КАПИТАН БРАУН

Мэй юркнула в открытую дверь и тотчас же захлопнула ее.

— Здравствуйте, Ювента! — приветливо встретил ее Даниил Романович.

Галактионов помог девушке снять плащ, усадил ее в кресло. Достал тяжелую, плотно закрытую шкатулку.

— Вам придется навестить меня не однажды. Опасаюсь давать сильную дозу.

— Я согласна.

— Тогда приступим.

Профессор вынул из шкатулки короткую блестящую иглу, толщиной не более двух миллиметров, с конусообразным острием. Ювента ждала, что будет делать профессор, как он станет лечить эту маленькую и страшную опухоль. Он показал девушке иглу.

— Вот здесь лекарство. Сейчас вам будет немножко больно.

Ювента закрыла глаза — не потому, что боялась; неудобно было смотреть на склонившееся близко лицо, на густые брови, на большие руки. Пальцы профессора легко коснулись ее щеки, затем плотно прижались.

— Не шевелитесь, — раздалось над самым ухом.

Укол в щеку был такой же, как при взятии крови из пальца. О, если бы так легко можно было излечивать людей от болезни, название которой страшно произнести!..

— Вот на сегодня и все, — сказал, отходя к столу, профессор.

Ювента вспоминала отца. Чем-то этот русский профессор похож на ее отца. Брови тоже густые, и руки такие же большие… Нет, не этим. «Вот на сегодня и все», — точно так же говаривал отец там, на севере, когда она работала вместе с ним и Максом. Они делали опасное и очень нужное дело, и каждый вечер отец говорил: «Вот на сегодня и все», — как будто речь шла о чем-то обыденном.

Так и этот профессор.

— Что это за игла? — спросила Юв. — Что в ней?

— Теперь-то в ней ничего нет. — Профессор подбросил иголку на широкой ладони. — Разве только сам металл что-то стоит. Платина!

«Платина! Какая, должно быть, дорогая вещь!» — У Мэй сразу же возникла мысль: как дорого обойдется ей это лечение?

— А что было внутри?

— Радиоактивные изотопы. Они теперь в вашей опухоли. Стенки иглы делаются из платины, как фильтр, для поглощения излучений. Вот так…

— И вы… вы уверены в успехе лечения? — Ей нужно было, чтобы профессор еще раз подтвердил свою уверенность.

— Да. Предположим даже, что это злокачественная опухоль, — и то уверен. Возможно, останется небольшое белое углубление, как след оспы, он будет почти незаметен.

— Ах, как я благодарна вам!

— Я — тоже…

Мэй в недоумении пожала плечами.

— За что?

— Вы натолкнули меня на важную мысль. Очень хочется работать, — просто ответил профессор. — Мне ведь трудно было…

— Это все газеты. — Мэй встала, накинула плащ. — И теле видение. Я тоже… портила вам нервы. Читала текст, который мне дали. Что поделаешь!

— Да, что поделаешь!..

— До свидания, господин профессор.

— Пожалуйста, без господ… До свидания, Ювента!

— До свидания, Даниил Романович.

Мэй торопливо спустилась по лестнице и пошла по тротуару. Поля шляпы совершенно закрывали ее лицо.

Она не замечала, что позади, в нескольких метрах, возле кромки тротуара тихо и бесшумно скользит длинная сверкающая автомашина. На тротуаре было многолюдно, и если Мэй задерживалась — машина тоже останавливалась, а потом снова тихо скользила, будто невесомая. За рулем сидел крепыш в военной форме с погонами капитана. Прищуренным взглядом он следил за Мэй и недовольно сжимал пухлые губы. Когда девушка остановилась на перекрестке, он, открыв дверцу, окликнул ее:

— Юв, садитесь!

Мэй вздрогнула и обернулась.

— Ой, как ты напугал меня, Реми!

Задняя дверца бесшумно открылась, и Мэй села в машину.

Замелькали безглазые лица людей, застывших на тротуаре, витрины магазинов слились в блестящую стеклянную полоску.

— Вы были очень задумчивы, Юв, — сказал капитан. — Шли, не поднимая головы. Я боялся, что вы ударитесь о столб или вас столкнет кто-нибудь с тротуара. Я два квартала шел эскортом и все не решался окликнуть вас.

— Благодарю.

В длинное зеркальце перед капитаном она видела его ли цо — складка огорчения между бровей не разглаживалась.

— Юв, где вы были?

Она не ответила, откинулась на сиденье и подперла щеку рукой.

— Вы ходили в этот дом второй раз, а может быть, и боль ше.

— Капитан Браун, — сказала она недовольным голосом. — Как вы смели выслеживать меня! Остановите машину.

— Но, Юв, должны же вы понять!

За боковым окном по-прежнему мелькали одеревеневшие фигуры прохожих и торпедами проносились встречные машины.

— Я ходила по личному делу… Вот моя улица!

Капитан сделал жест рукой, означавший, что он отлично знает, куда ехать. Машина свернула в узкую улицу с высокими однообразными домами без балконов и каких-либо украшений.

— Нельзя ли все-таки знать? — спросил он.

— Потом я сама скажу.

Машина пошла тише. Капитан обернулся к Мэй:

— Не поехать ли нам пообедать? Я знаю место. Посетителей мало.

— Нет, мне нужно домой.

— А позднее? Я приеду.

— Позднее можно. Часов в десять.

Капитан остановил машину возле шестиэтажного кирпичного дйма. Дом этот, видимо, был густо заселен. Целая орава ребятишек разных возрастов играла во дворе.

— Оставайтесь в машине, — сказала Юв.

— Так я приеду, — кивнул он, берясь за руль.

Капитан Ремиоль Браун влюбился в Мэй так же, как и тысячи других телезрителей. Но в отличие от этих тысяч, для которых Юв Мэй в обыденной жизни была невидимкой, он сумел познакомиться с ней. Это знакомство продолжалось уже третий месяц. Браун знал, что, кроме него, она ни с кем не встречалась и, кажется, не проявляла ни к кому интереса. Это дало основание заговорить о женитьбе. Юв усмехнулась и покачала головой: «Нет, Реми. Очень рано говорить об этом. Мы еще мало знаем друг друга, и мне кажется, что мы разные люди. Останемся лучше друзьями».

Что значит — разные? Может быть, Юв имела в виду, что они имеют разное подданство? Но это не препятствие. Ведь они оба католики. Или намекала на то, что Браун сын богатых родителей? Но это как раз и хорошо для Юв, которая — он точно знал — живет совсем не так роскошно, как об этом думают. Кто откажется от богатой жизни? А если ей неприятны привычки избалованных богачей, то у Реми Брауна нет этих привычек, не успел приобрести. Отец его, инженер, только недавно разбогател на изобретении, принятом военным ведомством.

Браун пытался уверить, что эта разница несущественна — была бы любовь.

Мэй только грустно усмехнулась: «Вы неправильно понимаете меня, Реми. Мы действительно разные люди…»

Может быть, она говорила о разнице взглядов на жизнь, на будущее? Мэй отказывалась от объяснений. Он опять доказывал, что может поступить так, как ей угодно. Если нужно, он уйдет в отставку — служба в штабе ОВОК его мало интересует, даже тяготит. Можно уехать на его родину. Он будет помогать семье Юв. Он может остаться здесь и постарается сделать военную карьеру, будет потом полковником или даже генералом — тем более, что заслуги отца в военном деле штаб высоко ценит.

Юв не хотела даже разговаривать об этом. И тогда Браун решил, что она просто равнодушна к нему. В последнее время Мэй под разными предлогами избегала встречи с ним.

Сегодня он увидел Мэй. Юв шла торопливо и как будто крадучись, то и дело поправляла низко опущенную шляпку, бросала взгляды по сторонам. Она даже не подняла головы, чтобы взглянуть на номер дома, смело и быстро вошла в дверь, и ее каблучки застучали по лестнице. Кто живет в этом доме? К кому могла ходить Юв?..

Возвращаясь в штаб, Браун поехал по той же улице и увидел на тротуаре, вблизи дома, в котором полчаса назад была Мэй, полицейского; он прохаживался взад и вперед, помахивая дубинкой. Браун остановил машину и подошел к нему. Полицейский козырнул капитану. Браун показал документ офицера штаба и попросил полицейского назвать, кто живет в этом доме. Тот стал перечислять жильцов. Русский профессор Галактионов заинтересовал капитана больше всех. Поблагодарив полицейского, Браун поехал к штабу, размышляя о том, зачем понадобился Юв русский профессор. Он знал о Галактионове по газетам, знал, что маршал Фромм настаивает на закрытии института, в котором работает этот профессор. А в штабе знали об ухаживании Брауна за Мэй. Что может подумать о нем маршал Фромм, когда узнает о посещении профессора Ювентой Мэй? И что должен думать на этот счет сам капитан Браун?

«Юв не ответила на вопрос, зачем она сюда ходила. Значит, тут что-то неладно…»

Браун остановил машину возле штаба, вошел в вестибюль. Сегодня в семь вечера должно состояться краткое, но очень важное совещание. Без пяти семь капитан был уже в приемной перед кабинетом начальника штаба. Он приготовил бумагу, осмотрел авторучку. На обязанности Брауна лежало вести запись всех совещании у начальника штаба. Приемную заполняли офицеры. Генералы и полковники — начальники отделов проходили в кабинет.

Браун занял свое место — за маленьким столиком, придвинутым вплотную к большому, как полигон, столу начальника штаба. Сходство стола с полигоном усиливали письменные принадлежности Фромма: пресс-папье в виде танка, чернильный прибор в виде двухмоторного бомбардировщика, вместо моторов — чернильницы; цветные карандаши торчали из жерла миниатюрной пушки. Со стены над столом нависали флаги шести наций, объединивших свои войска под одним командованием для целей самообороны.

Фромм поднялся из-за стола. Высокий, стройный, он молча осмотрел собравшихся, как будто пересчитывал их. У него, казалось, совсем не было губ — только разрез плотно сомкнутого рта. Безукоризненный пробор коротко остриженных волос. Щеки гладко выбриты. Круглые серые глаза смотрят не мигая, в них переливается пламя гордости и властной силы, требующей беспрекословного подчинения.

Фромму, кажется, не было и пятидесяти. Среди штабистов ходило много разговоров о его головокружитель, ной и завидной карьере. Причину искали в родстве с видными правительственными деятелями, в поддержке магнатов военной промышленности, но если бы довелось самому Фромму доказать несостоятельность этих поисков, то он сделал бы это легко — достаточно перечислить все награды, которых он удостоен за боевые подвиги в воздухе и на земле.

— Господа генералы и офицеры, — сказал главный маршал ровным голосом, но не без торжественности и о заметной ноткой недовольства. — Я ознакомился с работой штаба. Все ясно. Это не военный штаб, а огромная канцелярия, выпускающая массу бумаг, читать которые ни у кого не хватит времени. Штаб утратил организующую военную силу, не способен чувствовать учащенного пульса времени, занят не тем, что требует обстановка, интересы нашего содружества наций. Надо сократить штаты, сделать штаб мобильным.

После войны я непременно ушел бы в отставку, если бы видел впереди только возню с бумагами и заботу о холостых патронах для маневров и тактических учений, Но я увидел другое. И уверен, что нужен здесь, как человек действия, нужен прежде всего славным атлантам, чье государство возникло и крепло под звон мечей, у которых и теперь оружие — такая же неотъемлемая часть хозяйства, как орудия сельского труда и механизмы промышленности. Эта нация немыслима без оружия, оно предопределено ей самим богом. Ее постигали неудачи, но они и закалили, зажгли неукротимое стремление доказать в конце концов мощь и превосходство своего оружия. Это воодушевляет другие нации содружества, вселяет веру в свои силы и в нашу общую победу.

Фромм воодушевлялся. Отдав должное атлантам, он сказал несколько благодарных слов о каждой нации содружества и перешел к основному пункту своей речи — изложению понятия «самооборона».

— Поскольку нам известен противник в будущей войне и столкновение с ним неизбежно — не сегодня, так после, — то сокрушительный внезапный удар по нему с применением новейшего оружия огромной разрушительной силы, каким мы располагаем, — явится не чем иным, как нашей обороной. Мы живем в относительно мирное время. Но так же правомерно сказать, что наше времяотносительно военное: после окончания второй мировой войны боевые действия не прекратились повсеместно, они вспыхивают то в одном, то в другом районе земного шара. Противостоящие стороны в этой, я бы сказал, странной войне, характерной спорадическими боевыми действиями, определились довольно четко, и мы знаем свое место, свою решающую роль. Не напоминает ли это состояние такой период прошлой мировой войны, когда воюющие стороны — и та и другая — занимали оборону и вели активную разведку? Безусловно, нынешнее положение на земном шаре очень похоже на такую военную ситуацию. Но если одна из сторон вдруг наносит сокрушительный удар, — разве это она делает не для своей обороны? Абсолютная, окончательная, верная оборона может быть обеспечена тогда, когда нам никто не сможет угрожать. Я — за такую оборону.

Браун торопливо записывал слова Фромма, произносимые с жаром, не успевая обдумывать их смысла. Однако кое-что ему показалось сомнительным. Пусть военный до мозга костей Фромм понимает термин «оборона» именно так, но кроме Фромма есть и еще немало умных людей, есть правительства, которые обязаны думать о своих народах. Вряд ли первый удар может быть и последним — сокрушающим врага, пусть в этот удар будет вложена сила всех разрушительных средств войны. Скорее всего за первым же ударом последует ответный. Что же произойдет тогда?..

Но времени у Брауна для размышлений на эту тему не было: успевай записывать.

— Наша задача состоит в том, — продолжал главный маршал с необычайным подъемом, — чтобы выполнить свой долг, выдержать испытания по законам борьбы, предписанным творцом всех миров, не щадить ничьих жизней во имя сохранения цивилизации и жизни наших наций, вернее — цвета наших наций, опоры наших государств. Ближайшая задача состоит в том, — чеканил он как приказ, — чтобы пересмотреть наши планы. Они должны быть разработаны в соответствии с изложенным мною понятием обороны. Мы не можем ждать, пока провидение дарует нам полную победу. За работу, господа генералы и офицеры!

Фромм опустился в кресло. Никаких выступлений и обмена мнениями не последовало. После гробового молчания во время речи главного маршала все вдруг задвигались, заулыбались и начали кивать друг другу, а потом, как по команде, устремились к Фромму, чтобы выразить свое восхищение речью, его умом и прозорливостью. В кабинете наступило великое оживление. Словно тут до сих пор все умирали от скуки и безделья и наконец-то увидели впереди нечто счастливое и радостное, служить чему — высшее назначение человека.

Обступив Фромма, генералы и офицеры наперебой говорили слова признательности, восхищения и удовлетворения. Он не улыбался, принимая все как должное, с суровым лицом; эта суровость, по его мнению, лучше всего должна была свидетельствовать о его военном гении.

Но как только все стали выходить из кабинета, возгласы восхищения сразу же смолкли, а на лицах офицеров, в особенности тех, что помоложе и пониже званием, появилась озабоченность…

К десяти часам Браун подкатил на своей машине к дому, где жила Юв Мэй. Сейчас он испытывал чувство глубокой благодарности к ней за то, что она согласилась поехать в ресторан.

Мэй запрещала Брауну входить в их дом, и ему пришлось ждать ее, сидя в машине. Когда Юв вышла, он еле узнал ее. Плащ был наглухо застегнут, широкополая шляпа закрывала половину лица. Юв с таким усердием прибегла к косметике, что совершенно изменилась. И капитан отметил, что сделано это в ущерб красоте.

— Зачем вы так, Юв?.. Вы на себя не похожи.

— Это и хорошо, — сказала девушка, забираясь в машину. — Ты же знаешь, Реми, — я не хочу, чтобы меня узнавали на улице.

Машина помчалась по залитым светом улицам. Юн смотрела в окно, стараясь угадать, куда они едут.

— Только не в очень богатый ресторан, — сказала она.

— Поедем в «Ночную красавицу».

Богатые рестораны посещает мало людей. Туда заезжают крупнейшие дельцы, пресытившиеся жизнью, избалованные, изнеженные завсегдатаи; они пристально рассматривают каждую незнакомую женщину. Юв не хотела этого. «Ночная красавица» — довольно приличный ресторан. Он всегда бывает полон, люди приходят и уходят. За вечер несколько раз меняются соседи за столиками. Все время играет музыка и кружатся танцующие. Браун подумал, что такая обстановка понравится Ювенте.

Они заняли столик и заказали ужин. Посетителей было еще мало. Эстраду закрывал занавес. За столиком напротив сидели очень толстая дама — она ела фрукты — и щупленький мужчина — он читал газету. На столе стояло множество тарелок, большая часть которых была опустошена.

Из-за черного занавеса вынырнул конферансье. Жидкие черные волосы, тщательно расчесанные на пробор, казалось, были нарисованы тушью на угловатом черепе.

Конферансье изобразил многообещающую улыбку на пергаментном лице и, протянув руки, попросил тишины.

— Сегодня у нас вечер новинок, неожиданных, сенсационных, — протрещал он сухим голосом и объявил первую новинку: — Фокстрот. Мужчины приглашают дам танцевать.

Раздвинулся занавес, взоры устремились на эстраду. Изумление охватило всех. Толстая дама отложила надкушенное яблоко, сухонький мужчина, отбросив газету, вскочил. Все вытянули шеи, от изумления открыли рты. Юв тоже с любопытством смотрела на эстраду. Браун пожалел, что не захватил бинокля.

Там, на грубых табуретках с толстыми ножками, сидели пять роботов с музыкальными инструментами в руках: аккордеон, саксофон, флейта, тромбон, барабан. Роботы напоминали людей — головы на тонких шеях, очень широкие прямые плечи, руки из гофрированных резиновых труб. Но вот средний, с саксофоном в «руках», со скрипом и коротким металлическим лязгом поднялся и сделал поклон. Все замерли. Было что-то зловещее в ожидании первых звуков, в немой неподвижности этих железных истуканов.

И вдруг рявкнули все пятеро: тонко свистнула флейта, за гудел барабан, громко залаял и заквакал саксофон.

Какофония обрела некоторую мелодию. Мужчины поднялись со стульев, повернулись к дамам. Замелькали вскинутые на плечи руки.

— Не потанцевать ли и нам? — предложил Браун Юв. — Оригинально все-таки…

— Нет, — категорически отказалась Мэй. — Отвратительно… Будто железными лапами хватают за душу. Робот в искусстве! Страшно.

Танцующих между тем становилось все больше и больше. Даже толстая дама со своим сухоньким кавалером принялись покачиваться и кружиться. Люди постепенно уставали, а роботы дули как ни в чем не бывало. Потом они смолкли, и только шипел еще вырывающийся сжатый воздух.

В зале было оживленно. За столиками спорили, где возможна замена человека машиной. Мужчины острили, дамы смущенно улыбались.

Задернутый занавес долго не открывался. Браун видел, что весело провести вечер не удастся: Юв была молчалива, задумчива, почти ничего не ела.

Снова появился конферансье. Юв вздрогнула, когда он объявил:

— Эрика Зильтон!

Но все, кажется, уже забыли это имя и смотрели на конфе рансье с недоумением. Тогда он пояснил:

— Эрика Зильтон становится ныне знаменитостью. Неделю на зад она покончила с собой. Врачи свидетельствовали полную смерть. И вот Эрика ожила. Ее оживил один профессор… Она танцует и поет в нашем ресторане. Попросим Эрику Зильтон!

Похлопав в ладоши, конферансье отступил в сторону. На эстраду вышла очень худая девушка, в слишком открытом платье. Она откинула назад голову, прикрыла глаза, опустила тонкие руки вдоль тела и так замерла. Где-то за ширмой тонко и жалобно запела скрипка. То играл не робот, а человек — это чувствовалось: скрипка плакала, изливая тоску и печаль. Эрика стояла неподвижно. Скрипка совсем смолкла. Возникло еле слышимое пиццикато, оно постепенно усиливалось; ритмичные звуки, низкие, глухие, напоминали удары сердца. Затем вздохнули басовые струны, и — родился тоненький писк, похожий на крик новорожденного ребенка, он усиливался, захватывал новые звуки, становился увереннее, крепче. Теперь пели все струны.

Эрика открыла глаза, глубоко вздохнула, взглянула в зал, сделала первый шаг навстречу людям — робкий, осторожный, и протянула руки…

Юв смотрела на эстраду и плохо видела Эрику — глаза застилали слезы. Юв хорошо понимала искусство. Она чувствовала, что на этом лучше всего надо кончить выступление, и не нужно от Эрики ни танцев, ни песен — все это только испортит глубокое, потрясающее впечатление…

Раздался громовой грохот барабана. Появился ритм, проскользнули веселые нотки. В пенье скрипок влился хохот саксофона, заухал тромбон, зашипел сжатый воздух — в мир подлинной музыки вломились грохот и визг роботов.

Эрика запела что-то. Пританцовывая, она спустилась с эстрады и пошла между столиками. Теперь на нее смотрели с любопытством — и только. Юв опасалась худшего…

Вот Эрика приблизилась к соседнему столику. Она была очень бледна, на ее лице застыла гримаса насильственной улыбки. Эрика пела фальшивым голосом. «Почему ты меня, милый, не поцелуешь…»

Когда она отошла от столика в глубь зала, толстая дама сказала довольно громко:

— Она и сейчас как неживая… На меня пахнуло запахом морга. Не могу!..

Дама закрыла рот, ее тучное тело содрогнулось. Она вскочила и, трясясь, побежала к двери.

Юв закрыла глаза руками.

В зале поднялся шум, затопали ногами. Трещал сухой голос конферансье.

Браун что-то говорил Юв, но она не слушала.

Когда, несколько минут спустя, Юв взглянула на эстраду, она увидела лежащую там Эрику. Конферансье брызгал в ее лицо водой…