Мы вошли в морг за пять минут до полицейских. Кроме Эйзенхарта и сержанта Брэмли, я увидел мужчину в сером пальто.

– Мистер Конрад из четвертого отдела, – представил его Виктор. – Мистер Конрад возглавляет расследование по делу Хевеля. А это, мистер Конрад, доктор Альтманн, я рассказывал вам о нем по дороге, и… – Виктор перевел взгляд с Максима на меня, ожидая, что дальше церемонию знакомства проведу я.

– Максим Мортимер, ассистент профессора Фитцерея, главы кафедры танатологии.

Эйзенхарт удивленно вскинул бровь.

– Танатолог?

– Специалист-танатолог, – педантично уточнил Максим.

Замешательство Эйзенхарта можно было понять. В представлении обывателя танатология недалеко ушла от некромантии, и предполагалось, что служитель столь темного знания должен выглядеть, как положено всякой проклятой душе: мрачным как дрозд, затянутым во все черное и полубезумным. Мортимер с его белокурыми локонами, актерской улыбкой и юношеским обаянием не слишком вписывался в этот портрет. В отличие, видимо, от меня. Моя принадлежность к неблагородной профессии еще ни у кого не вызывала вопросов.

– Мы хотим увидеть тело, – впервые заговорил мистер Конрад.

– Одну минуту.

Я нашел необходимую камеру и с помощью Максима переместил тело на лабораторный стол. Полицейские склонились над ним.

– Это он.

Эйзенхарт согласился с коллегой.

– Как он умер? – поинтересовался Виктор.

– Истек кровью. Колотая рана, нанесенная обоюдоострым лезвием. Пробила бедренную артерию. Вот здесь, – показал я. – Сейчас она, разумеется, зашита – это стандартная процедура перед проведением эксперимента.

– Моя работа, – похвалился Максим аккуратностью стежков.

– Как он попал к вам? – это спросил уже мистер Конрад.

– У университета договор с городским моргом. Раз в месяц мы имеем право набрать из невостребованных тел определенную квоту для экспериментов по ресуррекции. Этот был в последнем поступлении. Я передам вам сопроводительные документы, они наверху.

– Среди неопознанных тоже? – уточнил полицейский.

– Таких среди невостребованных большинство. Если тело не подходит ни под одно из описаний, высланных полицией, по прошествии должного срока мы можем забрать его. Если есть сомнения, в морг вызывают седьмой отдел. Спросите детектива Эйзенхарта, он знает, как это происходит.

Виктор подтвердил мой рассказ.

– Не представляю, правда, как они упустили Хевеля. Мы разослали всем ориентировку еще в январе, – добавил он.

Полицейский из четвертого отдела помрачнел.

– Будем разбираться. Где его вещи? – задал он следующий вопрос.

Максим поставил перед полицейскими картонку, на дне которой одиноко болтались часы-луковица.

– Это все?

– Все, что было при нем, когда он попал в морг. А что вы ищете?

Эйзенхарт проигнорировал вопрос и со вздохом обратился к коллеге:

– Значит, либо они отправились в мусор, либо…

– Попали не в те руки, – закончил за него мистер Конрад.

– Не обязательно. Если бы он успел встретиться с заказчиком, мы бы услышали. Что, если он оставил их где-то перед смертью?

– Тогда мы этого не узнаем.

– Не обязательно, – повторил Эйзенхарт. – Доктор, вы ведь хотели оживить его?

Я покосился на него.

– Как я говорил вам, только духи способны оживлять. В случае успеха мы можем вернуть мистера Хевеля в мир живых на некоторое время. Пару минут. Возможно, час. Не более. Но и на это шансы невелики.

– Попробуйте. Сейчас, – потребовал детектив.

Вперед выступил Мортимер.

– Подождите! Ресуррекция должна проводиться в присутствии профессора. Вы можете подождать…

– Мы не можем, – невежливо перебил его Эйзенхарт. – Государственные интересы и все такое. Но вы можете связаться с профессором и пригласить его присоединиться к нам сейчас.

– Если дело только в этом, мы выпишем подтверждение, что эксперимент был вызван полицейской необходимостью, – добавил мистер Конрад. – Полагаю, это избавит вас от проблем. Думаете, это поможет, Эйзенхарт?

– Точно не помешает, – отмахнулся от него детектив, пытавшийся убедить Мортимера в необходимости провести ресуррекцию немедленно.

После некоторых споров Максим сдался и ушел наверх дозваниваться до профессора, в то время как мне выпала сомнительная честь готовить труп к попытке воскрешения. С помощью побледневшего Брэмли я перетащил тело в соседнюю комнату, обычно запертую и скрытую от посетителей. Мистер Конрад, взглянув, как мы стягивали лежавшее на столе тело ремнями, попросил позвать его, когда приготовления закончатся, и расположился в морге на стуле для посетителей. Эйзенхарт же с выражением откровенного любопытства на лице заглядывал через мое плечо.

– Всегда было интересно, чем вы тут занимаетесь, – признался он, увидев, как я прикрепляю провода к телу. – Значит, будете гальванизировать труп?

– Не только. – Я закрепил последний провод и объяснил: – Стимуляция грудо-брюшного нерва и диафрагмы поможет запустить вновь процессы дыхания, в то время как эти провода должны привести в действие мозговую активность. Но главное не это.

Проверив работу насосного механизма, я достал из холодильного ящика консервированную кровь.

– Теперь вы собираетесь делать ему переливание крови, – прокомментировал Эйзенхарт. – Неужели все так просто?

Я промолчал, устанавливая катетеры. Флакон с бесцветной жидкостью, появившийся из холодильного ящика следующим, вызвал у Эйзенхарта еще больше вопросов.

– Что это? Хлорид кальция? Адреналин?

Я пообещал себе, что не стану на него отвлекаться, пока не закончу, но не сдержался:

– Надеюсь, вы осознаете, что введение такого количества адреналина внутривенно приводит к летальному исходу?

– Правда? Я запомню, – пообещал Эйзенхарт и сделал пометку в блокноте. – В наше время так легко получить на него рецепт… Тогда что это, доктор? Неужели великий эликсир?

Подготовив все для инфузии, я ответил:

– Не знаю.

Разумеется, такой ответ только подогрел его интерес.

– Как так?

Пришлось начать издалека:

– За историю танатологии было перепробовано множество теорий. Но они ни к чему не привели. Та же гальванизация, о которой вы так презрительно отозвались… Несколько десятилетий назад мистер Юре считал, что подобным образом можно оживить человека, погибшего от удушения или утопления. Разумеется, этого было недостаточно: электрическое возбуждение мускулов приводит только к спазматичным движениям, которыми сейчас не обмануть даже простую публику. Первый настоящий прорыв случился семь лет назад: ученый из Гельветских Кантонов, ваш тезка, кстати, заявил, что узнал, как оживлять безжизненную материю. В его лабораторию попало тело человека, за сутки до того воскрешенного дроздами. Довольно ироничная ситуация: духи велели вернуть его в этот мир после аварии, чтобы спустя день он погиб под копытами понесшей лошади. Тогда впервые попытка ресуррекции увенчалась успехом: мужчина вернулся на тридцать девять секунд и успел назвать свое имя, прежде чем окончательно ушел в мир духов. После были проведены всевозможные анализы, чтобы понять, чем он отличался от предыдущих подопытных, и в его крови обнаружилось это вещество.

– И вы действительно не знаете, что это за раствор? Вы, должно быть, шутите! Как такое возможно?

Если бы Эйзенхарт подозревал обо всем невозможном, что даровали нам духи, он бы не удивлялся. Увы, бездушнику это было недоступно.

– Это невозможно. Лучшие химики мира бьются над загадкой этого вещества уже который год, и пока их вердикт неизменен: что бы это ни было, оно не может существовать. Ни один тест не смог еще дать определенных результатов. Если не верите, поинтересуйтесь на химическом факультете. Только дрозды знают, что это. Но они связаны клятвой и не могут сказать.

Закончив с насосом, я кинул взгляд на Эйзенхарта: у того был вид мальчишки, которому поведали сказку, и теперь он не знает, верить ей или нет. Я промолчал и не стал добавлять, что уверен: это вещество не имеет материальной, объяснимой природы. Восемь лет я проработал по соседству от шатра дроздов и ни разу не видел в их святилище медицинского оборудования. То, что они делали, как они воскрешали погибших, совершалось по воле духов, а не в соответствии с современной наукой. Оставив Виктора в одиночестве, я вышел в помещение морга.

– Все готово, – объявил я. – Можем начинать. Мортимер еще не вернулся?

Брэмли вызвался сходить за ним, и вскоре мы собрались вокруг стола. Я поместил в стоявший в изголовье фонограф новый восковой валик и отошел в сторону.

– Десятое марта тысяча восемьсот девяносто девятого года, три часа двадцать две минуты post meridiem. Попытка ресуррекции объекта N.N.18990302, идентифицированного как Яндра Хевель, – продиктовал я аппарату. – Причина смерти: массивная кровопотеря. Эксперимент проводится в присутствии Максима Мортимера, специалиста-танатолога, Роберта Альтманна, доктора медицины, а также представителей главного полицейского управления города Гетценбурга: детектива Виктора Эйзенхарта, сержанта Шона Брэмли и…

– Комиссара Альфреда Конрада, – подсказали мне.

– Код процедуры: Н42-е.

По моему сигналу Мортимер включил гальванический аппарат. Тело на столе зашевелилось. По мере увеличения напряжения движения становились все более выраженными, а когда стрелка прибора дошла до необходимой отметки, конечности трупа конвульсивно задергались. На его лице ярость, страх и экстаз сменяли друг друга со скоростью молнии. Краем глаза я отметил, как Брэмли сделал резкий шаг назад, едва не задев шкафчик с инструментами, а мистер Конрад посмотрел на труп с отвращением.

– Так и должно быть? – обеспокоенно прошептал Эйзенхарт.

– Да, – ответил я ему также шепотом. – А теперь помолчите.

Мертвец выгнулся дугой. Кожаные ремни затрещали, натянувшись до предела, но тут же ослабли: тело тяжело осело на столе. Мортимер выключил аппарат. В повисшей под каменными сводами подвала тишине зазвучало прерывистое дыхание.

– Яндра, – позвал я. – Яндра Хевель, вы меня слышите?

Человек, умерший более недели назад, повернул ко мне голову. На его лице застыло неопределенное выражение: левая половина будто пыталась рассмеяться, в то время как из правого глаза текли слезы.

– Яндра Хевель, – повторил я, – если вы меня слышите, дайте мне знак.

Неуверенно, словно впервые, мертвец кивнул. Я с беспокойством заметил, что его вновь начала бить крупная дрожь. Понимая, что отпущенное нам время в этот раз ничтожно мало и уже близится к концу, я повернулся к полицейским.

– Задавайте свои вопросы. Быстро!

– Где документы, Яндра? – инициативу перехватил мистер Конрад.

Лицо мертвеца исказила гримаса ужаса. С большим трудом он открыл рот и попытался что-то сказать.

– Он… – прохрипел Хевель. – Он придет…

– Где планы, Яндра?

– Он… Деньги… Я должен… Придет…

Хевель издал странный булькающий звук. Его голова запрокинулась назад, стучась о деревянную поверхность стола.

– Кто придет?

– Але… – скорее выдохнул, чем произнес Хевель.

Его затрясло. Снова мы стали свидетелями той жуткой пляски, которая сопровождала его возвращение в наш мир. Наконец конвульсии остановились, и Хевель издал свой последний вздох. На его лице застыла издевательская усмешка, левый глаз был запрокинут так, что виднелся только белок, правый все еще смотрел на меня. Я отключил фонограф и накрыл тело простыней.

В лаборатории стояла тишина. Брэмли, бледный как полотно, отвернулся от стола и принялся пристально всматриваться в небольшое окно под потолком. Мистер Конрад стоял с брезгливым выражением на лице. Что же до Эйзенхарта, то впервые на моей памяти он молчал. Только Максим спокойно записывал что-то в лабораторный журнал.

– Пятьдесят восемь секунд, – первым тишину нарушил коллега.

После его реплики все присутствовавшие пришли в себя.

– Вы можете это повторить? – спросил мистер Конрад.

– Нет, – ответил я. – Дальнейшие попытки ни к чему не приведут. Вирд дает только один шанс.

Полицейский в сером пальто задумался.

– Мне нужна фонограмма. Я хочу знать, что Хевель пытался сказать перед… последней смертью. И его вещи. Все, включая одежду.

Когда я отдал ему валик со звукозаписью, он обратился к Эйзенхарту:

– Детектив, заберите их. Встретимся завтра в управлении.

Не попрощавшись, мистер Конрад аккуратно прикрыл за собой дверь и ушел. Я понял, что забыл попросить его вернуть на кафедру копию записи, но было поздно. Эйзенхарт сжалился над Брэмли и попросил его проводить Мортимера наверх, взять документы на Хевеля. Мы остались одни.

– Ваши эксперименты всегда заканчиваются так плодотворно, доктор? – поинтересовался Эйзенхарт, без спроса закуривая сигарету.

– Практически, – я просмотрел записи, сделанные Максимом в журнале, и поднял на Виктора глаза. – А иначе почему, вы думаете, полицию редко интересует танатология?

– Да уж, подбросили вы мне работенку, – улыбнулся он. – И яснее ничего не стало… Впрочем, все это ерунда.

Он нахально стряхнул пепел в лоток для инструментов и надел шляпу.

– Увидимся в четверг, как всегда? – напомнил он мне про еженедельный семейный обед у леди Эйзенхарт.

– Подождите! – окликнул я детектива. Тот обернулся на мой зов. – В каком именно отделе служит мистер Конрад?

В глазах Виктора промелькнула непонятная усмешка.

– В политическом.