В мой кабинет вошел мертвый Боба и положил на стол заявление об уходе по собственному желанию.

– Что случилось?

– Суки!

– Кто?

– Все суки! Но особенно – эти дебилы из Ремстройконторы. Дозвонились-таки до Папы: мол, мы, Мартен Минаевич, к вашему письму относимся с полным нашим уважением, но лимиты придут только в первом квартале, тогда сделаем для вас конфетку. Ваш теннисист Уильямс будет доволен! «Какое письмо? Какая конфетка? Какой теннисист? Срочно везите письмо сюда!..»

Несмотря на отчаяние, навыки, полученные в театре Гордынина, давали о себе знать, и Крыков с замечательным артистизмом изображал ситуацию в лицах:

«…Это не моя подпись! Провокация! Какой еще ремонт? Теннеси Уильямс давно умер. А Крыкова я сам убью!» Тут и началось… Папа сказал: если он меня еще раз увидит поблизости, то посадит за подделку документов. Это – запросто. Он же со Щелоковым на охоту ездит.

– Зря ты торопил их с ремонтом.

– Кто ж знал? Я-то думал, они вола крутят. Надо просто поднажать. Что я наделал! Я Папу таким никогда не видел. Это он из-за триппера взбесился. Орал, что я специально ему подставил тройку нападения, а сам воздержался. Как ему объяснишь, что у меня с Лисенком любовь? Не слышит. Для него любовь – когда ноги на плечах. Да и триппер у него какой-то тропический оказался. От негра они, что ли, подцепили? Наши антибиотики не берут, а жена вот-вот возвращается. Ну, ему в аптеке Четвертого управления выдали термоядерную хрень нового поколения, принимать надо каждые полчаса.

– Может, оклемается и простит? – предположил я.

– Это еще не все! Ему кто-то надул в уши, что я его внебрачным сыном прикидываюсь. Бред какой-то! Экселенс, ты когда-нибудь слышал, чтобы я так говорил?

– Никогда.

– Кругом враги!

– Надо переждать. Куда он от тебя денется. Где Папа еще такую базу найдет рядом с ЦДЛ?

– Накрылась база, экселенс.

– А что случилось?

– У графини внук нашелся. Примчался аж из Комсомольска-на-Амуре. Старая сука хочет его прописать. Но это еще не все! Пустую комнату лимитчику отдали. Он уже приходил со смотровым ордером. Не поверишь: милиционер! Морда кирпичом. Какие теперь афинские ночи в опорном пункте охраны правопорядка? Такого облома со мной еще в жизни не было! Может только, когда мама меня, как собаку, выгнала…

– И что будешь делать?

– Не знаю. Может, поменяю комнату с доплатой на «однушку». В Кузьминках предлагают.

– А деньги?

– Есть немного. У Фагина одолжу. Он сейчас при валюте.

– Не сомневаюсь. На планерку-то хоть останешься? Потом проводим тебя по-людски. В шкафу еще бутылок полно.

– Прости, экселенс, ничего не хочется. Пойду домой. К Лисенку. Знаешь, какие она фаршированные кабачки забацала! В жизни таких не ел. Ты чего рукописями швыряешься? – Он нагнулся и поднял папку. – Психуешь?

– Нет, просто наша крыса вернулась.

– Не к добру. По «Свободе» сказали: всех, кто голосовал против исключения, уже взяли.

– Ты смотри, как бы вас с Фагиным не взяли!

– За что?

– Охренели – в гардеробе «самиздатом» торговать?!

– Это не мы! – побледнел Боба.

– Ты это конторским расскажешь, – я постучал пальцами по своему плечу, что в те времена означало: люди в погонах.

– Надо предупредить Эда! – Крыков метнулся к двери.

– Стул забери! – крикнул я вдогонку.

– Не стул, а полукресло времен Директории, – донеслось из коридора.

Крыса и в самом деле вернулась не к добру.

Боба, не оставшись на планерку, помчался домой, где хранился тираж «самиздата, и обнаружил там Лисенка в постели с Фагиным. Взбешенный, он разбил о голову друга полукресло периода Директории, а неверной деве сломал нос. Прежде друзьям нередко доводилось делиться подружками и даже предаваться коллективным забавам, но любви втроем, читатель, не бывает. Лисенка Боба не простил, а девчонка так и не поняла, за что на нее обиделся хозяин веселой базы. С Эдиком Крыков рассорился насмерть, даже стукнул в контору, что именно Фагин организовал продажу «Крамольных рассказов» в гардеробе ЦДЛ. Папаше стоило больших трудов отмазать сынка от серьезной статьи. С глаз долой парня отправили на БАМ собственным корреспондентом газеты «Краснофлотец». Но вскоре началась гласность, и опальный обалдуй вернулся в Москву в ореоле борца с застоем, даже снискал некоторую известность: возникал на тусовках прорабов перестройки, а однажды его позвали во «Взгляд» к Владу Листьеву.

В начале девяностых некто Мотя Коткин, выпускник «Плешки» и отпрыск знатного рода советских снабженцев, открыл в Москве «Альма-банк», назвав его так в честь своей любимой таксы. Подыскивая себе надежного вице-президента по связям с общественностью, он вспомнил о Фагине, так как учился с ним в одной спецшколе. Пока Коткин прокачивал через счета «Альма-банка» бюджетные денежки, половина из которых чудесным образом оказывалась в Америке, Эдик устраивал пресс-конференции, вип-коктейли, устричные балы для журналистов, вручал гранты борцам с тоталитаризмом и собирал уникальную коллекцию живописи «Альма-банка», где для одних только черных квадратов Малевича выделили два зала. В кабинете самого Фагина на видном месте висела знаменитая «Версальская оргия» Сомова, считавшаяся утраченной.

А вот у Бобы дела шли все хуже и хуже. Поначалу, правда, все складывалось неплохо: в результате сложной цепочки обменов он поселился в «распашонке» на выселках, со временем возглавил правление кооператива, но, поддавшись жажде наживы, попался на махинациях с паями. Получив повестку к следователю, Крыков запаниковал и по туристической визе уехал в Финляндию, стал невозвращенцем, поскитался по Европе и осел в Ницце, подрядившись ухаживать за древним инвалидом-врангелевцем. Ветхие соратники, навещавшие старика, поразили Бобу светскими манерами. Они говорили на том старом чистом русском языке, который остался у нас разве только в Малом театре. Сначала к беженцу из Совдепии отнеслись настороженно, опасливо расспрашивая про житье-бытье в СССР, перестройку и Горбачева. Живописуя ужасы и кошмары советского коммунального быта под бдительным приглядом КГБ, Крыков как-то вскользь упомянул про свою соседку «графиню».

– Как вы сказали, ее величали – Полина Викентьевна? – встрепенулся один из былых дроздовцев. – Уж не княжна ли Вязьникова?

– Ну, да… Вязьникова… А я… ее внук. Тайный…

С тех пор он стал своим среди эмигрантов первой волны. Вскоре Боба женился на костюмерше Кировского театра, оставшейся во Франции во время гастролей лет пятнадцать назад. Она была старше его, но у нее имелись вполне приличная квартира и неплохое пособие как жертве политических преследований. Постепенно Крыков перенял речь и манеры последних из могикан эмиграции, а когда врангелевец умер, завещав заботнику книгу Романа Гуля «Ледяной поход» с автографом автора, Боба, назвавшись князем Вязьниковым, стал давать уроки правильной речи и великосветского этикета. В ту пору на Лазурный Берег толпами повалили баловни первичного накопления. Одним словом, в учениках недостатка не было. Так бы Крыков и жил, сшибая по-мелкому да изменяя небдительной супруге со скучающими русскими женами, сосланными на Лазурный Берег, чтобы не мешали мужьям на родине работать и отдыхать.

Но однажды Боба увидел во французских новостях сюжет: видный русский банкир мсье Коткин подписывает важное соглашение с Национальным банком Франции и в знак дружбы дарит Лувру картину Буше «Стыдливая пастушка», стоившую десять миллионов франков, за что министр культуры Франции благодарил нувориша, прижимая руку к сердцу. Однако с ответным словом выступил не Коткин, заика с детства, а вице-президент «Альма-банка» по связям с общественностью, и в этом лощеном субъекте, затянутом в смокинг, Боба к своему изумлению узнал раздолбая Эдика Фагина.

Через неделю, не выдержав, Крыков позвонил в центральный офис «Альма-банка», представился и попросил соединить с вице-президентом, объяснив, что тот будет страшно рад услышать старинного товарища. Бобу холодно выслушали и записали контактный телефон.

– Ага, жди! – злорадно усмехнулась беглая костюмерша.

Но через десять минут раздался звонок, Крыков сорвал трубку.

– Алло, Боба! Это я, Эд! – услышал он счастливый голос друга. – Ты куда, черт с ушами, пропал на десять лет? Почему не звонил? Я тебя, гада, часто вспоминаю!

– Ну, мы вроде же с тобой…

– Какая ерунда! Я давно все забыл. Ты где вообще-то?

– В Ницце.

– Отдыхаешь?

– Работаю.

– Чем занимаешься?

– Преподаю.

– Ты?!

– Я. У меня своя школа правильной речи и манер.

– Обхохочешься! Бросай все, приезжай немедленно! Такие люди сейчас нужны здесь.

– Но, Эдик, на меня в Москве дело заведено… – осторожно предупредил «князь Вязьников».

– Брось ты, сейчас такими мелочами уже не занимаются. Москва трупами завалена. «Заказуху» расследовать – ментов не хватает. Приезжай! А если что – у нас в силовых структурах есть свои люди. В обиду не дадим. Сбрось моей секретарше дату вылета и номер рейса.

– У меня и загранпаспорта нет…

– Я позвоню в консульство. Сделают «на ап». Жду! Погуляем, как в былые времена, дружище!

Боба собрался за один день. Жена лететь отказалась. После своего предательского бегства из СССР она никому не верила, а он не настаивал: удобный повод завершить их неказистый брак. Международный аэропорт Шереметьево-2, который Крыков еще помнил пустынным, как крематорий в санитарный день, теперь смахивал на Курский вокзал в сезон отпусков. Подойдя к стеклянной будочке паспортного контроля, проходимец трепетал, боясь, что вот сейчас из-за угла выскочат оперативники, наденут на него наручники и поволокут на Петровку, а то и, учитывая связи с белой эмиграцией, на Лубянку. Однако пограничник, устало сверив фотографию с оригиналом, лязгнул штемпелем.

На выходе у барьеров его встречал старый друг в длинном пальто цвета молодого абрикоса. По бокам стояли два плечистых охранника в кожаных куртках. Один из них протянул Бобе огромный букет алых роз. На улице, у поребрика, их ждал черный «Линкольн», длинный, как траурный поезд Ленина. В салоне одуряюще пахло дорогой кожей, а на столике из серебряного ведерка со льдом торчало горлышко «Вдовы Клико». Охранник хлопком открыл пробку и наполнил бокалы.

В Москву мчались с сиреной, то и дело выскакивая на встречную полосу. Гаишники отдавали честь. Эдик всю дорогу жаловался, что вынужден каждый день ходить на приемы, банкеты, презентации, коктейли, а девушки, мечтающие работать в «Альма-банке», готовы в любой момент доказать свою квалификацию, но силы уже не те… Ему срочно нужен дублер, напарник, сменщик. И вот Бог услыхал, послав на помощь старого друга. Чужим ведь доверять нельзя: времена нынче лихие… Наконец примчались в «Президент-отель», поднялись в пятикомнатный люкс, где был накрыт шикарный стол. Начали со свежайших устриц, которые, как уверял Фагин, прилетели тем же самолетом из Ниццы. Потом халдеи внесли метрового осетра, следом – поросенка, на котором хреном было выведено: «Кто старое помянет, тому глаз вон!» Друзья пили, ели, вспоминая молодые забавы, общих девушек, удачные антикварные сделки. Фагин достал из кармана золотой мобильный телефон (большая редкость в те годы!) и спросил:

– Скарлетт нашли? Отлично! Запускай!

В люкс плавным шагом от бедра вошли три рослые королевы красоты – блондинка, брюнетка и рыжая, отдаленно похожая на Лисенка. Девушки выглядели очень дорого, а стоили, наверное, еще дороже. Но опустим, опустим, мой скромный читатель, занавес стыдливости над тем, что было дальше. Но когда медноволосая Скарлетт соединила друзей, как ажурный мраморный мост соединяет два замшелых утеса, они пожали друг другу руки в знак вечной дружбы и сотрудничества.

На следующий день Крыков в новом костюме пришел на улицу Горького в роскошный офис «Альма-банка», но его задержала охрана. Боба, горячась, объяснял: это ошибка, он новый заместитель вице-президента, который ждет его ровно в 12.00. Вызвали начальника службы безопасности, тот внимательно выслушал, достал трубку с антенной, набрал номер и протянул агрегат Бобе:

– Говорите, вице-президент на проводе.

– Алло, Эд, это я! Тут какая-то фигня… Меня к тебе не пускают. Я пришел, как вечера договаривались…

В трубке некоторое время молчали, потом раздался железный голос:

– Во-первых, я тебе не Эд, во-вторых, ты, мудак, так ничего и не понял. В-третьих, если еще раз попадешься мне на глаза – посажу. У меня на Петровке свои люди. А сейчас п-пшел вон из моего банка!

От потрясения бедный Боба запил по-черному, даже попал в больницу, там его подлечили, но странности в поведении остались. Он вернулся в Ниццу, помирился с женой, уговорил ее продать квартиру и вложиться в МММ. Осторожная женщина, соблазненная обещанной дикой прибылью, но особенно роликами про Леню Голубкова, согласилась. С большой суммой Крыков вернулся в Москву, накупил «мавродиков» и стал ждать удесятерения вложенных средств. Надо ли объяснять, что все деньги были потеряны безвозвратно. Страшась гнева жены, в Ниццу Боба не вернулся, а вскоре снова попал в больницу, окончательно тронувшись. Изредка его выпускают из клиники, и тогда в переходе под Пушкинской площадью он торгует своей брошюрой «Светское обхождение. Наставления князя Робера Вязьникова». Можете купить из любопытства.