьком… насколько это возможно.
— В каком смысле? — дядюшка подал-таки голос, и следовательно, я поспешила, приняв его за спящего.
— Он ведь был… всегда был замороженным. Неживым… будто… и не должен был жить… и… никогда голос не повышал. Всегда с этой своей улыбочкой… взглядом разделывает, и улыбается… страшный человек…
Не помню. Я бы сжала голову, если бы это помогло выдавить из памяти хоть что-то. Я ведь… я ведь взрослой была. Или лишь казалась таковой? А по сути своей… ребенок? Пусть пеленки не пачкаю и даже столовые приборы изучить успела, но… меня ведь легко убедить.
В чем?
В чем угодно. В том, что отец любил мать, а она — его. Что жили они душа в душу, что… что вообще не семья была, а сказка. Так и есть… сказка… страшная.
— Она кричала… громко кричала… и потом стало тихо. Я спросила, в чем дело… меня там не должно было быть, но накануне в одной из нижних… комнат… обнаружили блох, и я принесла порошок… Агна же разозлилась, велела мне убираться и не лезть в чужие дела. А потом уже вечером я узнала… про взрыв… на полигоне. Я прилетела к ней… а там… инквизиция и… и Агна меня обняла. Сказала, что очень благодарна за поддержку, но мне лучше вернуться к себе… и ни о чем не беспокоиться.
Потому что она предусмотрительно побеспокоилась сама. И не только я подумала об этом. Я увидела отражение собственных мыслей в глазах Диттера, а еще… ненависть? Ко мне? За что? Я ведь… я не знала, что они творят. И останься жива, не знала бы себе и дальше. У меня не возникало желания копаться в прошлом, благо настоящее мое было достаточно успешным. И…
И разве мы выбираем, где рождаться?
— Потом… это были самые жуткие недели… я ждала, когда за мной придут. Я знала, что они должны, что… этот дом обыщут от крыши до подвалов, что… только никто не шел. Меня допросили, но как-то… не знаю, будто ответы мои заранее были известны и мне нужно было лишь подтвердить их. Я говорила то, чему меня учили… на всякий случай… и дело закрыли. Позже Агна… сказала, что не следует и думать о… я давала клятву… я дала столько клятв… но впервые, пожалуй, осознала, что она им может и не поверить. Особенно если я буду слишком часто появляться в ее жизни. А еще она заплатила моему мужу…
Диттер отвел взгляд. А я… пожала плечами.
Объяснятся? Навязываться? И не подумаю… меня скорее волнует другое. Дело близится к концу, а с ним и отсрочка, выпрошенная у Кхари. Свет не поможет, он и тетушке не помогает, кровь уже идет не только из ушей, а чернота внутри разбухла, давит на тело.
— Мы… долго говорили в тот вечер. И я… тогда я задумалась над тем, что имею… и мои дети… разве они не стоили моих амбиций?
Понятия не имею. Мне подобные вопросы вообще лучше не задавать. Поэтому лишь пожимаю плечами: мол, вы уж тут, тетушка дорогая, сами разберитесь, чего вам надо, всемирной славы или детей разумных…
— Агна… намекнула, что… сын Торви ее устроит, а вот наследник… я подписывала договор… отказ от прав… и больше… я строила свою жизнь… я просила прощения… просила…
Ее голова запрокинулась.
А Монк отступил.
— Да пребудет с ней Господь, — сказал он, закрывая глаза, после чего вытер руки о скатерть. — Стоит позвать целителя… засвидетельствовать время смерти. И причину.
Обширное кровоизлияние. Случается не только с дамами почтенного возраста, проявляющими излишнюю активность для этого самого возраста. Молоденький целитель явился в сопровождении двух жандармов. Был он полноват и преисполнен того чувства собственного достоинства, которое окружающим видно весьма и весьма явственно. А заодно уж имеет обыкновение вызывать у этих самых окружающих немалое раздражение и скрежет зубовный.
Мы зубами не скрежетали. Мы стояли в стороночке с видом в достаточной мере скорбным, чтобы нам выразили сочувствие.
— Я ее вскрою, — сказал целитель, будто делая нам одолжение. — Если вы, конечно, не возражаете… — Потом подумал и добавил: — Даже если возражаете, мне все равно придется, во избежание, так сказать, создания прецедента невскрытая по причине…
Он задумался, но подходящую причину не нашел.
— Простите, — взмахнула ресницами. — А не подскажете, где я могу найти мейстера Виннерхорфа?
