Глава 33

Хант отвез Кэтрин Мерримон в домик на краю города. По дороге детектив пытался завести разговор, но женщина отмалчивалась. Остановившись на подъездной дорожке, он посмотрел в окно и, нахмурившись, спросил:

– Когда вы прошлым вечером видели ту незнакомую машину, где именно она стояла?

Кэтрин показала, и Хант окинул взглядом темную улицу.

– Она просто стояла там. С работающим двигателем. Раньше я никогда ее не видела.

– Что это была за машина?

– Мне показалось, что полицейская.

– Полицейская? Почему вы так подумали?

– Ну она так выглядела. Большой седан. Обычно такими бывают полицейские машины.

– Мигалка на крыше?

– Нет. Просто она была такая… – Кэтрин показала руками. – Как вот эта, в которой мы сидим.

– «Краун Виктория»?

– Похожая. Большая. Американская. Не знаю. Темная. Я не интересуюсь машинами и ничего о них не знаю.

– И когда она уехала?

– Как только я к ней направилась.

– В каком направлении?

Кэтрин показала, и Хант снова нахмурился.

– Думаю, после всего случившегося вам здесь оставаться не стоит.

– И куда же мне идти? – Она подождала ответа. – К вам?

– Я не такой.

– Все мужчины одинаковы, – с нескрываемой горечью заметила Кэтрин. Их глаза встретились, и детектива поразила пронзительность ее взгляда, выдававшего крайнюю усталость и обреченность.

Будь ты проклят, Кен Холлоуэй. Будь ты проклят за то, что сделал с ней.

– Я имел в виду отель. Что-нибудь неприметное.

Она, должно быть, поняла, что сделала ему больно.

– Извините. Я несправедлива к вам. Вы всегда были честны и откровенны.

– Так что, поедете в отель?

– Джонни может вернуться домой. Мне нужно быть здесь.

– Кэтрин…

– Нет.

– Тогда я пришлю сюда патрульную машину.

– Нет, не нужно.

– Здесь небезопасно. Что-то происходит, но мы не вполне понимаем, что именно.

– Полицейская машина только отпугнет Джонни. Если он убежал, то пусть знает, что может вернуться. А как он может это знать, если перед домом будет стоять патрульная машина? – Она открыла дверь. – Спасибо, что подвезли. Дальше справлюсь сама.

Хант вышел, положил руки на крышу и огляделся.

– Я хотел бы проверить дом.

– Мне нужно побыть одной.

Детектив еще скользнул взглядом по улице. Его убивала ее боль. Он знал, какой смелой может быть Кэтрин, и знал, что смелость ей не помогла. Тяжело видеть, как падает красное дерево или высыхает река. Хант повернулся к темному дому.

– Пожалуйста.

– Раз уж вы настаиваете…

Через три секунды он уже нашел разбитое окно.

– Вернитесь в машину. – Хант достал служебный револьвер. – И закройте дверцы.

Она метнулась к двери.

– Кэтрин!

– Я сменила замки. Не понимаете? Это Джонни.

Он догнал ее на крыльце, удержал и оттащил назад.

– Подождите. Просто подождите.

Дверь открылась легко, с первой же попытки.

– Джонни! Это детектив Хант и твоя мать. – Никто не ответил. Он поднял руку. – Оставайтесь здесь.

Переступив порог, Хант щелкнул выключателем. На ковре блеснули осколки стекла. Он проверил задние комнаты, включил везде свет, а когда вернулся в коридор, Кэтрин уже стояла в гостиной.

– Никого. – Детектив убрал револьвер в кобуру.

Она опустилась на софу и как будто замерла.

– Всё на месте? – Не получив ответа, Хант подошел ближе. – Ничего не пропало?

Кэтрин подняла голову. Глаза у нее были мокрые, взгляд отрешенный.

– Я проверю двор, – продолжал детектив. – А вы пока осмотритесь и потом скажете мне, что и как.

– Бесполезно. Я жила здесь, ничего не замечая, и не смогу определить, пропало что-то или нет.

Хант оставил это признание без комментариев.

– Проверьте комнату Джонни. Начните оттуда.

– Ладно.

Кэтрин вышла в коридор. В комнате сына горел свет. Услышав, как закрылась дверь, она переступила порог и сразу же поняла, что все здесь незнакомое. Сколько раз она вообще заходила сюда? Три? Пять? Или ни разу? Прожитый год остался позади размытым пятном дней. Она ела. Спала. Кен Холлоуэй приходил и уходил. Комната сына казалась ей чужой.

Он сам, ее сын, стал чужаком.

Кэтрин проверила шкаф, не зная, что должно там быть. Точно так же заглянула в ящики и на полки. Покупала ли она какую-то одежду? Стирала ли белье? Нет, это все делал Джонни. Готовил. Мыл посуду. Убирал.

Чтобы не закричать, Кэтрин накрыла ладонью рот.

Где сын?

Под кроватью обнаружился чемодан. Старый, потертый, смутно знакомый. Она вытянула его и втащила на кровать. Откинула крышку и замерла.

Лицо Алиссы.

Джонни. Ее мужа.

Фотографии покрывали всю внутреннюю сторону крышки, образовывая коллаж из солнца, улыбок и ее детей. Коллаж жизни как обещания. В глазах горело, горло сжалось. Она протянула руку и несмело коснулась одной из фотографий.

Алисса.

Одной рукой дочь обнимала брата за шею. Оба ухмылялись, как два проказливых чертенка.

Джонни.

Нашла Кэтрин и фотографию мужа. Восемь на десять. В синей футболке и с поясом для инструментов, он стоял вполоборота к камере, мосластый, сильный мужчина с широкой, открытой улыбкой и черными до блеска волосами. Глаза прятались за темными очками, но она знала, какие они – голубые, пронзительные, смелые. На мгновение ее переполнило сожаление за то бремя вины, которое она взвалила на него, за те страшные слова, которые сказала ему. И тут же злость пронзила ее иглой. Во всем виноват он! Алисса не должна была идти домой одна.

Но и злости хватило ненадолго.

– Где ты, Спенсер?

Ответа не было. Муж ушел.

Пальцы нащупали в чемодане что-то еще. Вещи Алиссы. Ее мягкие игрушки, дневник.

Она сама сожгла все это. Сожгла в те три недели наркотического безумия.

Кэтрин вытащила снизу мягкую овечку и прижала ее к лицу, пытаясь найти сохранившийся, может быть, след запаха.

– Кэтрин?

Голос Ханта прозвучал как будто издалека. Она опустила мокрую от слез игрушку.

– Уходите.

– Все чисто. – Детектив был в коридоре. Половицы завибрировали под его шагами, и эта вибрация отдалась в ее коленях.

– Не входите.

Он остановился у двери.

– Не входите. – Что-то сломалось внутри, где-то глубоко, и таким сильным, таким ясным был поток нахлынувших воспоминаний, что возведенные ею стены не устояли. Без наркотиков она чувствовала себя голой в этой реке.

– Оставьте меня. – Пальцы сжали мягкую, покорную овечку. – Прошу вас.

Хант отступил. Передняя дверь закрылась. Кэтрин посмотрела на игрушку: блестящие, черные глаза, флис такой белый, как облачко в солнечный день. Она снова прижала овечку к лицу и глубоко вдохнула, но запаха дочери уже не осталось. Только запах старого чемодана и несвежего пространства под пустой кроватью.

Подождав, пока Хант уедет, Кэтрин поднялась на окоченевших ногах и открыла дверь. Ночной воздух принес туман, напитанный запахом зелени и роста. Она прошла через дорожку до конца двора, туда, где в последний раз видела в высокой траве стеклянный, белый с оранжевым, блеск. Потратив несколько минут на поиски пузырька с оксиконтином, вернулась в дом. Заперла дверь. Пальцы дрожали, и несколько таблеток выкатились на ладонь. Кэтрин отсчитала четыре, положила на язык и проглотила не запивая. Потом прошла в комнату сына, взяла игрушку и легла на кровать. Десять долгих минут она смотрела на фотографии, терпя боль; потом мягкая и тяжелая рука вдавила ее в матрас и унесла в то место, где можно было без слез и муки трогать фотографии, которые так долго и хорошо прятал Джонни. Там она произносила их имена и даже видела их мысленным взором, живых.

Хант ехал медленно, проверяя боковые улочки и дорожки, но ничего необычного не заметил. Дома были тихи; на подъездных дорожках теснились пикапы, фургоны и усталые легковушки. Ни одного большого седана с работающим мотором. Ни одного силуэта за стеклом.

Сделав круг, детектив вернулся на улицу Кэтрин и тщательно выбрал место для парковки: достаточно далеко, чтобы оставаться незамеченным, и достаточно близко, чтобы видеть входную дверь. От полицейской машины она отказалась. Ладно. Но и оставить ее одну, здесь, на темной стороне всей этой истории, Хант не мог. Съехав с дороги, он опустил стекло и выключил мотор. Посмотрел на часы. Поздно. Чувствуя вину перед сыном, детектив набрал его номер и сказал запереть дверь и включить сигнализацию.

– Так ты сегодня домой не придешь?

– Извини, Аллен. Сегодня никак. Ты пообедал?

– Я не голоден.

Хант еще раз посмотрел на часы и вспомнил нехорошим словом жену. Если б она не ушла… Из памяти всплыли упреки сына. Может быть, вина лежит на нем самом? Вот и опять, из-за работы еще один вечер вне дома…

Он одернул себя.

Хант посмотрел туда, где на теплый асфальтобетон просыпался гравий с дорожки, и увидел за деревьями свет. Если б он был там… если б речь шла о другой жертве… если б только там жила не она…

– Послушай, Аллен…

Но его никто уже не слышал. Не было даже гудков.

Хант закрыл телефон и опустился чуточку ниже. Он ждал незнакомую машину. Ждал Холлоуэя. И думал о ней, одной в этом ветхом домишке, а когда через несколько часов задремал, ему приснилось, что он забирает ее оттуда. Они были в его машине, с опущенными окнами, и он видел ее такой, какой она была раньше. Ветер трепал ее волосы. Она погладила его по щеке, назвала по имени, и в ее глазах блеснули ясные, счастливые слезы. Хороший сон. Но проснулся Хант разбитый и несчастный. Солнце еще только вставало, и сон казался такой же обманкой, как игра света. Звонил телефон.

– Да. – Детектив протер глаза и сел повыше.

– Это Йокам.

Солнечный луч нещадно резанул по глазам, и Хант опустил козырек.

– Что случилось, Джон? – Он бросил взгляд на часы – 7.21.

– Я на участке Бертона Джарвиса. – Йокам сделал паузу, и в трубке послышался чей-то голос. Дважды тявкнула собака. – Тебе надо бы приехать.

Хант повернул ключ зажигания.

– Рассказывай.

– У нас тут тело.

– Алиссы Мерримон?

Йокам откашлялся.

– Думаю, тут много тел.

Дом Джарвиса, когда он свернул с улицы на участок, выглядел темным и угрюмым. Полицейских машин Хант не увидел. Других детективов тоже. Его встретил Йокам, бледный и небритый, с коробкой мятных конфет, в облепленных грязью туфлях и мокрых по колени брюках. Рядом с ним стоял Майк Колфилд, один из немногих сотрудников, приписанных к кинологическому отделу. Ветеран с тридцатилетним стажем, высокий и сутулый, с большими, мозолистыми руками и такой черной прядью волос, что она казалась крашеной. На нем был защитный комбинезон, тоже мокрый и грязный. У ноги сидела на поводке та же дворняга, с которой они обыскивали участок Фримантла.

– Джон. – Хант кивнул и посмотрел на кинолога. – Майк. – Вид у обоих полицейских был подавленный. Пес не шевелился и даже не моргал, но не сводил глаз с Колфилда. – Подмогу еще не вызвали?

Йокам захлопнул коробку с леденцами.

– Хотел, чтобы ты первым это увидел. – Они двинулись к темнеющему за домом лесу. – Расскажи ему, Майк.

Колфилд отрывисто кивнул.

– Проснулся сегодня рано. Обычно, когда так случается, люблю поохотиться, а тут решил еще разок по этому местечку пройтись. – Он показал рукой вперед. – Понимаешь, я работал по квадратам, от сарая, но сегодня подумал: а пошло́ оно всё, разомну ноги. Здесь я был в пять – и пошел по прямой к реке. Это примерно две мили.

Они миновали гараж, все еще обтянутый желтой лентой. Майк шел уверенно, ныряя под ветками и рассказывая на ходу.

– Где-то через милю Том оживился. А еще через сотню ярдов так разъярился – только что дерьмом не кидался. – Кинолог пригнулся и смущенно покачал головой. – Фигурально выражаясь.

– Я в участок рано приехал, – добавил Йокам. – Вот и принял звонок.

За рощей они преодолели узкий быстрый ручеек, легко бежавший по обнажившемуся граниту. Солнце уже выглядывало в просветы между серыми стволами, и температура постепенно повышалась. Йокам поскользнулся и упал на колено.

– Что за запах? – спросил Хант, морщась от тошнотворно-сладковатой вони. В следующий момент она исчезла, но тут же вернулась.

– Там свалка. – Майк показал рукой. – Мили полторы-две отсюда. Ветер приносит.

Хант вдруг заметил, что пес навострил уши, поднял голову и принюхался, а потом ткнулся носом в землю и рванул вперед, натягивая поводок. Кинолог перехватил вопросительный взгляд и кивнул.

– Видишь, о чем я говорил?

За еще одной, последней, рощицей открылась широкая мелкая низина. Могучие деревья стояли здесь надежно и прочно, как монументы. Землю укрывала подстилка из опавших, сырых и гниющих листьев. Из нее торчали три оранжевых флажка на тонкой, жесткой проволоке. И никаких следов раскопок.

– Уверены, что это тела? – спросил Хант.

Майк сделал какой-то жест, и пес сел, внимательно наблюдая за людьми. Ноздри его раздулись, но во всех прочих отношениях он оставался неподвижен.

– Служу тридцать лет, и этот пес у меня лучший из всех. Тела найдете под теми флажками.

Хант кивнул и посмотрел на флажки, яркие и такие маленькие на фоне широкой низины. Стояли они на расстоянии футов, может быть, в пятьдесят один от другого.

– Еще трое… Будь оно проклято. – Майк и Йокам переглянулись. Хант заметил. – Что?

– У меня было только три флажка, – сказал кинолог.

– И что?

Майк потрепал дворнягу.

– Здесь нужно больше.

Детектив посмотрел на жилистого кинолога с обветренным лицом. Уши – обвисшие, завязанные узлом хрящи; нос – длинный, с горбинкой. Детектив знал, что он ждет очевидного вопроса.

– Хочешь сказать, есть еще?

Майк высморкался в шейный платок, кивнул, и кожа на его шее сложилась складками.

– Думаю, да.

Хант посмотрел на Йокама.

– Давно у Джарвиса этот участок?

– Двадцать четыре года, – хмуро ответил тот.

– Господи…

– Что будем делать? – спросил Йокам.

Хант поднял голову и увидел дрожащие листья и зазубренные голубые трещины между ними.

– Звони. Вызывай всех.

Помощник отошел в сторонку и открыл телефон. Майк еще раз шумно высморкался и сунул платок в задний карман брюк.

– Как насчет меня?

– Поработай с собакой. С флажками что-нибудь придумаем.

– Ясно. – Майк поднял руку, и пес сразу, без колебания, пришел в движение. Нос к земле, хвост вверх – уверенно, вперед, по прямой.

Хант почувствовал, как ветерок коснулся шеи.

Потянуло вонью со свалки.