В течение этих первых недель со взрослыми я дела не имела. Временами я встречала их на улицах, и в домах рядом с моим кто-то жил, но они никогда не заговаривали со мной и не смотрели на меня в упор. Против моего проживания в деревне никто не возражал, но это была не столько молчаливая поддержка, сколько нежелание признавать само мое существование. Я разговаривала с Китией и другими детьми и старалась не терять терпения. Я надеялась, что рано или поздно мне представится шанс принести какую-либо очевидную пользу.

В конце концов оказалось, что именно моя бесполезность пробила брешь в стене. Рано утром поднялась суматоха. Кития в это время показывала мне модель своих крыльев – она была как раз в том возрасте, когда пора их проектировать. В течение следующего года она должна была вырастить у себя паразита, создающего крылья, а пока что баловалась с миниатюрными копиями, которые взлетали с рабочего стола, тонкие как паутинка и подергивающиеся от непроизвольных мышечных сокращений. Я старалась скрыть свое отвращение.

Когда начался шум, Кития подняла голову, небрежно выбросила свою модельку в окно, где на нее тут же накинулись сразу несколько птиц, и устремилась к двери. Я последовала за ней на площадь. По краям площади толпились дети, они наблюдали за происходящим, храня непривычное молчание. На земле лежали пять женщин. Все они были окровавлены, одна – мертва. Раны двух, похоже, были смертельны. У всех имелись крылья.

Несколько человек уже трудились над ранеными, набивая открытые раны буровато-белой губчатой массой и зашивая их. Я была бы только рада чем-то помочь, не столько даже из естественного сострадания, сколько исходя из хладнокровных соображений, что любая критическая ситуация ломает социальные преграды. Должна признаться, что воздержалась от вмешательства я не оттого, что так совестлива, а практично рассудив, что мои собственные познания в медицине не столь велики, чтобы чем-то здесь пригодиться.

Так что я скорее отошла подальше, чтобы не путаться под ногами, поскольку обратить эту ситуацию в свою пользу не могла. И тут я наткнулась на Бадеа. Она стояла на краю площади, наблюдая за происходящим.

Стояла она в одиночестве. Других взрослых поблизости не было, и руки у нее были в крови.

– Вы тоже ранены? – спросила я.

– Нет, – лаконично ответила она.

Я решилась высказать озабоченность по поводу ее подруг и спросила, не в бою ли они ранены.

– До нас доходили слухи, что эспериганцы вторгаются на вашу территорию, – добавила я. Это была первая представившаяся мне возможность хотя бы намекнуть, что наши власти им сочувствуют. Дети, когда я спрашивала у них, продолжаются ли теперь боевые действия, только пожимали плечами.

Она тоже пожала одним плечом, сложенное крыло поднялось и опустилось. Потом сказала:

– Они оставляют в лесу свое оружие, даже там, куда они сами проникнуть не могли.

У эспериганцев существовало несколько разновидностей мин, в том числе хитроумное мобильное устройство, которое можно было запрограммировать на конкретную мишень, вплоть до учета индивидуального генетического кода, или же на определенный фенотип – скажем, гуманоидность или наличие крыльев, и направить на поиски соответствующей цели, с тем чтобы взрыв причинил максимальный урон. Взрывчатка в устройстве находилась только с одной стороны, вторая половина была занята электроникой.

– Шрапнель разлетелась только в одном направлении, да? – спросила я и обрисовала руками веер.

Бадеа пристально посмотрела на меня и кивнула.

Я объяснила ей принцип действия мины и рассказала, как они сделаны.

– Некоторые устройства способны их обнаруживать, – добавила я, собираясь предложить помощь, однако еще не успела завершить перечисление материалов, как она развернулась и, не оглядываясь, зашагала прочь.

Ее реакция не вызвала у меня разочарования: я верно истолковала ее как стремление немедленно использовать полученные сведения, и через два дня мое терпение было вознаграждено. В первой половине дня Бадеа пришла ко мне домой и сказала:

– Мы нашли такую мину. Ты можешь показать, как их обезвреживать?

– Не уверена, – честно ответила я. – Безопаснее всего было бы подорвать ее издали.

Пластик, который они используют, отравляет почву.

– Ты можешь отвести меня туда, где она находится? – спросила я.

Она достаточно долго размышляла над этим вопросом, и я поняла, что это связано с табу либо опасностью.

– Могу, – сказала она наконец и повела меня в дом, стоявший ближе к центру деревни.

В доме имелась лестница, ведущая на крышу, откуда можно было перебраться на крышу соседнего дома и так далее, пока мы наконец не добрались до большой корзины, находящейся в развилке дерева и сплетенной не из канатов, а из каких-то лиан. Мы забрались в корзину, и Бадеа оттолкнулась от ствола.

Наше передвижение нельзя было назвать плавным. Проще всего сравнить это с качелями, с той только разницей, что, достигнув высшей точки траектории и зависнув в невесомости, ты не возвращаешься обратно, а падаешь вперед по дуге, при этом с головокружительной скоростью. Вокруг стоял резкий запах, похожий на запах гнилого ананаса, от листьев, сбитых с крон, сквозь которые мы неслись. Минут через пять меня начало сильно тошнить. Утешением моей гордости – если не моим внутренностям – послужило то, что раньше, чем наше путешествие закончилось, Бадеа тоже стошнило, хотя и не так мучительно, и за борт, а не внутрь корзины.

На дереве, куда мы прибыли, нас ждали две женщины, обе крылатые: Рената и Пауди.

– Она уползла еще на триста метров, в сторону Иглана, – сказала Рената.

Иглан, как мне объяснили, был еще одной мелидянской деревней, находящейся по соседству.

– Если она подползет достаточно близко, чтобы почувствовать следы жилья, то не сработает, пока не окажется внутри поселения, когда вокруг будет максимальное количество народа, – сказала я. – Если это более дорогостоящая разновидность, она способна также зарываться в землю.

Они бережно спустили меня на землю и окружили со всех сторон. Их крылья были раскинуты так широко, что касались лиан, свисающих по обе стороны от нас, и время от времени они взмывали вверх, чтобы оглядеться. Несколько раз меня дружелюбными прикосновениями заставляли свернуть на другую тропу, хотя, на мой нетренированный взгляд, никакой разницы между ними не было.

Мимо нас цепочкой тянулись крупные муравьи – да простит мне читатель, что я называю этих существ муравьями, но на вид они ничем не отличались от этих трудолюбивых созданий. Поначалу я не придала этому значения, но, когда мы дошли до мины, я увидела, что она облеплена муравьями. Они не препятствовали ее продвижению, но упорно кишели вокруг с неослабевающим интересом.

– Мы приспособили их таким образом, что они чуют пластик, – пояснила Бадеа, когда я спросила ее об этом. – Мы могли бы заставить их и съесть его, – добавила она, – но боялись, что тогда устройство взорвется.

Сейчас, когда я это пишу, слово «приспособили» снова крутится у меня в голове и раздражает, как любой термин, который нельзя перевести адекватно и для которого в нашем языке подобрали не вполне удачную замену. Однако я не могу улучшить то, что сделали официальные переводчики Конфедерации: для того чтобы передать подлинное значение этого слова, понадобится целых три сухих, унылых главы, куда более уместных в учебнике по биоинженерному делу, а я все-таки не специалист в этом вопросе. Надеюсь, впрочем, что я успешно передала то, как небрежно она об этом упомянула. Наши ученые могли бы воспроизвести данное генетическое модифицирование в одной из двух десятков лучших лабораторий Конфедерации за несколько лет, при наличии крупного гранта. Мелидяне сделали это за пару дней, как нечто само собой разумеющееся.

Впрочем, на тот момент мне было некогда выражать свое восхищение. Мина резво ползла вперед, не обращая внимания на любопытных муравьев, ее головка с единственным стеклянным глазом время от времени вращалась на тонких паучьих лапках, и у нас в запасе было всего полдня, чтобы остановить ее на пути к деревне.

Рената пошла дальше, чтобы следить за миной, а я остановилась и начертила на земле для Бадеа и Пауди ее устройство, насколько оно мне было известно. Любой разумный оружейник сделает так, чтобы мина взрывалась при малейшей попытке вмешаться в ее работу, за исключением штатного отключения с помощью условного кода, так что выбор у нас был невелик.

– Самое разумное – попытаться отключить приемник, – сказала я. – Если он будет неспособен принимать отключающий код, должен сработать предохранитель, дезактивирующий мину в случае поломки.

За спиной Пауди был ящик, который в разложенном виде представлял собой более изящную и компактную версию рабочего стола маленькой Китии. Она села, скрестив ноги, положила его на колени и часа два трудилась над ним, время от времени подбирая с земли пригоршню муравьев. Будучи опущены в зеленое вещество у нее на столе, муравьи большей частью съеживались и умирали, за исключением отдельных особей, которых она бережно отсаживала в пустую баночку, после чего бралась за следующий образец.

Я то усаживалась на землю рядом с ней, то принималась расхаживать вместе с Бадеа, которая бдительно ходила кругами вокруг нас. Время от времени она сбрасывала с плеча свой клинок, потом вешала его обратно. Один раз она зарубила мотти, маленькое существо, похожее на лемура. Я говорю «лемур», потому что ничего более близкого к этому существу никогда не видела, однако мотти не обладает обаянием земного млекопитающего: я прониклась к нему инстинктивным отвращением еще до того, как Бадеа показала мне крошечные рты, приспособленные для сосания, полные зазубренных зубов, с помощью которых мотти впивается в жертву.

Она сделалась несколько разговорчивее обычного и принялась расспрашивать меня о моей родной планете. Я рассказала ей об Утрене, об изоляции женщин, которую она нашла чрезвычайно забавной, – так мы смеемся над глупостями тех, кто находится далеко от нас и нам лично ничем не угрожает. Мелидяне намеренно поддерживают соотношение женщин и мужчин пять к одному, как наиболее адекватное для сохранения здорового генофонда при минимизации расходования ресурсов. «У них не приживаются крылья, так что им труднее путешествовать», – добавила она, одной фразой развеяв недоумение предыдущих исследователей: отчего так редко можно видеть их мужчин?

У нее было двое детей, о которых она с гордостью мне рассказывала. На тот момент они жили с отцом и сводными братьями и сестрами в деревне, до которой было полдня пути, и Бадеа подумывала о третьем ребенке. Она исполняла обязанности «лесного разведчика» – снова неудачный перевод, это был сложный термин, который на тот момент под влиянием давления эспериганцев начинал приобретать военное значение.

– У меня все! – сказала Пауди.

Мы догнали Ренату и нашли ближайший муравейник, который выглядел как холмик из белой ваты высотой несколько дюймов. Пауди запустила в муравьиную колонию выживших муравьев, зараженных теперь нужным вирусом, и те, после нескольких секунд смятения и бестолковой суеты, послушно направились внутрь. Поток муравьев, текущий наружу, на какое-то время почти иссяк, потом восстановился снова, и от основной цепочки рабочих отделился ручеек, который устремился к мине.

Муравьи присоединились к тем, которые по-прежнему кружили около мины, однако новоприбывшие не стали без толку разглядывать ее, а принялись деловито пробираться внутрь корпуса. Мы отступили на безопасное расстояние, не прекращая наблюдать. Мина еще минут десять ползла в прежнем направлении с той же скоростью, а потом вдруг заколебалась. Паучья лапа нерешительно зависла в воздухе. Мина сделала еще несколько неуверенных шагов, а потом внезапно все ее ножки втянулись, и она осталась лежать на земле круглым ровным бугорком.