– Что с Поппи?

– Мертва, – бросил полицейский. – А почему – вы мне скажите. Вами там все пропахло.

В первую нашу встречу мне довелось узнать, что детективу Штромму достался один из самых ценных даров – пять чувств, превышающие человеческие многократно. Он слышал дыхание и биение сердца, находясь на другом конце комнаты. Чувствовал запах человека… И, как выяснилось, запоминал. Действительно, полицейская собака: найти по запаху человека, которого видел несколько месяцев назад.

– Там – это в отеле? – уточнил я.

– В номере.

За моей спиной Эйзенхарт присвистнул.

– Мы встретились вчера за ужином, – пояснил я специально для него.

Детектив Штромм насмешливо фыркнул:

– Так это в высших кругах называется?

– Знаешь, док, для человека, который постоянно ноет, что все кончилось, у тебя удивительно бурная жизнь, – меланхолично заметил Эйзенхарт. – Как тебе это удается? Я вон с девушкой полгода не могу помириться, от тебя уже про вторую слышу.

– Я не ною, – огрызнулся я и переспросил: – Сколько вы в ссоре?

– Месяцев семь? – посчитал в уме Виктор. – И три недели.

И он продолжал на что-то надеяться? Если так, то его непробиваемая уверенность в себе была еще хуже, чем я думал. Однако сейчас было неподходящее время для шуток. Вспоминая прошлый вечер, я достал портсигар и закурил. Сложно было осознать, что Амарантин мертва.

– Детектив, – окликнул я Штромма. – Как это произошло?

Он тотчас повернулся ко мне, собранный и сосредоточенный.

– Посреди ночи леди Мерц набрала ванну, легла в нее, взяла в руки бритву и перерезала себе вены на запястьях.

– Ого! – оценил Эйзенхарт и словно между прочим спросил: – Как, ты сказал, прошло свидание?

Глупая шутка.

– Хорошо, – я холодно посмотрел на Виктора. – Но даже если нет, это не повод покончить с собой.

В это было не сложно поверить – невозможно. Когда я покидал Поппи, ничего в ее настроении не говорило о том, что она задумывается о суициде. А учитывая, что у Эйзенхарта уже было два самоубийства, оказавшихся не вполне самоубийствами…

– Могу я ее увидеть? – попросил я.

Полицейские переглянулись, и пес пожал плечами, позволяя. Хорошо, значит, я все-таки не был подозреваемым в этот раз.

Верхний этаж «Эклата», где Поппи жила после женитьбы брата, перекрыли. Дверь в номер, напротив, была широко распахнута, открывая взгляду интерьер: странную смесь роскоши и вульгарности, красные пол и портьеры, бархатный балдахин над кроватью и гигантского размера ванну, старомодно размещенную посреди спальни.

Тело Амарантин вытащили из ярко-розовой воды и перенесли на кровать. Поппи лежала там же, где накануне вечером, но контраст не мог быть более разительным. Странно видеть ее такой: в ушах еще стоял ее смех, живой и глубокий. И вот она была, накрытая простыней, холодная и безжизненная. Мертвая. Я не удержался и провел рукой по ее волосам.

Красное дерево и спелая вишня. Смерть еще не успела изменить их отлив. В отличие от лица. Черты заострились, молочно-белая кожа стала еще бледнее. Однако сейчас было не до сантиментов. Я откинул простыню и принялся за осмотр. Доказательства моей правоты долго искать не пришлось.

– Это убийство.

– Мы догадываемся, – сообщил Эйзенхарт, с любопытством наблюдавший за мной.

– Ты не понял. Леди Хэрриет приняла снотворное сама. Мисс Лакруа тоже, возможно, лишила себя жизни самостоятельно. Но Амарантин не брала в руки бритву. Ее убили.

Я вновь посмотрел на ванну, стоявшую на позолоченных львиных лапах посреди номера, и прикинул количество крови, окрасившей воду в такой насыщенный оттенок.

– Никаких следов борьбы. Все, что вы найдете, – это частицы кожи у нее под ногтями. Мои. К ее смерти они не относятся. Она не сопротивлялась, потому что ее опоили. Вскрытие покажет, какой наркотик использовал убийца. Потом кто-то дождался, пока она потеряет сознание. Перенес ее в ванну, которую наполнил горячей водой, даже слишком горячей, судя по следам на коже. Возможно, надеялся, что время смерти определят как более позднее. И вскрыл ей вены. Она умерла от потери крови. Учитывая, что я ушел до десяти, Амарантин предупредила, что в десять у нее назначена встреча… Я не узнавал с кем, – ответил я, прежде чем Виктор успел задать вопрос. – Я бы сказал, смерть наступила немного позже полуночи. Вероятно, между полуночью и часом ночи.

– Откуда вы знаете? – недоверчиво спросил детектив Штромм. – Что сама она себя не резала?

– Посмотрите.

Я вытянул ее руки поверх простыни, ладонями к нам.

– Вы когда-нибудь пытались перерезать себе вены?

Пес покачал головой. Эйзенхарт кинул на меня внимательный взгляд.

– Взгляните, как были сделаны разрезы. При самоубийстве обычно видны множественные порезы: добраться до вен на самом деле не так просто, и подсознательно мы боимся боли, поэтому сдерживаем силу. Здесь они четкие, по одному на каждой руке. Но, главное, обратите внимание на направление. Вскрывая вены сам себе, человек начнет с наружной стороны запястья и поведет лезвие вовнутрь, – я продемонстрировал, что имел в виду, на своей руке. – Таким образом можно получить максимальное приложение силы. Здесь же…

– Наоборот, – подал голос Эйзенхарт. – Но это безумно неудобно.

– Самому – да. Но если другой человек, стоявший за спиной Поппи, держал в руке бритву…

– То все сходится. Кто осматривал тело? – обратился Эйзенхарт к коллеге.

– Ретт. Но он этого не сказал.

– Чему тут удивляться? Ладно, скажи лучше вот что: кто был в этой комнате после Роберта? И я забираю у тебя это дело, ты не против?

Штромм покачал головой.

– Не знаю. В ванну высыпали целую пачку жасминовой соли. Скорее всего, одна женщина и один мужчина. Запахи незнакомые.

– Женщина, вероятно, служанка, которая принесла поднос с чаем, – Виктор кивнул на накрытый столик возле двух кресел в углу. – А вот мужчина – это интересно.

Я подошел к столу. Кроме чайного сервиза из тончайшего майсовского фарфора, на нем стояла заполненная пепельница. На половине окурков остался смазанный след от помады светлого розового оттенка. Такой же был и на одной из чашек. Принадлежал он не Поппи: даже если она воспользовалась помадой после моего ухода, цвет был бы другим. Красным. Как кровь, как кларет, как каринфийские гранаты – но не таким бледным.

А еще на подлокотнике кресла, раскрытая на светской хронике, лежала газета. И мне не надо было смотреть на дату, чтобы узнать ее.

«Правила хорошего тона уже не в моде, – писал неизвестный автор, озаглавивший свой напыщенный и отдающий дешевыми бульварными романами опус „Времена и нравы“. – С каждым днем мы видим все больше этому подтверждений. Союз между мужчиной и женщиной перестает быть священным таинством, превращаясь в атавизм в современной действительности. Память о погибших выбрасывается, словно надоевшая фотокарточка. Мы всё больше становимся похожи на диких животных, управляемых похотью и инстинктом к размножению. „Хорошо провести время“, „получить удовольствие“ – это все, что интересует общество сегодня. Можно увидеть, как мужчина, чья невеста внезапно решила разорвать отношения, в тот же вечер отправится развлекаться в обществе другой женщины. Возрадуйтесь те, кто долгое время считал, что между Александром Герге и леди Амарантин Мерц существует тайная связь! Настало ваше время принимать выигрыш по ставкам.

Те, кто считают, что мистер Герге – не сын империи и потому не может служить примером падения наших нравов, обратите внимание на другую персону. На дочь благородного и благопристойного рода. Тот же вечер и тот же клуб выбрала леди Эвелин Гринберг, до сих пор старательно изображавшая примерную девочку, чтобы прервать траур по жениху, зверски убитому барону Фрейбургу. И, разумеется, леди не пристало выходить в клуб одной. Ее избранник, загадочный змей, пока не известен свету, однако скоро это изменится.

Конечно, многие попытаются оправдать юную представительницу респектабельного семейства: ведь покойный барон Фрейбург не отличался верностью, а нынешний кавалер леди Эвелин так приятен глазу. Загадочный и опасный, кто устоит перед таким сочетанием? Однако им следует вспомнить, как вели себя на этом вечере наши возлюбленные. В их поведении все говорило о близости, поэтому у меня возникает справедливый вопрос: а был ли барон Фрейбург единственным в отношениях, чью совесть отягощали измены?

Я считаю, что нет! И вот почему: я не зря начала свой сегодняшний рассказ с другой пары. Волею Судьбы пути Александра Герге и младшей леди Гринберг в тот вечер пересеклись. Мы все могли наблюдать, как из невинного флирта разгорелась искра страсти и как в тот же момент милая Эвелин позабыла о своем спутнике ради возможного наследника ольтенайского престола. Что это было, как не еще одно доказательство распущенности? Для тех же, кто обеспокоился судьбой покинутого леди Гринберг змея, спешу разочаровать вас: привлекательного и таинственного незнакомца незамедлительно подобрала Поппи Мерц…»

Голос Виктора отвлек меня от брезгливых мыслей.

– Что? – рассеянно переспросил я.

– Опять читаешь комплименты самому себе? – Эйзенхарт скосил глаза на газету. – Я говорю, что у нас теперь три убийства. Отрицать это глупо. Еще у нас есть три букета…

– О чем ты? – перебил я, не понимая, как это относится к делу.

– Я не рассказывал тебе? – Виктор вкратце пересказал, как он узнал о языке цветов и что ему удалось найти. – Сегодня мне опять прислали цветы. К сожалению, слишком поздно, чтобы спасти ее, – добавил он, нахмурившись. – Цветущий миндаль и церцис. «Измена» и «предательство». Да, я выучил эту треклятую книжку уже наизусть, можешь смеяться. В общем, учитывая, кто жертва и о какой измене идет речь, думаю, настала пора поговорить с мистером Герге.