Болезнь и смерть Саладина, последовавшие вскоре после заключения перемирия, описаны в мельчайших подробностях преданным Баха ад-Дином. Несмотря на многословие и педантичность, свойственные почти всем мусульманским источникам, его рассказ демонстрирует искреннюю преданность султану, который был исключительным человеком, заслужившим уважение и Востока, и Запада. Его благочестивый конец и абсолютная преданность букве и духу веры, характеризовали настоящую жизнь Саладина, отвергнув фантазии Лессинга о либеральном и просвещенном правителе.

Вечером в пятницу у султана появилась непреодолимая усталость, и незадолго до полуночи у него начался приступ желчной лихорадки, который был не внешним, но внутренним. Утром в субботу, в 16-й день месяца сафар 589 / 21 февраля 1193 г., из-за лихорадки он находился почти без сознания, хотя приступ удалось подавить. Кади аль-Фадиль и я пришли навестить его и вошли в его комнату одновременно с его сыном аль-Маликом аль-Афдалем. У нас состоялся длинный разговор с ним; он жаловался сначала на тяжкую ночь, но она прошла, и казалось, что он получает удовольствие от беседы с нами. Беседа эта продолжалась до полудня, когда мы удалились, оставив с ним наши сердца. Он сказал, чтобы мы ушли и поели с аль-Маликом аль-Афдалем. Аль-Фадиль не был привычен к подобному и поэтому удалился; я же прошел в южный зал и нашел там накрытый стол, за которым на отцовском месте сидел аль-Афдаль. Поскольку мне невыносимо было это зрелище, я удалился, даже не присев к столу; и некоторые другие, увидев на месте султана его сына, восприняли это как дурное предзнаменование и проливали слезы.

С этого времени болезнь султана становилась все более и более серьезной, и мы никогда не пропускали возможности навестить его и утром, и вечером. Кади аль-Фадиль и я обычно заходили к нему несколько раз в день, когда боль, от которой он страдал, утихала, и он мог нас принять. Более всего он страдал от своих мыслей. Одним из признаков, по которым мы догадались, что он скоро расстанется с жизнью, было отсутствие его личного лекаря. Тот знал о состоянии его здоровья лучше, чем кто бы то ни было, и всегда сопровождал его и дома, и в разъездах. На четвертый день болезни другие врачи пришли к заключению, что султану следует пустить кровь, и с этого момента ему стало гораздо хуже. Его состояние усугублялось еще большей слабостью.

На шестой день мы усадили его, подложив ему под спину подушку; затем дали выпить чашку теплой воды, вскоре после принятого им лекарства. Он попробовал ее и сказал, что она слишком горячая; ему принесли другую чашку, но он сказал, что теперь вода слишком холодная, но при этом он не выказал ни раздражения, ни гнева, а только сказал: «О Аллах, неужели нет человека, который может принести воду нормальной температуры?» Мы с аль-Фадилем покидали его со слезами, струящимися из глаз, и он сказал мне: «Какую великую душу теряют мусульмане! Именем Аллаха, любой другой человек на его месте швырнул бы чашку в голову того, кто ее принес!»

В течение шестого, седьмого и восьмого дней болезнь усиливалась, а затем мысли султана начали путаться. На девятый день он впал в оцепенение и не мог принять принесенный ему лекарственный настой. Весь город пребывал в тревоге, и торговцы, движимые страхом, начали увозить с базаров свои товары (смерть правителя часто бывала причиной волнений и грабежей); невозможно передать то горе и беспокойство, которые угнетали всех до единого.

Каждый вечер кади аль-Фадиль и я просиживали вместе первую треть ночи, а затем шли к воротам дворца; и, если предоставлялась возможность, заглядывали к султану и тотчас же уходили, а если нет, то хотя бы осведомлялись о его состоянии. При выходе мы всегда видели людей, которые ждали, чтобы по выражению наших лиц догадаться о состоянии правителя. На десятый день ему дважды ставили клистир, что принесло ему некоторое облегчение. Затем все с величайшей радостью узнали, что он выпил немного ячменного отвара. В тот вечер, как обычно, мы прождали несколько часов, а затем пошли во дворец, где встретили Замал ад-Даула Икбаля. На наш вопрос о самочувствии султана он вошел в помещение и передал нам слова аль-Малика аль-Муаззама Тураншаха о том, что на обеих ногах султана видна испарина. Мы возблагодарили Аллаха за эту новость и попросили его ощупать другие части тела и сообщить нам, нет ли испарины и в других местах. Он выполнил нашу просьбу и сообщил нам, что испарина обильная. Тогда мы ушли, испытывая облегчение. На следующий день, а это был вторник, одиннадцатые сутки болезни и 26-й день месяца сафар, мы пришли к воротам, чтобы узнать новости. Нам сказали, что испарина была столь обильной, что промокли и тюфяк, и подстилки, и даже на полу были видны следы влаги; а поскольку сухость его тела повысилась, то врачи были поражены силой его организма; они уже отказались от любых надежд.

Видя состояние своего отца и понимая, что надежды на его спасение нет, аль-Малик аль-Афдаль со всей поспешностью заручился присягой народа на верность. (Приведенные далее детали ясно показывают хрупкость империй, основанных на архаичном военном феодализме, когда они лишаются такого талантливого правителя, как Саладин. Все предосторожности, предпринятые первенцем, чтобы обеспечить свое восхождение на престол в Сирии и главенствующее положение во всей империи Айюбидов оказались безрезультатными из-за независимости эмиров, единственной целью которых была личная выгода и привилегии. Будущее не оправдало надежд и этого, и всех остальных сыновей Саладина. Главенство перешло к его брату аль-Малику аль-Адилю.) С этой целью он провел прием во дворце Ридвана, называемом так потому, что в нем жил Ридван (эмир Алеппо). Затем он призвал к себе кади и велел им составить краткий текст клятвы на верность султану до тех пор, пока он жив, а после его смерти – аль-Афдалю. Эмир объяснил народу, что болезнь султана приняла критический характер и никто не знает, что может случиться, поэтому необходимо сделать все для обеспечения перехода власти. Первым он получил присягу от Сад ад-Дина Масуда, брата Бадр ад-Дина Маудуда и правителя Дамаска; тот принес присягу без колебаний и каких бы то ни было оговорок. Затем настала очередь Наср ад-Дина, правителя Сахиуна, но тот выдвинул условие сохранить за ним крепость, находившуюся под его началом. Сабик ад-Дин, повелитель Шайзира, также принес клятву, однако не стал упоминать о разводе с женами (обычная черта мусульманских клятв: тот, кто ее дает, объявляет, что если нарушит слово, то разведется с женами). Он заявил, что никогда не приносил клятвы, содержавшей такое условие. Затем клятву принес Куштаринр Хусейн аль-Хаккари; за ним – Нуширван аз-Зарзари, который, впрочем, потребовал, чтобы ему был дарован достойный надел. Требуемую клятву также дали Алкан и Манкалан (еще два курдских эмира). Затем был устроен пир, в котором приняли участие все собравшиеся, а вечером церемония принятия присяги продолжилась. Маймун аль-Касри и Шамс ад-Дин Сункур – старший принесли присягу с условием, что от них никогда не будут требовать, чтобы они подняли меч на братьев аль-Афдаля; они взялись только защищать государство. Маймун аль-Касри сказал то же самое. Сункур сначала не желал приносить присягу; затем он сказал: «Я присягну на верность тебе в качестве правителя Ан-Натруна и при условии, что этот город останется за мной». Затем вперед выступил Саама и сказал: «Почему я должен приносить присягу? У меня нет надела». Затем с ним поговорили, и он присягнул, как другие, но при условии, что ему будет дарован достаточный надел. Сункур Безобразный принес присягу с условием, что получит желаемое, так же как Айбек Курносый, который также опустил положение о разводе с женами. Клятву принес и Хусам ад-Дин Бишара, лучший из них всех. На этой церемонии не присутствовал ни один египетский эмир, да этого и не требовалось (на самом деле прямая верховная власть аль-Афдаля, как наследника Саладина, действовала только в Сирии; наследником в Египте был брат Саладина аль-Адиль). Присягу принесли только люди, упомянутые выше, для поддержания порядка. Я мог пропустить нескольких малоизвестных эмиров. Формула присяги была следующей: «Во-первых, с этого момента и впредь я клянусь в верности аль-Малику ан-Насиру (Салах ад-Дину) до тех пор, пока он жив, и я обязуюсь посвятить мою жизнь, богатство, мой меч и моих воинов служению ему; я буду повиноваться его приказам и следовать его воле. Затем я сохраню ту же верность его сыну, аль-Афдалю Али, и наследникам этого правителя. Беру Аллаха в свидетели, что буду повиноваться ему и поддерживать его правление и земли, посвящая мою жизнь и богатство, мой меч и моих воинов служению ему; я буду повиноваться его приказам и запретам и клянусь в том, что мои личные решения будут соответствовать этой клятве. Призываю Аллаха в свидетели моим словам».

В канун среды, 27-го дня месяца сафар 589 года – это был двенадцатый вечер болезни – султану стало хуже, силы покинули его; и женщины, которые ухаживали за ним, не позволяли нам его навестить. Той ночью кади аль-Фадиль, ибн аз-Заки (кади Дамаска) и я встретились. Инб аз-Заки обычно не приходил в это время. Аль-Малик аль-Афдаль пожелал, чтобы мы провели эту ночь с ним. Это не показалось хорошей идеей аль-Фадилю, потому что люди обычно ждали нашего возвращения из замка, и он боялся, что если мы не покажемся, то в городе может подняться тревога и начнутся беспорядки. Поэтому он полагал, что нам будет лучше уйти, и предложил, чтобы послали за Абу Жафаром, имамом Калласы (святилище рядом с большой мечетью Дамаска). Это был человек, известный своей добродетелью, и мог провести ночь в замке на случай, если Аллах призовет больного к себе. Это было сделано, и мы ушли, готовые отдать свои жизни за султана. Всю ночь он то приходил в сознание, то отключался, и шейх Абу Жафар читал ему отрывки из Корана и напоминал ему о всемогущем Аллахе. С девятого дня лихорадки султан бредил, и рассудок возвращался к нему лишь на краткие периоды. Впоследствии шейх рассказал нам, что, когда он дошел до отрывка: «Бог есть тот, кроме кого нет никого достопоклоняемого. Он знающий и сокровенное, и открытое. Он милостив, милосерд», он услышал, как султан произнес: «Воистину!» И это было знаком милости к нему Аллаха. Хвала Аллаху за это!» Султан испустил последний вздох после часа утренней молитвы в среду, в 27-й день месяца сафар 589 / 4 марта 1193 года. Кади аль-Фадиль вошел в его комнату сразу после рассвета, когда он умирал, и я тоже пришел, но султан уже был мертв и познал благодать Божью и вошел в обитель Его милости и милосердия. Мне рассказали, что, когда шейх Абу Жафар читал из Божественного Слова: «Бог мое довольство; нет никого достойного поклонения, кроме него; на него уповаю» (Коран IX,130), больной улыбнулся, лицо его просияло, и он с миром отошел к своему Господу.

День его смерти стал днем великого горя для ислама, равного которому мусульмане не знали с тех пор, как ислам лишился четырех праведных халифов. Замок, город, весь мир погрузились в печаль, глубину которой мог измерить один лишь Аллах. Я часто слышал, как люди говорили, что они готовы отдать жизнь за тех, кто им очень дорог, но мне казалось, что это только слова, от которых весьма далеко до реальности; но я свидетельствую пред лицом Аллаха и уверен в том, что если бы в тот день было возможно пожертвовать собой во имя жизни султана, многие из нас были готовы на это. Затем аль-Малик аль-Афдаль дал аудиенцию в северном зале, чтобы выслушать соболезнования. Но ворота были закрыты для всех, кроме эмиров высокого звания и обладателей религиозного знания. Поистине это был печальный день; все до такой степени были погружены в печаль и тревогу, в слезы и сетования, что не думали ни о чем ином. Ни одного поэта не допустили в помещение, где проходила аудиенция, чтобы прочесть элегии; ни один проповедник не обратился с увещеваниями к народу. Дети султана вышли на улицы, вызывая всеобщие соболезнования, и это печальное зрелище было почти невыносимым для тех, кто его видел. Так продолжалось до полуденной молитвы; тем временем тело обмыли и завернули в саван. Мы были вынуждены взять деньги в долг, чтобы купить все необходимое для похорон, вплоть до вещей, которые стоили мелочь, например соломы, которую следовало смешать с глиной (еще один пример аскетизма и праведности Саладина). Факиху ад-Дулаи было поручено совершить омовение тела. Меня попросили проследить за совершением этой процедуры, но я был не в силах вынести этого зрелища. Когда закончилась полуденная молитва, были принесены похоронные носилки, накрытые куском ткани. Кади аль-Фадиль позаботился о них и об одеждах, которыми следовало накрыть тело, и он постарался выбрать такие, которые соответствовали бы случаю, добыв их из разрешенных источников. Когда толпа увидела похоронные носилки, поднялись горестные стенания и воздух содрогнулся от рыданий. Люди были так подавлены горем, что вместо слов полагающейся молитвы могли лишь рыдать от горя. Кади Мухий ад-Дин ибн аз-Заки предстоял на молитве. Затем тело султана перенесли во дворец в саду, где султан жил во время своей болезни, и оно было погребено в западной беседке. Султан был предан земле незадолго до часа вечерней молитвы. Аллах да благословит его душу и прольет свет на его могилу!