Сегодня день солнечный, женщины прогуливаются по аллее поголовно в шляпках с широкими полями. Величавые и молчаливые лакеи несут следом широко распахнутые зонты самых веселеньких расцветок, от алых до голубых.

Многие обмахиваются еще и веерами, это больше элемент красоты и кокетства, чем нужды. Эти штуки подчеркивают, какие они нежные и трепетные, к тому же поверх края так удобно, мило и вроде бы невинно стрелять кокетливо глазками и бросать многозначительные взгляды, продолжая бесконечные любовные игры.

Келляве остановился рядом у края балкона, с другой стороны меня подстраховывает Альбрехт с таким серьезным видом, словно готовится удержать от самоубийства.

Оба как две крайности моей армии: Келляве в панцире, даже стальные поножи и наручни на месте, блестят хищно и воинственно, а сэр Альбрехт одет так, что и павлин удавится от зависти к блеску, красоте и живописной яркости костюма. А перья на шляпе раскинулись таким пышным куполом, что и нас с Келляве закрывают от солнца.

– Ваше величество, – проговорил Келляве, – что-то как бы идет криво… Или вообще не идет?

Я поинтересовался вяло:

– Вы о чем, граф?

– Да обо всем, – ответил он. – Неужели им все равно, что император у них не Скагеррак, которому все присягнули, а пришелец с дикого для них Севера?.. Мне все кажется, что прикидываются. И вот-вот нападут…

Я облокотился о перила, всматриваясь в гуляющих, Альбрехт помахал кому-то шляпой, а потом самым благожелательным голосом ответил графу через мою голову:

– Так мы не свергали Скагеррака. Трон был свободен и пуст!.. Мы заняли его, принимая как бы в благодарность от жителей за спасение от гибели.

Келляве сказал с тоской:

– Да вот только они как будто об этом и не знают. Живут себе так, будто нас и нет.

– Или знают, – уточнил Альбрехт, – что скоро мы все станем ими.

Келляве окинул его недружественным взглядом.

– Вы уже стали, герцог. Может, и на трон уже посматриваете?

Альбрехт выпрямился, а я сказал торопливо:

– Но-но, тихо!.. Нам только распрей в нашем лагере не хватало. Напоминаю, Адам, сорвав запретный плод, отстоял право для своего потомства на самостоятельность. Господь сказал, ну и хрен с тобой, борись и ратоборствуй, а я проверю, насколько ты стоек духом. Потому и подбрасывает нам испытание за испытанием.

Келляве проводил гуляющих внизу недружелюбным взглядом, в котором мне почудилась и скрытая тоска. Там целая группка весело хихикающих женщин, ярких и беззаботных, как цветные бабочки, умело стреляют глазками в сторону идущих в сторонке мужчин, щебечут, чирикают, счастливые и довольные жизнью.

– Хорошо местным, – сказал он с завистью в голосе. – На них Господь махнул рукой. Теперь только пьют, едят да вволю блудят с чужими женами…

– Они же нищие духом, – напомнил Альбрехт. – а вот на нас Господь возложил… или, как говорил его величество, положил, а то и поклал! Потому должны нести с гордостью и смирением, мы же избранные. Нам Господь доверил нести, вот и несем. Горделиво и с задранными головами, как гуси свои толстые задницы к реке!

– Не ерничайте, герцог, – сказал я сухо.

Альбрехт ответил с легким поклоном:

– Мне больше не брать с вас пример?

Я смолчал: мир в самом деле перевернулся, если сам Альбрехт Гуммельсберг уже берет с меня пример, если не брешет. По крайней мере я замечаю, что он для меня все меньше становится примером, хотя к его советам прислушиваюсь с прежним вниманием.

Внизу придворные начали останавливаться, вдали на аллее показались трое быстро скачущих в направлении дворца всадников. Им поспешно давали дорогу, многие успевали поклониться, а дамы поспешно приседали, грациозно растопыривая платья.

Всадники промчались к зданию, впереди сэр Норберт, соскочил почти на скаку, бросил повод сопровождающему разведчику и бегом поднялся по ступенькам.

– Похоже, – сказал Келляве, – у него серьезные новости. Сэр Альбрехт…

Альбрехт буркнул:

– Да-да, у меня встреча с лорд-канцлером.

Они покинули балкон, я некоторое время смотрел, как в саду придворные играют в прятки, догонялки, женщины прыгают через веревочку, неуклюже подбирая длинные платья, отовсюду либо веселый беззаботный смех, либо томные вздохи и уверения, что здесь ничего недозволенного, все в рамках пристойности и что никто не видит…

За спиной прозвучали твердые шаги, Норберт подошел и встал рядом так близко, что я почуял от него запах лесной хвои и аромат костра.

– Сэр Норберт? – произнес я.

Он сказал тихо:

– Новости о герцогине.

Сердце мое застучало чаще, я не стал напоминать, что герцогинь при дворце как гусынь на базаре, спросил тем же тихим голосом:

– Давайте.

– Приобрела здание, – сообщил он, – довольно значительных размеров. Свободных не было, перекупила у принца Кегельшира.

– Так-так, – сказал я с бьющимся сердцем, – дальше! Особенности? Принц выставлял дом на продажу?

– В том то и дело, что нет. И даже не намекал никому, что намеревается продать. Я проверил.

– Значит, – сказал я, – предложенная сумма была весьма значительной?

– Подробности сделки не разглашаются, – ответил он кратко. – Но с большой долей вероятности вы правы, ваше величество.

– Где герцогиня?

– Отбыла в герцогство Клауренское, – сообщил он. – С этим что-то связано?

– Хотелось бы знать, – признался я. – Возможно, понимает, что форсировать события рискованно. У меня четыре любовницы, штат заполнен.

Он подумал, я видел, как двигаются складки на его лбу.

– Возможно, – сказал он медленно, – отправилась за дальнейшими инструкциями.

– Полагаете, она мелкая величина и действует только в узких рамках?

– Примерно так, – подтвердил он. – Герцогиня не выглядит как человек, который сам принимает решения в важных делах. Вспомните, там в герцогстве она отнеслась к вам без приязни, а потом вдруг сама пришла в постель!.. И здесь легла под вас вовсе не потому, что понравилась ваша грубость…

– Э-э, – сказал я предостерегающим тоном, – без подробностей, герцог, без подробностей! А то не буду делиться с вами стратегически ценными сведениями в данной области. Да и не был я груб при первой встрече…

– Вот-вот, – сказал он невозмутимо, – она подталкивает вас к большей грубости, потому что принято считать, что мужчинам так больше нравится и потому хочется обращаться с женщинами грубо.

– То есть личные чувства приносит в жертву?

– Да.

– Так поступают все женщины при дворе, – напомнил я с горечью. – Им важно возвыситься. Все готовы в постели малость потерпеть ради карьеры, а мне как определить, кто искренен, а кто притворяется?

Он поинтересовался:

– А надо ли?

Я подумал, сообщил:

– Герцогиня Самантелла как-то сказала: неискренняя женщина до неразличимости похожа на искреннюю. В этом случае вы правы, доблестный друг, в постели какая разница?

Вечером я корпел над записями о сложном социальном устройстве империи и составляющих ее королевств, у всех свои особенности, и, когда Хрурт доложил, что в приемной дожидается лорд-канцлер, почти с облегчением велел пригласить.

Джуллиан Варессер, лорд-канцлер империи Клондзейд, впечатляюще величественен с его крупным телом, массивной нижней челюстью на тяжелом, изрезанном морщинами лице, седыми усами вразлет с настолько бодро загнутыми кверху кончиками, что сэр Норберт удавился бы от зависти, если был бы способен завидовать тому, кто как выглядит и одевается.

Все в том же парике древнего покроя, что ниспадает крупными локонами до плеч, пряча уши и шею, а шейный платок из тончайшего полотна ниспадает пышной пеной до середины груди, величественнее фигуру трудно вообразить, но при взгляде на него я почему-то вспомнил, что мне по штату положено четыре любовницы, не больше, как в исламе всего четыре жены. Видимо, что-то в этой цифре либо сакральное, либо мистическое, те же четыре угла, четыре стороны света, хотя я скорее бы подумал насчет физиологического.

Четыре вообще-то и так с избытком для человека, который думает не только о женщинах, хотя в этом жарком климате в рационе преобладают мясные жирные блюда с большим количеством острых специй…

Но все-таки простому человека, от землепашца до принца, положена одна женщина, королю, помимо жены, можно держать любовницу вполне официально, а императору, оказывается, положено четыре. Но если для короля жена – для скрепления дипломатических уз, а любовница для любви, то для императора и жена, и любовницы все для работы, укрепления и влияния.

Сэр Джуллиан заметил мой ощупывающий его взгляд, поклонился и передал на удивление мало бумаг на подпись, ерунда всякая насчет продления временных привилегий, есть и такие в числе льгот, это чтоб не зарывались и знали, могут и не продлить.

Я быстро подмахнул, взглянул в его предельно серьезное лицо.

– Сэр Джуллиан, а почему такая несправедливость? Любовниц четыре, а жена одна?

Он ответил в замешательстве:

– Так в древних законах, ваше величество. Может быть, потому, что император может заводить вполне официально жену в каждом королевстве?.. А это, если подсчитать, сколько у вас королевств…

– Это другое дело, – сказал я заинтересованно, – а как насчет любовниц? Тоже по четыре? Или всего по две?

Он сказал с сочувствием, как мужчина мужчине:

– Увы, только по одной.

– Ну да, нечего королям равняться с императорами.

– Но это официальных, – уточнил он. – А остальных сколько угодно.

– Тогда жить можно, – согласился я. – А как насчет княжеств, герцогств, баронств?

Он развел руками.

– Ваше величество…

– Понял, – ответил я, – понял. Им не по рангу мои жены в их крохотных владениях, да и мне наглеть можно в пределах императорских протоколов. Хотя, конечно, можно сделать исключения в силу определенных обстоятельств. Каких именно, решим при случае и если такая острая необходимость возникнет.

– Ваше величество!

Я выставил перед собой ладони.

– Дорогой сэр Джуллиан! Конечно же, это не сегодня. Но как-нибудь, когда разделаемся со всеми противными противниками и возжелаем отдохнуть и развлечься… Да знаю-знаю, но разве не чувствуете зуд реформаторства?..

– Не чувствую, – ответил он с достоинством. – Устойчивость империи – в сохранении традиций!.. А хранитель традиций – император!

– У вас какой-то урод на троне, – посочувствовал я.

– Вы просто молоды, – сказал он грустно.

– Молодые все уроды?

– В какой-то мере, ваше величество, в какой-то мере. Все мы не такие сейчас, какими были. Стыдно вспомнить… Молодые стремятся изменить, а люди постарше – сохранить. Вам труднее! Вы молоды, но… уже император! Ваша суть требует ломать и строить, а императорская мантия предписывает осторожность при каждом чихе. Вот вы и это… волнительствуете.