Всевозможных ран Монца успела повидать без счета. Наносить их было ее профессией. И на тела, изуродованные всеми мыслимыми способами, насмотрелась. Раздавленные, разрубленные, исколотые, обгоревшие, повешенные, с содранной кожей, выпущенными кишками. Но, казалось, что ничего страшнее, чем шрам Кола Трясучки, на лице живого человека она еще не видела.

Начинался он как розовое пятно возле уголка рта, переходил в неровную канавку, ведущую к скуле, в палец толщиной, там расширялся и ручьем изъязвленной плоти вливался в глаз. Щека вокруг и крыло носа усеяны были красными, воспаленными точками и жилками. Тонкий косой шрам имелся и на лбу, половина брови отсутствовала. А сам глаз… Размером больше, чем второй, ресниц нет, веки сморщены, нижнее отвисает… Когда Трясучка моргал правым глазом, левый только подергивался и оставался открытым. Какое-то время назад ему случилось чихнуть, и глаз сжался, как глотающее горло, лишь эмалевый зрачок по-прежнему таращился на Монцу из розовой дырочки. Ее чуть не вытошнило. Тем не менее, словно оказавшись во власти каких-то страшных чар, она начала посматривать то и дело на Трясучку в ожидании, не произойдет ли это снова. Такому нездоровому любопытству весьма способствовало сознание того, что взглядов ее украдкой он не видит.

Ей следовало чувствовать себя виноватой. Ведь глаза он лишился из-за нее. Следовало чувствовать сострадание. В конце концов, у самой были шрамы, вполне безобразные. Но вместо этого она с трудом сдерживала отвращение. Лучше бы скакать по другую сторону от него… Но теперь уже поздно. Лучше бы ему никогда не снимать повязку… Но не скажешь ведь, чтобы намотал ее снова. Монца твердила себе, что шрамы еще подживут, будут выглядеть не так страшно.

Наверняка.

Но не намного.

Тут Трясучка повернулся к ней, и она сообразила, почему всю дорогу он смотрит на луку седла. Правый глаз уставился на нее. Левый, посреди жуткого шрама, по-прежнему глядел вниз. Причиной сего кошмарного косоглазия была соскользнувшая эмаль.

– Что? – спросил он.

– Твой… э-э-э… – Она показала на его лицо. – Сполз чуточку.

– Опять? Вот дрянь. – Он приложил к глазу палец и сдвинул эмаль наверх. – Так лучше?

Теперь фальшивый глаз уставился прямо вперед, а настоящий по-прежнему смотрел на нее. Выглядело это, пожалуй, еще хуже, чем было.

– Намного, – сказал Монца, силясь улыбнуться.

Трясучка смачно выдал какое-то ругательство на северном.

– Результаты поразят, сказал этот ублюдок? Ну, погоди, попаду я еще в Пуранти, загляну к тебе…

За поворотом тропы они наткнулись на первый пикет наемников – кучку сомнительного вида вояк в разнокалиберных доспехах. Старшего среди них Монца узнала. Поскольку, командуя Тысячей Мечей, считала своим долгом знать по имени и в лицо каждого ветерана, а также то, на что тот способен. Этого матерого старого волка, прослужившего капралом уже лет шесть, если не больше, звали Секко.

Он ткнул в их сторону копьем, когда они с Трясучкой перешли с рыси на шаг, и соратники его мигом взяли на изготовку арбалеты, мечи и топоры.

– Кто идет?..

Она откинула капюшон.

– А ты как думаешь, Секко?

Язык ветерана тут же примерз к нёбу, копье в руке безвольно опустилось. Монца с Трясучкой беспрепятственно миновали пикет и вскоре оказались в лагере, обитатели коего уже проснулись и приступили к обычным утренним ритуалам, готовясь к выступлению. Несколько человек лишь бросили мимолетный взгляд, когда они двинулись по тропе, верней, по широкой полосе грязи между палатками. Еще несколько вытаращили глаза. Заторопились следом, встали вдоль тропы, держась, правда, на расстоянии. До Монцы донеслось:

– Это она.

– Меркатто.

– Живая?..

Она ехала мимо них совсем как раньше – расправив плечи, задрав подбородок, с презрительной усмешкой на устах, не глядя по сторонам. Словно для нее они были ничто. Словно она была существом высшего порядка. А про себя не переставала молиться об одном – только бы они не поняли того, чего никак не могли понять на самом деле, но вдруг… От страха у нее сосало под ложечкой.

Вдруг поймут – она сама не знает, что делает, и нож способен прикончить ее так же верно, как любого другого человека…

Но никто с ней не заговорил и тем более не попытался остановить. Наемники в большинстве своем трусы похлеще даже, чем обычные, мирные люди. Убивают лишь потому, что для них это самый легкий способ добывать средства к существованию. Наемники в большинстве своем знать не знают, что такое верность, изначально. И командирам своим не преданы, не говоря уж о нанимателях.

На это-то она и рассчитывала.

Палатка капитан-генерала с красным флажком, болтавшимся тряпкой на верхушке центрального шеста, державшего небрежно натянутый, местами провисший холст, стояла на возвышении посреди большого расчищенного участка. Монца пришпорила коня, поднимаясь к ней, стараясь ничем не выдать волнения, от которого сжималось горло. Старая, хорошо знакомая игра. Выкажи хотя бы тень страха – и все пропало.

Соскользнув с седла, она небрежно обмотала поводья вокруг тонкого ствола молодого деревца. Обошла привязанную кем-то здесь же козу, приблизилась к входному пологу. Нокау, гуркский изгнанник, охранявший палатку капитан-генерала еще во времена Сазина, выпучил на нее глаза, забыв даже обнажить свою кривую саблю.

– Закрой рот, Нокау. – Монца на ходу поддела рукой в перчатке его отвисшую челюсть – аж зубы клацнули. – Ждешь, пока птичка гнездо совьет? – И, откинув полог, вошла.

Тот же стол, только карты на нем других земель. Те же флаги на стенах, часть которых завоевана ею у Душистых Сосен, на Высоком Берегу, в Масселии и Каприле. И то же кресло, разумеется, выкраденное, по слухам, Сазином из обеденного зала сезалийского герцога в тот день, когда была основана Тысяча Мечей. Оно стояло на двух ящиках, дожидаясь задницы нового капитан-генерала. Ее задницы, если будет благосклонна судьба.

А она, злодейка, как хорошо знала Монца, обычно таковой не бывает.

Возле этого импровизированного помоста стояли, негромко переговариваясь меж собой, три капитана, старейшины великой бригады – Сезария, Виктус, Эндиш. Троица, которую Бенна уговорил сделать капитан-генералом Монцу. Троица, которая уговорила Карпи Верного занять ее место. Троица, которую Монце предстояло уговорить вернуть его ей.

– Так-так, – пророкотал Сезария.

– Ну-ну, – пробормотал Эндиш. – Никак это Змея Талина…

– Палач Каприле собственной персоной, – проскулил Виктус. – А где Верный?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Не придет. Вам, парни, нужен новый капитан-генерал.

Троица обменялась взглядами. И Эндиш, прицокнув языком, всосал воздух сквозь желтые зубы по мерзкой привычке, одной из многих омерзительных черт этой длинноволосой крысы в обличье человека.

– Между прочим, мы сами уже пришли к такому выводу.

– Верный был хорошим парнем, – прорычал Сезария.

– Слишком хорошим… для работы, – добавил Виктус.

– А настоящий капитан-генерал должен быть злобным куском дерьма.

Монца оскалилась.

– Злобы в каждом из вас хватает. И бо́льших трех кусков дерьма во всей Стирии не сыщешь. – Она не шутила. Надо было скорей прикончить эту троицу, чем Верного. – Многовато дерьма, однако, чтобы командовать друг другом.

– Это правда, – кисло молвил Виктус.

Сезария вскинул голову.

– Нам нужен кто-то новый.

– Или кто-то старый, – сказала Монца.

Эндиш ухмыльнулся своим дружкам.

– Между прочим, мы сами уже пришли к такому выводу, – повторил он.

– Молодцы. – Все шло даже более гладко, чем она надеялась. Восемь лет на посту командира Тысячи Мечей сделали свое дело – Монца знала, как управлять подобными людьми. Легко и просто, с помощью жадности. – Я не из тех, кто позволит маленькому печальному недоразумению встать на пути больших денег. И ничуть не сомневаюсь, что вы тоже не из тех. – Она показала им монету Ишри, на одной стороне которой красовалось изображение императора, на другой – пророка. Бросила ее Эндишу. – Таких будет целая куча, если перейдем к Рогонту.

Сезария насупил косматые седые брови.

– Выступить за Рогонта против Орсо?

– Опять пройти с боями всю Стирию? – Виктус вскинул голову, звякнув цепочками на шее. – По тем же землям, где воевали последние восемь лет?

Эндиш перевел взгляд с монеты на Монцу и надул прыщавые щеки.

– Не многовато ли сражаться придется?

– Со мною во главе вы всегда побеждали.

– О, да. – Сезария махнул рукой в сторону рваных флагов. – С тобою мы завоевывали славу. Есть чем гордиться.

– Но попытайся заплатить этим шлюхе… – расплылся в улыбке Виктус.

Этот хорек никогда не улыбался, и Монца заподозрила неладное. Кажется, над ней издевались.

– Послушай. – Эндиш, взявшись одной рукой за подлокотник капитан-генеральского кресла, другою стер пыль с сиденья. – Все мы не сомневаемся ни на миг, что, когда доходит до сражений, генерала лучше тебя и представить невозможно.

– Тогда в чем же дело?

Виктус, поморщившись, прорычал:

– В том, что мы не хотим сражаться! Мы хотим грести… чертовы деньги!

– Кто и когда приносил вам больше денег, чем я?

– Гм, – сказал кто-то у нее под ухом.

Монца резко развернулась и застыла, не донеся руку до рукояти меча. Перед нею, смущенно улыбаясь, стоял Никомо Коска.

Без усов, с обритой головой. Шишковатый череп и острый подбородок покрывала лишь черная с проседью щетина. Сыпь на шее побледнела, превратилась в россыпь бледно-розовых пятнышек. Глаза были не такие запавшие, как раньше, лицо не подергивалось, на лбу не блестел пот. Но улыбка осталась прежней. Улыбка и озорной блеск в темных глазах. Тот самый, что играл в них, когда Монца встретила Коску впервые.

– Рад видеть вас обоих в добром здравии.

– Э-э-э… – промычал Трясучка.

Монца, растерявшая все слова, издала какой-то задушенный звук.

– Я тоже чувствую себя прекрасно, тронут вашим участием.

Коска, хлопнув растерянного Трясучку по спине, двинулся в глубь палатки. Вслед за ним вошли и расположись вдоль стен другие капитаны Тысячи Мечей – люди, чьи лица, имена, достоинства или, напротив, отсутствие таковых были ей хорошо известны. Последним через порог шагнул плотный, коренастый мужик почти без шеи, в поношенной куртке. Глянул на Монцу, проходя мимо, и поднял брови.

– Балагур? – прошипела она. – Думала, вы уже в Талине!

Он пожал плечами с таким видом, словно это не имело никакого значения.

– Я туда не поехал.

– Да уж вижу… проклятье!

Коска поднялся на ящики, где стояло кресло, эффектным движением развернулся к собранию. Где-то он успел разжиться шикарной черной кирасой с золотым орнаментом, мечом с вызолоченной рукоятью и прекрасными черными сапогами с блестящими пряжками. Бдительный Балагур встал рядом, скрестив руки на груди. И Коска опустился в кресло столь помпезно, словно оно было троном, а сам он императором. Едва задница его коснулась сиденья, капитаны разразились сдержанными аплодисментами – похлопывая пальцами о ладонь с деликатным изяществом знатных дам, посетивших театральное представление. Точь-в-точь, как они аплодировали Монце, укравшей в свое время это кресло. Она, пожалуй, рассмеялась бы, не будь так муторно на душе.

Коска от аплодисментов отмахнулся, в то же время явно на них напрашиваясь.

– Не стоит, не стоит, право. Но возвращение радует.

– Как, черт побери, ты…

– Выжил?.. Рана оказалась не столь смертельной, как мы все думали. Благодаря мундиру талинцы приняли меня за своего и передали в руки замечательного хирурга. Ему удалось остановить кровотечение. Две недели я провалялся в постели, потом бежал через окно. И встретился там, в Пуранти, со своим старым другом Эндишем, который, по моим предположениям, мог быть не против смены руководства. Он и был не против, как и остальные его благородные соратники. – Он указал на капитанов, собравшихся в палатке, потом ткнул себя пальцем в грудь. – И вот я здесь.

Монца сжала губы. Подобный поворот событий в планы не входил. А все Никомо Коска, воплощение непредсказуемости… Однако негибкий план, который рушится под давлением обстоятельств, хуже, пожалуй, чем отсутствие плана вовсе.

– Что ж, мои поздравления, генерал Коска, – сделав над собой усилие, процедила она. – Но предложение мое остается в силе. Гуркское золото в обмен на службу у герцога Рогонта…

– А. – Коска поморщился, досадливо цокнул языком. – Имеется маленькое затруднение, к несчастью. Я уже подписал договор о найме с великим герцогом Орсо. Точней, с его наследником, принцем Фоскаром. Многообещающий молодой человек. Мы выступаем против Осприи, как и планировал до своей безвременной кончины Карпи Верный. – Он воздел указательный палец. – Покончить с Лигой Восьми! Дать бой герцогу проволочек! В Осприи есть что грабить. Хороший план. – Капитаны согласно загудели. – Зачем нам другой?

– Но ты же ненавидишь Орсо!

– Да, я презираю его всей душой и не скрываю этого, но ничего не имею против его денег. Они не хуже, чем деньги всякого другого. Уж ты-то должна знать. Получила от него достаточно.

– Шлюха ты старая, – сказала она.

– Негоже тебе так со мной разговаривать. – Коска обиженно надул губы. – Со стариком сорока восьми лет. Который к тому же отдал за тебя жизнь.

– Ты не умер, мать твою! – прорычала она.

– Ну да. Слухи о моей смерти вечно преувеличены. Со стороны многочисленных врагов…

– Я начинаю их понимать.

– Эй, эй, что ты себе вообразила? Что я благородно пал в бою? Это я-то? Совершенно не в моем духе. Умереть я собираюсь, скинув сапоги, с бутылкой в руке и женщиной под боком. – Коска поднял брови. – Но ты же не это зашла мне предложить, верно?

Монца скрипнула зубами.

– Если дело в деньгах…

– У Орсо за спиной банкирский дом Валинта и Балка. Глубже карманов ни у кого не сыщешь. Он платит хорошо, больше даже, чем хорошо. Но дело не в деньгах. Я подписал контракт. Торжественно дал слово.

Она вытаращила глаза.

– Когда подобное дерьмо тебя волновало?

– Я изменился. – Коска вытащил из заднего кармана флягу, откупорил и сделал большой глоток, не сводя с Монцы смеющихся глаз. – Благодаря тебе, должен признаться. Простился с прошлым. Приобрел принципы. – Он ухмыльнулся капитанам, те ответили такими же ухмылками. – Слегка замшелые, правда, но ничего, пооботрутся. Ты выстроила хорошие отношения с Орсо. Верность. Честность. Надежность. Жаль отправлять плоды твоего тяжкого труда в отхожее место. Кроме того, не следует забывать первое правило солдата, верно, парни?

Виктус и Эндиш сказали хором, точь-в-точь как в те времена, когда она еще не заняла кресло:

– Никогда не воевать за проигрывающую сторону!

Ухмылка Коски сделалась шире.

– Орсо нынче на коне. Найдешь кого-то сильней – прошу, уши у меня всегда открыты. Но пока мы будем держаться его.

– Как скажете, генерал, – поддакнул Эндиш.

– Как скажете, – подхватил Виктус. – Хорошо, что вы вернулись.

Сезария, нагнувшись, шепнул что-то Коске на ухо. Новый капитан-генерал подскочил как ужаленный.

– Отдать их герцогу Орсо? Ни за что! Сегодня у нас праздник! Все счастливы, все ликуют! Никаких убийств. – Он замахал на Монцу рукой, словно выгоняя кошку из кухни. – Можете идти. И завтра к нам лучше не заглядывайте. Возможно, настроение у нас будет уже не такое праздничное.

Монца шагнула к нему, готовая разразиться проклятьями. Раздалось бряцанье металла – капитаны схватились за оружие. Балагур, расцепив скрещенные на груди руки, без всякого выражения на лице преградил ей дорогу. Она остановилась и скрипнула зубами.

– Мне нужно убить Орсо!

– И если тебе это удастся, брат твой оживет? Да? – Коска склонил голову набок. – Рука у тебя станет здоровой? Нет?

Монцу пробил озноб, кожа покрылась мурашками.

– Он этого заслуживает!

– Многие из нас этого заслуживают. И все расплатятся, так или иначе. Но сколько народу втянешь ты тем временем в свой водоворот убийств?

– Ради Бенны…

– Нет. Ради себя самой. Я понимаю тебя, не забывай. Побывал на твоем нынешнем месте – побежденный, преданный, опозоренный – и мне открылось то, чего не знают другие. Пока у тебя есть цель убить кого-то, ты прежняя Монцкарро Меркатто, грозная и беспощадная. Но кто ты без цели? – Коска скривил губы. – Одинокая калека с кровавым прошлым.

Горло у Монцы сжалось.

– Пожалуйста, Коска, ты должен…

– Ничего я не должен. Мы квиты, помнишь? Даже более чем квиты, сказал бы я. Проваливай с глаз моих, змея, пока я не отправил тебя в сердцах к герцогу Орсо. – Он глянул на Трясучку: – Тебе нужна работа, северянин?

Тот скосил на Монцу здоровый глаз, и на мгновение ей показалось, что он сейчас скажет «да». Но Трясучка медленно покачал головой.

– Останусь при той, что уже есть.

– Верность, да? – Коска фыркнул. – Осторожней с этим вздором, он способен убить. – По палатке прокатились смешки. – В Тысяче Мечей нет места для верности, правда, парни? Мы из этого ребячества уже выросли!

И снова смех и ухмылки, обращенные к Монце…

У нее закружилась голова. В палатке вдруг стало разом слишком светло и слишком темно. Пахнуло чем-то мерзким – то ли потом, то ли кислым вином, то ли подгорелой стряпней, то ли выгребной ямой, отчего свело желудок и рот наполнился слюной. Покурить бы… о, покурить… Она развернулась на каблуках, пошатнувшись при этом, протолкалась меж скалящими зубы капитанами и выскочила из палатки наружу, под ясные утренние небеса.

Там оказалось еще хуже. Солнечный свет полоснул по глазам ножом. Со всех сторон на нее уставились десятки, сотни лиц. Любопытствующее скопище подонков. Монца старалась смотреть вперед, только вперед, но не могла сдержать предательского трепетания век. Старалась идти как всегда, гордо вскинув голову, но колени тряслись так сильно, что все видели это, она не сомневалась. Ощущение было такое, словно она долгое время не позволяла себе чувствовать страх, слабость, боль, и те скопились где-то и теперь обрушились на нее, беспомощную, гигантской волной, погребая под собою. Холодный пот струился по всему телу. Рука болела до самой шеи. Все знали, что она проиграла. Все видели, что она такое на самом деле. Одинокая калека с кровавым прошлым, как сказал Коска. Желудок вновь свело спазмами, горло обожгло едкой горечью. Мир вокруг покачнулся.

Только ненависть позволяет человеку продержаться так долго.

– Не могу больше, – прошептала Монца. – Не могу…

Нога подвернулась, она начала падать, но Трясучка подхватил ее и помог выпрямиться.

– Идем, – прошипел в ухо.

– Не могу…

В бок ей жестко вонзился его кулак, и боль остановила на миг кружение мира.

– Идем, черт возьми, иначе нам конец.

Сил хватило, чтобы добраться с помощью Трясучки до лошадей. Хватило, чтобы вставить ногу в стремя, чтобы заползти с болезненным стоном в седло и развернуть коня в нужную сторону. Как они выезжали из лагеря, Монца уже не сознавала. Великий капитан-генерал, карающий меч небес, грозивший обрушиться на голову герцога Орсо, расползся в седле, как кусок тухлого мяса.

Будучи несгибаемо твердым, становишься в то же время слишком хрупким. Стоит образоваться трещине – и развалишься на куски.