Зима отступала долго и мучительно, не желая сдавать свои позиции. После первых весенних дождей, смывших было остатки сугробов, Гетценбург снова припорошило снегом. Первые ростки, загубленные морозом, так и не увидели солнца, а ветер, прибывший в город с моря, покрыл Таллу корочкой льда. Только в апреле, когда я уже оставил надежду расстаться с пальто, мне довелось увидеть, что поэты единодушно прозвали пронзительной северной весной.

В Марчестере, откуда я был родом, весна приходила постепенно. Привычный к этому глаз скорее угадывал, как вересковые поля одно за другим меняли расцветку. В Гетценбурге природа не знала умеренности. Нежные крокусы и пестрые тюльпаны, ароматные гиацинты и холодная магнолия, королевские розы и тагеты, прозванные за дешевизну цветком студента, медитерранские рододендроны и восточная вишня… Все они, обыкновенно просыпавшиеся по очереди, под ярким весенним солнцем распустились одновременно, превратив Гетценбург в один большой сад.

Под стать природе расцвело и гетценбургское общество. Господа и дамы, пережившие холодное время года в теплых краях, вернулись на самый северный остров империи. Наступило время снять чехлы с мебели и стряхнуть пыль со старых фасонов, встретиться с друзьями, поделиться впечатлениями и сплетнями и подготовить дочерей к ярмарке невест. Последняя начиналась со смотра дебютанток у ее величества в июне, а пока ничего не мешало благородным леди заказывать к нему наряды у лучших модисток герцогства.

Я отвлекся на стайку девушек в ярких платьях – еще один цветник посреди города – и пропустил, как ко мне подсел Эйзенхарт.

– Неплохо выглядите, – одобрил он. – Уже не напоминаете мертвеца, как при первой нашей встрече. Должно быть, ваша вдовушка неплохо на вас влияет.

– Кто? – не понял сперва я. Появление Виктора заставило меня оторвать взгляд от окна. – Мы расстались.

– Случайно не потому ли она открывает новую выставку в галерее Корригана? Говорят, ничто так не вдохновляет, как разбитое сердце. Два ванильных ростбифа, – заказал Виктор подоспевшему официанту, прежде чем я успел возразить.

– Сомневаюсь, что сумею оценить сочетание, – мрачно заметил я.

Эйзенхарт только хмыкнул.

– Дайте-ка угадаю: вы опять собирались взять пирог с почками? Так вы никогда не поймете прелесть местной кухни.

– Возможно, я не хочу ее понимать, – возразил я, на что Эйзенхарт перегнулся через стол и сочувственно похлопал меня по плечу.

– Трудный день на работе? Расслабьтесь, ростбиф будет с чесноком.

Это не слишком успокаивало.

– Тогда почему он называется ванильным?

– Потому что чеснок – ваниль для бедняка, – туманно пояснил кузен. – Но, если это не дело рук леди Нэтли, даже не знаю, чем еще объяснить ваш цветущий вид. Может быть, спорт? Я слышал, вы записались в клуб по савату.

– Слышали? Или опять установили за мной слежку?

В его глазах мелькнула озорная искра.

– Слышал. Коллеги жаловались. Говорят, жестоко бьете.

– Если хотите, можете прийти и убедиться лично, что все происходит в рамках правил, – сухо заметил я.

– Что вы! – Эйзенхарт комически взмахнул руками. Я отметил, как он поморщился от боли при этом. – В мыслях не было. Но все-таки воздержусь. Драк мне на работе хватает.

Воспользовавшись моим молчанием, он завел речь о городских новостях. А я подмечал остальные симптомы. Бледные истрескавшиеся губы. Испарина. Едва заметно дрожавшие руки. Речь, утратившая обычную живость.

Не так давно благодаря Эйзенхарту я понял, каково это, когда о тебе волнуются.

Теперь он решил показать мне, каково это – самому бояться за чужую жизнь.

К сожалению, на своем примере.

Родившись без души и покровительства духов, Эйзенхарт, сам того не осознавая, был огромной занозой для мироздания. Одно его существование нарушало правильный ход событий. Для Вирд он был лишним – и опасным – человеком.

Поэтому Вирд избавлялась от подобных ему.

– Полагаю, спрашивать, стало ли вам лучше, бесполезно? – перебил я его.

Едва ли это можно было назвать невежливостью. Мы оба знали, по какой причине сюда пришли – не ради разговоров о кулинарии и грядущей майской ярмарке. Эйзенхарт лишь пожал плечами. Ответ был очевиден: в его ситуации улучшение стало бы чудом.

Я вынул руку из кармана пиджака и положил таблетки на стол. Флакон из оранжевого стекла прокатился по лакированной поверхности, пока Эйзенхарт не поймал его.

– Не больше четырех в день. Если не поможет, придете ко мне.