Какой бы важности событие ни предстояло, ключ к успеху – это подготовка. В течение трех недель Талин готовился к коронации великого герцога Рогонта. Морвир тем временем готовился к попытке убить его вместе с союзниками. В оба плана было вложено столько труда, что сейчас, когда день осуществления обоих наконец наступил, Морвир почти сожалел о том, что успех одного мог означать единственно бесповоротный провал другого.

До сей поры, честно говоря, пытаясь выполнить хотя бы малую часть непомерно амбициозного заказа герцога Орсо – убить шесть глав государств и одного капитан-генерала, – он особого успеха не имел. Сорвавшееся покушение на Меркатто в день ее триумфального возвращения в Талин, результатами коего были лишь парочка отравленных простолюдинов и разболевшаяся спина, стало первой из целого ряда неудач.

Сумев пробраться через незапертое заднее окно в мастерскую одной из лучших талинских портних, он поместил смертоносный америндовый шип в лиф изумрудно-зеленого платья, заказанного графиней Котардой из Аффойи. Увы, познаний в пошиве дамских платьев Морвиру явно недоставало. Будь рядом Дэй, она, конечно, заметила бы, что сей предмет одежды более чем вдвое превосходит худенькую жертву объемами. Тем же вечером графиня появилась на балу во всей красе и произвела изумрудным платьем фурор. Лишь впоследствии Морвир узнал, к великой своей досаде, что точно такое платье заказала себе толстуха-жена одного из богатейших талинских купцов, которой прийти на бал помешало некое загадочное недомогание, приведшее к смерти всего за несколько часов.

Пятью ночами позже, после нелегкого дня, проведенного в глубине угольной кучи, где дышать приходилось через трубочку, он сдобрил паучьим ядом устрицы, предназначенные для герцога Лирозио. Будь рядом Дэй, она наверняка посоветовала бы выбрать чаще употребляемый продукт питания, но сам Морвир не смог устоять перед экзотичностью блюда. Увы, после плотного обеда герцог маялся несварением и на ужин съел только маленький ломтик хлеба. Устрицы достались кухонной кошке, ныне покойной.

По прошествии недели, сказавшись в очередной раз пурантийским виноторговцем по имени Ротсак Ривром, он проник на собрание, где обсуждались торговые пошлины, под председательством канцлера Сипани. Вступил там в оживленную беседу о винограде с одним из сопровождающих престарелого государственного деятеля и сумел, к великому своему удовлетворению, мазнуть краешек уха Соториуса раствором леопардового цветка. Затем, исполненный энтузиазма, принялся ожидать результатов, но канцлер упорно отказывался умирать и, казалось, напротив, пребывал в самом добром здравии. Оставалось предположить только, что Соториус каждое утро совершает ритуал, сходный с его собственным, и посему обладает иммунитетом к неизвестно какому количеству ядов.

Но Кастор Морвир был не из тех, кого способны обескуражить несколько неудач. В жизни он претерпел многое и не видел причины изменять своей позиции непоколебимого стоицизма лишь потому, что задача кажется невыполнимой. Поскольку коронация была уже на носу, он решил сосредоточиться на главных мишенях – великом герцоге Рогонте и его любовнице, своей ненавистной экс-нанимательнице, а ныне великой герцогине Талина Монцкарро Меркатто.

Сказать, что для увековечивания этой коронации в коллективной памяти Стирии расходов не пожалели, было бы явным преуменьшением. Все дома, окружавшие площадь перед Сенатским домом, успели выкрасить заново. Помост, на котором Меркатто держала свою так называемую речь, отделали мрамором и обнесли золочеными перилами. Сегодня же по лесам перед фасадом ползали многочисленные рабочие, развешивая поверх старинной каменной кладки гирлянды свежесрезанных белых цветов и превращая мрачноватое здание в блистательный храм тщеславия великого герцога Осприи.

Морвир, трудившийся теперь в удручающем одиночестве, накануне позаимствовал одежду, документы и ящик с инструментами у плотника, который приехал в Талин в поисках работы и пропажей своей, следовательно, ни у кого не вызвал бы интереса. И, проникнув под сей остроумной маскировкой в Сенатский дом, осмотрелся там и составил план действий. Заодно, раз уж так получилось, с изрядным блеском немного поработал над балюстрадой. Воистину, он был потерей для плотничного дела… но Морвир ни на миг не забывал о том, что основной его профессией оставалось убийство. Сегодня он вернулся, дабы осуществить свой план. И тем исполнить заказ на великого герцога Рогонта.

– Здрасте, – буркнул он стражнику, входя в Сенатский дом через высокие двери вместе с другими рабочими, возвращавшимися с обеда.

С хрустом откусил от яблока и беззаботно зачавкал, подражая вульгарным манерам простолюдинов. Осторожность на первом месте, всегда, но при попытке кого-нибудь одурачить наилучшие плоды приносят простота и крайняя самоуверенность. Стражники, ни тот, что у дверей, ни те, что караулили внутри здания, не обратили на него ни малейшего внимания. Бросив огрызок яблока в ящик с инструментами, Морвир не без грусти подумал о том, сколько удовольствия доставило бы оно Дэй.

Сенатский дом века назад остался без купола, и огромное внутреннее пространство его было открыто небесам. Три четверти круглого зала занимали сиденья, которых хватило бы усадить тысячи две, если не больше, почетных гостей. Мраморные ступени, на коих они стояли, располагались ярусами, как в театре, дабы все могли видеть сенаторов былых времен, произносивших свои великие речи. Сейчас на месте их выступлений был возведен круглый помост из инкрустированного дерева, где в окружении золоченых венков из дубовых листьев стояло роскошное золотое кресло.

Стены были завешены гигантскими, шагов по тридцать в длину, флагами главных городов Стирии из цветного сулджукского шелка, о цене которого Морвир боялся и думать. Лазурное с белой башней знамя Осприи занимало самое почетное место, сразу за центральным помостом. По бокам от него располагались крест Талина и раковина Сипани. Далее шли мост Пуранти, красный флаг Аффойи, три пчелы Виссерина, шесть колец Никанте, а также знамена Муриса, Этризани, Итрии, Борлетты и Каприле. Казалось, в новый гордый орден были приняты все, хотели они этого или нет.

Всюду кишел занятый работой народ. Развешивали драпировки и устилали сиденья белыми подушками для удобства благородных гостей портные. Стучали молотками по перилам и помосту плотники. Забрасывали белыми цветами пол в стороне от главных проходов цветочники. Выстраивали бережно бесконечными шеренгами свои восковые изделия свечники, добираясь до высоких канделябров по приставным лесенкам. И за всеми наблюдали осприанские гвардейцы с начищенными до зеркального блеска доспехами и алебардами.

Короноваться здесь, в самом сердце Новой империи?.. Подобный выбор говорил о непомерной самонадеянности Рогонта. А если какого-то качества Морвир и не терпел в людях, так это самонадеянности. Смирение, в конце концов, обходится куда дешевле… Скрывая глубочайшее отвращение, он разболтанной и уверенной походкой простого рабочего человека прошел мимо ремесленников, возившихся с резными сиденьями, и спустился к центральному помосту.

На дальней стене зала, на высоте примерно в десять шагов, имелись два маленьких балкончика, где, по мысли Морвира, в былые времена сидели писцы. Сейчас на них высились два огромных портрета герцога Рогонта. На одном герцог был изображен решительным и суровым, в героической позе, в доспехах и с мечом. На втором – погруженным в размышления, облаченным в судейское одеяние, с книгой и компасом в руках. Знаток искусства мира и искусства войны… Морвир не сдержал усмешки. На каждом из этих балкончиков есть подходящее местечко, откуда может вылететь отравленный дротик и, проколов раздувшуюся от самомнения голову этого идиота, выпустить из нее воздух вместе с амбициями. Попасть же туда можно по двум лесенкам из маленькой, неиспользуемой ныне комнатки, где в прежние времена хранились записи…

Морвир нахмурился. Пусть в данный момент открытая… но в дверном проеме, еще вчера пустовавшем, красовалась невесть откуда взявшаяся дверь. Прочная, дубовая, окованная стальными полосами. Подобных изменений в самом конце подготовки он никоим образом не предвидел. И первым побуждением его было поставить на первое место осторожность, развернуться и уйти, как он и делал обычно, если обстоятельства вдруг менялись. Но… одной осторожностью места в истории себе не обеспечишь. И событие, и задача, и потенциальное вознаграждение слишком значительны, чтобы отказаться от всего из-за какой-то двери. История дышит ему в затылок. И на сегодняшний вечер имя ему – дерзость…

Он миновал помост, который деловито золотила дюжина маляров, подошел к двери. Поджав губы, качнул ее в одну сторону, потом в другую, словно проверяя, гладко ли ходят петли. Затем, быстро оглянувшись, дабы убедиться, что за ним не наблюдают, проскользнул в сводчатую комнатку.

Ни окон, ни светильников там не было. В полумраке, который разгонял лишь свет, падавший из дверного проема и с лесенок, что вели на балконы, Морвир разглядел у стен груды пустых ящиков и бочонков. И только задумался, какой же из балконов выбрать для стрелковой позиции, как услышал приближавшиеся к двери шаги. Он быстро юркнул за ящики, охнул, ощутив впившуюся в локоть занозу, вспомнил про инструменты и, подцепив ящик ногой, затащил его следом. Мгновением позже дверь скрипнула, шаги зазвучали в самой комнате, и кто-то прокряхтел:

– Черт, тяжело!

– Ставь сюда, – сказал другой голос. Что-то стукнуло, скрежетнуло. – Фу, зараза!

– Где ключ?

– Вот.

– Сунь его в замок.

– А зачем тогда замок, коли в нем ключ?

– А затем, чтобы чего не вышло, дурак! Неохота мне, когда мы поставим этот чертов ящик перед всем народом и его светлость велит открывать, спрашивать у тебя, где ключ, и слышать, что ты его где-то обронил. Ясно теперь?

– И то правда.

– Отсюда он точно никуда не денется, из запертой комнаты да с дюжиной стражников под дверью, не то что из твоих дырявых карманов.

– Уговорил. – Что-то тихо звякнуло. – Пожалуйста. Доволен?

Шаги удалились. Хлопнула дверь, скрежетнули замки, лязгнул засов, и наступила тишина. Морвир остался запертым в комнате, выход из которой охраняли стражники. Но это не могло испугать человека, наделенного столь выдающейся силой духа. У него еще оставалась возможность скрыться, скинув веревку с балкона, в решающий момент, когда все взгляды будут прикованы к герцогу Рогонту, принимающему безвременную смерть. Стараясь не вогнать новые занозы, он осторожно выполз из-за ящиков.

В центре комнаты стоял большой ларец. Сам по себе произведение искусства – инкрустированное дерево, резная серебряная оковка, тускло мерцающая в полумраке. В нем явно находилось нечто весьма важное для предстоящей церемонии. И раз уж судьба дала Морвиру ключ…

Он встал перед ларцом на колени, без труда отпер замок и аккуратно откинул крышку.

Удивить человека с его опытом было очень и очень нелегко. Но тут глаза у него вытаращились, челюсть отвисла, и на лбу выступил пот. Лицо словно обожгло золотым сиянием… однако чувства, которые охватили Морвира при виде этого предмета, были чем-то большим, нежели восторг перед его красотой или понимание его символической значимости и даже практической ценности. Что-то дразнящее промелькнуло в глубинах разума…

Озарение пронзило подобно удару молнии, отчего все волоски на теле поднялись дыбом. Мысль была исполнена столь ослепительного блеска и столь пронзительно проста при этом, что Морвир даже испугался. Беспримерная дерзость, чудесная легкость, совершенно уместная ирония… Лишь одного хотелось – чтобы Дэй была жива и оценила его гениальность.

Он привел в движение потайную защелку в своем ящике, вынул дно вместе с плотницкими инструментами, под которым лежали аккуратно сложенная шелковая рубашка и нарядная куртка, предназначенные для побега отсюда. Под ними покоились его истинные орудия труда. Морвир натянул перчатки – женские, из тончайшей телячьей кожи, менее других мешавшие движениям его проворных пальцев, затем извлек коричневый стеклянный кувшинчик. Извлек не без трепета, ибо там содержался яд его собственного изобретения, действующий через прикосновение, названный Морвиром «препарат номер двенадцать». Повторение случая с Соториусом исключалось – отрава была настолько смертоносной, что даже сам Морвир не мог выработать против нее иммунитет.

Он аккуратно откупорил кувшинчик – осторожность на первом месте, всегда, – и, вооружившись рисовальной кисточкой, приступил к работе.