Фремуру пришлось довольно долго идти через лагерь к началу луга, где Унвер и его приемный отец держали свои фургоны, но прошло несколько дней с тех пор, как он в последний раз видел высокого воина. Все уже знали новость, но он сомневался, что Унвер ее слышал.

Фремур не любил ходить, но после того, как его лошадь вернулась без седока после рейда на обитателей каменных жилищ, его брат Одриг забрал ее и сказал: «Всякий мужчина, который не в силах удержать лошадь, не заслуживает ею владеть».

Казалось, все в клане Журавля знали о решении Одрига, и никто не скупился на ядовитые замечания, когда Фремур шагал между фургонами в сторону Березового луга. Он шел, опустив голову и прикусив губу, чтобы не отвечать на насмешки. Одриг ясно дал ему понять, что он поддерживает оскорбления: «До тех пор, пока ты не отрастишь толстую шкуру, ты бесполезен для меня и всех остальных». Одриг считал, что лучший метод воспитания заключается в регулярных побоях и унижениях в присутствии других членов клана.

Фремур не считал, что его кожа стала толще с тех пор, как закончилось его детство, но иногда появлялась уверенность, что его сердце сжалось и затвердело, точно сырая шкура, оставленная на солнце. Он часто думал о себе именно так, будто его внутренности превратились в узел из сыромятной кожи и он становится только прочнее и жестче, когда его натягивали. Он ощущал нечто похожее и в Унвере, однако напряжение внутри Унвера было значительно сильнее, вроде толстых веревок, которые используют для того, чтобы поставить вертикально упавшие после землетрясения камни на Клановой Земле. Веревки скрипели всякий раз, когда принимали на себя их невероятную тяжесть, и вскоре становились похожи на мощные сухожилия мужчин, надежно державших их в руках, когда они сражались с самой землей. Именно таким был Унвер, вот только его сухожилия никогда не знали отдыха. Другие члены клана Журавля его не любили, но боялись мощного тела, длинных рук и застывшего, лишенного выражения лица, не менявшегося подобно камням, что с легкостью выдерживают бесконечные атаки ветра и непогоды.

«Он слишком свиреп и не склоняет голову перед моим братом. Однажды Одриг его убьет или заставит уйти из клана», – думал Фремур.

Никто во всем клане, за исключением, быть может, его приемного отца Жакара, не помнил настоящего имени Унвера. Когда он неуклюжим мальчишкой только появился в клане, кто-то спросил его, кто он такой.

«Унвер», – ответил тот, глядя на Одрига и других парней, точно медведь, окруженный лающими собаками, – это значило «никто», и с тех пор все в клане стали так его называть. Даже сестра Фремура Кульва, а она одна из немногих по-доброму относились к высокому воину. Для всех остальных он был лишь странным, недружелюбным членом клана, который жил с вечно пьяным приемным отцом на краю лагеря – хороший всадник и отличный боец, но в остальном его старались избегать.

Подойдя к краю луга, Фремур увидел старого Жакара, сидевшего на ступеньках фургона и точившего нож длинными скребущими движениями. Фремур не имел ни малейшего желания разговаривать с вредным стариком, поэтому направился к тропинке, шедшей между деревьями в обход неухоженного фургона Жакара в березовую рощу. Там, как он и предполагал, Фремур нашел Унвера, который с помощью камней пытался придать нужную форму деревянным деталям своего незаконченного фургона, а Деофол, его огромный конь с темной шкурой, равнодушно щипал траву. В это время года трава была высокой и сочной, и все лошади обросли жиром. Наступило время праздника, во всяком случае, для большей части клана.

– Привет, всадник, – сказал Фремур. – Пусть копыта твоего скакуна всегда находят тропу.

Унвер поднял голову.

– Не смогу сказать того же тебе. Где твоя лошадь?

Фремуру совсем не хотелось об этом говорить, и он кивнул в сторону фургона Унвера, который выглядел уже почти готовым и куда лучше расшатанной повозки Жакара. Фургон еще предстояло покрасить, однако все сочленения были тщательно подогнаны, а каждая спица в каждом колесе отполирована до гладкости стекла.

– Как продвигается твоя работа?

– Неплохо, – сказал Унвер, протягивая Фремуру мех с вином.

– Если хочешь, я могу помочь тебе закончить, – предложил Фремур, делая глоток терпкого красного вина. – Я имею в виду твой фургон, а не вино. У меня нет лошади, и мне все равно нечего делать.

Унвер приподнял бровь, но не стал задавать очевидный вопрос.

– Перед покраской нужно продолжить полировку. Ты можешь с этим помочь – но тебя не спасет даже Громовержец, если ты сделаешь хотя бы одну зазубрину на дереве, Мышь.

– Мне никогда не нравилось это имя. – Фремур и сам не знал, почему он так сказал.

Унвер посмотрел на Фремура, сделавшего большой глоток, потом взял у него мех, напился сам и вытер капли вина с длинных усов. Его кожа, не такая темная, как у большинства людей клана, у которых под воздействием солнца и пыли равнин она приобретала оттенок вишневого дерева, напоминала по цвету круглые коричневые камни, лежащие на дне рек. У него был длинный нос, острый и тонкий, высокие скулы и необычные глаза, серые и похожие на дождевые тучи.

Фремур ждал, но Унвер не стал ничего уточнять относительно его прозвища. Вместо этого он проводил взглядом двух всадников, ехавших рядом вдоль дальней стороны луга, на расстоянии полета стрелы. Прищуренные глаза цвета бури следили за ними до тех пор, пока они не скрылись из вида, словно Унвер был хищником, а они жертвой.

Фремур чувствовал, как его охватывает разочарование из-за молчания Унвера. Он пришел сюда в поисках дружбы человека, понимающего, что такое быть изгоем в собственном клане.

– Что ты думаешь о моей сестре Кульве? – спросил Фремур и тут же пожалел о своих словах.

Он пришел, чтобы сообщить новость, и выбрал не самый лучший способ это сделать, но его обидело равнодушие Унвера.

Высокий воин внимательно на него посмотрел, словно в его словах могла быть какая-то ловушка.

– Она женщина. – Затем Унвер сообразил, что этого недостаточно. – Она хорошая женщина.

– Тебе она не безразлична, – сказал Фремур – и это было утверждение, а не вопрос.

Выражение лица Унвер стало еще более отстраненным, словно холодный ветер принес с собой снег.

– Она не стала для меня чем-то особенным. И тебя это не касается.

– Я видел, как вы гуляли.

Рука Унвера легла на рукоять ножа, висевшего у него на поясе, и в лице появилось что-то пугающее.

– Ты шпионил для Одрига…

– Нет! Нет, но я дважды видел вас вместе, когда вы шли и беседовали, а я ее искал. И я знаю свою сестру. Она бы не стала так свободно с тобой говорить, если бы раньше вы не проводили много времени вместе.

Серые глаза продолжали изучать Фремура, но рука Унвера покинула рукоять ножа.

– Почему ты говоришь мне все это, Фремур? Ты намерен защищать ее честь? Если ты настаиваешь, так тому и быть, но ты умрешь напрасно, а ее репутация будет уничтожена. Я не нанес ее чести ни малейшего вреда. Мы лишь беседовали вдали от слишком длинных языков. – Он прищурился. – Или языки уже начали болтать? Вот о чем ты пришел мне рассказать?

Фремур собрался ему ответить, но Унвер внезапно вскочил на ноги и решительно зашагал к своему еще не покрашенному фургону.

– Должно быть, ты держишь меня за глупца, как и весь остальной клан. Неужели я бы стал пытаться украсть сестру тана? Меня будут преследовать до конца моей жизни. – Он остановился и развел руки в стороны. – Нет! Вот что я построил сам – лучший фургон в клане Журавля. Я участвовал в каждом рейде, выполнял любое поручение, которое мне давали. Посмотри! – Он распахнул дверь фургона, вытащил сверток, завернутый в промасленную ткань, и показал Фремуру груду блестящих предметов. – Настоящее золото с лошадиных поводьев и постромок. Серебро для петель и украшений, сделанных лучшим кузнецом клана Рыси. Когда я смогу показать фургон твоему брату, у него и других глупцов глаза вылезут из орбит! Ему придется отдать мне Кульву. – Унвер тяжело дышал, когда принялся снова заворачивать свои сокровища, словно пробежал большое расстояние. Потом он встряхнул сверток, и вещи внутри зазвенели. – Она будет ездить, как королева озерных земель!

Фремур почувствовал, как все у него внутри сжалось. Он хотел лишь поговорить о неприязни между Унвером и его ненавистным братом. Он не понимал…

– Но это не…

– Этого недостаточно? – Унвер разозлился, но даже не посмотрел на Фремура. – Тогда у меня будет больше. Я приведу твоему брату отличных лошадей в качестве выкупа. Но все мое золото ушло на покупку украшений!

– Унвер, нет. – Фремур покачал головой. Он не знал, с чего начать. – Дело не в этом… Я пришел, чтобы сказать тебе…

В глазах Унвера засверкало безумие.

– Что? Что ты пришел мне сказать?

– Что моя сестра Кульва… – Фремур с трудом сглотнул, потому что комок в горле начал его душить. – Мой брат обещал ее Дроджану. Они поставят брачные камни на собрании клана, когда луна будет полной.

Унвер долго молчал, потом посмотрел на Фремура так, словно тот умудрился отрастить перья и взлетел в воздух.

– Ложь, – сказал он, но его голос был пустым.

– Нет, не ложь. Я не видел тебя несколько дней и не знал, слышал ли ты эту новость. – Фремуру вдруг стало страшно, и он попытался отыскать слова, которые прогонят взгляд раненого животного из глаз Унвера. – Я даже не догадывался, что это так много для тебя значит, Унвер, но я сказал правду. И ты должен понимать, что Одриг никогда не отдаст тебе Кульву! Ты… – Он не знал, как найти нужные слова, потому что и сам был таким же. Как рыба в ручье, как он мог найти слова для воды, которая была со всех сторон, и они плавали в ней и дышали ею? – Ты недостоин. Так думает Одриг. Дроджан его друг. Дроджан делает все, что говорит Одриг.

Сверток из промасленной ткани выпал из пальцев Унвера на землю, а лицо побледнело, как сухая трава. Мгновение Фремуру казалось, что Унвер сейчас вытащит из-за пояса нож и убьет его, и он ничего не сможет сделать. Выражение лица Унвера менялось так быстро, что Фремур ничего не успевал понять. Наконец к Унверу вернулся голос.

– Уходи! – взревел он. – Уходи прочь! Ты и твоя проклятая семья! Ты ворон, приносящий плохие вести, хрипящий и чистящий перья на ветке. Твоя сестра столь же фальшива, как договор с обитателями каменных домов!

– Она ни при чем…

– Уходи! – в ярости выкрикнул Унвер, повернулся спиной к Фремуру и решительно направился к своему фургону, над которым он так долго и старательно трудился.

Он приложил руки к его боку, и мышцы на его шее напряглись. Затрещало дерево, фургон закачался, но устоял.

«Он слишком велик, чтобы один человек смог его перевернуть», – подумал Фремур. Но Унвер согнул ноги в коленях, налег на фургон всем телом, издал безмолвный крик ярости и сумел его перевернуть. Фургон медленно, как во сне, рухнул на землю с грохотом, подобным удару грома, и разлетелся на куски.

Фремур повернулся и побежал.

Джеса аккуратно запеленала Серасину и отнесла ее матери, которая с тремя фрейлинами сидела у окна, стараясь использовать светлое время для шитья.

– А вот и она, наша маленькая милашка, мой мохнатый кролик, – сказала герцогиня.

Она отложила рукоделие и взяла ребенка у Джесы, которая терпеливо осталась стоять рядом. Для маленькой Серасины наступило время сна, и вот как это происходило. Джеса не до конца понимала, почему герцогиня Кантия, которая любила свою дочь, так редко брала малышку на руки. Во Вранне, где родилась Джеса, ребенка укладывали на перевязь, рядом с животом матери, как только он мог держать головку, и носили с собой целый день. С детьми жителей материка, во всяком случае теми, которых Джеса знала здесь, в Наббане, обращались как с красивыми драгоценностями или одеждой, их давали матери, чтобы она могла на них полюбоваться, а потом забирали.

Странные обычаи удивляли Джесу, но она уже давно оставила попытки в них разобраться. Здесь многое было не так, как у нее дома, и ей лишь оставалось верить, что Та, Что Породила Человечество, сделала их такими по какой-то серьезной причине, только Джеса никак не могла понять, по какой именно. Она взяла ребенка из рук герцогини и положила в огромную раскрашенную колыбель.

Несмотря на то что Джеса очень плотно спеленала малышку, Серасина вертелась и извивалась. Чтобы ее успокоить, Джеса присела на корточки и принялась раскачивать колыбель. Герцогиня Кантия была доброй женщиной и не стала бы жалеть для нее стул, но Джеса никогда не чувствовала себя удобно, сидя на этой странной штуке. Некоторая мебель, которой пользовались жители материка, казалась ей ненадежной, точно плохо сколоченные лодки, способные в любой момент перевернуться и выбросить тебя за борт. Джеса научилась сидеть на корточках, когда ей было всего на несколько месяцев больше, чем Серасине, и чувствовала себя в таком положении удобно.

Герцогиня и ее леди негромко беседовали, но Джеса видела, как они периодически бросают взгляды через плечо в сторону колыбели – очевидно, плач Серасины раздражал некоторых из них, поэтому она запела песню, которую слышала от матери много лет назад в их доме на сваях, в Лагуне Красной Свиньи.

Качая колыбель, Джеса размышляла о том, доведется ли ей когда-нибудь держать на руках своего малыша. Она сама была еще ребенком, когда в первый раз оказалась в Наббане, ее купили как компаньонку и служанку для герцогини, когда обе были совсем юными. Кантии она понравилась, поэтому, когда она повзрослела и у нее появились собственные дети, сначала сын Бласис, а теперь и новый ребенок, герцогиня оставила Джесу в качестве няни. Конечно, иногда Джеса скучала по дому, она так и не привыкла к тому, что часто проходило несколько дней, в течение которых она ни разу не чувствовала под ногами почву или воду. Но, когда Джеса думала о матери и женской работе, когда приходилось целыми днями собирать корни и дробить их, чинить сети и ухаживать за детьми или когда думала о других враннах, здесь, в Наббане, где ежедневные обязанности казались ей тяжелыми и опасными, она приходила к выводу, что пусть у нее и нет собственных детей, но она одна из самых счастливых людей в мире.

Джеса как раз начала новую колыбельную песню, когда кто-то постучал в дверь и одна из фрейлин герцогини встала, чтобы ее открыть. Оказалось, что пришел сам герцог, и когда Салюсер дал понять, что хочет поговорить с женой наедине, знатные леди продолжали радостно болтать о посещении сада Санцеллана, словно собирались туда до того, как появился муж герцогини.

Герцог Салюсер мельком посмотрел на Джесу, которая все еще сидела на корточках у колыбели, но его взгляд соскользнул с ее лица, словно оно было из полированного камня. Джеса не переставала удивляться этой невероятно странной особенности обитателей материка: если они не разговаривали со слугой один на один, то делали вид, что его просто не существует, как если бы горничные и няни превращались в предметы мебели.

Когда герцог подошел к Кантии, она улыбнулась и подставила щеку. Салюсер наклонился и поцеловал жену.

– Сожалею, что мне пришлось отослать твоих дам, – сказал он ей, – но Терсиан Вуллис хочет получить ответ, и я не могу больше тянуть.

– Ответ на что?

– Речь о помолвке. Неужели ты забыла! Я тебя не торопил, учитывая твое положение, но терпение Вуллиса истощилось.

Кантия едва заметно нахмурилась, и Джесе вдруг показалось, что туча закрыла солнце и тень набежала на прекрасный день.

– Ты сказал помолвка, муж мой, но, насколько я помню, речь шла лишь о возможном предложении маркграфа. Да, правильно, ты говорил, что Вуллис хочет выдать свою дочь за нашего Бласиса. И я не забыла, что мы решили обсудить это после рождения ребенка. – Она улыбнулась. – И, вне всякого сомнения, прежде чем мы продолжим, тебе следует взглянуть на свою красивую дочь, спящую словно дар ангелов.

Герцог вздохнул:

– Давай не будем все усложнять. Конечно, я хочу посмотреть на свою дочь.

Джеса перестала качать колыбель, когда к ней подошел Салюсер. Герцог по-прежнему как будто ее не замечал и обратил все свое внимание на крошечную Серасину, завернутую в одеяло, поэтому Джеса могла рассмотреть герцога. Она редко видела его с такого близкого расстояния, хотя уже много лет жила с герцогиней Кантией, и ее всякий раз поражало то, каким обыкновенным казался этот мужчина с бледной, как рыбье брюхо, кожей и аккуратной песочного цвета бородкой. Он был высоким и достаточно красивым для обитателя материка, с дерзким выражением лица, но не производил впечатления выдающегося человека. Джеса не понимала, как такое могло быть: ведь после Верховного короля и королевы, о которых Джеса знала только из историй, – мифических фигур, вроде Тех, Кто Наблюдают и Творят, – герцог Салюсер являлся самым важным человеком на свете.

Как часто бывало раньше, от этой мысли у нее слегка закружилась голова, ведь он стоял совсем рядом, и от ужаса Джеса едва не потеряла равновесие и не упала.

Только теперь, когда сама Джеса стала женщиной, она начала понимать, как устроен мир обитателей материка и чем на самом деле является маленькое незначительное место ее рождения – Вранн. Это понимание пришло к ней несколько лет назад, когда она узнала, что ее госпожа (которая во многих отношениях была близким другом с самого детства) собирается выйти замуж не просто за другого лорда, но за герцога Наббана, властелина самой большой и населенной страны всего мира.

Мысль эта оказалась невероятно пугающей, и в течение многих бессонных ночей Джеса думала о том, не сбежать ли ей обратно в болота, в столь хорошо знакомую лагуну. Она считала, что девушке вроде нее нечего делать в домах таких высоких людей. Джеса едва умела читать и то немногое, что знала, почерпнула, наблюдая за Кантией и ее наставниками, но всегда с некоторого расстояния.

Однажды, за несколько дней до свадьбы, она всю ночь пролежала в ногах кровати Кантии, с ужасом думая о том, что ей предстоит жить в Санцеллане Маистревисе, величайшем дворце на вершине одной из самых высоких гор Наббана, где множество слуг, каждый из которых, несомненно, будет отчаянно завидовать ее положению. Джеса знала, что здесь, в этой необычной стране, убивают даже монархов, и не сомневалась, что другие слуги прикончат ее прямо в постели в первую же ночь. Они изобьют молодую женщину из Вранна и сбросят со стены Санцеллана, и ее тело останется лежать на рынке, на площади Святого Галдина.

«Не будь дурой, Джеса, – повторяла она себе снова и снова в течение той долгой ночи. – Джеса Зеленая Медоуказчица, так назвали тебя старейшины. Зеленая Медоуказчица не убежала домой, в свое гнездо, когда ее преследовал древесный питон, она повернулась к нему и ослепила клювом! Не позорь трусостью ту, в честь которой тебя назвали».

И, как если бы дух птицы пришел к ней в ту темную ночь, в жутком, наводящем ужас незнакомом месте, Джеса вдруг почувствовала, как что-то прошелестело мимо ее лица, вплелось в воздушную корону вокруг головы и через мгновение исчезло. Но с тех пор она больше не испытывала ничего подобного, и когда через две недели в первый раз вошла в Санцеллан Маистревис, следуя за своей госпожой, с удивлением и благодарностью поняла, что страх оставил ее. Из Лагуны Красной Свиньи в это странное место – какое путешествие она совершила!

Осторожно погладив лицо дочери указательным пальцем, герцог Салюсер отошел от колыбели и сразу принялся расхаживать перед большим окном, выходящим в гавань.

– Сейчас мне трудно увидеть что-нибудь, кроме тебя, милорд, – сказала герцогиня, – но ты не остаешься на месте достаточно долго, чтобы я могла как следует тебя разглядеть. Это не слишком успокаивает.

– Я уже сказал, давай не будем все усложнять, Кантия. Мне совсем не хочется это признавать, но я нуждаюсь в Вуллисе. Доминиат собирается в следующем месяце, на нем Далло Ингадарис намерен представить заслуживающую осуждения новую пошлину на шерсть – с единственной целью: столкнуть меня с Высокого трона. Но если Вуллис будет на моей стороне, он сумеет привлечь северных и западных лордов.

Герцогиня печально улыбнулась:

– Мой бедный муж. Ты так много работаешь! Я не сомневаюсь, что тебе нет никакой нужды убеждать людей следовать за тобой – ты же герцог! И тебя выбрали король и королева.

– Мой брат ненавидит меня за это. И проклятые Ингадарисы намерены сделать все, чтобы использовать его в качестве орудия против меня.

Маленькая Серасина проснулась и забеспокоилась, и вскоре Джеса потеряла нить разговора между герцогиней и ее мужем. Она уже слышала огромное множество подобных обсуждений, поначалу постоянно испытывала страх – неужели скоро начнется рейд тритингов? Дома Наббана начали войну между собой! Но теперь знала, что мир намного больше, чем она представляла, и вещи, которые кажутся совсем близкими, когда ее госпожа и другие о них говорят, на самом деле находятся очень далеко и едва ли могут причинить реальный вред герцогу, не говоря уже о том, чтобы коснуться самой Джесы.

Она также поняла, что некоторые вещи ближе, чем казалось. И доказательства тому появились, когда Джеса закончила гладить и качать ребенка, девочка затихла, и она положила ее обратно в колыбель. В дверь постучал стражник и объявил о появлении Друсиса, графа Тревинты и Эдне, брата герцога.

– Как такое может быть? – Салюсер выглядел удивленным и даже слегка испуганным. – Он же у себя, на востоке. – Герцог встал. – Не имеет значения. Я встречу его внизу, дорогая, чтобы избавить тебя…

Но он не успел закончить фразу, как дверь распахнулась и вошел Друсис.

– Прошу меня простить! – крикнул брат герцога, словно обращался к толпе. – Я жутко грязный с дороги и вторгаюсь в твою спальню, дорогая невестка.

Джеса, которая и в лучшие времена была существом робким, подскочила от испуга, услышав громкий голос графа: она никогда прежде не находилась в одной комнате с братом герцога, хотя видела его во время придворных церемоний и много о нем слышала. Выше своего брата герцога, он обладал впечатляющей мускулатурой и внушал страх во многих других аспектах. У него было красивое лицо, полные губы и блестящие вьющиеся каштановые волосы. А еще от него исходила сила и энергия молодости, хотя он появился на свет всего на час позже брата. Джесе было практически невозможно отвести от него взгляд, хотя одна только мысль о том, чтобы заглянуть ему в глаза, приводила ее в ужас.

– Мы рады тебя видеть в любое время, дорогой Друсис, – сказала герцогиня Кантия, протягивая ему руку. – Этот дом еще и твой и всегда им будет.

– Ты слишком добра, невестка. – Он поклонился и поцеловал ей руку.

– Конечно, мы рады тебя видеть, – эхом отозвался Салюсер, но после громоподобного появления брата произнес эти слова тихо и без особого энтузиазма. – Мы просто удивлены твоим появлением, брат. Мы думали, что ты в Шасу Ориентис.

– Так и было. Но я очень быстро добрался сюда. Я не мог оставаться на месте, когда тебе и твоей молодой семье угрожает опасность.

– Опасность? Какая опасность? – резко спросил герцог.

Джеса подумала, что он разрывается между искренней тревогой и раздражением из-за внезапного и громогласного появления брата.

– Пожиратели конины. Они на нас напали! Атаковали Шасу Ориентис!

Герцогиня Кантия отложила в сторону шитье.

– Какой ужас, Друсис. Когда это случилось?

– Всего неделю назад. – Друсис подошел к окну, посмотрел в сторону гавани и на паруса, которые сидели на воде словно чайки.

– Я не могу поверить, что тритинги настолько безумны, чтобы атаковать твой дом. Что они сделали?

– О, они не стали осаждать замок, – сказал Друсис, взмахнув рукой, словно отгонял надоедливую муху. – Но они напали на Дринас Новис, город, расположенный в нескольких милях от замка, на границах моих земель.

– Поселение.

– Да, можно и так сказать. Определение ничего не меняет. Варвары убили два десятка моих людей, ранили в три раза больше и сожгли дотла половину домов. Почти двадцать человек мертвы, мужчины, женщины и дети! Так имеет ли значение, что они жили в новом городе?

Салюсер покачал головой:

– Конечно нет. Но для тритингов имеет значение тот факт, что мы строим города на их бывших землях.

Друсис возмущенно тряхнул головой.

– Так ты защищаешь убийц, брат? Разве так может рассуждать герцог Наббана, когда дикари отнимают жизни у его людей?

– Это ужасно, – сказала Кантия, глядя на мужа. – Мы же можем что-то для них сделать?

Джеса подумала, что Салюсер выглядит как человек, который женился на вдове и только что обнаружил, что у нее восемь голодных ребятишек.

– Конечно, мы можем помочь, жена. Но я не понимаю тебя, брат – чего ты хочешь? Разве у тебя в Шасу Ориентисе больше нет четырех с лишним десятков рыцарей, а также множества копейщиков?

Когда Друсис нахмурился, его лицо изменилось, сильные красивые черты превратились в застывшую маску гнева.

– Ты полагаешь, это единственное, что произошло в последнее время? Земли Лесты Гермиса трижды подвергались рейдам в фейервере, в прошлом новандере проклятые тритинги напали на отряд эскритора Рейлиса по дороге в Кванитупул. Как долго мы должны ждать, прежде чем предпримем ответные действия? Пока они не подожгут Маистревин, перебьют наших детей и изнасилуют женщин в домах? – Его смуглое лицо еще сильнее потемнело от гнева, но тут его взгляд остановился на герцогине Кантии, и он смутился. – Прошу прощения за резкие речи, миледи. Я так расстроен, что не сумел сдержаться. – Он снова повернулся к брату: – Неужели ты думаешь, Салюсер, что кольцо герцога, которое ты получил, потому что родился первым, заставит меня стоять в стороне и молча наблюдать, как дикари грабят нашу землю, сжигают поселения и убивают людей?

– Ты слишком быстро теряешь хладнокровие, Друсис, – сказал герцог. По мере того, как лицо его брата темнело, Салюсер все больше бледнел, и они становились такими непохожими друг на друга, что их уже трудно было принять за братьев. – Отойти в сторону и смотреть, как на наши земли совершаются набеги? Я не говорил ничего подобного – это твои слова. – Он сделал глубокий вдох, и даже Джеса поняла, что герцог старается сохранить спокойствие. Когда он поднял руку, чтобы пригладить бороду, пальцы у него дрожали. – Нет, мы обсудим проблему и разберемся с ней так, как делали всегда, созвав совет с другими аристократами Доминиата. А теперь, я не сомневаюсь, что ты проделал долгий путь и тебе нужно отдохнуть и привести себя в порядок – ты весь в дорожной пыли. – Салюсер хлопнул в ладоши, и через несколько мгновений в комнату вошли двое слуг. – Отведите моего брата в его покои и позаботьтесь, чтобы у него было все, что необходимо, – приказал им герцог. – Мы вернемся к нашему разговору позднее, Друсис.

Джеса видела, что лицо графа остается красным от гнева, но еще она заметила блеск в глазах Друсиса, как у охотника, заметившего, что его жертва выбралась из норы.

– Очень хорошо. Но я не стану скрывать свои чувства перед Ингадарисом, Альбиасом, Клавесом и остальными. Если ты не поможешь мне растоптать степных паразитов, я сам с ними разберусь!

Он решительно вышел из комнаты, и слуги поспешно последовали за ним.

Маленькая Серасина снова заплакала, и на этот раз к ней подошла герцогиня, которая взяла ее у Джесы, прижала к груди, дала пососать свой палец, и девочка быстро успокоилась.

– Позови кормилицу, – сказала она Джесе. – Слишком много криков. Малышку нужно покормить, прежде чем она снова заснет.

Джеса направилась к двери, но успела услышать, как ее госпожа говорит герцогу:

– Я бы многое простила твоему брату, если бы верила, что он действительно разгневан.

– Что? – Герцог явно удивился. – Что ты говоришь, Кантия?

– Я думаю, это обман. Он лишь надел маску гнева.

– Ты не понимаешь Друсиса, жена. Он с самого детства был упрямым и горячим. Он всегда сначала прыгал и только потом смотрел куда.

– О, я думаю, он смотрит, куда собирается прыгнуть, – сказала Кантия, и Джеса с удивлением услышала жесткие нотки в нежном голосе герцогини. – Я думаю, он смотрит очень внимательно.

Дверь у нее за спиной закрылась, и Джеса не слышала продолжения разговора.