– Последние два дня Жанна Шелютто места себе не находила,– сказал капитан Жур Гранской.

Они расположились у экрана видеомагнитофона. На нем появился подъезд концертно-демонстрационного центра «Люкс-панорама». Из дверей вышла секретарша Бабухина Шелютто в кожаной двойке – куртке и юбке – села за руль «Лады»-девятки, завела двигатель. Было видно, что она в раздумье, куда ехать. Наконец машина тронулась. Камера неотступно сопровождала серебристое авто.

В низу экрана фиксировалось время происходящего. Было 16 часов 32 минуты.

Машина секретарши Бабухина миновала оживленные центральные улицы, запетляла по узким извилистым переулкам и остановилась у неказистого здания. Наблюдаемый объект вышел из автомобиля и зашел в дом…

– Контора торгово-закупочного кооператива «Южный»,– прокомментировал оперуполномоченный.

– Решила навестить Невельского, компаньона Бабухина?– сказала следователь.

– Напрасные хлопоты,– ответил Жур.– Невельский, как только узнал, что мы вышли на Бабухина, тут же улизнул из Южноморска… Глядите, какая расстроенная…

Действительно, вид появившейся на улице Шелютто был весьма озабоченный…

Серебристая «Лада» моталась по городу явно без определенной цели. Вот машина подрулила к главпочтамту. Шелютто покинула ее и взбежала по ступеням подъезда.

– Съемки внутри мы проводить не решились,– объяснил Виктор Павлович.– Чтоб не вызвать у нее подозрений. Однако наблюдение вели. Жанна разменяла деньги для междугородного телефона-автомата, но никуда не позвонила.

– Может, все-таки заметила «хвост»? – спросила Инга Казимировна.

– Пасли ее очень аккуратно. Скорее всего раздумала звонить.

После главпочтамта секретарша Бабухина посетила несколько магазинов. Никаких покупок она не делала.

– Теперь смотрите внимательнее,– сказал Жур.

Выйдя из универмага, Шелютто посмотрела на часы, быстро села в машину, и та сорвалась с места.

Это произошло в 19 часов 40 минут.

– Куда это она так спешит? – спросила Гранская.

– Домой,– ответил Жур.– Обратите внимание, то плелась еле-еле, а теперь мчится во весь опор.

Серебристая «девятка» неслась по улицам, обгоняя машины, проскакивая перекрестки на желтый свет. Водительница все время находилась на грани нарушения правил дорожного движения.

«Лада» резко затормозила и высотного дома, Шелютто выскочила из нее и вбежала в подъезд, даже забыв закрыть машину.

Было без двух минут восемь вечера.

Следователь вопросительно смотрела на капитана. Тот выключил видик и включил портативный магнитофон.

– Сейчас по магнитофонной записи ее телефонного разговора поймете, зачем Жанночке нужно было вернуться в свою квартиру к двадцати часам,– сказал Виктор Павлович.

Сквозь негромкий шум помех раздался мужской голос:

– Привет, это я.

– Господи, наконец-то! – отозвался женский голос, принадлежащий Шелютто.– Я вся буквально извелась… Каждый вечер с восьми жду у телефона… Почему вчера не позвонил?

– Не мог. Был на выставке. Слушай, тебе нужно навестить брата. Он очень соскучился.

– Я тоже,– ответила Жанна.– Когда прилететь?

– В среду… Без гостинцев неудобно,– предупредил мужчина.

– Обязательно захвачу. А что именно?

– Пяток морских галек и три пучка зелени. Запомнила?

– Морской гальки – пять, зелени – три пучка,– повторила Шелютто.

– До среды,– в последний раз прозвучал мужской голос.– Чао.

– Чао,– как эхо, прозвенел радостный голос Жанны.

Оперуполномоченный остановил магнитофон.

– Откуда звонок? – спросила следователь.

– Из Москвы. С междугородного автомата. Раздался в двадцать часов шесть минут… Накануне Жанна тоже вернулась домой к этому времени, но никакого звонка не последовало.

– Кто ей звонил?

– Бабухин.

– Вы уверены?

– Были сомнения. Но я прокрутил пленку его шоферу, и тот категорически подтвердил: точно – бывший патрон.

– Та-ак,– протянула Гранская, откидываясь на спинку стула.– Решил в Москве затеряться… А что вы думаете по поводу самого разговора?

– Тут и думать нечего – говорили условным шифром,– ответил капитан.– Какому дураку нужны обыкновенные морские камешки и три пучка укропа или там петрушки?

– Да, явно шифр,– согласилась следователь.– А вот что под этим подразумевается…

– Скорее всего деньги. А может, драгоценности.

– А что такое «выставка»? – спросила Гранская. Виктор Павлович развел руками.– Ладно, сейчас не будем над этим ломать голову… Как вы думаете, кого Бабухин имел в виду под «братом»?

– Может, и это пароль,– ответил Жур.– Однако я на всякий случай провентилировал. У Бабухина, как вы знаете, брат умер. У Жанночки родных братьев нет. Только двоюродный. Живет в Москве, преподает в военной академии. Но знаете ли,– он покачал головой,– зачем посвящать в свои темные делишки родственника? По сведениям, брат Шелютто очень порядочный человек.

– Придется, Виктор Павлович, все вам узнать в самой Москве. А заодно исправить вашу оплошность при обыске Бабухина. По-моему, нам здорово повезло, что Шелютто летит в столицу. Бабухину, сдается мне, позарез нужны так называемые гостинцы. При передаче их и возьмете Руслана Яковлевича.

– А если Жанна передаст «камешки» и «зелень» через третье лицо?

– Будете действовать по обстоятельствам.– Следователь посмотрела на перекидной календарь.– Среда завтра… Шелютто уже взяла билет?

– Это мы с вами сами берем,– усмехнулся Виктор Павлович.– Жанне доставили на дом.

– Рейс?

– Вылет в девять двадцать.

– А вам придется вылететь раньше. Чтобы встретить ее и стать тенью. Кажется, есть восьмичасовой?

– Есть-то есть,– вздохнул капитан, но на него ужасно трудно достать билеты.

– Вы уж постарайтесь,– улыбнулась Инга Казимировна.

Жур посмотрел на часы.

– Ладно, побегу в кассы Аэрофлота.

«…18 июня 1984 г.

Сегодня обретение мощей преподобного Сергия Радонежского (1422 г.). Явившись благочестивому человеку в видении, преподобный воскликнул: «Зачем оставляете меня столько времени в гробе?» Нетленные мощи были вскоре обретены и ныне открыто почивают в Троицком соборе Сергиевской лавры в Загорске. Мне стыдно, но я до сих пор не была в Загорске и не отдала должное памяти преподобного Сергия Радонежского. Даю слово: как только вернемся домой, сразу отправлюсь в Загорск.

Вот уже неделя, как мы с Аркадием живем и делаем деньги далеко от Москвы. Пристанск – тихий городок, районный центр. Кругом леса. Воздух чистый. Нет суеты. Уже три раза грибы собирали. Живем в Доме колхозника, занимаем «люкс» – две комнаты, но без удобств. Зато не надо готовить – ходим в местный ресторан. Разленились. Сегодня первый раз взялась за перо. Аркаша снимает документальный фильм о колхозе, а точнее, о его председателе, который обещает съемочный группе, кроме приличного гонорара, выдать натурой мед, картошку и даже ондатровые шкурки на шапки. Уж очень ему хочется стать киногероем и оставить о себе память благодарным потомкам.

Я лично езжу по сельским клубам, показываю ролик, который удалось Аркадию смонтировать из дублей нашей многострадальной, так и не вышедшей на экран картины, рассказываю о том, как снималась в кино, а так как у самой опыт маленький, приходится фантазировать или повторять то, что слышала от коллег, играю на гитаре, пою и даже танцую. Читаю прозу и стихи… Двухчасовая программа. Устаю. Но взамен приличный заработок (75-100 рэ за вечер), цветы и аплодисменты. Залы полные. Значит, нравлюсь. Может быть, театр бросить и податься на эстраду? Но тогда придется жить на колесах. А как же Аркадий? Он – гурман, педант, чистюля. Да и к тому же ревнив. Не понимаю, говорят: ревнует, если любит. А если любит, то хочет… А он, увы, последний раз хотел меня недели три до отъезда из Москвы. Правда, и у меня, если честно, по-прежнему особого желания нет. Неужели хваленый профессор-сексопатолог трепач? Ведь я выполняю все его предписания. Даже здесь, в глухомани, пьем чай с хмелем и укропом, у пчеловода достала пыльцу. В Москве удалось купить корейский пузырек с женьшенем, пила регулярно. И упражнения тантры делаю. И здесь тоже. Правда, когда Аркадия нет. Особенно налегаю на те, что укрепляют бедра, потому что они бывают слабыми именно у женщин, а между тем, если верить брошюре, «мышцы, укрепленные этим упражнением, применяются для сжатия тела партнера во время полового акта». Но кого и когда сжимать, если Аркадий по ночам спит как сурок, повернувшись ко мне задом?… Может быть, Рита права: на кой ляд нам мужики, да еще такие? Может быть; от этих мыслей и появляются сны подобно вчерашнему, о котором и вспоминать-то стыдно! Аркадий вчера на обед приезжал верхом на жеребце по кличке «Сатурн». Сидим в ресторане, кушаем. Когда официантка принесла первое, я взглянула в окно и вижу: стоит у березы привязанный Сатурн, а вокруг него ребятишки из колхозного пионерлагеря собрались, смеются и показывают на жеребца. Думаю: что это их так заинтересовало? Присмотрелась и поняла: Сатурн ни с того ни с сего возбудился и вывалил на потеху пацанов свой полуметровый член с огромной шишкой на конце. Подобного размера я даже представить не могла… И вот надо же, ночью мне приснилось, что я этому Сатурну кусочек сахару даю, а он в ответ как заржет, а потом стал на задние ноги, а передними меня обнял и подносит меня к своему члену, который на этот раз мне показался еще большим, и говорит человеческим голосом: «Хочешь попробовать?» От испуга я закричала, Аркадия разбудила. Он спрашивает: «Что случилось?» Но не могла же я правду сказать? Вот я и придумала, будто на меня медведь напал… Разве может нормальному человеку присниться такое? Может быть, я схожу с ума?

Сегодня был интересный разговор с библиотекаршей. Желая, видимо, блеснуть эрудицией, она вначале рассказала об ошибках, допущенных Горьким в его произведениях.

Потом мы заговорили о религии. Казалось, что уж тут-то я могу говорить с ней, по крайней мере, на равных, но, увы, оказалось, что и здесь мои познания весьма и весьма скудные. В самом деле, когда я заявила о святости и незыблемости божьей заповеди «Не убий!», библиотекарша тут же парировала:

– А кто вам это сказал?

– Ну как же, это написано в Евангелии,– ответила я.

– Ну и читайте свое Евангелие,– усмехнулась библиотекарша.– А я читаю Ветхий завет, где написано: «Зуб за зуб, око за око».

Кто же прав? Видимо, всегда и везде права Правда, святая Правда! И никто больше!»

В Киеве Акатов никогда не бывал. Но со школьных лет остались в памяти слова Гоголя: «Чуден Днепр при ясной погоде…» и снимки из учебника истории: памятник великому Кобзарю и восстановленный после войны Крещатик с цветущими каштанами. Но все это сразу выветрилось при встрече с настоящим.

Столица Украины (во всяком случае ее центр) походила на осажденный город. На Крещатике – столпотворение людей, в основном молодежи. Лозунги о самостийности, плакаты с требованием отставки премьера, призывы покончить с компартией и засилием москалей.

И хотя Денис обо всем этом читал в газетах, смотрел по телевидению, увиденное произвело на него ошеломляющее впечатление. Устои рушились на глазах, в душе появилось опустошение и безотчетный страх. Что грядет?…

С этими мыслями лейтенант и направился в Дарницу, где жила мать Кирсановой Елена Владимировна, по мужу Мартыненко. Найти ее дом не составило труда.

Акатов остановился в нерешительности перед небольшим участком, на котором стояла неказистая хатка – иначе это строение не назовешь. Редкий прогнивший забор держался Бог знает чем. Сад запущен, зарос бурьяном. Скособоченная калитка. Кнопки звонка не видно.

– Ты до кого, хлопчик? – услышал Денис возле себя голос с мягким украинским выговором.

Он принадлежал чистенькой старухе в синтетической куртке и пуховом платке на голове.

– Мартыненко мне нужна. Елена Владимировна…

– Нема ее. Мужа пошла проведать в больницу.

– И давно?

– Зараз должна вернуться.

– А с чем положили дядю Михаила в больницу?

Отчество Акатов не знал и поэтому так назвал супруга Елены Владимировны.

– Все с тем же,– вздохнула старуха.– Подержат с полгода и, как всегда, выпустят. А он опять за свое…

– Неужто не могут вылечить? – покачал головой Денис, гадая, как хворь у Мартыненко.

– Сам знаешь, от его дури лекарства нет,– вдруг сердито произнесла старуха.– Могила только исправит…

И пошла прочь, шаркая по асфальту резиновыми сапогами.

Лейтенант прошелся туда-сюда, решая, что делать. Может, стоило зайти в отделение милиции и добыть кое-какие сведения о Мартыненках? Но тут он увидел приближающуюся пожилую женщину. Она шла торопливо, опустив голову, словно боясь смотреть вокруг. Почему-то Акатов решил, что это она, мать Лаймы.

– Вы ко мне? – действительно спросила женщина, подойдя к калитке.

– Елена Владимировна?– в свою очередь, поинтересовался Денис.

– Я… Идемте в дом.– Она зачем-то огляделась и быстро зашла во двор.

Лейтенант последовал за ней. Мартыненко поспешно открыла дверь и только в сенях, кажется, успокоилась. Плащ на ней был старенький, чиненый, туфли стоптанные. Когда они разделись, хозяйка пригласила его в комнату.

Первое впечатление: сюда только что переехали, не успев еще привезти все вещи. Старенький стол без скатерти, два стула. На окнах скромные занавески.

– Кто вы? – спросила Мартыненко усталым голосом.

Выглядела она глубокой старухой, хотя, как знал Акатов, матери Лаймы шел всего пятьдесят седьмой год.

– Я из милиции,– не стал лукавить лейтенант и назвал себя: имя, звание.

– Ради Бога, отцепитесь вы от Михаила Даниловича,– отрешенно произнесла хозяйка.– Он, можно сказать, одной ногой уже в могиле…

– Так ему плохо? – участливо спросил Денис.

– Живет на капельнице. Есть совсем не может.– Хозяйка тяжело вздохнула.– Наверное, и к лучшему: сам отмучается и меня перестанет мучить…

– Простите, Елена Владимировна, а что у него?

– Вы разве не знаете? – удивилась она.

– Знал бы, не спрашивал…

– Наркоман он, понимаете! – с болью проговорила Мартыненко.– Как теперь говорят, сидит на игле уже тридцать лет.– Она повела рукой вокруг.– Видите, как живу? Все унесла его страсть: деньги, вещи… Мое здоровье, жизнь, можно сказать… Даже единственный сын отрекся от нас…

Елена Владимировна замолчала, пустыми глазами уставившись в окно.

«Вот почему она так ходит по улице,– подумал лейтенант.– Стыд перед людьми…»

– Я понимаю,– сочувственно произнес он.– Но, честно говоря, меня интересует ваша дочь, Лайма.

– Лайма? А я при чем?

– Вы мать…

Мартыненко покачала головой.

– Какая я мать… Наверное, за то, как я обошлась с Аней, Бог и покарал меня…

– Почему вы говорите – Аня? А не Лайма?

– Понимаете, какая история… Михаил Данилович ей не отец. Настоящий был латышом. Он говорил, что, если у нас родится дочка, назовем Лаймой. По-латышски значит «счастье». Однако получилось так, что мы расстались, когда я была еще беременна… Родилась девочка, моя мать крестила ее и дала имя Анна… Но когда оформляли в загсе, я, помня пожелание отца, записала в метрике Лайма.– Мартыненко тяжело вздохнула.– Потом мы расстались с дочерью…

– Но виделись ведь с ней?

– В позапрошлом году. Была в Москве, зашла к ней домой. Еще порадовалась: если у меня все пошло прахом, то хоть Аня… То есть Лайма, родилась в рубашке. Квартира – загляденье! Наряды хоть куда! Даже машина заграничная…

«Знала бы мамаша, чем заплатила за это Кирсанова,– промелькнуло в голове Дениса.– И во что все это вылилось…»

– Правда,– продолжала хозяйка,– семейная жизнь не удалась. Ну и пусть. Зато цветет в свое удовольствие, ни в чем нужды не ведает.

– Часто вы бывали у нее?

– Часто…– усмехнулась Мартыненко.– За последние двадцать пять лет один раз и виделись.

– Как она вас встретила?

– Да никак. По-моему, не могла дождаться, когда уеду… Конечно, у нее свои интересы, свой круг… Недавно я узнала, что дочь переехала в Южноморск. Ну и не выдержала, так что-то стало невмоготу от одиночества и тоски, что написала ей, просила навестить… До сих пор ни ответа, ни привета… А может, письмо не получила?

– Получила,– невольно вырвалось у лейтенанта.

– Ну, значит, знать меня не хочет. И я ее, конечно, не имею права судить. Но все же… Ведь верует. В церковь ходит, молится… А как учит Бог – чти отца и мать, прощай ближнему грехи… Так я говорю? – Мартыненко посмотрела на Акатова, ища, видимо, у него сочувствия.

Он пожал плечами: мол, не может быть никому судьей.

– А почему, собственно, вы интересуетесь моей дочерью?– вдруг спохватилась Елена Владимировна.

– Видите ли, мы ищем одного человека,– уклончиво ответил оперуполномоченный.– Кстати, вы знакомы с Мерцаловым?

– А кто это такой?

– Ну, разве не читали – что-то вроде Кашпировского…

– Да-да, что-то, кажется, слышала. Но лично не знаю.

– Тогда извините за беспокойство,– поднялся Акатов.

Открывать истинную причину своего визита он не решился. Мать есть мать…

Провожать она его не пошла. Денис покинул разоренный дом с тяжелым чувством. Он вспомнил рассказ Гранской о жизни Кирсановой, изложенной в ее дневнике. И подумал: все несчастья Лаймы Кирсановой пошли от предательства матери. Как началось с рождения наперекосяк, так и продолжалось все время.

«…7 августа 1984 г.

Мне никогда не было так сладко и горько, как в прошлые сутки. Буду писать все по порядку. В пятницу у меня было два концерта. Дала интервью корреспонденту областной газеты. Впервые в жизни. Пригласили на студию областного телевидения. Тоже впервые не в качестве артиста, говорящего чужими словами чужие мысли, а в качестве человека, имеющего свое собственное суждение. Состоится «круглый стол» с участием большого начальства. Казалось, я выбиваюсь в люди. Хотелось похвастаться перед Аркашкой, но он в ночь на субботу не приехал – видимо, остался на колхозной конеферме или просто с деревенскими мужиками загулял…

Я долго его ждала, а потом уснула. Я часто вижу цветные сны, но такой впервые! Впервые за все годы жизни во сне я почувствовала себя женщиной, настоящей женщиной. Наконец-то узнала, что такое Счастье, что такое Любовь. Постараюсь вспомнить и воспроизвести на бумаге увиденное и пережитое.

Берег моря. Вода синяя-синяя. Воздух прозрачный. Небо голубое. Ярко светит солнце. Я одна лежу на песочке в чем мать родила… Загораю. И вдруг вижу, как откуда-то сверху, с небес спускается ко мне мужчина. Высокий, загоревший, мускулистый. Глаза карие, нос с горбинкой, волосы черные, но с седой прядью… И тоже голый. Увидев его в таком виде совсем рядом, я испугалась, хотела его пристыдить, но он улыбнулся и тихо-тихо сказал:

– Милая Аня, как я рад нашей встрече.

Понимая, что незнакомец говорит со мной и улыбается мне, а называет «Аня», я подумала, что он с кем-то меня путает и потому, решив представиться, сказала:

– Простите, но меня зовут Лайма.

– Нет, нет,– возразил мужчина,– ты по духу Анна, а по плоти Лайма… то они,– и незнакомец показал рукой куда-то на север,– они сделали так, пытаясь таким образом все смешать и все перепутать и разлучить нас, хотя Господом Богом мы созданы друг для друга. И должны быть вместе. Лишь вместе, вдвоем мы будем счастливы… Только не здесь, на грешной земле, а там, на небесах, где нет зла и зависти, лжи и предательства, нет там оружия и смерти… Там правит Добро, там царствует вечная Благодать… Туда мы сейчас и полетим.

– Но у меня нет крыльев,– сказала я.

– Ты видишь, их нет и у меня, как нет их и у Господа Бога. Но ведь мы летаем. Полетишь и ты. Только взмахни руками, и я…

Он взмахнул и тут же воспарил над землей. Какое-то мгновение я оставалась на берегу, не веря тому, что смогу так же легко лететь. Но тут сверху послышался теперь уже знакомый голос:

– Анна, лети, лети, Анна, к своему счастью. Взлетай скорее, пока не проснулась…

Я взмахнула руками и тут же почувствовала, как плавно отрываюсь от земли, поднимаюсь все выше и выше. Взглянув на берег, я увидела там свою оставленную одежду и потому решила вернуться за ней. Но, словно прочитав мои мысли, незнакомец, увлекший меня в небо, спокойно сказал:

– Одежда тебе больше не нужна. Там,– и он показал ввысь,– там все нагие потому, что не надо ничего ни прикрывать, ни украшать.

Устремившись в небо, мы летели, прорезая откуда-то налетевшие облака, и оттого, видимо, во рту почувствовалась горечь и резь в глазах. Посмотрела я еще раз вниз: Земля – в дыму. А ведь на берегу воздух казался таким чистым…

Увидев меня летящей, незнакомец радостно улыбнулся и, приблизившись, сказал:

– Меня зовут Саз. Я – из твоего будущего, и ты из моего прошлого.

– Не понимаю,– искренне призналась я.

– Да, конечно, для познания природы времени явно недостаточно тех знаний, что ты получила в школе и институте. Но ты не огорчайся. Я постараюсь сделать все, чтобы ты познала философию, мудрейших из эллинов Сократа и Платона, постигла законы физики и ориентировалась в механизме космической машины времени,– сказал улыбающийся Саз и протянул мне руку. Взяв ее, я почувствовала не только прилив физических сил, но и неведомое досель душевное блаженство. Нега, ласка, доброта растекались по всем клеточкам моего тела. Щеки покрылись румянцем. Соски на груди стали упругими. Мною все больше и больше овладело желание отдаться Сазу прямо на лету, здесь, на небе, на виду у всей Земли, которая все дальше и дальше удалялась от нас… Впереди показались пушистые, нежные облака. А может быть, это была ароматная пена бадузана. Не знаю почему, мне безумно захотелось понежиться в этих благоухающих барашках. Я перестала махать руками, Саз последовал моему примеру, и мы остановились. Я легла и тут же рядом почувствовала пылающего от страсти Саза. Сдерживая греховодную плоть, Саз попросил надолго не прерывать полета.

– Почему,– спросила я.

Он ответил:

– Только потому, что в подлунном мире власть принадлежит землянам – коварным и злым. Они постараются вернуть тебя на Землю.

И снова взмах руками, и снова полет, но теперь не только руки, но и наши души были вместе…

Увидев рог желтого Месяца на черном бархатном фоне неба, я вопреки рассудку и совету Саза, поддавшись власти чувств, остановилась у этого самого Месяца, притворно сославшись на усталость. Но не успела я договорить, как раздался чей-то голос:

– Саз, поцелуй сосок левой груди Анны.

Саз поцеловал. И тут же на наших глазах по желтому месяцу расстелилась скатерть-самобранка, на которой стояли мыслимые и немыслимые яства. И снова голос:

– Прошу каждого из вас взять месяц за его острые рога.

Мы взяли, и в наших руках оказались хрустальные рога-бокалы огромного размера.

– А теперь, Саз, поцелуй сосок правой груди Анны.

Он поцеловал. И на наших глазах бокалы-рога наполнились шампанским.

И вновь послышался знакомый голос покровителя:

– А теперь вы можете удовлетворить свои сокровенные желания. Что ты хочешь, Анна?

– Любви,– неожиданно для себя ответила я.

– А ты, Саз?

– Счастья! – выпалил Саз.

– Любовь и счастье для вас одно и то же. Для их достижения существует один рецепт. Знаете, какой?

– Скажи,– попросила я.

– Секрет прост: предайтесь чувствам, доверьтесь им, следуйте за ними, не рассуждая и не анализируя поступки, и вы познаете блаженство сладострастия, счастье любви.

Первым протянул руки ко мне Саз. Увидев их, я подумала: «Неужели очередной обман?» Ведь меня так часто обнимали и ни разу…, но голос тут же решительно прервал мои мысли. «Я же говорил: не думать, не размышлять, а действовать!» Больше я ничего не слышала, никого не видела, ни о чем не думала. Я предавалась чувствам, которые до того дремали в моей душе и плоти… Начав с легких объятий и нежных поцелуев, наши тела все больше и больше переплетались, образуя причудливые узоры. Мои руки то сильно прижимали его мускулистую грудь к моей, то ласкали его щеки, шею, смоль шевелюры, то уходили куда-то вниз, скользя по позвонкам… Мои уста сливались с его устами, потом касались его набухших, словно почки, сосков или, подобно бисеру, рассыпались по всему телу Саза. Даже его пятки и те казались мне сладкими. Я почувствовала, как заалели мочки моих ушей, как напряглись мышцы, словно струны, участился пульс, большие половые губы увлажнились и раскрылись, заявляя о своей готовности принять дорогого гостя… Но Саз не торопился.

Не знаю, как получилось, но хорошо помню, что в тот самый момент, когда моя правая рука коснулась горящей от нетерпения головки его упругого члена, а пылающий язык Саза скользнул по напряженному до предела клитору, по всему моему телу пробежал мощный электрический разряд и мучительно сладкие спазмы разлились по всему телу, не оставляя в покое ни одной клеточки. Вот она, долгожданная вершина блаженства… Ради такого счастья можно и умереть. Но почему медлит Саз? О Ужас! Там, внизу, я увидела летящих на красных лошадях, размахивающих на солнце саблями и что-то громко горланящих, одетых в красные бурки с детства знакомых по кинофильмам и портретам людей, но кто они конкретно, почему-то никак не могла понять.

А за ними, чеканя шаг, с автоматами наперевес спешат, стараясь не отставать от своих «товарищей – командиров» кремлевские курсанты, что охраняют мертвого В. И. Ленина от его живых почитателей. Но только шинели у большинства курсантов почему-то не красные, а серые…

– Зачем они…

Но не успела я закончить фразу, как появился на разгоряченном коне комиссар в красной кожанке и, размахивая огромным наганом, заорал:

– По врагу народа, изменившей делу коммунизма,– огонь!

Раздались выстрелы. Услышав их, я закричала… Но команды и залпы следовали один за другим. Истекая кровью, я попробовала взмахнуть руками-крыльями… Но, увы… Саз, до того круживший надо мной, смотрел на меня с любовью (значит, он тоже испытал сладострастие или только надеялся получить его?), с жалостью (понимал, что на этот раз мне не удастся улететь в царство небесное) и с упреком (потому что вместо того, что продолжать кайф, я вновь стала рассуждать, в результате чего чуткие приборы землян тут же запеленговали меня и бросили испытанные силы, чтобы вернуть и покарать за попытку стать счастливой).

Из моих глаз катились кровавые слезы, глядя на которые рыдающий Саз поднимался все выше и выше. А на прощанье он сказал:

– Дорогая Анна! Я вернусь, обязательно вернусь на Землю за тобой. Мы будем вместе. Впереди у нас – большая любовь!

И тут послышался женский (откуда?) голос:

– Лайма… Лайма… Вставай!

Скорее подсознательно я повернулась к стенке, где обычно лежал Аркадий. Но его не было. Не успев испугаться, я вспомнила, что Аркадий не ночевал дома, что он на конеферме снимает роды кобылы. В это время раз или два кто-то рванул дверь в нашу комнату, и чуть спустя снова послышался голос тети Вали – хозяйки Дома колхозника.

Я встала, распахнула окно и увидела человек пять-шесть людей, которые что-то непонятное делали, кому-то что-то кричали. И вдруг я услышал: «Аркадий Алексеевич, хватайте! Держитесь!» «Неужели и в самом деле случилось что с Аркадием?» – подумала я и, накинув халат, в тапочках на босу ногу выбежала во двор… И увидела, о боже,– там, где вчера стоял деревянный туалет, сейчас лежала груда старых досок, а в яме по горло в дерьме, с перепачканным лицом находился Аркадий.

Мне стало дурно. Я потеряла сознание…

Очнулась у себя в комнате, в постели… Рядом сидела тетя Валя, сменившая недавно уехавшего врача. Хозяйка неказистой деревенской гостиницы поведала, как все произошло и добавила, что отказавшись от завтрака, Аркадий вновь оседлал своего жеребца и поехал на конеферму – завтра там будут обожаемые им скачки. Он безумно любит лошадей.

Тетя Валя передала мне записку: «Не волнуйся, ночевать буду на конеферме, завтра – скачки. Если хочешь – приезжай. Целую, твой Аркадий».

«Молодец, что уехал. А вот с поцелуем мог бы на этот раз и воздержаться»,– про себя подумала я,– а вслух сказала:

– Но я же сегодня выступаю по областному телевидению.

– А он знает? – поинтересовалась тетя Валя.

И только тут я вспомнила, что про телестудию ничего ему не говорила. Да и когда? Посмотрела на часы: было уже пятнадцать ноль-ноль. Скоро приедет за мной машина. Надо собираться.

Тетя Валя предложила обед. Я отказалась – никакого аппетита: перед глазами стоял Аркадий, с которого стекало говно. Опять затошнило. Чего доброго, будет тошнить и во время передачи. Хорошо, что не прямой эфир.

Не успела я навести макияж, как раздался стук в дверь. Да, это был шофер. Внизу у подъезда ожидала черная обкомовская «Волга». Через час мы были на студии. Все участники «круглого стола» собрались. Меня представили режиссеру, а он, в свою очередь, познакомил с другими участниками передачи: это были секретарь обкома партии по идеологии Вилен (что означает сокращенно Владимир Ильич Ленин) Данилович Лобов, директор местного драмтеатра Николай Ефимович Шадрин и совсем молодой модный поэт Юрий Фокин, стихи которого я читала в журнале «Юность». Тема нашего разговора: «Герои нашего времени в зеркале искусств».

После небольшой разминки начали запись. Длилась она часа три, останется же для эфира минут двадцать – не больше. Покажут в среду. Посмотрю и тогда оценю себя и других.

После записи нас пригласили в кабинет директора телестудии. Угостили кофе и пирожными. Вилен Данилович делал мне комплименты один за другим. Предложил даже пост главного режиссера местного театра. И что удивительно: директор театра стал на полном серьезе меня упрашивать занять эту должность. Бред да и только – они видят меня первый раз, не знают, на что способна, и с таким предложением? Какой из меня главреж? Когда вышли на улицу, мне показали на машину Лобова. Я села, будучи убеждена, что на ней меня повезут в Дом колхозника. Но когда машина остановилась у высоких железных ворот загадочной усадьбы, среди густого леса, я только тут поняла: что-то не то. Ворота открылись, и мы въехали во двор. Когда я вышла из машины, то увидела красивый двухэтажный особняк – в прошлом дворянская усадьба, переоборудованная, как я потом узнала, в загородную дачу обкома партии, предназначенную для особо высоких гостей. Ее охраняли молодые, здоровые ребята, одетые почему-то в штатские костюмы, хотя по выправке и общению нетрудно было определить ведомство, в котором они служили.

Услышав от Лобова предложение здесь и отдохнуть, я попыталась возразить, сославшись на мужа, но Вилен Данилович почему-то был прекрасно информирован о местонахождении Аркадия.

Я дала возможность легко себя уговорить.

Вилен Данилович показал мне особняк изнутри. На первом этаже бассейн, сауна, русская баня и восточная – на выбор: кому что нравится. Биллиардная. Вышли в зимний сад: щебечут птички, каскад аквариумов с разноцветными рыбками, ручная белка прыгнула на плечо Лобова. На втором этаже кинозал, бар, утопающие в коврах холлы, розовая спальня, шикарный кабинет, люстры из бронзы и хрусталя, мягкая финская мебель, камины, отделанные мрамором и чеканкой, а на стенах – картины, картины… Да, это не Дом колхозника и даже не московская гостиница «Россия», не говоря уже о «Заре» или «Туристе». Мне не довелось бывать в царских покоях, но, видимо, даже они выглядели скромнее… Неожиданно для меня Вилен Данилович подошел к белому роялю, откинул крышку и заиграл. Вполне прилично, почти профессионально. Бетховен, Моцарт, Чайковский, Шнитке… Потом он играл, а я пела свои любимые романсы. Особенно ему понравился цыганский романс «Жалобно стонет ветер осенний», хотя на улице было лето…

Когда мы зашли в гостиную, стол был уже накрыт. Я глянула на него и вспомнила сон. Этот стол, пожалуй, был даже богаче того. И это в то время, когда на полках магазинов пусто. И тут невольно пришла на память песенка Александра Галича:

Несмотря на выставленный ряд импортных напитков в нарядных бутылках, мне захотелось наше – мускатное шампанское, которое я попробовала на свадьбе у Ларисы. Вилен Данилович, виртуозно открыв бутылку, наполнил бокалы искрящимся напитком и провозгласил тост: «За знакомство!» Когда я выпила и поставила бокал на стол, Вилен Данилович взял мою руку и стал нежно, едва прикасаясь, поглаживать ее и читать стихи Есенина. Слушая, я не заметила, как Лобов поднес мою руку к своим губам и стал целовать ладошку. Еще и еще… Вначале мне его действия показались смешными для взрослого мужчины. Неужели партработники не умеют даже нормально целоваться? Я даже спросила у Вилена Даниловича, какой институт он закончил? «Высшую партийную школу»,– быстро ответил он и продолжал целовать мою ладонь. И чем больше он целовал мои руки, тем чаще билось мое сердце, тем чувственнее становилась моя плоть и тем больше хотелось мне ощущать его губы на моих ладонях и на углублениях между пальцами. Я начала чувствовать прилив ласки и неги, которыми мне так хотелось поделиться…

В это время Вилен Данилович налил бокал шампанского и предложил выпить его на брудершафт. Я выпила и тут же почувствовала, как непроизвольно мои губы потянулись навстречу к его губам, похожим на бутон цветка, предназначенного любимой. В поцелуе скрестились кончики наших языков, и мы стали ими нежно щекотать друг друга, а потом я почувствовала, как Вилен решительно ввел свой язык в полость моего рта и стал ритмично, словно под музыку, прикасаться к небу… Мои щеки запылали…

И снова стихи Сафо, Элюара, Апухтина…

После третьего бокала я почувствовала его руку на моей ноге, чуть выше колена. И снова пьянящая душу дрожь пробежала по всему моему телу. Неужели опять сон? Нет, нет. Но что это? Снова электрический разряд, снова, как и тогда в поднебесье, я почувствовала мучительно-сладкие спазмы оргазма и упоительно легкое расслабление после них.

Я трепещу, мне хочется скорее в постель, скорее сбросить с себя все, что между мной и Виленом (так мне нравится больше). Но он, продолжая ласкать, не торопился в спальню. «Что это: выдержка или тактика?» – подумала я, но тут же вспомнила мудрость древних: «Если любишь – не рассуждаешь, если рассуждаешь – значит, не любишь». Я не хочу, не буду рассуждать. Если бы тогда, во сне, и сейчас, наяву, я стала бы думать, анализировать, «что такое хорошо и что такое плохо», разве я испытала бы то сладострастие, о котором только мечтают миллионы женщин? Мне было радостно чувствовать дыхание Вилена, слушать как он читает стихи. И если еще два дня назад такое состояние души и тела я считала бы для себя праздником, то теперь всего этого мне было мало. Я хотела большего, я хотела Виля всего… И скрывать свое желание не могла, да и не хотела…

Приняв душ и накинув на себя новенький, только что из целлофанового пакета халатик, я зашла в спальню, едва-едва освещенную мерцающим розовым ночником. Виль уже ожидал меня. Поражаюсь его выдержке: ни одного торопливого слова, ни одного лишнего движения. А когда в свое оправдание я обронила что-то относительно греховодности своего поведения, Виль не сразу отреагировал на мои слова. Вначале обласкал, приголубил, а потом, улыбаясь, сказал: «Происходящее в этом доме охраняется куда строже, чем то, что происходит на бюро обкома партии».

К сожалению, Виль ошибался. Но не стану забегать вперед и об этом расскажу позже.

Несмотря на свои попытки фиксировать в дневнике не только факты, но и чувства, при этом стараюсь делать это как можно обстоятельнее (не теряю надежды когда-то попробовать и свои литературные способности), описывать пережитое в ту ночь не стану. И не потому, что оно не заслуживает того. Нет. Просто моих способностей передать всю гамму пережитых чувств явно не хватит. То была ночь любви, се симфония, дирижировал которой маэстро Виль. Кто бы мог подумать, что от мужчины, его слов, взглядов, бархатных поглаживаний, крепких и нежных объятий, умения доставлять удовольствие выбором поз, которые вчера еще казались или пошлыми, или невероятными, так многое зависит в жизни женщины. Сравнивая любовь во сне и на яву, я должна признать, что Виль оказался на тысячу порядков искуснее своего небесного конкурента. Если от Саза я была в восторге, то от Виля – без ума. Достаточно сказать, что за ночь я кончила не менее 15 раз!!! Пятнадцать раз на вершине блаженства! Под утро, когда шла в ванную, меня шатало от слабости, но, возвращаясь, я вновь и вновь предавалась сладострастию. И откуда брались у нас силы. Мы были неистощимы.

Когда я уснула – не помню. Проснулась от легкого прикосновения кончика языка Виля к моим ресницам. У постели на тележке дымилась чашечка кофе, стояли любимые конфеты «Вечерний звон», французский коньяк «Наполеон» и набор самых разнообразных фруктов.

Кто доставил эту тележку на колесиках – не знаю. Такой сервис меня поразил. Ведь все это не где-то там, на Западе, или в кино, а у нас…

Через несколько минут все мои рассуждения «там и здесь» рассеялись, испарились под лучами прелюдии любви. И я уже предвкушала бурю наших утренних страстей, как вдруг совсем рядом послышалась властная команда: «Туда нельзя! Предупреждаю!», а за ней, о ужас, знакомый голос разъяренного Аркадия: «Где она?» В тот же миг резко распахнулись двери спальни, и на пороге, не веря глазам своим, остолбенел ворвавшийся Аркадий с налитыми кровью глазами и плетью в руке. Так продолжалось недолго, какие-то секунды, а потом, сорвавшись с места и подняв над головой плеть, Аркадий бросился к нам и в одно мгновенье сорвал одеяло и бросил его на пол. Увидев нас обнаженными, Аркадий, тот самый Аркадий, из уст которого прежде никогда не срывалось ни одного ругательства, даже слова «черт» (была уверена, что он их просто не знает), процедил сквозь стиснутые зубы: «Ах ты, сука, ах ты блядь, получай вместе с кобелем!» – и стал наотмашь хлестать нас обжигающей плетью… Мужчина, что не пускал Аркадия в спальню, после краткой растерянности как рысь бросился на Аркадия и одним ударом кулака сбил его с ног… Тут вскочил исполосованный как зебра Виль и, не надевая трусов, стал помогать охраннику. Аркадия увели.

В состоянии полного оцепенения я продолжала лежать в постели, пытаясь оценить экстраординарность случившегося и понять, как все это произошло, откуда Аркадий узнал, где я, и почему, наконец, его пустили сюда?

Пока я думала-гадала, раздался осторожный стук в дверь, после чего вошла женщина в белом фартуке и таком же кокошнике на голове и, словно ничего не произошло, пригласила меня к завтраку. Я отказалась. Оделась, минут пять-десять ждала Виля, но он не появлялся. Затем пришел несколько смущенный мужчина, уведший Аркадия, извинился и сказал, что в моем распоряжении машина. Я поехала в свой Дом колхозника, взяла вещи и, даже не распрощавшись с тетей Валей, на той же машине отправилась на вокзал. Через час скорый поезд мчал меня в Москву».

«31 декабря 1984 г.

Через два часа пробьют куранты. Наступит новый 1985 год! Многие уже сидят за столом, пьют вино и танцуют вокруг елки. А у меня впервые в жизни нет в доме даже махонькой елочки. Виктор приглашал встретить Новый год в их компании в ресторане Дома архитекторов, я отказалась. Во-первых, в моем положении пить противопоказано, а, во-вторых, и это главное,– нет денег, на 50 рэ мне полмесяца жить. Ему же соврала, что, дескать, уже приглашена в Дом кино. Виктор искренне сожалел. Из всех советских праздников он признает и чтит только Новый год. А мне остается только мечтать и если не о себе, то хотя бы о счастье будущего, по всем приметам, сынули. Как я хочу ребенка! Быть может, это единственное, что держит меня на этом свете. Но что я отвечу сыну на вопрос-кто его папа? Скажу «Не знаю»? – «Как?» – удивится сын, когда вырастет. Что ж, тогда расскажу всю правду, пусть осудит меня или простит. Да отца назвать не смогу: Аркадий или Виль? Кстати, оба не знают, что я беременна. Все получилось глупо, нелепо для Виля и трагично для Аркадия. Хочу уточнить свои предыдущие записи, сделанные главным образом под диктовку эмоций.

Вчера, только вчера я встретилась с адвокатом Шуйским и имела с ним долгий разговор. Теперь, кроме эмоций, я знаю факты, следовательно, смогу объективно ответить на вопросы, которые Пифагор предписывал своим ученикам повторять каждый раз, входя в свой дом: что я совершил? И в чем согрешил? И чего не исполнил? Попробую и я ответить на них, входя в новый год.

Ходили разные слухи, как и за что посадили Аркадия. Об этом многие спрашивали меня, но я сама до вчерашней встречи с адвокатом ничего толком не знала. Долго не могла понять: откуда Аркадию стало известно о том, что после записи на телестудии мы с Вилем уехали на обкомовскую дачу, и как Аркадий смог на нее проникнуть?

И вот только теперь от адвоката узнала подробности. Оказывается, из-за проливного дождя скачки перенесли, в связи с чем Аркадий и решил позвонить мне, в Дом колхозника, предупредить, что задерживается. Тетя Валя ответила, что я уехала на студию телевидения. Он позвонил туда, а там и сказали: запись давно закончена, и я уехала часа четыре тому назад на машине Лобова. Аркадий вернулся в съемочную группу, рассказал, что и как, и кто-то из местных, услышав о Лобове, взял да и брякнул то ли в шутку, то ли всерьез: мол, теперь ваша жена в надежных руках партийного донжуана, и уж коль она приглянулась Лобову, то ей не проехать мимо обкомовской дачи. Еще добавил какую-то похабщину. Аркадий вспыхнул, оседлал своего любимца – жеребца Сатурна и галопом на дачу. Там охрана, все, как положено. А он, мобилизовав все свои режиссерские способности, поставил трагикомический спектакль: показал им удостоверение «Мосфильма», сказал, что снимает правительственную картину и нужно срочно доложить Лобову новую директиву ЦК партии. Охрана растерялась. Пока кому-то из своего начальства звонили, докладывали, согласовывали, он и проник в дом…

После той памятной сладкой ночи и утренних огненных плетей, я больше Аркадия не видела. И лишь потом узнала, что его прямо с дачи увезли в милицию, потом в суд и арестовали на 15 суток за мелкое хулиганство. Но это только начало. Жеребец Сатурн, загнанный Аркадием, пал через три дня, колхоз предъявил Аркадию иск на 30 тысяч рублей. Аркадий стал писать жалобы во все инстанции и требовать наказания Лобова. Местные и московские комиссии оснований для наказания Лобова не усматривали: дескать он, секретарь обкома, пригласил актрису на дачу отдохнуть, а сам задержался на ней лишь потому, что, выполняя свой служебный долг, проверял репертуар ее выступлений перед жителями области, и никаких мыслей, а тем более поползновений интимного характера не было и быть не могло. Спали в разных комнатах, даже на разных этажах, а плетью избили Лобова в тот самый момент, когда он, ничего не подозревая, принимал душ… Объяснение Лобова полностью подтверждено всеми, кто в те сутки находился на даче.

Бюро обкома, рассмотревшее многочисленные заявления Аркадия, признало их клеветническими измышлениями, но все же приняло решение: строго указать Лобову на недопустимость работы над репертуаром в неофициальной обстановке. А так как на этом же заседании было доложено, что Аркадий Довгаль занимается киношабашкой, а договор с колхозом явно незаконный и направлен на хищение колхозной собственности, бюро предложило прокурору области расследовать эти факты и доложить. Буквально через день тот доложил: дело возбуждено, установлено, что Довгаль виноват в покушении на хищение социалистической собственности в крупных размерах, а потому взят под стражу. Через месяц облсуд дал ему 8 лет лишения свободы. Жалобы в Верхсуд не помогли. Он отбывал наказание где-то за Воркутой… Мне жалко Аркадия, но, увы, чем я могла ему помочь? Разве что только молитвами. Обещанный «Оскар» остался во мраке прошлого. Уж теперь-то точно наша картина никогда не увидит экрана. Неужели кончилась его и моя кинокарьера?

При мысли «если Аркадий – отец будущего ребенка» меня бросает в дрожь – ведь все, что произошло на даче, прямо или косвенно связано со мной. Неужели я посадила за решетку Аркадия? Он же ни в чем не виноват, кроме того, что, полюбив меня, не смог зажечь эту любовь во мне… А потому годы жизни с ним – серые будни. Не то что Виль! Я и сейчас готова, сломя голову, бежать, ехать, ползти к нему. Я благодарна ему. Если Саз во сне, то Виль наяву разбудил во мне женщину, и подарил мне ночь, одну лишь ночь, но какую! То была ночь Любви, ночь Блаженства. Ночь Счастья! Мне хотелось эти ощущения прочувствовать еще и еще. Виль снился мне, я грезила им… Я ждала его, верила, что он придет. Но Виль не давал о себе знать. Мои письма ему возвращались. А в ноябре приехавшая за продуктами в Москву тетя Валя из Дома колхозника позвонила мне, чтобы передать забытый кем-то из киногруппы фотоаппарат. Я пригласила ее. За чашкой чая она рассказала мне многое о Виле.

После той скандальной истории Лобова вскоре отправили в Африку не то советником, не то даже послом. Вот почему мои письма возвращались. Я их храню. Иногда перечитываю. Сделала это и на Новый год.

В театре тоже не сладко. Главреж Гнедин, которого многие величают Гнидиным, одолел своими приставаниями. И хотя обострение отношений с ним чревато тяжкими последствиями, я ничего не могу поделать с собой. Предпочту всю оставшуюся жизнь быть одной, чем ложиться в постель с таким мерзким типом. По совету Ларисы я написала на Гнедина в партбюро театра. Он стал все отрицать, выдавая черное за белое и наоборот. Даже принес справку от врача, свидетельствующую о его импотенции. Весь театр ржет, а Гнедину хоть бы хны. Позавчера встретил меня и зло бросил – «Запомни: в театре работать не будешь».

Обжегшись на молоке, дуешь на воду…

Эта пословица не шла из головы капитана Жура за все время полета до Москвы. Он не мог забыть, каким конфузом окончилась операция по задержанию в Новобалтийском аэропорту матерого преступника по кличке Барон. Да и осечка с Бабухиным стояла в его пассиве. Не промахнуться бы и в Москве… Короче, состояние Виктора Павловича можно было определить одним словом – мандраж.

Однако волнение прошло, как только капитан встретился в линейном отделе внутренних дел аэропорта «Внуково» с майором Велиховым.

Звонок Гранской к генералу Кочергину и на этот раз сработал: майору было поручено во всем содействовать южноморскому коллеге. Обговорили ход операции.

– Я считаю,– сказал Петр Ильич,– вам лучше отправиться в город.

– А может, прошвырнуться по аэровокзалу и вокруг? Что, если Бабухин встретит Шелютто здесь?

– Вряд ли. Кто находится в розыске, обычно избегает вокзалов. Хуже будет, если вы засветитесь.

– Но я знаю в лицо и ее, и его,– привел последний довод капитан, чтобы остаться.

– Наши люди имеют их фотографии и на зрительную память не жалуются.

Жура провели черным ходом к ожидающей машине. Когда он уже подъезжал к Петровке, 38, Велихов сообщил ему по рации:

– Сестренка прибыла.

Так они условились называть секретаршу Бабухина.

Виктора Павловича встретили на проходной и провели прямо к Кочергину. Генерал сам следил за развитием событий. Жур знал Москву неплохо и представлял себе складывающуюся обстановку.

Вскоре поступило еще одно сообщение от майора: Шелютто с сумкой через плечо сразу проследовала на площадь перед аэровокзалом, никуда не позвонив. Села в первую попавшуюся машину частника, не торгуясь, и направилась в город.

– С деньгой, видать, бабенка,– прокомментировал Кочергин.– Нынче во «Внукове» с одного пассажира берут не меньше полсотни, а она наняла машину, значит…

– Для нее это семечки,– сказал капитан.

В следующий раз Велихов дал о себе знать с Комсомольского проспекта.

– Сестренка остановилась буквально на минуту возле телефона-автомата, куда-то позвонила и снова продолжила путь к центру.

По какому номеру звонила – оперативники, естественно, разглядеть не могли.

– Отметилась, значит, что прибыла,-сказал Кочергин.

– Это точно,– кивнул капитан.

Вообще-то он чувствовал себя в кабинете генерала неловко. Тому то и дело передавали сообщения по селектору. Особое уважение вызывал у Виктора Павловича белый телефонный аппарат с гербом. Правительственный. Но он молчал.

Жур завидовал нехорошей завистью своим московским коллегам. Разве может сравниться техническое оснащение южноморской милиции со столичной!

Тем временем Шелютто, проехав от Крымского моста по Садовому кольцу, проследовала через Брестскую улицу к Белорусскому вокзалу. Дальше ее везли по Ленинградскому проспекту.

– А ведь действительно, кажется, едет к двоюрному брату,– сказал Кочергин.

Занимаясь своими делами, однако, беспрестанно следил за бабухинским гонцом.

Наконец машина с Шелютто свернула на Фестивальную улицу. Здесь жил ее брат – преподаватель Военной Академии.

«А может, она приехала лишь навестить братца? – засосало под ложечкой у капитана.– И с шефом не встретится…»

– Сестренка расплатилась с шофером, вошла в подъезд,– сообщил майор Велихов. Генерал посмотрел на Виктора Павловича: мол, ваше решение.

В принципе руководство операцией лежало на Журе. Но в присутствии такого важного чина он командовать не решился и как бы предложил:

– Надо, видимо, выставить наблюдение за домом…

– «Третий»,– приказал майору Кочергин,– оставьте людей, а сами возвращайтесь.

– Вас понял, «первый»,– откликнулся Велихов.– Возвращаюсь…

Виктор Павлович снова стал нервничать. А вдруг Бабухин кого-нибудь подошлет к Жанне? Или она передаст «подарки» с кем-нибудь из домашних брата? Правда, брат Шелютто жил в квартире с больной престарелой матерью, но все же…

Наконец в кабинете Кочергина появился Велихов.

– Ни в квартиру, ни из квартиры никто не пройдет незамеченным,– успокоил он Жура.– В холле возле двери Шелютто распределительный электрощит. Наши люди будут его «чинить» столько, сколько понадобится,– улыбнулся майор.

Они перешли с южноморским гостем в кабинет Велихова. Потянулись минуты ожидания.

Наконец раздался телефонный звонок. С помощью усилителя Жур и Велихов могли оба сразу прослушать записанный на магнитофонную ленту разговор по телефону. Позвонили в квартиру брата Шелютты.

– Алло,– ответил женский голос, в котором Виктор Павлович сразу узнал Жанну.

– Привет,– сказал мужчина.– Как добралась?

– Ой, Валера, здравствуй, дорогой! – радостно защебетала прилетевшая.– Все о'кей!

– Жаннет, извини, что не мог встретить. День сегодня, как назло, до отказа забит лекциями. Но постараюсь освободиться немного пораньше.

– Господи, да не беспокойся ты за меня! Когда освободишься, тогда и освободишься… Я, может быть, выберусь в город, чтобы навестить друзей…

– Ну смотри сама. И распоряжайся холодильником как хочешь. С продуктами, правда, не густо, но такова се ля ви… В Москве магазины – сама увидишь…

– Не прибедняйся, у тебя все есть. Я уже отлично поела…

– Значит, до вечера.

– До вечера,– повторила Жанна, и разговор окончился.

Сомнений не было: звонил хозяин квартиры. Через некоторое время позвонили уже из нее. Как поняли оперативники, мать преподавателя Академии. Старушка минут сорок разговаривала со своей товаркой, обсудив все свои болячки и кошмарное положение с ценами на рынке. И только положила трубку, как раздался телефонный звонок. Мужчина попросил к телефону Жанну.

Это был Бабухин.

– Кто это у вас так долго треплется? – спросил он.

– Тетя… Я сама изнервничалась… Ну, здравствуй.

– Что так холодно, Жанна?

– Погоди, перейду в другую комнату…

Во время паузы Велихов спросил:

– Бабухин?

Виктор Павлович кивнул.

– Руслан, милый,– снова послышался голос Шелютто.– Я буквально истосковалась по тебе…

– Вот это, мать, совсем другое дело! – счастливо откликнулся бывший директор «Люкс-панорамы».– Я сам волком вою без тебя. Хочу твое тело, твои груди…

– Кто тебе поверит,– заигрывала Жанна.– Небось каждый день с новой телкой…

– Век бы на них не глядел… И вообще все осточертело. Москва, гнусная погода, обстоятельства…

– А у нас сейчас рай,– сказала Жанна и вздохнула.– Жаль, что теперь не для нас…

– Ерунда! Скоро, мать, все уладится. Заживем в Южноморске слаще прежнего.– В тоне Бабухина прозвучали торжествующие нотки.– Нас голыми руками не возьмешь. А Гранской и Журу скоро придется подыскивать себе другую работу. Это в лучшем случае…

– Ты серьезно?!

– Факт. Представляю, как они раззявят варежки, когда прочтут в газете разгромную статью о себе.– Бабухин мстительно хихикнул.– Небо с овчинку покажется!

– А кто берется это сделать?

– Рэма Николаевича помнишь? Ну, которому мы устроили шикарный прием в валютном ресторане?

– Мелковский, что ли?

– Он, Жанночка. Отработает харч как миленький.

– Вот здорово! – Голос Шелютто просто зазвенел от радости.

– Ладно, как говорит Мопассан, ближе к телу… Привезла?

– А как же! Все, что просил.

– Слушай теперь внимательно. Сегодня ровно в шесть вечера подойдешь к станции метро «Площадь Революции». Там стоит сразу у входа слева табачный киоск. Знаешь, где это?

– Очень хорошо помню. Сколько раз покупала там сигареты…

– Я появлюсь, ты передашь мне сумку, и разойдемся, словно чужие. Без слов. Без вопросов. Усекла?

– Усекла,– ответила Жанна и грустно добавила: – Ну а пообщаться?

– Наобщаемся еще под завязку,– подбодрил ее Бабухин.– Завтра позвоню в это же время. Все. Ну, я на тебя надеюсь.

– Не волнуйся, сделаю, как надо. Целую…

Гудки отбоя. Связь прервалась.

– Смотри-ка,– сказал Велихов, обращаясь к Журу,– и не боится Бабухин, говорит открытым текстом. А что вы такой хмурый? – уловив угрюмость в лице капитана, удивился майор.– Радоваться надо – все идет по плану. Возьмем голубчиков тепленькими…

– Здорово все рассчитал,– сказал Велихов, когда они подошли к входу в метро «Площадь Революции».– На этом пятачке в часы «пик» народу – не протолкнуться. И где вы спрячетесь, чтоб не засветиться?

– А вот здесь,– показал Виктор Павлович на «Москвич»– фургон, в котором разыгрывали моментальную лотерею.– Почему бы и нам не поставить рядом свою машину? Будем что-нибудь рекламировать. Это теперь модно…

– Отличная мысль,– одобрил майор.

До операции оставалось чуть меньше часа. Оперативники, участвующие в захвате, последний раз посовещались и разошлись. Жур занял место в появившейся на площади «Ладе» с плакатами, призывающими пить пепси-колу.

Наступило время напряженного ожидания. Виктора Павловича охватывало все большее волнение: как разглядеть среди тысяч и тысяч людей, вливающихся в метро сплошным потоком, Бабухина и Жанну? К тому же пошел снег. В глазах зарябило от белых мух, падающих прямо из опустившейся на Москву ночи. Что успокаивало, так это три знакомые фигуры – двое мужчин и женщина,– назначившие кому-то «свидание». Никто бы не догадался, что это оперы из группы захвата.

Жанна появилась без пяти шесть. Жур щелкнул зажигалкой в темноте салона «Лады» – условный сигнал. Женщина, пришедшая на «свидание», сняла одну перчатку, положила в карман. Ребята подошли к киоску и стали прицениваться к сигаретам.

Напряжение капитана достигло крайнего предела. Когда минутная стрелка на уличных часах почти коснулась цифры «12», откуда-то рядом с Шелютто возник Бабухин. Он был в кожаном пальто и огромной мохнатой шапке, надвинутой на лоб по самые глаза. Жанна сняла с плеча сумку, протянула патрону, и тут Жура словно пружиной выкинуло из автомобиля. Но его помощь не понадобилась, он даже не успел добежать до табачного ларька – Шелютто и Бабухина уже вели к машинам оперативники. Сумка была в руках у Руслана Яковлевича. Жанну усадили в «Волгу», которая тут же сорвалась с места. Бабухина поместили в «Ладу» между двумя работниками милиции. Жур устроился рядом с шофером и, повернувшись назад, сказал не без злорадства:

– Вот и встретились, Руслан Яковлевич.

– Это безобразие! Произвол!…– хрипло проговорил тот.– Хватают честного человека!… Я буду жаловаться!…

– А ну тихо! – грозно зашипел на него опер.

«Лада» отъехала, но тут же снова приткнулась к тротуару.

– Черт! – выругался водитель, выскочил из машины и сразу вернулся.– Приехали… Оба задних ската сели.

«Выходит, пока мы высматривали Жанночку и Руслана,– мелькнуло в голове Виктора Павловича,– кто-то следил за нами…»

Хорошо, что в операции участвовала еще одна машина – «Москвичок». В него и пересадили Бабухина. Автомобиль влился в поток машин, устремляющихся к «Метрополю».

«29 октября 1985 г.

Американский физик подвел баланс жизни 60-летнего современного ученого: детство и учеба – 24 года, сон – 20 лет, отпуск, выходные– 12 лет, еда – 2,5 года, прочие потребности – 1,25 года, итого – 59,75 года. И только оставшееся время – 0,25 года, то есть 90 дней за всю шестидесятилетнюю жизнь ученый отдает науке. Это у них…

Интересно подсчитать, сколько лет уходит на стояние в очередях у нас? Только сегодня с Евочкой на руках я простояла в прачечной час, к врачу – полчаса, минут сорок в магазине за мясом…

Мечтала о сыне, а теперь я согласна с Ритой, что дочь – лучше. Из польской книги «Адам всегда молод», подаренной мне Ритой, я узнала очень многое о преимущсствах слабого пола. Например, хотя мозг мужчины в среднем весит почти иа 100 граммов больше, чем мозг женщины, но это вовсе не значит, что сильный пол более предрасположен к интеллектуальной деятельности – по сравнению с мужчиной женщина гораздо дольше сохраняет умственную работоспособность. В опасных, требующих быстрых действий ситуациях, мужчины реагируют значительно медленнее женщин. Возможно это объясняется отчасти тем, что у женщин быстрее протекает обмен веществ. Мужчины эгоистичнее женщин. Вопреки устоявшемуся мнению, мужчины гораздо больше, чем женщины, любят посплетничать.

Рита убеждена, что многие деятели культуры прошлого, известные нам под мужскими именами, фактически были женщинами. В подтверждение она ссылается на нью-йоркский журнал литературной критики, где опубликована статья, доказывающая, что Шекспир скорее всего был… женщиной, так как он весьма часто о них писал.

Я даже не могла себе представить, какая же это радость быть матерью. Могу часами стоять у кроватки и любоваться своей спящей дочуркой. Ева растет не по дням, а по часам. У нее такие умные глазки… Такая лучезарная улыбка… А вчера дочурка сказала первое «ма…».

Сегодня в поликлинике встретила Олега Краснова – нашего бессменного комсорга класса. Мы не виделись года три, а то и больше. Оказывается, из института физкультуры его вышибли. Но он не жалеет. Весь в фирме, упакован, что надо. По-моему, он фарцует. Оставил свой новый телефон. Подвез меня к дому на своих новеньких «Жигулях». Договорились собраться классом…»

«15 мая 1986 г.

Проплакала весь день. Ездила на кладбище. Посадила на могилке моей Евочки цветы, а возле могилки по углам четыре молоденьких березки. Никто не верит, что моя Евочка сгорела буквально за три дня. Вадим Морозов поставил на ноги светил медицины, Виктор и Рита, забросив свои дела, не отходили от моей дочурки. Но, увы… Чем я не угодила Богу? За что такая кара? Зачем дальше жить и для кого? Я – безнадежница…»

«18 мая 1986 г.

Настроение – отвратительное. А ведь я – актриса, да еще столичного театра. И быть привлекательной – условие моей профессии. У меня нет права кушать что хочу и сколько хочу, потому что не имею права толстеть. Не должна курить – сядет голос. Я не могу себя плохо чувствовать, грустить несмотря на свои заботы и горести… Как много у меня обязанностей! И никаких прав!

И хотя из сердца не уходит и, надеюсь, никогда не уйдет моя Евочка (я с ней разговариваю, советуюсь), я стараюсь, не опуститься на дно, не упасть, не сломаться окончательно. Беру себя в руки: по утрам начала заниматься зарядкой – сначала разминка под музыку, потом тренажер, гантели. Даже приобрела американский журнал по женскому культуризму – хочу поднять грудь, а то после родов она несколько опустилась, хотя по-прежнему моя грудь – предмет вожделенных взглядов многих мужчин и зависти не меньшего числа женщин. Убеждена: мое тело, моя грудь не хуже, чем у знаменитой голливудской киноактрисы Джейми Ли Картис, продемонстрировавшей свои обнаженные прелести в фильмах «Поменяться местами» и особенно в «Любовных письмах». Режиссеры восторгаются красотой моего тела, но не больше – предложений сниматься нет, потому что в нашей «демократической стране» еще, наверное, долго будет табу на красоту женского тела…

Не востребован этот капитал и в театре. Кстати, здесь моя жизнь осложнилась еще больше. Уходя в Министерство культуры, Гнедин поставил на свое место бездарного подхалима, который из кожи лезет, чтобы от меня избавиться: ролей не дает, объявил конкурс… Все мандражируют. И лишь Лариса Чубай процветает. Сапоги – итальянские, платье – из Штатов, духи – французские. Правда, манто – советское, норковое. Вчера в ресторане ВТО, где мы обмывали премьеру, она наконец-то открытым текстом призналась, что уже не первый год «совмещает приятное с полезным». Приятное – постель, а полезное – валюта. Лариса сказала, что я – дура, с моей фигурой, умением играть на гитаре и петь, при наличии отдельной квартиры прозябать на 120 рэ – просто глупо. «Прозябать» – мягко сказано. Если бы я не умела шить, даже не представляю, в чем бы я ходила. Довольствуюсь чаще всего тем, что перешиваю. Долги – огромные. 3000 рублей заплатила за гранитный памятник дочурке. Еще за перевозку и установку. А тут еще соседи залили. Паркет вздыбился. Пришлось заново настилать, циклевать, лачить… Подвернулись сапожки австрийские, не удержалась – купила. Спасибо Краснову – дает в долг (уже больше 5 тысяч рублей) и почти столько же должна Рите. И что делает с человеком зависимость… Сегодня утром я решила отоспаться, но не тут-то было – приехала Рита, и я не успела оглянуться, как она разделась и нырнула ко мне в постель «согреться», а потом все больше и больше стала прижиматься, целовать и т. д. Ритка отвела себе роль мужчины. Пылкого и страстного. Кажется, она даже кончила несколько раз… Я ее не отталкивала, даже немного подыгрывала, но сама ничего такого не испытывала… Удивительно, но факт: не испытывала я и отвращения к Рите и всему лесбиянству. Теперь я знаю, что Рита в своем влечении – не одинока. Таких много, и они существуют давно.

Несмотря на беспощадное преследование, лесбиянки во все времена бросали вызов патриархату своей эмоциональной независимостью от мужчин. Американские лесбиянки даже регулярно устраивают митинги, демонстрации, выступают за свои права.

Некоторые лесбиянки долгое время живут одиноко, без любовницы, у других – их несколько, а третьи даже создали публичные дома для лесбиянок.

Половые отношения между женщинами проявляются весьма разнообразно: они могут радоваться красоте как своего тела, так и тела своей любовницы, могут часами целоваться, подолгу гладить одна другую, вместе смотреть эротические изображения и видеофильмы. Популярен среди них и оральный секс. Что это? Разврат? Растление души и тела? Или подлинная свобода личности?»

«1 декабря 1987 г.

Я уволена из театра. Мои бесконечные звонки и хождения по начальству – унизительны и безрезультатны. Единственная надежда – М. С. Горбачев, которому вчера накатала обстоятельное письмо. Молю Бога, чтобы это письмо дошло до Михаила Сергеевича – человека молодого (после старых и больных «вождей»), симпатичного, умеющего говорить без шпаргалок, улыбаться и шутить. А Лариса уверяет, что в школе он даже играл в художественной самодеятельности Арбенина и Мизгиря. Если это так, то ему легко понять мою растоптанную и оплеванную душу, хотя прекрасно отдаю себе отчет и в том, что у него сейчас много дел и без меня. Со страниц газет и журналов, по радио и телевидению все призывают к перестройке, гласности и ускорению. Заверяют, что через год-два у нас появятся в магазинах продукты, исчезнут очереди, наступит наконец-то справедливость.

Правда, у Виктора Корецкого почему-то мрачное настроение, он упорно повторяет: пока мы будем строить социализм, а прорабом этого строительства останется Компартия, общество неминуемо сползет в пропасть нищеты, хаоса и разрухи… Да и сам М. С. Горбачев обречен…

Рита спорит, называет Виктора диссидентом и утверждает, что его ждет Лубянка и Сибирь…

А что ждет меня? Долги растут, за квартиру не плачу больше года. Неужели выселят? Какой позор! Пыталась найти временную халтуру на телевидении, но Гнедин остается Гнединым: через своих друзей он всюду ставит шлагбаум – «не пущать». Если в театре не восстановят – пойду в какой-нибудь клуб руководить драмкружком пионеров или пенсионеров. Мне все равно. Нужно спасаться, иначе погибну.»

«9 марта 1987 г.

Спасибо Ларисе: уговорила меня торговать тюльпанами у Белорусского вокзала. Вначале было не по себе: а вдруг встречу друзей и даже просто знакомых – что подумают, что скажут? А потом обвыклась. Торговля шла бойко. Чаще всего покупали у меня, хотя у соседей были точно такие же цветы. Букет – 5 руб. Один мужчина купил три букета и все три подарил мне. Трогательно. Я не стала второй раз продавать полученные цветы и отвезла их Еве на могилку.

Несмотря на то, что я была более чем скромно одета и совсем без макияжа, многие мужчины кадрились, просили мой телефон, давали свои. Один покупатель с ходу предложил работать у него секретарем, обещал 200 рэ в месяц. Я обрадовалась – позвонила ему вечером, а он тут же пригласил для делового разговора в ресторан. Я отказалась, хотя, честно говоря, давно уже не была в приличном кабаке.

За четыре дня торговли цветами получила 300 руб. Это уже что-то: отдала кое-какие долги, а на остальные купила колготки, заплатила за телефон – угрожают отключить. И угостила по-царски свою самую близкую подругу – Леди. Все спрашивают, почему так зовут мою кошку? Очень просто: эта порода – рекс деван выведена в Англии. Чудное создание: короткая, слегка вьющаяся шерсть, на ощупь напоминает свалявшуюся вату, неестественно крупные уши на маленькой, с вытянутым носом мордочке, тонкие лапки, черепаховый с черным окрас делают ее похожей на летучую мышь. Рита утверждает, что Леди – единственный представитель рексовой породы во всей стране и потому стоит бешеные деньги. Но как я могу отдать в чужие руки такую прелесть. Ни за что!

Вчера заходил Виктор Корецкий, принес гвоздики, бутылку вина и мой любимый пражский торт. Отметили 8 Марта. Рита принципиально отвергает этот праздник – считает, что он унижает женщину. Виктор с пренебрежением отозвался об Олеге Краснове, как о мелком и грязном дельце. Видимо, не следовало их знакомить. У них психологическая несовместимость. Почти весь вечер Виктор рассказывал о своих грандиозных планах по восстановлению нашей российской истории – искаженной до неузнаваемости.

Не успели мы расстаться с Виктором, как заехала Рита. Приглашает вместе с ней заняться боксом. Дело в том, что появилась новая теория: оказывается, наиболее гармоничному развитию женского тела способствуют занятия боксом. Странно: я же только вчера читала, что полезнее всего прыгать. Но Рита, даже не выслушав моих доводов против бокса, стала увлеченно развивать свою бредовую идею о необходимости создания ассоциации сексуальных меньшинств, которая объединила бы наших и зарубежных не только лесбиянок, но и гомосексуалистов, минетчиков и т. д. и т. п. Мечтает издавать для них журнал под названием «Конец сексуальных табу».

Мне бы ее заботы…»

«10 ноября 1987 г.

Я долго думала – написать или не написать, но потом решила: из песни слов не выкинешь.

Вчера я поехала к Ларисе – одолжить деньги у нее – первый раз. Обращаться по старым адресам – стыдно. Квартира у Ларисы – шикарная. В театре она скорее значится, чем работает. Парадокс: у Ларисы зарплата 120 руб., а за то, чтобы ее не выгнали, она ежемесячно отстегивает из своих побочных заработков 500 руб. плюс заокеанские сувениры.

Сначала мы поговорили о том, что во Франции вышла книга Марины Влади о Высоцком «Владимир, или Прерванный полет». Гадали, когда она будет опубликована в Советском Союзе. И будет ли? Популярность Высоцкого не падает до сих пор. Он даже перешел в разряд национальных героев. Как всегда у нас в России – только после смерти. А потом я решилась попросить денег в долг.

Выслушав мою просьбу, Лариса напомнила слова древнегреческого мудреца из одной пьесы: «Если ты накормишь человека рыбой, он будет сыт сегодня, а если научишь его ловить рыбу – он будет сыт всегда».

– Ты хочешь научить меня ловить рыбу? – спросила я.

– И не простую, а золотую,– улыбнулась Лариса и добавила,– завтра я должна встретиться с приятным во всех отношениях господином и провести с ним вечер в Большом театре.

– Ну и что? – недоумевала я.

– А то, что этот господин говорит по-английски, а я же только по-немецки и французски.

– Ты предлагаешь мне быть переводчицей?– вновь спросила я.

– И переводчицей тоже,– еще раз улыбнулась Лара.– Но не только.

– Что еще потребуется от меня?

– У тебя, надеюсь, есть приличное платье, но главное, пожалуй, туфли на высокой шпильке.

– Платье найду, а вот туфли – старые, для Большого, пожалуй, не годятся.

Ничего не говоря, Лариса удалилась в соседнюю комнату и вскоре вернулась с новой парой туфель в руках.

– Меряй.

Они сидели на моих ногах словно сделанные на заказ.

– Ну и прекрасно,– обрадовалась Лариса.– Завтра в 18.00 заедет авто. Будь к этому часу готова. Прическа и т. д. Плюс улыбка влюбленной и послушание рабыни. Деньги получишь у шефа. Потом. У нас такой порядок.

…И я поехала. В машине меня ждал действительно приятной внешности господин лет сорока. По имени Фред. Представившись, он вручил мне букет алых роз и объяснил, что в Москве совсем недавно, плохо знает и совсем не говорит по-русски. Давно слышал о Большом театре, о его знаменитом балете. И вот наконец представилась такая возможность посмотреть «Лебединое озеро». Тут он в весьма деликатной форме сделал мне комплимент, кажется, вполне искренне.

Наши места в ложе. Более того, к моему приятному удивлению, в этой ложе, кроме нас,– никого. Почему? Ответ на этот вопрос я узнала очень скоро, минут через десять после начала спектакля, когда неожиданно для меня Фред снял свой пиджак и лег у моих ног Не успев задать вопрос «зачем?» или «что случилось?», я услышала:

– Лайма, прошу вас, приступайте.

– Не понимаю,– сказала я дрожащим голосом.

– А вас не предупредили? – удивился Фред.

– Нет, а что я должна делать?

– Пожалуйста, бейте каблуками, бейте по моей спине.

– Зачем?– все еще не понимая происходящего, спросила я.

– Я прошу вас,– уже раздраженно произнес Фред и повернул голову лицом вниз.

Я начала бить. Вначале слабо. Фред попросил сильнее. Я стала это делать энергичнее. Потом еще сильнее и вскоре почувствовала, как тело Фреда напряглось, стало упругим, как футбольный мяч, пружинящий под ударами острых каблуков…

– Еще, еще, отлично, вот так…– произнес Фред, тяжело дыша, а потом я скорее почувствовала ногами, чем увидела глазами, как Фред начал биться, словно в судорогах. Но это продолжалось недолго… Лежащее у моих ног тело ослабло… Я тут же перестала колотить его каблуками. Фред еще какие-то минуты продолжал лежать, а затем медленно встал, достал из кармана пиджака небольшую щеточку, почистил ею брюки, надел пиджак и, видимо, в знак благодарности поцеловал мне руку. Минуты через три мы покинули театр. Машина уже ждала. В пути Фред сделал мне еще несколько приятных комплиментов, а при расставании выразил желание встретиться еще. В ответ я сказала что-то невнятное. Для меня все это было не только ново, но и странно. И уже совсем я не могла понять свою роль, а тем более оценить ее исполнение.

Я ждала звонка Ларисы. Но она безо всякого звонка, рано утром, когда я еще нежилась в постели, прибежала и радостно сообщила, что клиент очень доволен, а следовательно, шеф доволен вдвойне и сегодня же хочет встретиться со мной, вручить деньги, а заодно и познакомиться.

Ровно в 14.00 за мной заехала шикарная машина какой-то иностранной марки, и молчаливый шофер повез меня в «Националь». Когда мы приехали, шофер также молча проводил меня в зал ресторана. Судя по тому, как пропустили нас через двери с табличкой «свободных мест нет» и «спецобслуживание» и как кланялись бородатые швейцары, нетрудно было сделать вывод: его здесь хорошо знают и почитают его хозяина. В полупустом зале за отдельным столиком у окна сидел и читал тот, кто, видимо, был шефом Ларисы, шофера и в какой-то степени теперь и моим. Остановившись на почтительном расстоянии от столика, шофер обратился к сидящему:

– Олег Петрович, простите, вы просили…

Мужчина, спокойно дочитав абзац, медленно, с явно выраженным уважением к своей персоне, повернул голову в нашу сторону… И только тут я узнала в нем… кого? Олега Краснова(!) – в прошлом моего комсорга, а сегодня благодетеля, выручавшего деньгами (кстати, я уже давно нарушила свой принцип и обращалась к одним и тем же лицам за деньгами по нескольку раз). Олег тоже удивился – видимо, ему не называли моей фамилии, и, как показалось, он даже немного растерялся, но тут же взял себя в руки и предложил мне сесть за столик напротив него.

Вначале у нас с ним разговор не клеился, чувствовалась напряженность с обеих сторон. Выручила официантка, поставившая закуску на стол. Взглянув на розетку с черной икрой, Олег оживился.

– Хочешь, я тебе свежий анекдот расскажу? – спросил Олег и тут же начал: – Итак, ветеран партии делится в школе воспоминаниями о личной встрече с Лениным. Говорит ребятам: «Стою я на посту у Смольного. Мимо идет Ильич и жует бутерброд с икрой. Я говорю:

– Владимир Ильич, дайте попробовать.

Он отвечает:

– А пошел бы ты на х…!

А глаза у Ильича добрые-добрые!» – закончил Олег и рассмеялся сам. Мне было не смешно, хотя я и понимаю, что воспоминания многих сюсюкающих ветеранов действительно часто похожи на этот пошленький анекдот. Но моя реакция нисколько не смутила Краснова. Он тут же выдал второй, но уже из современной жизни:

– Как думаете, бабуля, кто эту перестройку придумал: коммунисты или ученые?

– Я думаю, коммунисты.

– Почему?

– Да потому, что ученые сначала на животных опыты проводят.

И вновь рассмеялся Краснов. А я почему-то вспомнила его политграмоту, которой он пичкал меня при вступлении в комсомол. При этом на полном серьезе. А тут вдруг…

Напряженность между нами еще долго не спадала. Олег не знал, как перейти к делу. Исчерпав тему погоды и выпив несколько рюмок заморского коньяка, Олег вдруг вспомнил школу, видимо, только для того, чтобы наконец-то объясниться по поводу того давнего случая в Краснопресненском парке, когда мы пытались обмыть мое вступление в комсомол…

– Ты знаешь, почему так оскандалился я тогда? – спросил Олег с таким чувством, будто все эти годы только об этом и думал.

Мне не хотелось ворошить страницы прошлого, и я промолчала, надеясь, что Олег найдет другую тему для разговора, но он, не дождавшись моей реакции, сам ответил:

– Я просто не знал, как это делается. Молодежь надо учить любви. Это целая наука, которая, пожалуй, больше чем химия или физика нужна человеку. И тем, кто овладел этой наукой, больше платят…

Мне показалось, что Олег сейчас перейдет к разговору о моей «работе» с Фредом, об оплате, но он вдруг прервал свой монолог, наполнил бокалы и предложил выпить за… поэзию, хотя в школе, насколько мне известно, литературой и тем более стихами он не увлекался. Осушив очередной бокал до дна, Олег начал читать строки из Хайяма:

Закончив стихотворение, Олег немного помолчал, а затем с места в карьер:

– Хочешь в рублях или в долларах?– сказал Олег и достал из кармана пиджака два конверта.

– Нет, нет, никаких долларов,– испугалась я.

Краснов протянул конверт, что был в левой руке, и сказал:

– В эквиваленте,– улыбнулся и добавил: – А если мы найдем общий язык, то твой старый долг спишем.

– А что я для этого должна сделать? – спросила я, не зная, как поступить в сложившейся ситуации. Мелькнула мысль: может, лучше прямо сейчас вернуть Краснову содержимое конверта в счет долга? Но я даже не представляла сколько там денег.

– Вначале пройти курс науки. Думаю, что для тебя декады хватит, а потом посмотрим,– спокойно ответил Олег.

Я мельком взглянула на часы. Заметив это, он спросил:

– Домой?

– Да.

– Подумай и через Ларису сообщи. Договорились?

Я не помню, когда и каким образом Краснов подал знак своему шоферу: тот оказался рядом, и мы вместе направились к выходу.

Вернувшись домой, я нетерпеливо вынула из конверта деньги: сторублевки, посчитала и ахнула – две тысячи рублей. За час! А в театре за эту сумму надо работать два года.»

«17 ноября 1987 г.

Вот уже 5 дней я «учусь» в институте любви. Занятия по 8-10 часов. Но в отличие от ГИТИСа здесь всего два слушателя – я да девушка из МГУ – Эвелина. Желающих, а точнее рекомендованных, было гораздо больше – человек 50. В институт кинематографии и то конкурс поменьше. Отсеивались по разным причинам: внешность, фигура, образование, характер, возраст, сексуальность – все учитывалось при отборе. Мое самое большое препятствие – возраст. И, видимо, мне бы его не преодолеть, если бы не поддержка Краснова и «аттестация» Фреда. Олег поставил отбор прямо-таки на научную основу. Претендентов осматривали, выслушивали дипломированные сексологи, психологи… Даже проводились тестирования… Если бы мне кто-то рассказал о таком конкурсе – не поверила бы.

И занятия очень интересно проходят. Узнаю много нового. «Правила хорошего тона» нам читает бывшая графиня, прожившая четверть века в эмиграции. Она демонстрирует не только уровень воспитанности, но и эрудицию. Так, рассказывая о том, как пользоваться вилкой и ножом за обедом, графиня сообщила, что вилка была изобретена очень давно. Уже Древняя Греция и Рим знали вилку, но этот столовый прибор был забыт после нашествия варваров и падения Римской империи. Первые европейские вилки нового времени появились в Германии и Флоренции в конце XV века, в Англии – только во второй половине XVII века, а в Испании лишь в XX веке. Они имели 2-3 зуба, делались из серебра или золота, с рукояткой из тех же металлов или слоновой кости и горного хрусталя. По данным французского историка Фернана Броделя, французский «король-солнце» Людовик XIV (1638-1715) ел руками и запретил герцогу Бургундскому и двум его братьям показываться с вилкой в своем присутствии. Ученый приводил слова одного немецкого священника, который проклинал вилку как «дьявольскую выдумку». «Бог не дал бы нам пальцы, если бы хотел, чтобы мы пользовались таким инструментом»,– писал он. Еще в 1897 году уставы английского военно-морского флота запрещали матросам пользоваться во время еды ножом и вилкой, так как эти столовые приборы, по мнению адмиралтейства, разрушали дисциплину и порождали изнеженность среди нижних чинов.

Раньше, еще от мамы-бабушки я знала, что вилку надо держать в левой руке, нож – в правой. Да, у европейцев так. А вот американцы разрезают правой, а потом в правую руку и вилку берут.

Несколько часов занятий было посвящено искусству общения. За основу взяты книги Дейла Карнеги: «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», «Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей, публично выступая» и «Как перестать беспокоиться и начать жизнь». Я и прежде слышала об этих книгах преуспевающего американца, знала, что они предназначены для деловых людей, и потому мой первый вопрос был преподавателю такой: «Но ведь мы не собираемся заниматься бизнесом?» – «А чем?» – спросил преподаватель и тут же сам ответил: «Проституция – тоже бизнес,– и, нисколько не смущаясь, продолжал:– Фермер продает зерно, рабочий – руки, профессор – знания, а вы – тело. И надо научиться выгодно торговать своим товаром. Вы разве не задумывались, почему одни берут с мужчин 5 руб., другие – 50 руб., а третьи – 150 долларов? Если хотите довольствоваться пятеркой, то можно и не учиться. А вас вот сюда послали, большие деньги нам платят. Достаточно сказать, что в университете за час лекции мне платят 5 руб., а здесь я получаю за тот же час – 100 руб., а что же касается автора рекомендуемых вам книг, то тот мальчишка из Миссури, который когда-то собирал землянику и косил репейник за пять центов в час, через несколько лет стал получать доллар в минуту за обучение бизнесменов искусству общения. В Америке же, не то что у нас, деньги зря не платят…»

Монолог учителя на меня подействовал, и я до боли в глазах стала читать и перечитывать первую книгу Карнсги «Как завоевать друзей…», выписывать из нее наставления для тех, кто хочет понравиться.

С нетерпением жду изучения других книг Карнеги. Интересно. А будет ли полезно – покажет жизнь.

Вчера нас водили на выставку художников-авангардистов, знакомили с новыми модными на Западе именами. До меня их картины не доходят, а вот почему – не знаю.

Сегодня в наш институт приходил член-корреспондент Академии наук поговорить о тенденциях в литературе – кого и за что хвалить, а кого ругать.

От занятий по кино и театру я освобождена. Ура!

Вчера каждой из нас вручили размноженную на ксероксе книжицу анекдотов, среди которых я нашла и те, что услышала от Краснова в ресторане. Большинство или пошлых, или глупых (а может быть, я просто не умею их читать).

Всем хорошо известно, что из всех женских прелестей поэты и художники чаще всего выделяли глаза. Глазам были посвящены специальные занятия. И вел их мужчина. Боже, надо было слышать, с каким упоением он говорил о женских глазах! Он сравнивал их взгляд с ударом молнии, горным ключом, блеском клинка. При этом утверждал: глаза не притворяются, не обманывают. Вот почему эти окна души одним взглядом могут открыть врата рая или погубить целую жизнь. Поэтому искусство взгляда – одно из самых мощных орудий женщины. Если она не приучила глаза выражать кротость, нежность или живость с тысячью утонченных оттенков, то это значит, что женщина пренебрегла источником неоценимой силы. Чтобы хоть как-то восполнить данный пробел, мы отрабатывали основные приемы управления взглядом, стараясь выразить смех и забаву, сострадание и грусть.

В ГИТИСе меня учили ходить по сцене. Здесь же нас учат ходить по улице и дома, с партнером и без. Отрабатываю движения бедер, рук, головы… И главная цель всеГо этого – отточить филигранно кокетство. И хотя кокетство старо как мир, его совершенству нет пределов. Умелая кокетка должна постоянно держать свою жертву настороже, заставляя ее понимать, что в их игре в любовь все зависит от женского каприза. Кокетство считается самым трудным и самым легким искусством. Кто-то сказал, что самый умный мужчина может быть одурачен самой глупой женщиной. (Передам Рите – будет страшно обрадована еще одному превосходству женщин.)

Дороже всего ценится улыбка, при этом психологи приравнивают ее к твердой валюте: она принимается к оплате в любой стране мира. В нашем же обществе – хмурых, издерганных и обозленных на все и вся людей – улыбка ценится на вес золота. Конечно, можно имитировать ее, но, оказывается, фальшь просматривается невооруженным глазом.

Главным для нас курсом является «Сексология». За основу взят учебник советского ученого И. Кона «Введение в сексологию», который почему-то издан за рубежом, а у нас неизвестно когда выйдет и выйдет ли. Кроме того, есть переводная литература европейская, индийская, китайская, правда, чаще всего это самиздат. По сексологии, пожалуй, больше чем по другим дисциплинам есть наглядные пособия: кино и видеофильмы, художественные и документальные рисунки, фотографии, слайды, импортные мужские члены (резиновые), три или четыре модели вибраторов. Но наиболее оригинальными, как мне кажется, является вибратор на батарейках (нет опасности короткого замыкания), тоже напоминающий по форме мужской член. По утверждению преподавателя, это весьма эффективный стимулятор, который можно вводить во влагалище, не опасаясь тех вредных последствий, которые могут наступить при пользовании для этих целей бутылок, лампочек или деревяшек. (Оказывается, и ими пользуются!) Есть у нас для занятий даже два манекена: «Он» и «Она». Первые лекции нам прочитала профессор Лебедева Ксения Петровна, которая сама недавно прослушала курс «сексологии» С. С. Либиха, доктора медицинских наук, профессора, заведующего кафедрой сексологии Ленинградского института повышения квалификации. На занятиях активно использует его методические пособия. Ксения Петровна говорила о сексе возвышенно, поэтично, убеждая нас с Эвелиной в том, что секс обогащает человека духовно и эмоционально, дает отдых мышцам тела, заставляет забыть все невзгоды. Секс является одним из немногих подлинно прекрасных развлечений и наслаждений. Жизнь – это проза, секс – поэзия. Уже после первой ее лекции я безоговорочно признала свое дремучее сексуальное невежество. А между тем сексологи всего мира с тревогой говорят, что половая безграмотность не только лишает мужчин и женщин их естественного права на наслаждение, но является причиной массы неврозов и других заболеваний, особенно у женщин.

Чтобы научиться читать, надо познать азбуку, а чтобы познать искусство любви, мы начали с азбуки секса.

К примеру, прежде я никогда не придавала значения процессу обнажения, а между тем, умение обнажаться – настоящее искусство полноценной эротики. Профессор даже сослалась на роман А. Крона «Бессонница», где один из героев говорит: «Есть какая-то разница между женщиной, которая раздевается для тебя, и женщиной, раздевающейся при тебе, обращая на тебя не больше внимания, чем на вешалку». Сделаю вывод.

Я почти ничего не знала о любовных играх. Видимо, не догадывался о них и Аркадий. Ведь в самом начале нашей интимной жизни все происходило просто, даже слишком просто: захотели – быстренько разделись, я ноги в стороны, он на меня… И так каждый раз. Никаких любовных игр, никакой фантазии, никакого разнообразия. И поэтому, наверное, эти «разы» становились все реже и реже… Да и те, что были, скорее для галочки, чем для наслаждения.

Магию поцелуев я впервые, пожалуй, узнала на обкомовской даче, и мне казалось, что теперь о них я знаю все. Но это великое заблуждение. Поцелуи – целая наука. И, кстати, у разных народов на различных этапах к поцелуям отношения были неоднозначными. Так, в истории многих народов Азии, Африки и Америки поцелуев вообще не было. У некоторых народов нет их и теперь.

Например, на островах Фиджи для выражения своих чувств влюбленные одних племен начинают энергично дышать носом и пыхтеть, а других – дуть друг другу в щеки и рот или тереться носами. Видимо, смешно выглядят такие парочки.

Многие ученые считают, что наиболее интимен поцелуй, при котором влюбленные целуются полуоткрыв рот и двигая языком друг у друга во рту. Поцелуи могут быть резкими, сильными и частыми, они могут быть мягкими, обволакивающими, короткими и долгими. В Индии, например, самый традиционный поцелуй совершается в течение полутора часов.

Но как бы ни был горяч поцелуй, надо помнить слова Данте: «Известно, как краток жар любви у женщин, если не поддерживать его постоянно глазами и руками».

Не знала я у себя и всех эрогенных зон. А если быть точной, то знала две – три таких зоны. Теперь же я могу назвать их не меньше двадцати.

Для достижения сексуальной гармонии важно найти ту оптимальную именно для данной пары позицию. Кстати, само понятие «позиция» ввел голландский сексолог Ван де Вельде. Он выделяет 32 позиции. В индийском же трактате «Кама Сутра» называется триста позиций. Лектор утверждает, что никакого противоречия здесь нет. В индийском трактате просто каждая из позиций разделена еще примерно на десять подпозиций, учитывающих те или иные отклонения от основной. Из разнообразия положений в Европе, наиболее распространенной является позиция, когда женщина лежит на спине, а мужчина на ней лицом к лицу. И, оказывается, это вовсе не потому, что она наиболее удобна. Нет. Просто это единственная позиция, разрешенная римско-католической церковью. По мнению же восточных авторов, эта «нормальная» «классическая» позиция явно неудачна для случая, когда женщина решила расстаться с девственностью. В этих ситуациях предпочтительнее позиция «мужчина сзади». Когда партнер очень грузный, лучше избрать «боковое положение». Для тучной пары не годится положение «сидя».

Но при выборе оптимального положения важно учитывать особенности нравов и обычаев той или иной страны. Например, обычное для европейцев положение «мужчина сверху» у ряда народов Азии и Африки считается просто непристойным, но зато положение «женщина сверху сидя» принимается как вполне приличное.

Подбор оптимальной позиции – дело сугубо творческое, учитывающее особенности каждого из партнеров. Это понятно при условии, когда партнеры постоянные и их особенности известны. А как быть в тех случаях, когда партнеры разового пользования?

Попробую завтра этот вопрос задать лектору.

Тема «Альтернативные формы полового акта» вызвала у нас Эвелиной особый интерес потому, что: а) эти формы помогают в какой-то мере уберечься от СПИДа; б) удовлетворить сексуальные потребности клиентов пожилых и с аномалиями.

В отличие от обычного полового акта со всеми его разнообразиями с древних времен существует и экстравагинальный половой акт… «Экстра» – вне, «вагина» – влагалище. Таким образом, речь пойдет о таких половых актах, при которых со стороны мужчины непременно действует половой член, а со стороны женщины действует все, что угодно, но только не влагалище. Роль влагалища могут выполнять: 1. Рот (минет). 2. Подмышечная впадина. 3. Ладони женщины. 4. Прямая кишка. 5. Груди женщины, и так далее.

Все перечисленные способы дают возможность не только мужчине, но и женщине дойти до оргазма.

К экстравагинальным формам можно относить и петтинг – ласки, доводящие партнера до оргазма. Он возник еще в древние времена и существовал во всех странах, где женщине было важно хранить до замужества свою невинность, но благодаря ласкам партнера она могла таким образом испытывать оргазм. Петтинг – это ласка руками, половым членом, губами и даже пяткой.

С завтрашнего дня начинаются практические занятия. Под наблюдением преподавателей мы будем отрабатывать технику секса. В качестве партнеров будут самые разнообразные мужчины: молодые и пожилые, крепкие, здоровые и импотенты. Кто они? Откуда? – неизвестно. Может быть, ребята из мужского факультета? О существовании этого факультета при нашем институте я узнала только вчера и совершенно случайно от Эвелины. Их якобы готовят для иностранок и жен наших крупных деятелей, располагающих валютой.

В конце занятий нас ждут экзамен по теории и защита диплома – секс на практике. Неужели все это будет происходить в присутствии всей комиссии? Если так, то это ужасно.

Я понимаю, чувствую, что опускаюсь все ниже и ниже на дно. Стану, хотя и валютной, но шлюхой, проституткой. Боже, неужели я достойна такой участи? За что? Нет, нет, как только отработаю все долги, куплю себе более или менее сносные пальто, сапоги и приличную мебель, я брошу все это, пошлю Краснова к черту и вернусь в театр и кино.»

«17 августа 1988 г.

Вот уже полмесяца я работаю в Южноморске. Город понравился. Поселили нас в шикарной интуристской гостинице под видом московского танцевального ансамбля.

По сравнению с Москвой нагрузка поменьше. В Москве бывало за сутки 2, а то и 3 клиента, а здесь – другое дело. За прошедшие две недели – у меня всего два клиента. Один из Японии (он улетел пять дней назад), а со вчерашнего дня – скандинав. Если с японцем приходилось имитировать страсть – я выгибалась под ним дугой, стонала, то шведу я готова была платить сама за доставленное наслаждение. Андрэ – великолепный мужчина! Да и он, кажется, остался доволен. Об этом можно судить хотя бы по тому, что уже на следующее утро Андрэ пригласил в октябре поехать с ним в Италию отдохнуть, посмотреть, а если понравится, то остаться там. В Милане у него своя большая фирма. А что, если рискнуть? По крайней мере, повидаю мир. И если кто омрачает мое пребывание в Южноморске – так это Краснов. Он живет рядом, в номере «люкс». На мое несчастье, на экзаменах моя работа, видимо, произвела впечатление на Олега, и он зачастил ко мне на квартиру – послушать романсы и потрахаться. При этом одна странная особенность: в то время, когда он меня трахает сзади, я должна звонить его школьному сопернику Вадиму Морозову. Вначале я не могла понять, зачем это. И только недавно догадалась: это его возбуждает. И вот даже здесь, в Южноморске, я должна по коду набирать Москву и разговаривать с Вадимом, а он…

Удивительно: Эвелина моложе меня, но у нее было три дня простоя. А за простой шеф платит лишь 20 процентов от среднего заработка. Эвелина рвет и мечет. Даже злится. На меня и других преуспевающих девочек.»

«10 июля 1989 г.

У меня есть почти все: шуба норковая, французские платья, туфлям счет потеряла. Катаюсь на своем «мерседесике». На прошлой неделе купила гараж: пришлось дать на лапу председателю гаражного кооператива 10 000 рэ, зампреду райисполкома – 5000 рэ. Берут, сволочи, куда больше, чем раньше, до перестройки. На рынке цены растут. Если и дальше так пойдет, то повторится 1921 год, когда по сохранившимся в моей памяти рассказам мамы – бабушки пуд ржаной муки стоил 140 000 рэ, картошки – 20 000 рэ, номер газеты «Правда» – 2500 рэ, а чтобы проехать в Москве на трамвае от остановки до остановки, приходилось платить 500 руб., за две остановки – 900 рублей. Эвелина всю валюту меняет на рубли и сдает их в сберкассу. Я ей сказала, что так поступают только дураки, умные – берут рубли из сберкасс и меняют на доллары. Кажется, убедила.

Если верить газетам, милиция объявила войну проституткам. Думаю, что у них из этой затеи ничего не получится – как и в борьбе с водкой… Правда, Эвелину уже вызывали на Петровку, 38. Неужели засекли? Кстати, три дня назад она стала законной женой Краснова. Но от работы он ее не освободил. Видимо, от жадности! А может быть, следует давнему примеру: американский миллионер Бил Браун и молодой западногерманский поэт-модернист Ральф Лебер заключили между собой контракт, согласно которому Лебер сдал «в аренду» Брауну свою жену Беату за 3 тысячи долларов в месяц. Чудовищно, но зато сенсационно! Я бы никогда не согласилась на такое.»