Пендерский монстр
По идее, Блох должен был сейчас спать. Две женщины в соседней палатке старались говорить тише, но получалось плохо. Мать и медсестра, словно давние подруги, судачили о работе, о непоседливых детях и о бывших мужьях. Муж медсестры предпочел ей выпивку, и теперь она желала ему всего наилучшего, только, ради бога, где–нибудь подальше от нее. Отец Блоха умер двенадцать лет назад от меланомы, и мать все еще горевала о нем, но, конечно, уже не так, как в первые ужасные дни, когда осталась с двумя детьми на руках, с головной болью и болью в сердце, но, господи, разве не об этом поется в каждой второй песне?
Ночь была на редкость темной, и теплая земля под ногами вздрагивала чаще, чем оставалась спокойной. Женщины слабо и печально рассмеялись, и медсестра сказала:
— Странно все это.
Затем обе надолго замолчали.
Блоху не хотелось вставать. Он удобно устроился на кровати, подложив под спину подушки, и настороженно сидел с руками на коленях и полуприкрытыми глазами. Брезентовые стены госпитальной палатки пропускали любые звуки. Он слышал, как вздохнула мать, а медсестра с таким же глубоким вздохом спросила, о чем та задумалась.
— О моих мальчиках, — сказала мама, обрадовавшись такому повороту разговора.
Когда ее старшему сыну было десять, он дня прожить не мог, чтобы не влипнуть в какие–нибудь неприятности. Но никто не остается десятилетним на всю жизнь. Армия научила Мэтта справляться со своими эмоциями, и это хорошо.
— В любом случае хорошо, — повторила мать и сама почти поверила в это.
Медсестра согласно угукнула и поинтересовалась, хотел ли Мэтт стать солдатом. Мать ответила, что да, хотел. Тогда медсестра заметила, что с военными всегда так: все они детьми любили играть в солдатики, а повзрослев, так и не сумели остановиться.
— А разве они взрослеют? — спросила мать.
Обе женщины снова рассмеялись, на этот раз от всей души. Мать продолжала рассказывать и призналась, что хотя и беспокоится за Блоха, но чаще думает о Мэтте, представляя, как огромный корабль пришельцев упал прямо ему на голову. Она долго горестно вздыхала, а потом принялась осторожно расспрашивать, что творится на Ночной стороне.
Так с недавних пор прозвали другую половину мира. На Ночной стороне происходило что–то таинственное и нехорошее, но никто не знал, что именно. За последние несколько часов через город проехало немало беженцев, поделившихся новостями в обмен на бензин и исправные машины. В новостях не сообщалось ничего нового. Блох уже знал об этом, так как рядом с его палаткой стояли солдаты и болтали между собой. Через брезент все было прекрасно слышно. Полдюжины мужчин и одна женщина рассказывали друг другу невероятные вещи: о том, как земля корчилась, словно от боли; как угольно–черные инопланетные деревья вытягивались на милю вверх, а затем выплевывали густые пурпурные облака и горячий ветер гнал их на Дневную сторону; как из этих облаков шел дождь, но вниз падала не вода, а другая жидкость, превращающая землю в желатин, из которого росли новые черные деревья.
Здесь все было иначе, и с этим никто не спорил. Земля вздрагивала, но все же оставалась землей. С людьми тоже пока ничего не случилось, и они переговаривались напряженными, но в остальном вполне нормальными голосами. Если напрячь слух, можно было различить любой голос и любое слово за сто метров от палатки, и это вовсе не казалось сверхъестественным.
Блох услышал чьи–то шаги. К солдатам подошел офицер, и после положенного приветствия кто–то отважился спросить его:
— У нас есть хоть какие–то шансы, лейтенант?
— Есть, черт возьми, да еще какие! — громко сказал он. — Наши ученые в классной комнате сейчас изобретают супероружие. И как только они найдут клеевые карандаши и батарейки, чтобы создать лучи смерти, мы надерем задницы этим инопланетянам.
Все засмеялись.
— Я надеюсь на земные вирусы, — сказал один солдат.
— Или на компьютерные, — предложил второй.
— Или на СПИД, — добавил третий.
Смех постепенно затих.
Затем первый солдат спросил:
— А эта тварь у нас под ногами… Кто она такая, сэр?
Лейтенант помолчал и задал вопрос:
— Хотите знать мое мнение?
— Да, сэр, пожалуйста.
— Я думаю то же самое, что и этот учитель из зоопарка. Монстры прибыли с разных сторон и ведут себя по–разному. Если у вас не хватает огневой мощи, чтобы размазать врага в дерьмо, вы начинаете окапываться. По–моему, эта тварь так и сделала.
— Значит, вы считаете, это галактическая война?
— Вы спрашиваете мое мнение? Именно так я сейчас и считаю.
— Чепуха, — хмыкнул один солдат.
Но больше никто не засмеялся.
— Что же тогда остается нам? — произнесла женщина–солдат.
— Представьте себе поля Фландрии в шестнадцатом году, — ответил лейтенант. — Немцы и англичане копают траншеи и обстреливают друг друга из тяжелых орудий. Кого в первую очередь вспугнут их лопаты и снаряды? Правильно, муравьев. То же самое случилось и с нами. Мы и есть муравьи с полей Фландрии.
На этом разговор оборвался.
Вероятно, мама и медсестра слушали солдат, а может быть, просто молчали. Но теперь мама снова заговорила:
— Я всегда боялась простых, обычных вещей. То есть боялась, что они случатся с Мэттом. Бомбы, пули, ранение в голову. Но кто стал бы бояться вторжения инопланетян?
Блох представил, как она сидит в полутьме, подперев рукой подбородок, а покрасневшие глаза смотрят в пустоту и видят наяву все то, что творится сейчас у нее в голове.
— Да, это нелегко, — вздохнула медсестра.
Мама угукнула, соглашаясь.
И тогда медсестра многозначительным тоном заявила:
— По крайней мере, ты можешь быть уверена, что Мэтт сейчас в лучшем месте.
Мама ничего не ответила.
— Я хотела сказать, если он погиб…
— Я поняла, что ты хотела сказать.
Медсестра начала было оправдываться, но мама снова перебила ее:
— Только я во все это не верю.
— Во что?
— В жизнь после смерти. В рай и все такое прочее.
Медсестра едва не задохнулась от удивления.
— И это в такое время, как сейчас, дорогая моя? Когда все настолько ужасно, как можно не верить в загробную жизнь?
— Хорошо, позволь я тебе кое–что скажу. — Мама качнулась на стуле вперед, и голос ее изменился. — Давным–давно, когда мой муж умирал без всякой видимой причины, я поняла: если ваш расчудесный Бог действительно за что–то отвечает в этом уголке Вселенной, то он выполняет самую грязную и отвратительную работу.
Тем и закончилась недавно возникшая дружба. Две женщины еще какое–то время сидели в неловком молчании. Затем одна из них встала и, громко стуча каблуками по бетонному полу, подошла к двери и заглянула внутрь, проверить, все ли в порядке с пациентом. Блох не шевельнулся, притворяясь спящим. Медсестра посмотрела, как он сидит на кровати, освещенный ночником, но решила убедиться, что правильно поняла увиденное, и зашла внутрь. Она остановилась посреди комнаты и дико, истошно завизжала.
* * *
Защитник совершил посадку на открытой местности, далеко от воды. Ему требовалось топливо, и водород представлялся самым лучшим, самым простым выбором, но большая часть местных запасов водорода содержалась в грунтовых водах или была химически связана в минералах. Каждый атом пришлось бы высвобождать, потратив много времени и внимания. Время и внимание обеспечили ему надежное укрепление, но капризы траектории и топлива заставили его упасть слишком близко от врага, и с этим уже ничего нельзя было сделать, оставались только сухой воздух, осадочные породы и сила духа.
Эмоции помогли. Первым инструментом стала ярость: испепеляющая ненависть, направленная на могучего, но беспечного врага. Зависть действовала почти так же эффективно: защитник взрастил в себе эпическое негодование, адресованное собратьям, обосновавшимся в океане. Этим удачливым (недопустимое слово) досталось больше ресурсов и больше времени на строительство укреплений, но осознают ли они, как это (недопустимое слово) несправедливо? Страх тоже был превосходным орудием. Слишком многое еще не завершено, мощный редут и внушающее спокойствие оружие пока существовали только в мечтах. Всепоглощающий ужас придавал силы, и защитник продолжал лихорадочно закапываться в лишь наполовину подготовленное укрепление.
Но вслед за полезными эмоциями приходят и вредные. Так появляются сомнения. Защитник еще раз обдумал все подробности приземления. Топливо казалось доступным, но существовали кодексы и правила, запрещающие наносить вред живому. Некоторые источники воды обладали сознанием. Ограниченный запретами, защитник создал себе фальшивое тело с внушающей симпатию внешностью. Маленькие испуганные кусочки жизни согласились помочь ему, но они все равно были обречены. Оберегать то, что уже практически мертво, — пустая трата времени! Одно хранилище воды хотело окатить защитника струей. Этот первый глоток топлива пробудил бы все реакторы, и они незамедлительно начали бы работать. Да, радиация отравила бы слабые кусочки жизни. Но это могло сэкономить несколько бесценных минут, чтобы напитаться энергией и полезным для дела страхом…
Безумный рывок был неизбежен, но скорость всегда приводит к ошибкам. И меньшей из них стала потеря креативного аспекта. Со временем он разместился на когтистой конечности одного из живых источников воды, затем проник в другой кусочек жизни, растворившись в прохладной, богатой железом крови и совершив десятки тысяч кругов по примитивному влажному телу. Но такие ошибки случались много раз. Сотни, если не тысячи аспектов уже потеряны. Куда хуже то, что этот остался активным — тотипотентный аспект, способный контактировать с окружающей средой, готовый в критический момент видоизменить воду и минералы и создать из минимальных ингредиентов идеального солдата.
Существо сожалело о каждой допущенной ошибке. Чувство вины порождало желание снова и снова доказывать себе, что оно действовало правильно и высокоморально. Защитник заставил себя позабыть об этих никем не замеченных ошибках и начал последний, отчаянный и бесполезный рывок.
* * *
Солдаты ворвались в госпитальную палатку и остановились как вкопанные, в ужасе уставившись на монстра, сидевшего на кровати. Двое шептали молитвы, женщина взывала к Аллаху, защитнику всех правоверных. Еще один солдат, набравшись храбрости, нацелил винтовку на серое лицо, очертаниями напоминающее человеческое.
— Только шевельнись, на хрен, и я тебя пристрелю! — злобно заорал он.
Блох не был уверен, что сможет пошевелиться, и потому даже не пытался.
— Сука, ты слышишь меня или нет? — снова прокричал солдат.
Блох приоткрыл рот, вдохнул горячий воздух и коснулся языком своей новой кожи. Как будто лизнул грязный стакан. Чей–то незнакомый голос произнес:
— Да, я тебя слышу.
Монстр должен был устрашающе зарычать. Но его голос оказался тихим, надтреснутым и тягучим, словно у какой–нибудь куклы на ниточках.
Он сам рассмеялся, когда себя услышал.
Его мать опустилась на колени возле кровати и сквозь рыдания повторяла опять и опять его имя:
— Саймон. Саймон.
— Со мной все в порядке, — сказал он ей.
Медсестра стояла по другую сторону кровати и пыталась понять, что же она видит. Кожа парня казалась металлической или, возможно, керамической, но это была лишь одна маленькая деталь очень странной картины. Блох и раньше привлекал внимание высоким ростом, а сейчас вытянулся по крайней мере на полфута вверх и на столько же раздался вширь, в плечах, а кровать под ним как будто съежилась. Хуже того, так и было на самом деле. Его растущее тело расплавляло и впитывало в себя металлическую раму и поролоновый матрас. Простыни и подушки растворились в нем, отдавая углерод. Серая кожа излучала жар. словно печка. Это был уже не Блох. Его место заняла машина с лицом, имитирующим человеческое, но имитирующим крайне неубедительно. И медсестра как добропорядочная женщина посчитала себя вправе скомандовать солдатам:
— Чего вы ждете? Стреляйте!
Но даже тот храбрый солдат не рискнул выстрелить. Пули могли и не пробить монстра. А если оружие бесполезно, лучшая тактика — это угрозы.
— Беги за полковником, — сказал злобный солдат. — Живо!
Женщина–мусульманка выскочила из палатки.
Еще две минуты назад Блох чувствовал беспокойство, но был нормальным. Сейчас ничего нормального в нем не осталось. Он видел свою мать и других людей. В палатке не было темно, да и нигде не было. Его новые глаза различали мельчайшие детали: каждую нить маминой блузки, каждую пылинку в воздухе и единственную в палатке муху, у которой хватило ума держаться подальше от непостижимого существа, распухающего на глазах, так что почти вся кровать уже растворилась в его панцире.
— Это все еще я, — сказал Блох матери.
Она смотрела на него и очень хотела в это поверить, но не могла.
Тут появился полковник, а следом за ним физик и лейтенант вместе с мистером Райтли.
Полковник, седой представительный мужчина, выглядел очень испуганным. Он выдавил короткий смешок, пытаясь скрыть свою слабость.
Блоху понравился его смех.
— Эй, парень, ты меня слышишь?
— Нет.
На этот раз полковник рассмеялся громче.
— Ты понимаешь, что с тобой случилось?
— Нет, — ответил Блох.
Но это тоже было неправдой.
Солдаты столпились вокруг палатки, заряжая оружие и обсуждая, куда лучше стрелять.
Физик, потрясенный и довольный одновременно, показал пальцем на Блоха и заявил:
— Видите, я был прав. Это заражение.
— Как оно могло произойти? — спросил полковник.
— Думаю, это случилось, когда он помогал перевозить инопланетянина, — ответил физик.
Блох медленно поднял руку. Трубка капельницы вросла в нее. Локоть все еще оставался локтем, только больше не болел, а царапины на бицепсе превратились в рисунок на коже.
— Не шевелись! — снова крикнул злобный солдат.
Мама поднялась на ноги и протянула руку к Блоху.
— Не стоит приближаться к нему, — посоветовала медсестра.
— Осторожней, я горячий, — сказал Блох.
Но она не послушалась, дотронулась до его новой руки и обожгла подушечки пальцев.
Мистер Райтли шагнул вперед. Забытые очки еле держались на кончике его маленького мокрого носа.
— Это и в самом деле ты?
— Может быть, — отозвался он. — А может, и нет.
— Как ты себя чувствуешь, Блох?
Он внимательно изучил свою новую руку новыми замечательными глазами.
— Отлично.
— Тебе страшно?
— Нет.
Полковник шепотом что–то приказал лейтенанту.
Лейтенант и один из штатских надели кожаные перчатки, подошли к учителю и взяли его под локти.
— Это еще что такое? — спросил мистер Райтли.
— Мы вынуждены взять вас под наблюдение, — объяснил полковник. — Из простой предосторожности.
— Бред какой–то! — возмутился мистер Райтли, вырываясь.
Штатский решил, что ситуация требует небольшого хирургического вмешательства: один удар по почкам — и новый пациент оказался на полу.
Лейтенант выругался сквозь зубы.
Блох приподнялся, и съежившаяся кровать рухнула под ним.
— Не шевелись, — повторил злобный солдат, выводя неровные круги дулом винтовки.
— Не троньте его, — сказал Блох.
— Со мной все в порядке, — помахал ему рукой мистер Райтли. — Они просто не хотят рисковать. Не волнуйся за меня, сынок.
Блох уселся на пол и стал внимательно изучать выражение каждого лица.
Физик обернулся к полковнику и прошептал:
— Знаете, а ведь его мать тоже к нему прикасалась.
Полковник кивнул, и еще два солдата шагнули вперед.
— Нет. — сказал Блох.
Один из солдат смутился, а второй, раздраженный тем, что неуверенность передалась и ему, достал пистолет и прицелился в женщину с обожженной рукой и сыном–монстром.
Все произошло со скоростью мысли.
Пистолет вырвался из руки, и обезоруженный солдат растянулся на полу, не понимая, как он там оказался и ничего себе при этом не повредил. Блох огромными скачками облетел всю комнату, изящными движениями освободив всех от оружия и усадив на пятую точку, а затем, целый и невредимый, остановился посреди этого хаоса, выпрямившись во все семь футов.
— Теперь я прикасался ко всем вам, — сказал он своим новым надтреснутым голосом. — Но не думаю, чтобы это имело значение. Поэтому оставьте мою мать в покое.
— Монстр вырвался! — заорал злобный солдат. — Он напал на нас.
Трое солдат снаружи даже не шелохнулись. Но четвертый, штатский, сегодня утром впервые в жизни убил леопарда, и у него в крови до сих пор не улегся адреналин. В очках ночного видения он хорошо различал цель — горячий, яркий силуэт возвышался среди скорчившихся тел. Штатский окатил его автоматическим огнем. Одиннадцать пуль исчезли в груди Блоха, напитав его энергией и аппетитными кусочками металла, а затем монстр рванулся сквозь изрешеченную стену палатки в сторону парковки, заботливо уводя огонь от беззащитных живых мешков с водой.
* * *
Некоторые вливались в поток беженцев, покинув город ради надежной, твердой земли на востоке. Но большинство предпочитали держаться ближе к дому. Люди знали слишком мало, чтобы по–настоящему испугаться. Кое–кто слышал те же самые истории о Ночной стороне, что пересказывали друг другу солдаты. Но к каждому слову правды прибавлялось с три короба вранья. Кроме того, двести тысяч жителей не так–то легко перевезти на другое место. У кого–то машины все еще оставались на ходу, но надолго ли? Кроме обнадеживающих историй рассказывали еще и о вспышках и странных электромагнитных возмущениях, и что действительно пугало, так это перспектива застрять холодной ночью в семейном автомобиле на темной дороге, в самой гуще потока измученных и голодных людей.
Нет уж, лучше остаться дома. Собственный дом люди хорошо знают. Здесь есть подвалы, удобные кресла и любимые одеяла. Интуиция и надежда скрашивали жизнь в потемках, земля тряслась постоянно, но не настолько сильно, чтобы покосились фотографии на стене. Так просто закрыть усталые глаза и утешать себя чудесной мыслью: скоро снова зажгутся огни и телевидение с гуглом вернутся во всей красе. Что бы ни творилось сейчас в мире, все со временем разъяснится. Может, мы победим в этой войне. Или на плазменных панелях появятся инопланетяне — разумные твари, одетые в серебристые комбинезоны, и раскатистыми голосами расскажут, зачем захватили наш мир и чего хотят от своих новых рабов.
Это был самый популярный слух. Вторжение инопланетян, порабощение человечества. В конце концов, у рабства есть свои привлекательные стороны. Горожанам всех убеждений было легче смириться с этой мыслью, пока у них оставалась надежда на то, что собственность останется неприкосновенной. Мужчины и женщины сидели в своих подвалах и готовились к самой худшей судьбе, за исключением смерти. Пока это была не смерть, и пришельцам могли понадобиться их силы и разум для какой–нибудь важной цели. А кроме того, в любой книге можно прочитать, что вторжения всегда заканчиваются неудачей. Это ведь каждому известно, правда? Повелители со временем сделаются слабыми и беспечными, и через какую–нибудь тысячу лет люди восстанут и перебьют ненавистных чужаков, захватив в придачу их звездолеты и невероятное оружие.
Примерно так думала пожилая женщина, сидя возле печки в подвале и скармливая огню остатки своей последней брэдфордской груши. У нее закончились пиво и сигареты, и это ужасно ее огорчало, но оставался еще горячий чай, и он был не слишком горький. Она потянулась за кружкой, но тут кто–то вломился в дверь наверху. Женщина замерла и прислушалась. Неизвестный прошел по комнате, и половицы заскрипели под его тяжестью. В какой–то безумный момент женщина подумала, что это вообще не человек. В зоопарке есть пони. Судя по звуку шагов, вошедший весил не меньше лошади. Не такое уж и безумное предположение после всего случившегося. Очередная порция дров превратилась в пламя и пепел, а затем некто еще более странный, чем клейдесдальский тяжеловоз, спрыгнул в подвал, мягко приземлившись за спиной у женщины.
— Тихо, — сказал отдаленно напоминающий человека демон и приложил палец к губам.
Никогда в жизни она не вела себя так тихо.
— За мной охотятся, — сказал демон и усмехнулся.
Из одежды на нем висела только нелепая набедренная повязка из утеплителя, служащего обычно для затыкания дыр в чердаках. Его лицо светилось мягким желтым сиянием, и сам он был горячим, как печка. Вглядевшись в его черты, женщина узнала того глупого соседского мальчишку, который каждый день проходил мимо ее дома. Того самого, что стоял под окнами, когда на землю свалились инопланетяне. Надо же, всего–то два дня прошло!
— Не бойтесь, — сказал он. — Никакой я не монстр.
Как ни странно, она ему поверила.
В подвальное окошко женщина видела, как луч фонаря пробежал по комнате наверху. Затем свет погас, и они остались вдвоем. Женщина подумала, что должна теперь испугаться, но почему–то не испугалась. Неожиданное вторжение показалось ей всего лишь захватывающим приключением.
Мальчишка, который не был монстром, наклонился к ней и прошептал:
— Мне в голову пришла забавная мысль. Хотите послушать?
Она кивнула.
— Знаете, почему мы держим зверей в зоопарке за решеткой?
— Ну и почему же?
— Потому что решетка — единственный способ удержать нас от стрельбы в бедных глупых животных.
