– Конечно же, я думаю, что это страшно важно. – Анджела нахмурила брови, склонившись над листом бумаги, переданным ей Майлзом. – Я не орнитолог, но мне кажется, это как-то связано с камышницей, хотя, может быть, и с кайрой.

– Перестань дурачиться. Это грубый рисунок плохой фотографии, сделанной с грубого рисунка. Вовсе не удивительно, если ничего не разобрать. Вообще-то, я исполнил его куда четче, чем в оригинале. Это, как ты прекрасно понимаешь, план острова с пометками в виде заглавных букв, до чего, должно быть, додумались даже твои мозги. Точнее, две буквы на острове, а две на берегу.

– А оригинала у тебя, случайно, нет?

– Представь себе, нет. Оригинал, с которого я это перерисовал, находится во владении его преподобия Вернона Летеби, проживающего на острове Эрран, который не дал мне любезного разрешения снять копию, потому что – что? Потому что я его об этом не просил. Где искать оригинал этого оригинала (который представляет собой фотографию), я понятия не имею. Правда, хотел бы иметь, потому что это избавило бы меня от множества хлопот. А так у меня была возможность только бросить на нее мимолетный взгляд, она лежала на столе, у них в доме. Я постарался сохранить ее в памяти и точнее воспроизвести не в состоянии. Ну, теперь скажи мне, что ты там видишь, и попытайся не слишком остроумничать.

– Я рада, что ты тщательно подбираешь слова. «Остроумничать» – совершенно шотландская лексема, тебе об этом известно? Ладно, первое, что приходит в голову, достаточно очевидно – весьма странное желание картографа использовать буквы B, C, D и E, когда он совершенно спокойно мог взять A, B, C и D.

– Неплохо. Конечно, это может быть случайностью, но создается ощущение, что тут что-то кроется. Дальше: почему именно четыре буквы, не больше и не меньше?

– Представления не имею. Если, конечно, клад не распределили на четыре тайника, в каковом случае, умоляю, давай навестим остальные. Я придумаю, как распорядиться украшениями.

– Тут мозги тебе отказали. Ведь очевидно, если ты хочешь пометить одно-единственное место так, чтобы любой идиот, которому попадется на глаза твоя карта, не понял, что это место важное, лучше всего поместить его на пересечении двух воображаемых линий, назвав одну из них AB, а другую CD. А значит, тебе нужны четыре точки, по одной на каждом конце каждой прямой; значит, каждую нужно пометить буквой. Если будет больше четырех букв, возникнет путаница; если меньше, ты ничего не найдешь.

– Да. Проклятие, я должна была догадаться. Выходит, тот, кто чертил карту, проигнорировав первую букву алфавита, провел прямые BE и CD. Они пересекаются недалеко от моста, почти напротив нас. Точкой пересечения, несомненно, отмечено место, где был спрятан клад. Майлз, ты уверен, что точно запомнил расположение букв?

– Более или менее; я старался соотнести их с местом, где клад был найден в действительности. Конечно, одна подробность у меня на рисунке не вышла, а именно та, что фотограф несколько сплоховал, наведя фокус слишком вправо. Это о чем-то говорит?

– Слишком вправо… То есть не захватил чего-то слева? А-а, понимаю, ты хочешь сказать, что буква Е вообще не является частью шифра? Это просто обозначение востока, и если бы был взят левый край, мы бы увидели W. Майлз, я немного туповата, правда? И мы можем найти отсутствующую букву А, ориентируясь по месту, где в действительности был найден клад. Вот это пятно, да, Майлз?

– Пятно – дефект фотографии. Невозможно сказать, негатива или отпечатка. Но оно, конечно же – случайно или намеренно, – закрывает букву А, которая непременно должна находиться именно в этом месте оригинала, с которого фотограф сделал снимок.

– Но когда ты проявляешь собственные снимки, вопроса о случайности или преднамеренности не возникает, правда ведь? Знаешь, я не вполне понимаю, почему это не может быть случайностью. Если проявитель, я хочу сказать, тот, кто проявлял снимки, брызнул каким-то химикатом, капелька вполне могла попасть на одну из четырех букв, разве нет? Иными словами, это не противоречит закону вероятности. Но ты намекаешь, что кто-то проделал все это намеренно, чтобы случайный зритель, если он из тех, кто имеет обыкновение тырить чужие снимки, совершил ошибку, придя к выводу, что Е – четвертая буква, и таким образом неправильно вычислил бы местонахождение клада.

– Вполне возможно. Но чуточку слишком элементарно. Если Летеби и Хендерсон действительно пошли таким путем, им не удалось меня провести. А если кто-то еще, то ему не удалось провести Летеби и Хендерсона. Они с самого начала были на правильном месте. И вот еще о чем стоит поразмыслить: если ты собираешься убрать одну из букв, почему именно А? Почему не D? Тогда можно надеяться, что настырный незнакомец попытается разобраться с треугольником АВС, не догадавшись, что тут была и четвертая буква. Эта история с буквой Е никому не доставит длительных хлопот. Мне даже кажется, что в оригинале она крупнее остальных. Я с самого начала был убежден, что Е означает именно восток.

– Какая жалость, что ты не рассмотрел карту более подробно. Понимаешь, то, что заляпана буква А и одновременно объектив съехал вбок, так что стала видна Е и выпала W, все-таки немножко похоже на совпадение, случайность.

– Да, именно вот этот элемент совпадения… Смотри, вряд ли Летеби с Хендерсоном получили снимок от человека, который намеревался обвести их вокруг пальца. Такой человек либо должен был понимать значение карты, но тогда он явно попытался бы сам прикарманить клад, а не информировать о нем соперников, либо ничего не знал, но тогда какого черта морочить им голову?

– Да-а… Не самое естественное поведение. Так если это не случайность, а умысел, значит, Летеби и Хендерсон пытались заморочить голову кому-то другому, кто сунет в карту свой нос. Тебе, как оказалось. Они так и думали, что это будешь ты?

– Если думали, из этого следует сразу несколько выводов, по большей части неприятных. Во-первых, им известно, для чего мы здесь. Во-вторых, они ждали, что леди Гермия меня к ним приведет; можно сказать и иначе: они с ней договорились, что она меня приведет. Затем они оставляют снимок на столе, чтобы меня облапошить. Какой, черт подери, во всем этом смысл? Если они знали, что найдут клад именно там, где они его и нашли, какой – хоть минимальный – смысл морочить мне голову относительно места, где его нужно искать? Анджела, это все-таки случайность, не умысел. Вся схема с умыслом рушится, стоит только попытаться понять мотив.

– Все, что ты хочешь сказать, можно выразить словами: тебе не нравится, что тебя надули. Или даже, что кто-то попытался это сделать. Спорим, я приведу тебе целый ряд веских мотивов. Попробуем? Они вовсе не имели в виду тебя, а хотели убедить сэра Чарлза Эрдри в том, что не собираются искать вслепую, шарить наугад и действовать на авось, что в ходе поисков не придется выворачивать наизнанку весь остров. Но они плохо знают сэра Чарлза и, испугавшись, что он их обойдет, довольно сообразительно показывают ему настоящую карту, только в несколько исправленном виде, так что если он начнет раскопки раньше их, то окажется в дураках.

– Конечно, можно напридумывать такие объяснения. Но если у них была карта и они показывали ее сэру Чарлзу, почему он нам не сказал об этом ни слова? Он явно старался передать нам все имеющиеся у него сведения. Кроме того, как эта карта оказалась на столе именно в тот момент, когда я появился в гостиной? Такие важные бумаги не бросают на столе, если у тебя входная дверь настежь, а при въезде нет ворот.

– О, но это-то как раз может быть совпадением. Они чувствовали, что близки к цели, и забыли об обычной предосторожности. Любой бы забыл на их месте.

– Как бы я хотел в это поверить. Но не могу избавиться от ощущения, что Летеби, когда мы вместе вернулись в дом, взглянул на карту и остался доволен, что та под дешевым романом. Потому что решил, что я ее все-таки не видел? Или потому что понял, что я ее все-таки увидел и так вот неуклюже прикрыл?

– Ты вечно фантазируешь. Кроме того, очень может быть, Летеби не хотел, чтобы ты знал, как именно они нашли клад, хотя ты и знаешь, что они его нашли. Или, например, он просто получал удовольствие при мысли о том, что ты, даже и бросив беглый взгляд на карту, не смог в ней разобраться, поскольку она откорректирована. А что Хендерсон? Он все это заметил?

– Тот, похоже, вообще не обращал на меня никакого внимания. Но у него, надо сказать, совершенно непроницаемое лицо; он не выдает себя так стремительно, как Летеби. Единственное, я обратил внимание, что он страшно плохо выглядит, то ли болен, то ли устал – в любом случае, как будто что-то его гнетет и он катастрофически не выспался. Глаза красные, под ними круги – странно, потому что он явно крепкий. Конечно, может быть, пьет, хотя он не произвел на меня впечатления человека, опухшего от пьянства, просто был разбит.

– Все интереснее и интереснее. Знаешь, Майлз, мне кажется, я пойду спать. Потому что ты наверняка меня разбудишь, когда завалишься в постель, вернувшись с твоих одиноких бдений, а я, возможно, буду слишком взволнованна, чтобы опять заснуть. Когда ты отпустишь нашего бедного Эдварда?

– Не раньше одиннадцати. У меня еще около часа. Но оставьте меня, сударыня, ради бога, оставьте меня. Сейчас я замотаю голову мокрым полотенцем и прокручу эту историю с картой еще раз, и два, и три.

Планы Бридона по прокручиванию истории с картой на самом деле не имели ничего общего с мокрыми полотенцами. Он всегда утверждал, что, если вы столкнулись с проблемой, которая на первый взгляд представляется нелепицей, бесполезно силой заставлять ваше воображение взять барьер; чем больше вы будете подхлестывать его, тем упрямее оно будет пятиться. Единственная возможность увидеть всю картину в новом свете – это заняться чем-то совершенно другим и надеяться, что в ходе занятий непонятно откуда забрезжит свет. Заняться чем-то другим для Бридона в подобных ситуациях означало только одно: он вернулся к пасьянсу.

До того, как ему нужно было заступать на пост, оставалось всего около четверти часа, когда он вдруг выпрямился на стуле с замершей в руке семеркой.

– А может быть, так? – спросил он сам себя. – В – да, С – да, D – да, Е – да, но не А. Куда подевалась эта карта? Вот она, все получается. Какая досада, что нельзя в спальню, но ничего, и здесь справлюсь.

И в который раз рассматривая карту, он принялся издавать странные мычащие звуки, имеющие некое отношение к мелодии песни «Жду тебя у храма». Полузабытые обрывки музыкальных фраз в его случае означали победный клич.

Бридон обнаружил мистера Палтни на пеньке. Тот сидел в указанном ему наблюдательном пункте с видом полнейшего довольства.

– Вы тоже можете заметить, Бридон, – сказал он, – что лодку кто-то двигал. Если бы она вовсе исчезла, я бы вольно истолковал данные мне указания и сообщил вам. Но наблюдение показало, что она переместилась на незначительное расстояние, всего на двести – триста ярдов к югу. Конечно, с тех пор как я заступил на пост, видимость значительно ухудшилась, но если вы посмотрите вот сюда, куда указывает моя трость, то сразу увидите в лунном свете ее нос; остальное закрыто вон тем деревом.

Месяц в небе мерцал жалким охвостьем, но ночь стояла безоблачная, а река тускло серебрилась, таинственно контрастируя с темной тенью нависающих над ней ветвей. Отрезок противоположного берега, покрытый бледным песком, явно пустовал, но чуть южнее, дальше от моста, у воды виднелся силуэт – слишком правильный, чтобы принадлежать дереву или папоротнику. Если бы не наблюдательность старика, подумал Бридон, трудно было бы понять, что это очертания лодки.

– Создается ощущение, что театр военных действий переносится на воду, – согласился он. – Может быть, стоит иметь наготове другую лодку, ту, на которой вы рыбачите. Где она?

– Чуть ниже, чем обычно. Строго говоря, практически напротив оконечности острова. Если вы пройдетесь, то, полагаю, обнаружите, что там не менее удобный наблюдательный пункт. Или мне подгрести сюда?

– Да пожалуй, нет, спасибо. На сегодня вы свое отработали. Возвращайтесь лучше в дом, на случай если что-нибудь стрясется там. Анджела уже спит, так что он без присмотра. Но вы тоже ложитесь. Ночь тихая, если они заведут машину, я услышу отсюда и при необходимости вернусь той же дорогой. Не то чтобы было легко остановить автомобиль, когда вы не полисмен. Ну, спокойной ночи, Палтни, и огромное спасибо, что все это долгое время позволяете себя мучить.

– Уверяю вас, от наблюдательного пиршества я получаю подлинное наслаждение. Спокойной ночи.

И старик отступил в тень, отгоняя тростью воображаемых врагов в подлеске, как будто ему не о чем было тревожиться на свете.

Бридон быстро прошел вверх по реке, откуда смог лучше рассмотреть лодку на острове прямо напротив; затем, пройдя примерно еще такое же расстояние, на своем берегу он различил рыбацкую лодку № 2 и бесшумно в нее забрался. Нависавшие над рекой деревья давали столь щедрую тень, что, держась у берега, он без труда избегал освещенной месяцем водной поверхности. Но сыщик не удовольствовался тактикой соблюдения безопасности. На несколько мгновений он замер с веслами в руках, напряженно прислушиваясь к звукам на острове, и аккуратными, но сильными гребками отважно пересек реку, подплыв прямо к месту нового причала лодки № 1.

– Да, так нормально, – сказал он себе.

Место оказалось довольно удобным; его покрывала тень дуба, умудрившегося под сумасшедшим углом вырасти у самой кромки воды, однако не было кустов, которые бы мешали причалить или издавали бы при этом ненужный шорох. Убедившись еще раз, что на острове полнейшая тишина, Бридон включил фонарь и направил луч в глубь сплетенных ветвей и теней. Затем он перевел его на лодку № 1 и внимательно осмотрел то, что в ней находилось. Ему потребовалось на это совсем немного времени, после чего он вскарабкался на берег и опять выключил фонарь. Месяц тускло освещал уже знакомую ему тропинку, огибавшую остров. За ней наверх вел крутой, но посильный подъем, поросший густым, высотой почти в человеческий рост орляком. В нескольких местах он заметил, что стебли примяты, как будто шел человек. Или косуля? Или одна из тех овец, что время от времени забредали на мост и терялись на острове? Однако даже если тропинка проложена человеком, нет смысла наугад пускаться по ней в неверном лунном свете; ничто не исчезает так стремительно, как тропа в папоротниковых зарослях. Более того, реши он к ней присмотреться, не дай бог его застигнут, и тогда положение может стать щекотливым, а то и опасным. Конечно, вернее отложить изучение тропинки на дневное время. Все факты говорили Бридону о том, что лодка играет важную роль в следующем пункте плана кладоискателей (или заговорщиков, как он теперь был склонен их называть); и практически несомненно, что они намерены перейти к нему под покровом темноты. Полночь уже пробило, они могли появиться в любой момент. Бридон вернулся к реке, умышленно взял не свою лодку – все они на одно лицо – и бесшумно переправился на берег.

Примерно полчаса спустя он подошел к домику садовника, с избыточной предосторожностью открыл дверь и прокрался вверх по лестнице так, как будто был одним из прогульщиков мистера Палтни. Одна ступень «крякнула», как мы говорили в пору ранней юности – всегда найдется такая ступень, – и щелкнувший выключатель дал Бридону понять, что Анджела так и не уснула.

– Майлз, что-нибудь случилось? – тихо спросила она, выйдя к дверям в накинутом кимоно. – Ты ведь не собирался так рано возвращаться.

– Ничего не случилось, более того, у меня такое ощущение, что ничего и не случится. Просто устал торчать на берегу и вернулся домой. Однако ты собиралась спать, как я понял.

– Я и заснула ненадолго, но потом проснулась и не могла снова уснуть, честное слово, не могла. Понимаешь, я знала, что ты, возвращаясь, поднимешь страшный шум, и все ждала, когда послышится тяжелая поступь моей судьбы, твоя поступь, Майлз. У тебя совсем мокрые волосы. Ты что, свалился в реку?

– О, просто искупался. Обожаю купание при луне. Одежда не намокла, если тебя тревожит именно это.

– Безмозглый ты человек, ведь страшно холодно.

– Прохладно. Но коли уж ты не спишь, почему бы нам не выпить виски, чтобы избежать неприятных случайностей. Отличное было купание, вполне осмотрительное, уверяю тебя. И ради бога не ворчи, не то разбудишь Палтни, а он заслужил свой сон.

– У Эдварда чистая совесть, так что, полагаю, он спит как младенец. Секунду, я включу примус… Интересно, почему ты все-таки решил искупаться? – не унималась Анджела, когда они устроились в гостиной. – Ты плавал на остров?

– Признаюсь. Если честно, хотел немного осмотреться. Но переплыл я на лодке. И вернулся на лодке. Ты забыла, у Палтни ведь тоже есть лодка. А идея искупаться осенила меня уже потом, и, поверь, в этом не было никакой необходимости.

– Ладно, знаю я, когда ты принимаешься играть в молчанку. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Почему ты решил, что ничего не случится?

– Я только сказал, что у меня такое ощущение. Но в любом случае если кто-то и воспользуется лодкой, то не для того, чтобы переправиться на берег, уверен. Понимаешь, если кто-то с острова – в единственном или множественном числе – захочет потихоньку улизнуть, то двинется не по этому берегу, где тебе, мне, Макбрейнам и всем остальным прекрасно известно это единственное лицо или эти множественные лица. Они пойдут другим берегом, огибающим южную оконечность острова, по дороге, ведущей от Глендауни к Замку Грёз, где в любом путнике предполагают незнакомца. Но, должен тебе сказать, я горжусь сэром Чарлзом, он поставил там двух сторожей, один из них на мотоцикле на случай погони.

– Как удачно сошлись звезды, – сказала Анджела, поджав ноги и уютно устроившись в кресле. – Надеюсь, Майлз, ты все это не навоображал себе? Ты ведь у меня питаешь некоторую слабость к сенсациям. В конце концов, Летеби и Хендерсон преспокойно нашли свой клад. Почему бы им, как воспитанным мальчикам, не показать его славному мистеру Добби, не взять свою долю и жить себе поживать? Зачем затевать какие-то плутни, скажи на милость?

– Я бы полнее ответил тебе на этот вопрос, если бы посвятил свою жизнь изучению рынка подержанных драгоценностей. Но мое совершенно дилетантское мнение заключается в том, что выкопанный ими сундук не то чтобы немереное богатство, и, если больше принц Чарли ничего им не оставил, то вряд ли они испытывают по отношению к нему сердечную благодарность. Но вот если Хендерсон удерет с добычей, они могут получить от «Бесподобной» десять тысяч чистого дохода, а это уже что-то. А ведь государству тоже причитается то, что они вчера вытащили на божий свет, по крайней мере, я полагаю, что причитается, а это минус. То, что останется, будет поделено пополам между ними и сэром Чарлзом. Разве это сравнится с десятью тысячами, с которыми можно развернуться вовсю? По моим прикидкам, в случае предъявления находки они должны быть счастливы, если урвут пять. Поставь себя на их место, заодно представь, что у тебя более эластичная совесть, чем она самом деле, – неужто ты не поддашься искушению подоить Компанию? Все считают, что страхование – это честный бизнес. Я бы потерял работу, если бы было иначе.

– Хорошо, не будем об этом. Только я не собираюсь ставить себя на их место, слишком хочу спать. Но ты, Майлз, поставь себя на их место и, будь так любезен, скажи мне, что бы сделал ты. Вот Хендерсон улепетывает, прихватив сундук, – и как он поступит? Это ведь не так просто.

– Ну, я бы исходил из довольно очевидного мошеннического трюка. Беда только в том, что такие трюки не работают по схеме. Мошенник может быть глупее, чем ты думаешь, или умнее, или его план где-то дал сбой, или происходит нечто совершенно иное, нежели он предполагал. В общем, я могу себе представить, что Летеби примет какой-нибудь дурман и отключится на ночь, развязав Хендерсону руки. Он, конечно, может сделать вид, что его якобы заперли или связали – вот, дескать, почему Хендерсон смог уйти. Но сильное снадобье проще всего – никто не докажет, что он принял его добровольно. Летеби тем самым самоустраняется. После чего Хендерсон уходит, возможно, переодевшись шофером. Должен признаться, про шофера я пока ничего не понимаю. Осмелюсь предположить, он дунет на машине в сторону Глазго по западному берегу. Хотя я бы на его месте поехал поездом от Инвернесса; его здесь не знают, а в эту пору там столько народу, что затеряться в толпе совсем несложно.

– Но ведь у него такой запоминающийся багаж, или нет?

– Неужели ты думаешь, что Летеби даст ему уйти с находкой? Он, может, и идиот, но если бы я имел дело с мистером Хендерсоном, то доверял бы ему ровно до тех пор, пока он у меня на глазах. Нет, я бы настаивал на том, чтобы перепрятать клад – не на острове, конечно, – а затем я бы с места не сдвинулся и следил, как бы Хендерсон за ним не вернулся.

– Но ведь Летеби получит деньги от Компании.

– Если все пойдет хорошо, получит. Но если «Бесподобная» возьмется за дело всерьез и докажет проявленную им халатность или еще что-нибудь, он вполне может оказаться в дураках. Хотя если Хендерсон все-таки прихватит с собой добычу, то, ручаюсь, он сядет за руль. Носильщики запоминают тяжелую поклажу лучше, чем пассажиров. И тем не менее, Анджела, все это сплошное гадание на кофейной гуще, к тому же при условии, что ситуация крайне проста. А я отнюдь не уверен, что она так уж проста.

– А знаешь, все-таки интересно – ну это твое ощущение, что сегодня ничего не случится.

– Да? И почему же?

– Потому что мне сильно сдается, что дом на острове Эрран в эту самую минуту как раз уничтожает огонь.