ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЛЕДСТВИЕ ПО ДЕЛУ…
19
Талышинская районная прокуратура находилась в старом одноэтажном здании, выстроенном еще в конце прошлого века. Казенный вид придавали ему узкие окна, стены, сложенные из красного кирпича в расшивку и потемневшие от времени, и тяжелое крыльцо. Отапливалось помещение печами. И хотя раз в два года белились потолки и стены, свежий вид держался до первого отопительного сезона.
Алексей Владимирович Холодайкин, помощник прокурора, юрист первого класса, в настоящее время врио районного прокурора, каждый раз с завистью проходил мимо райотдела внутренних дел, расположившегося в нижнем этаже новенького, с иголочки жилого дома. Заходя в свое учреждение, он воспринимал как укор лично себе темный коридор, старую скамейку вдоль стены, простенькую обстановку кабинета, который уже не раз занимал «ио» и «врио», но никогда не располагался полновластным хозяином.
Без четверти девять он поднялся по гулкому крыльцу, поскорее миновал мрачный коридор и, поздоровавшись с секретарем и делопроизводителем Земфирой Илларионовной, прошел к себе. От приемной кабинет отделяла тонкая стена, через которую было даже слышно, как скрипит перо секретаря.
Холодайкин пробежал глазами «Талышинское знамя» и с удовлетворением отметил, что все новости знал еще вчера. Он слышал, как поздоровалась с Земфирой Илларионовной следователь Седых и как хлопнула ее дверь.
В девять ноль-ноль Алексей Владимирович нажал кнопку звонка. На пороге появилась молчаливая секретарша-делопроизводитель.
Не отрываясь от газеты, врио прокурора коротко сказал:
— Веру Петровну!
Секретарь не успела сделать нескольких шагов, как следователь Седых уже была в его кабинете: ее комната отделялась от приемной такой же тонкой перегородкой.
Крупная, ширококостная, лет тридцати пяти, Седых находилась на шестом месяце беременности.
Она была единственным следователем в прокуратуре. И, принимая во внимание ее положение, ей старались в последнее время давать дела полегче.
— Вчера поступило заявление от руководителя экспедиции… — Холодайкин заглянул в лежащую перед ним бумажку и по складам прочитал, — гер-пе-то-логов. Вот оно. — Он подал Вере Петровне листок. — Возбуждаем дело о пропаже сухого змеиного яда… С лесопилкой вы все закончили?
— Да. Через два дня можно передавать в суд.
— Очень хорошо. Я думаю, с этим делом вы тоже быстро справитесь. Выяснить будет нетрудно: людей у них мало, все на месте. Успеете еще закончить… — Он кашлянул, смутившись.
— У меня еще два месяца до отпуска, — спокойно сказала Вера Петровна.
— Возьмите понятых и поезжайте в экспедицию. — Врио прокурора подошел к карте района и ткнул карандашом: — Это недалеко. Представляете, где?
— Представляю.
— Вот и отлично.
Вера Петровна нерешительно поднялась:
— Как насчет машины?
Алексей Владимирович вздохнул:
— Опять на поклон милиции…
— Я могу сама позвонить Скорину, — предложила следователь.
— Сам позвоню. Пока можете ознакомиться с заявлением.
Вера Петровна вышла. Она отлично представляла себе разговор Холодайкина с начальником райотдела внутренних дел. Скорин, разумеется, без промедления даст оперативную машину. Но при этом обязательно отпустит шутку насчет своего бензинчика, зная, что это Алексею Владимировичу как нож острый. Хотя к Холодайкину начальник РОВДа относился с уважением, но больше любил прокурора Савина, который лечился где-то под Москвой в санатории.
Вера Петровна позвонила мужу на работу, предупредив, что выезжает по делу и обедать дома не будет.
Одним из понятых Вера Петровна решила взять свою соседку — пенсионерку Давыдову. Старушка сперва испугалась, потом засуетилась, захлопотала, надела свое праздничное платье — длинную черную сатиновую юбку и синий бостоновый жакет с накладными плечами, сохраняемый для особо важных случаев в шкафу завернутым в чистую тряпицу.
Распространяя вокруг себя сильный запах нафталина, Давыдова важно взобралась на заднее сиденье, на всякий случай оглянувшись. Убедившись, что это событие зафиксировано сразу в нескольких окнах, она осталась довольна.
— Дарья Александровна, — повернулась к ней следователь, когда машина тронулась, — может, посоветуете, кого еще взять?
— А нешто надо?
— Полагается двоих.
Старушка замялась. Делить с кем-то из соседей или знакомых свое особое положение, а главное, монополию на почетное место на вечерних старушечьих посиделках ей не хотелось.
— Обязательно с городу? — спросила она.
— Чтобы долго не разъезжать.
— Тогда можно Михеича, кума. Лесник он, аккурат но пути.
— Заедем за ним, — согласилась Седых.
«Газик» проехал мимо железнодорожных мастерских. Из-за высокого забора доносились мерные вздохи молота, резкий стук железа.
Прислушиваясь к шуму, Вера Петровна почувствовала, как в груди у нее шевельнулось что-то теплое. Она представила себе Геннадия в засаленной, задубевшей спецовке. Своего мужа за работой она никогда не видела. Но он всегда приносил домой запах железа, машинного масла и еще чего-то неуловимого, чем пахнет поезд, пахнет дорога и все связанные с ней непонятные радости.
Что он испытывает к ней по-настоящему в душе, она не знала. А так хотелось знать. Потому что, честно говоря, ей до сих пор не верилось, что у нее есть муж, человек, который ее любит.
Поженились они два года назад. Это случилось до удивления просто и естественно.
Среди своих подруг, где бы это ни было — в детском доме, потом в ПТУ, в Томске, на заводе в Североуральске, — она всегда ощущала себя неуклюжим, нескладным, грубым переростком. Девчонки с годами хорошели. А Верка оставалась для них скорее парнем: почти на голову выше, шире в плечах, с большими крепкими руками. Но самое смешное — ей больше, чем им, хотелось возиться с тряпками, посудой, хотелось шить, вышивать, готовить обед, бежать на свидание, а еще — кому-то гладить рубашки, штопать носки. Она была уверена, что будет делать это умелее подруг.
Все сверстницы повыходили замуж, разводились и снова находили мужей, а она считала годы и удивлялась, что, имея за плечами тридцать с лишним лет, еще может мечтать о своем парне так же, как в восемнадцать.
Всесоюзный юридический заочный институт она выбрала случайно. Но потом юриспруденция ей понравилась, и закончила она ВЮЗИ с отличием.
Направили в Талышинск. Два с половиной года назад.
Земфира Илларионовна — сухонькая, аккуратная женщина, ветеран райпрокуратуры — предсказывала ей в мужья Холодайкина.
Но появился Геннадий Васильевич. Вдовец. Чуть моложе ее. И стал Геной, ее мужем…
И только она вспомнила о нем, как Давыдова, тронув Веру Петровну за плечо, спросила:
— А может, твово мужика возьмем?
— В нашем деле, тетя Даша, семейственность не допускается, — улыбнулась следователь и подумала о телепатии: есть, наверное, что-то.
— Ишь ты… — удивилась старушка и, помолчав, добавила: — А то как же, правильно, с другой стороны. Вот маюсь спросить тебя, Вера Петровна, да боюсь, может, нельзя…
— Спрашивайте, отчего же…
— Что, говоришь, натворили там эти змеевики?
Молоденький шофер, улыбнувшись, переглянулся со следователем.
— Змееловы, Дарья Александровна, — поправила следователь, пряча улыбку. — Пропажа у них.
— Ага, — удовлетворилась старушка и замолчала.
Михеича застали дома. Хозяйство его располагалось прямо на полянке, в лесу, на высоком сухом месте. Аккуратно сложенная изба, позади — огород со всякой всячиной. Сам хозяин с двумя взрослыми сыновьями ворошил свежескошенное неподалеку от усадьбы сено. Тут же паслась корова, лениво обмахивая себя хвостом.
Выслушав Веру Петровну, лесник, ни слова не говоря, собрался ехать. В машину он взял с собой ружье.
— Оружие тебе зачем? — спросила Давыдова. — Там ничего опасного не предвидится.
— Знаю, кума. Обратно хочу по лесу пройтись.
— Время другого не найдешь?
— А время все мое, — усмехнулся Михеич. — Сижу — работаю, сено кошу — работаю, по тайге хожу — работаю.
— Хорошая служба у тебя, — вздохнула старушка.
— Не жалуюсь… Ты, паря, левей возьми, — сказал он шоферу. — Напрямки можно проехать.
— Вёдро нонче, — опять заговорила старуха.
— Вёдро, — согласился лесник.
— Как урожай?
— Похуже прошлогоднего будет. — Михеич помолчал и добавил: — Километра через три на место прибудем.
— Вы у них бывали? — обернулась Седых.
— Захаживал. Ребята ничего. Приветливые. Правда, у озера тугаи пожгли…
— Слышала… И много народу здесь бывает? — спросила следователь. — Посторонних.
— Откуда! Может, один-другой. Из Талышинска. Охотники. Всех наперечет знаю. А вообще в этой местности охота плохая. Живность разогнали всю. Теперь ее днем с огнем искать надо… — Он вздохнул. — Вот мы почти и приехали. — Он показал на желтое пятно, виднеющееся невдалеке.
«Газик» скоро выехал на полянку и остановился возле желтых вагончиков. На костре кипел котел с супом, на веревке сушилось выстиранное белье.
Из служебного вагончика показалась Анна Ивановна в белом халате.
— Здравствуйте. — Вера Петровна протянула ей удостоверение. — Мне хотелось бы видеть товарища Кравченко.
Анна Ивановна прочла документ.
— Понятно. Я Кравченко. — Она вернула Седых красную книжечку.
Следователь улыбнулась:
— Простите, думала, по фамилии и по должности мужчина…
Анна Ивановна развела руками:
— Увы. Многие так думают. — И, спохватившись, официально добавила: — Можете приступать. Говорите, что надо показывать. Я не знаю, что делается в таких случаях. Скажу только, что все члены экспедиции в тайге, на работе.
— Жаль, хотелось поговорить с ними. Но ничего, придется в другой раз. — Вера Петровна представила ей Давыдову и Михеича: — Вот понятые. Мы осмотрим место происшествия, составим протокол.
— Понимаю, — помрачнела Кравченко. — Сейчас, только проветрится лаборатория. Работа с ядом. Через минут десять можем зайти… Пока располагайтесь вот здесь. — Анна Ивановна показала на пень. — Можно в нашем жилом вагончике.
— Спасибо, мы на воздухе.
— Можно в машине, — предложил шофер, но тут же понял, что ему вмешиваться не следует.
Дарья Александровна устроилась на пеньке, церемонно расправив платье.
Михеич остался стоять и закурил папиросу. Шофер направился к машине.
Анна Ивановна снаружи открыла окно в лабораторию.
— А с той стороны задвижка имеется? — спросила следователь.
— Да, — ответила Кравченко. — Окно запирается.
Седых кивнула.
Воцарилось тягостное молчание.
— Хорошо у вас, уютно, — попыталась завязать разговор следователь.
— На природе мы сами собой, — вздохнула Анна Ивановна.
— Много человек в экспедиции?
— Семь человек. Я, Кравченко Анна Ивановна, собственно, научный руководитель, Азаров Степан Иванович — бригадир…
— Это мы потом подробно, — деликатно прервала ее Седых. — Я просто спрашиваю. Значит, работаете в этом вагончике, а живете в том?
— Да. Еще замечу, что один член экспедиции в отъезде. В Москве. Все люди почти из разных городов…
— Как филателисты, — кивнула Седых. — Живут в разных уголках страны, а собираются вместе и знают друг друга хорошо.
— Вот-вот, — подтвердила Анна Ивановна. — Змееловы — это вроде касты. Занятие, как вы сами понимаете, специфическое.
— Да, — усмехнулся Михеич, — чудно́е. Однако не из робкого десятка ребята. Я бы не пошел на такое дело. Медведей для зоопарка отлавливал. А тут — нет.
— Ну можно заходить, — решительно поднялась Кравченко.
Все гуськом потянулись в вагончик.
Когда Анна Ивановна стала показывать лабораторию, любопытная тетя Даша заглянула в террариум со змеями.
— Батюшки, пресвятая богородица! — закричала она и, путаясь в длинной юбке, опрометью бросилась из комнатки, сбив на ходу шофера, разглядывавшего операционную с лестницы.
Старушку с трудом успокоили. Давыдова наотрез отказывалась идти в лабораторию. Она забралась в машину и сидела ни жива ни мертва, осеняя себя крестным знамением.
— Дарья Александровна, вы должны присутствовать обязательно, — уговаривала ее Седых. — Ведь вам надо подписать протокол…
— Што хошь подпишу, а к гадам не пойду, хоть режь меня! — расплакалась старушка.
Вера Петровна растерялась.
— Ничего не поделаешь, — развел руками Михеич. — А вы не расстраивайтесь, товарищ следователь, подтвердим все как есть. Пусть она снаружи стоит и смотрит.
Так и пришлось сделать. Давыдова согласилась, стоя на лестнице, наблюдать за происходящим. Но в вагончик — ни ногой.
Анна Ивановна открыла следователю сейф.
— Это тоже яд? — спросила Седых, указывая на флакончик.
— Да, яд щитомордника. Сухой яд собирается отдельно от каждого вида. Пропал флакон с гадючьим ядом.
— Где было больше?
— В том. В основном здесь водятся гадюки.
Тщательно осмотрев оборудование лаборатории, Вера Петровна заглянула под тумбочку, на которой стоял сейф.
— Дайте какую-нибудь палку, — попросила она.
Анна Ивановна подала линейку, которой измеряли змей.
Седых выкатила оттуда флакончик и взяла его осторожно за края. Он был пустой. Около донышка белела небольшая трещинка, на стекле сбоку были видны следы наклейки. Следователь вопросительно посмотрела на Кравченко.
— У нас таких пустых флаконов много, — спокойно пояснила та. — Закатился туда случайно, вот и не выбросили…
Завернув аккуратно находку в бумажку, следователь спросила:
— Яд находился только в одном флаконе?
— Разумеется.
— У вас есть медикаменты, содержащиеся в таких же флаконах?
Кравченко молча проводила всех в операционную и открыла аптечку.
— Пенициллин, стрептомицин, короче — антибиотики. — Она достала несколько коробок с точно такими же флаконами.
— Зачем вам столько антибиотиков? — спросила следователь.
— Лечим змей.
— Чудно́, — покачал головой Михеич. — А зачем их лечить человеческими средствами?
— Представьте себе, рептилии тоже болеют. В том числе и, как вы выразились, человеческими болезнями. Кстати, одна из наиболее распространенных болезней у змей — воспаление легких.
— Да ну? — удивился лесник.
— И туберкулез. Во-первых, они очень чувствительны к колебаниям температуры, а во-вторых, у змей одно легкое полностью отсутствует или неразвито… — Кравченко спохватилась и оборвала объяснение. — Давайте продолжим? — предложила она сухо.
На осмотр и составление протокола ушло еще около часа.
…Лесник отправился домой пешком, сославшись на то, что ему надо заглянуть на одну из делянок. Остальные уехали на машине.
Дарья Александровна успокоилась окончательно только тогда, когда машина выскочила на шоссе.
— Ну и уважила, соседка! — стала выговаривать она Вере Петровне. — Сколько жила, впервой такого страху натерпелась. Нет, это же надо столько гадов насобирать! Аж волосы дыбом встают…
— Вот, бабуся, — подтрунивал над ней шофер, — прожили, поди, годов семьдесят, а такого еще не видывали.
— И не приведи господь еще раз увидеть! — отмахнулась старушка.
— А как же в зоопарке их показывают? — не унимался шофер.
— Леший их знает.
— А вы, бабуся, в зоопарке не бывали?
— Ишо чего не хватало! По телевизору показывают, я из комнаты бегу. Так и кажется, по дому расползутся.
Вера Петровна слушала их разговор с улыбкой, но не вмешивалась. Так, беседуя, и доехали до прокуратуры.
— Каково ваше первое впечатление? — спросил Холодайкин Веру Петровну, как только она зашла к нему.
Седых, уставшая от поездки, без приглашения опустилась на стул.
— В данном случае так сразу и не скажешь, Алексей Владимирович. Уж больно все необычно. И люди, и их занятие, и ценность — я имею в виду практическую ценность исчезнувшего яда…
— Позвольте, позвольте, в заявлении руководителя экспедиции указывается точная сумма, что-то более четырех тысяч рублей. А вы говорите — неизвестна.
— Кстати, вы мне забыли сказать, что Кравченко — женщина…
— Вы знаете, Вера Петровна, как я занят, — нахмурился Холодайкин, вертя в руках толстый красный карандаш. — Кроме того, какое это имеет значение? Так вот, насчет ценности: вы не правы. Любую ценность можно продать либо использовать в преступных целях.
Он со стуком положил карандаш на стол, как бы подводя черту под их спором.
Вера Петровна поднялась:
— Дня через два у меня будет мнение. Предварительное, естественно.
— Держите меня в курсе, — более примирительно сказал врио прокурора, углубляясь в бумаги, лежащие перед ним.
20
Первой следователь Седых вызвала руководителя экспедиции. Веру Петровну поразило то, что Анна Ивановна приехала в красивом платье-миди, в туфлях на платформе, с модной прической и слегка накрашенными губами. Словно не из тайги на грузовой машине, а прямо с самолета из Москвы.
Следователь невольно застыдилась своей скромной и не столь ухоженной внешности, хотя ее благоустроенная квартира находилась в трех минутах ходьбы от работы.
Зная, что Кравченко курит, Вера Петровна предложила:
— Здесь можно курить.
— Благодарю вас. — Анна Ивановна достала из сумочки пачку «Явы» и зажигалку. — На все хватает силы воли, а вот курить бросить не могу, — сказала она.
— Мне очень хочется побольше узнать о вашей работе, — начала Вера Петровна.
— Для дела или вообще?
— И для того, и для другого. Я вчера обошла все наши библиотеки и нашла вот только это. — Следователь вынула из ящика стола книжечку.
Анна Ивановна взяла ее в руки, перелистала:
— Бломберг. «Змеи-гиганты и страшные ящеры». С научной точки зрения эта книжка не представляет интереса. Это сенсационно, не спорю. Может быть, даже кое в чем полезно, потому что любое правдивое свидетельство очевидца помогает развеять предвзятость и вздорность в отношении людей к рептилиям. Но в данном случае — я имею в виду дело, по которому мы встретились, — она не поможет ни на йоту.
Вера Петровна улыбнулась:
— Вот именно. Помочь разобраться в этой истории можете только вы.
— Постараюсь. — Кравченко закурила; Вера Петровна пододвинула ей пепельницу. — Благодарю.
— Понимаете, дело не совсем обычное. И хоть следователь должен знать все, я признаюсь: о змеях, об их яде ничего не знаю. Почти ничего. Конечно, можно истребовать литературу, но пока ее разыщут… Представляете, сколько уйдет времени? (Кравченко кивнула.) Так что я вынуждена отрывать вас от научной работы. Расскажите о ней.
Искренний тон следователя совершенно обезоружил Анну Ивановну. Она улыбнулась.
— Знаете, Вера Петровна, чтобы рассказать о нашем деле, не хватит и месяца каждодневных бесед. Что вас интересует? Зачем экспедиция? Зачем я мотаюсь по странам и изучаю змей? Зачем мы собираем змеиный яд? Зачем я спорю с академиками? Ой-е-ей! Это целая эпопея. Уж лучше задавайте вопросы. И, как говорится, по существу.
— Хорошо. Цель экспедиции?
— Вот это и есть главный вопрос, вбирающий все остальные. На основе змеиного яда готовится много лекарств от нервных, психических заболеваний, заболеваний крови… И с каждым годом потребность в нем растет неимоверно. Поэтому число змей уменьшается катастрофически. Не забывайте, помимо отлова рептилий для научных и медицинских целей, их уничтожают нещадно все — от взрослых до детей. Они гибнут от других животных…
— А специальные питомники? — поинтересовалась Вера Петровна.
— Серпентарии? Это не выход. В нашей экспедиции мы отлавливаем змей, берем у них яд и снова отпускаем, чтобы они не оторвались от родной среды. Это первая попытка научно обосновать и практически доказать разумность такого подхода к решению вопроса о добыче змеиного яда и сохранению количества змей в нашей стране.
— Неужели у нас не хватает змей?
— Этот вопрос мне задают все. Да, не хватает. А с кобрами, например, дело вообще обстоит катастрофически. И мы вынуждены закупать за границей сухой яд этих змей. А сейчас министерство намеревается приобрести кобр у Ирана. На валюту!
— Покупать змей на золото? — воскликнула Вера Петровна.
— Вот именно, — усмехнулась Кравченко.
— Не понимаю, — пожала плечами следователь. — Ну ладно. Скажите, а нельзя создавать искусственные препараты, заменяющие змеиный яд?
— Пока — нет. Змеиный яд — сложнейшее белковое соединение. А человечество еще не умеет синтезировать куда более простые белки. Ведь нет искусственного хлеба или сахара.
— Какова стоимость сухого змеиного яда?
— Это зависит от вида.
— Ну, например, яд гадюки?
— Около полутора тысяч рублей за один грамм сухого яда.
— Вот вы получаете яд. Куда и как вы его отправляете?
— Должны были послать в Таллин. Там делают лекарства из яда.
— Как это осуществляется конкретно?
— Сухой змеиный яд посылается по месту требования и только по присланной заявке. Кроме фармакологии, он нигде практического применения не имеет.
Седых задумалась. Потом сказала:
— Но ведь его еще можно использовать и для преступных целей? Убийство, например?
— Как вы сами понимаете, это слишком дорогой способ убийства, — горько усмехнулась Кравченко.
— Сколько получают змееловы за свою работу?
— За отловленную кобру — 30 рублей. За гюрзу — до 25, в зависимости от величины. За одну гадюку они получают три рубля. Отловить пять гадюк в день под силу средней опытности змеелову. А есть такие, что за сезон отлавливают три тысячи… Я не вижу смысла нашим змееловам красть яд: все равно что у самого себя… Потом, это значит украсть у тысяч людей здоровье! Мы же говорим каждый день о морали…
— Это верно. И все-таки кто-то сделал это. Люди бывают разные.
Анна Ивановна тяжело вздохнула:
— Это верно, люди разные бывают.
— Что вы можете сказать о членах экспедиции?
— Это прекрасные, честные ребята! — горячо воскликнула Кравченко. — Каждый из них мог поехать ловить змей в Среднюю Азию, где их ждал хороший заработок. Места обитания змей там известны. — Кравченко взяла сигарету и стала чиркать зажигалкой, но та не загоралась. Тогда она смяла сигарету и бросила в пепельницу. — И вот эти люди приехали сюда, в Сибирь, не зная наверняка, смогут ли хорошо заработать. Мы ведь оплачиваем им только дорогу. Здесь они содержат себя сами. И поехали они сюда, потому что поверили в мою идею, она стала нашей общей целью…
— Я вас понимаю, Анна Ивановна, — мягко остановила ее следователь. — Но вы обратились к нам потому, что у вас пропал яд. Труд всего коллектива. Верно?
— Да, — согласилась та.
— И это поставило под угрозу ваше имя?
— Не в имени дело, — махнула рукой Кравченко. — Идея…
— Во всяком случае, вам после этого будет трудно добиться расширения эксперимента?
— Считаете, что экспедицию прикроют?
— Что-то в этом роде, — кивнула Вера Петровна.
— А ведь это действительно так! — как бы осознав весь смысл происшедшего, воскликнула Кравченко. — Экспедицию разрешил директор на свой страх и риск. И вопреки, в общем-то, мнению большинства людей, от которых это зависело… — Анна Ивановна устало опустила голову на руки, обхватив лоб пальцами, и добавила, словно самой себе: — Ужасно то, что главным аргументом против этой моей затеи был вопрос учета и хранения яда…
— Как вы платите людям?
Кравченко выглядела так, словно на нее вдруг навалилась огромная тяжесть, которую трудно и невозможно выдержать. И стала отвечать безразлично и вяло:
— Лаборанты у нас получают оклад. Ну, еще надбавку за вредность, полевые и так далее. Змееловам мы платим за количество отловленных змей по принятым ценам плюс дорога в оба конца, как я уже говорила.
— Они хорошо заработают в экспедиции?
— Теперь-то с уверенностью можно сказать, что хорошо. На днях мы натолкнулись на ареал змей с большой плотностью обитания. Сорочий мост называется. Да, заработают они очень хорошо. Но не забудьте, они рискуют жизнью. Нельзя завидовать их деньгам…
— Я понимаю.
— А я не могу понять: кому пришло в голову воровать яд? Не могу, и все!
— Вы можете поручиться за каждого?
Анна Ивановна посмотрела в глаза следователю долгим грустным взглядом:
— Даже после всего того, о чем мы с вами здесь говорили, — да, могу.
— Вы подбирали состав экспедиции?
— Степан Азаров. Я ему верю так же, как себе. До сего времени он был бригадиром. Но после случившегося отказался, как мы ни уговаривали. Теперь бригадир Клинычев.
— Значит, у вас никаких подозрений нет?
— Нет.
— Я думаю, на сегодня хватит, — предложила Вера Петровна.
— Да, да. — Кравченко растерла лоб пальцами. — Мне все нужно осмыслить. Разобраться. Вспомнить. Вот-вот, вспомнить.
21
Когда Геннадий работал в утро, Вера Петровна возвращалась позже него.
В квартире ему одному не сиделось. И хотя они жили в четырехэтажном доме, жильцы сохранили крестьянскую привычку коротать время во дворе. Поэтому особой заботой всех жителей пользовались деревянные скамеечки, врытые в землю около подъездов и всегда свежевыкрашенные. Вечерами они никогда не пустовали.
Завидев жену, Геннадий, в своих неизменных галифе, оставшихся от военной службы, и в застиранной, но опрятной ковбойке, как обычно, поднялся навстречу, и они медленно, молча прошли к себе, на последний этаж. Теперь он уже не спустится вниз: они были вдвоем.
Вера Петровна тут же стала собирать на стол, разогревать обед. Так у них повелось — это делала только она, какой бы усталой ни приходила.
Сидя напротив мужа, спокойного, молчаливого, она думала о том, что поступила когда-то опрометчиво, выбрав профессию следователя. Геннадий не умел готовить. Не умел, а скорее не любил возиться с рубашками, майками, носками, платками, даже когда жил один. И теперь все делала Вера Петровна. Ей нравилось его пренебрежение к хозяйству. Она же любила хозяйничать, ухаживать за ним.
Выезжая в командировки, она часто ловила себя на мысли о нем, как он там один, в их тихой квартире. Ей казалось, что она обкрадывает его в эти часы и он ужасно растерян и обижен на нее.
С самого начала Вера Петровна заметила, что Геннадий в ее отсутствие дома не ест. Она спросила: почему?
— Федор заходил. Пошли в столовую. Пиво пили.
Потом она поняла, что муж без нее не воспринимает их дом. Это ее обрадовало. И еще она поняла, что он очень серьезно относится к семье.
И она была счастлива, и готова была забыть ради него все — и работу, и себя.
Из всех людей, с которыми Вера Петровна общалась, один понял это — прокурор Савин. Он никогда не заговаривал с ней о ее личной жизни. Но как-то просто, по-домашнему сказал ей:
— Веруша, учиться дальше надо. В аспирантуре. Заочно, конечно. Человек ты толковый, способный. Так что берись за науку.
Седых знала, что Савина давно уже звали в область, что пойди он по этой лестнице, добраться ему до Москвы. Но Савва, как его называли за глаза, расположился в Талышинске оседло и никуда не хотел уезжать.
Надо же случиться такой нелепости: мужик в расцвете сил, нет еще и пятидесяти, а сердце подвело.
Помня его советы, Вера Петровна начала готовиться в аспирантуру. Геннадий и словом не обмолвился с ней об этом. И вряд ли сказал бы когда-нибудь, если бы она сама не заговорила. Он так же ходил бы в столовку, молча ждал бы ее с работы, из библиотеки, стараясь не стеснять собою ее жизнь…
— Сегодня я говорила с удивительным человеком, — сказала Вера, переставая есть.
Геннадий молча кивнул. Он умел ее слушать. И она видела, как занимали его ее дела и мысли.
— Настоящий ученый. Женщина, а герпетолог.
— Это что?
— Специалист по змеям.
Он снова кивнул, давая понять, что знает, о ком идет речь. Тетя Даша успела оправдать свою поездку в экспедицию. Весь дом наполнился слухами об истории с пропажей сухого яда.
— Ох, Гена, замечательная она женщина. Ты не можешь себе представить! Живет в тайге, где нет ни водопровода, ни парикмахерской, а одета и причесана, словно в столице. А говорит как — заслушаешься! Умница… Надо мне поступать в аспирантуру, — неожиданно закончила свой рассказ Вера Петровна.
— А долго учатся в аспирантуре?
— В заочной четыре года. Конечно, нелегко будет.
— В заочной… — Он кивнул. — Смотри сама. Мать я тогда уговорю, наконец, от сестры оторваться и к нам переехать.
— Я справлюсь сама, честное слово.
— Не справишься. С мальцом, не забудь…
— Эх, только бы поступить! Надо еще так много книг перечитать.
Геннадий спрятал улыбку:
— За полгода прочтешь?
Вера рассмеялась:
— Одни прочтешь, другие появятся! Как грибы.
— Когда у тебя декретный отпуск?
В этом вопросе он был весь: тут и забота о ней, и его неумение сказать это по-другому, и твердый наказ беречь себя. Она это поняла.
— Через два месяца.
— У тебя еще очередной не использован.
Вера отрицательно покачала головой:
— Нельзя.
— Не хочешь. — Он сказал это спокойно, без обиды, без осуждения, потому что знал ее и понимал.
— Все будет хорошо, Гешенька. Все обойдется.
Он молча кивнул.
22
— Степан Иванович, у вас существует инструкция о порядке хранения ядов? — спросила Седых у бывшего бригадира змееловов на допросе.
— Существует.
— Пожалуйста, расскажите мне об этом подробней.
— Уже когда он сушится в эксикаторе… вы видели, знаете, о чем я говорю?
— Да, знаю.
— Так вот шкаф, в котором сушится яд, должен быть опечатан.
— Кем?
— Это делали мы с Анной Ивановной. Когда яд готов — ну, сухой, — его соскабливают, взвешивают и фасуют. То есть ссыпают во флакончики.
— Кто отвечал за эту операцию?
— Соскабливают яд почти все в свободное время. Это трудоемкая работа. Конечно, если бы у нас было достаточно лаборантов, занимались бы этим только они.
— Кто делал остальные операции?
— Я. Ну, и Анна Ивановна.
— У кого в подотчете готовый яд?
— У меня.
— Значит, взвешивать сухой яд и фасовать его имели право только вы?
— Да.
— И Кравченко?
— Формально нет, только я.
— Почему этим делом занималась и Кравченко?
— Потому что я ей доверяю так же, как себе. Она раза два или три подменяла меня. Если бы каждый раз ждали меня с ловли, знаете, сколько уходило бы времени?
— Таким образом, инструкция нарушалась?
— Нарушалась.
— Почему вы так доверяете Кравченко?
— А кому же доверять, если не ей…
— Кто-нибудь еще, кроме вас или Кравченко, взвешивал и расфасовывал яд?
— Нет.
— Вы думали о том, кто мог украсть яд?
— Нет, не думал. А кто к нам полезет? Змеи…
— Ну, знаете, есть люди, которых змеями не испугаешь.
— Вы имеете в виду кого-нибудь из наших?
— Сейчас я никого не имею в виду, но допускаю, что это мог быть кто-нибудь из ваших. А вы разве не допускаете?
— Я ручаюсь головой за каждого.
— Голова одна, а людей много. Не торопитесь. Яда-то нет. Кто-то должен за это понести кару.
— Если надо, я отвечу…
— А что вы сами думаете о случившемся?
— Вы хотите сказать, кого я могу подозревать?
— Допустим, так.
— Я никого не подозреваю. Абсолютно никого. Никто из ребят не может этого сделать…
— Бывают не только преступные цели. Существуют еще такие человеческие страсти, как зависть, ревность, личная обида…
— Нет, нет! Странно, например, Венька — и зависть. Горохов — и ревность… Нет, товарищ следователь, для наших ребят это не подходит.
— Что вы скажете о Гридневой?
— Ничего не могу о ней сказать.
— Ни хорошего, ни плохого?
— Ничего плохого. Но мне кажется, что она честная, хорошая девушка…
— Вы ее знали раньше?
— Нет.
— И за несколько дней знакомства составили категорическое мнение.
— Не в моих правилах подозревать людей.
— И не в моих тоже.
— Мне кажется, это ваша профессия.
— Я не подозреваю, а расследую. Разницу чувствуете?
— Чувствую. Короче, в Гридневой я уверен.
— Вечером, накануне отъезда, она была в лаборатории?
— Была. Ведь она лаборантка.
— Кто еще был в служебном вагончике накануне пропажи яда?
— Я не знаю, все могли быть. В этот вечер мы с Кравченко находились в Талышинске, говорили по междугородному телефону. Остались ночевать.
— Хорошо. Ознакомьтесь с протоколом и подпишите.
23
Через некоторое время после того, как ушел Азаров, в кабинет следователя кто-то несмело постучался.
— Войдите! — сказала Вера Петровна.
Осторожный стук повторился.
— Войдите, говорю!
Вася Пузырев приоткрыл дверь и посмотрел на Седых долгим грустным взглядом.
Вера Петровна рассердилась:
— Вы зайдите или закройте дверь.
Шофер сделал шаг в комнату, снял кепку и уставился в верхний угол комнаты.
— Вы говорить умеете?
Вася кивнул.
— Так я вас слушаю.
Шофер медленно, по одной половице, дошел до стола следователя и положил кепку на стол.
— Из-за меня все это, — выдохнул он и опустился на стул. — А бригадир тут ни при чем. Ужа подкинул я. Не со злобы… Девушка нервная оказалась. — Он развел руками и причмокнул: — Нервы не исправишь, они от природы.
— Вы кто? — резко спросила Вера Петровна.
— Пузырев Вася я, шофер экспедиции. — Василий покачнулся, и тут только следователь поняла, что он пьян.
— Вот что, Вася Пузырев, отправлю я тебя на пятнадцать суток за появление в государственном учреждении в нетрезвом виде…
— Разве я пьян? Так, самый чуток… А вы послушайте…
— Придете в себя, тогда поговорим.
— Я и сейчас могу все, как было. Ни грамма не утаю. Значит, я ей вокруг шеи вот такого махонького ужа, — шофер показал руками. — А она — хлоп! На пол как шмякнется…
Вера Петровна вышла из-за стола, сунула Пузыреву кепку:
— Я не шучу! И прошу в моем кабинете не появляться пьяным.
Вася надел кепку и, не сказав ни слова, удалился.
Следователь выглянула в приемную.
— Земфира Илларионовна, куда же вы смотрите?
— А что? — встрепенулась та.
— Вот сейчас парень был — он абсолютно пьян.
— Это который в кепочке?
— Да.
— Никогда бы не подумала, — удивилась секретарь. — Вежливый такой. Посмотрите. — Она показала на большой букет иван-да-марьи, поставленный в поллитровую банку. — Он преподнес. Ну и ну! Неужели того, подшофе?
Вера Петровна вздохнула и вернулась на свое место.
После обеда к следователю пришла Зина Эпова, вызванная повесткой. Девушка страшно волновалась и не знала, куда девать руки.
Вера Петровна помнила ее по почте.
— Вы, Зиночка, успокойтесь. Вот, говорят, какая смелая, змей ловите, а здесь разнервничались. Значит, говорите, что накануне отъезда, вечером, Гриднева работала в лаборатории?
— Да, работала, товарищ следователь.
— Чем конкретно она занималась, знаете?
— А чем ей заниматься? Ядом.
— Какую именно операцию выполняла Гриднева?
— Соскабливала.
— А взвешивала?
— Может быть. Это я так думаю, потому что после того, как соскоблишь яд, его надо взвесить и ссыпать во флакончик…
— А вы этим тоже занимались?
— Конечно, когда была лаборанткой. Степан Иванович, бывало, скажет: вот, мол, тебе, Зина, ключ, сделай то-то и то-то.
— И часто вы это делали?
— Раза три. Потом стала ходить на отлов. И вот теперь Гриднева приехала…
— Так-так. И что же случилось в тот вечер?
— Вася Пузырев, шофер наш, у вас уже был?
— Был, — вздохнула Седых.
— Он хотел подарить Гридневой маленького полоза Шренка. Ну, и повесил его ей на шею. Она подумала, что это ядовитая змея, и упала в обморок.
— Этот Вася Пузырев что, часто выпивает?
Зина растерялась, не зная, что ответить.
— Понимаете, он сегодня пришел ко мне совершенно пьяный.
— Бывает у него иногда, — пряча глаза, сказала Зина. — Хороший человек Вася, только чувствительный и поэтому выпивает. А сейчас переживает очень. Да еще машина сломалась…
— Что вы можете сказать о Гридневой?
Зина вытерла платочком вспотевшие ладони.
— У меня к ней своих претензий нету. Так, обыкновенная женщина. — Эпова опустила голову.
— И все же? Вы девушка, должны были приглядеться к ней лучше ребят.
— Какая-то ненастоящая она. Не своя. С виду простая, а иногда слова какие-то говорит… не как простая. Все расспрашивала, интересовалась. Все-то ей любопытно, прямо везде залезет…
— А что именно ее интересовало?
— Да все. Сколько яд стоит, как пельмени делают, как грибы сушат, да можно ли мех на шубу достать, можно ли икру купить…
— Вы не замечали, какие у них взаимоотношения с Азаровым?
— Азаров меня не интересует. Как начальник и человек — он хороший, — резко ответила Зина и отвернулась.
— А у вас какие отношения с Азаровым?
— Если что говорят, так это выдумки! — запальчиво сказала Зина.
Вера Петровна скрыла улыбку.
— Ну хорошо. Может быть, все-таки их отношения были несколько иными, чем, например, с другими членами экспедиции?
— Что она липла к нему — это точно, — выпалила девушка и, спохватившись, добавила: — Это вам каждый скажет. Не я одна замечала.
— Хорошо. Вы еще что-нибудь о Гридневой не помните?
— Не знаю, удобно говорить или нет…
— Смотрите сами.
— Как-то она переодевалась, я заметила: белье у нее заграничное. Нет, не такое, как у нас продают. У нас в универмаге тоже есть чехословацкое, гэдээровское… А у нее совсем особое. На трусах сзади обезьяна нарисована и не по-русски написано…
— Обезьяна, говорите? — улыбнулась Вера Петровна. — Это бывает. Человек в Москве живет. Там в магазинах много заграничных товаров.
— Я бы такие трусы не надела. Срамиться только, — решительно сказала Зина. — В бане бы все засмеяли.
— Зина, а что, Азаров при больших деньгах?
— Степан Иванович? Что вы! Деньги у него не держатся. Как только получит, сразу спускает все. Отсылает старикам и… — Зина замялась, — жене тоже. Поедем в город, а он норовит заплатить за всех. Вот Клинычев лежал в больнице, Степан Иванович не знал, что и купить ему, за раз рублей двадцать пять истратил… А недавно даже у Анван одалживался, чтобы родителям послать.
— А как сейчас у вас в экспедиции? Работаете?
— Работаем, — вздохнула Зина. — Как же иначе? Только переживают все очень. Анну Ивановну жалко. И Степана Ивановича тоже.
— Хорошо, Зина. Мы еще, если будет надо, встретимся. Только сами понимаете, здесь мы о разном говорили…
— Понимаю, товарищ следователь. Я никому ничего не скажу. Да и незачем…
— Тогда на сегодня все.
…Вскоре у Веры Петровны состоялся очередной разговор с Холодайкиным. Ознакомившись с материалами дела, врио прокурора остался недоволен темпами расследования.
— Заносит вас, Вера Петровна. Много разговоров. Допрос надо вести конкретнее. Поверьте мне, я тридцать лет на страже закона…
— Мне кажется, главное — установить контакт с допрашиваемым. Человек раскрывается тогда, когда он чувствует, что с ним говорят искренне, затрагивают близкую ему тему…
— И говорит то, что надо ему, а не вам как следователю, — перебил Алексей Владимирович. — Поглядите, например, — он хлопнул ладонью по раскрытой папке, — Кравченко. Сведений много. И совсем нет того, что нас с вами может заинтересовать.
— Из разговора с Кравченко я узнала больше, чем прочла бы в десяти книжках, — нахмурилась Вера Петровна.
— Я не хочу вмешиваться в ход следствия, но вы учтите, что в дальнейшем… — назидательно сказал Холодайкин. — И обратите внимание на отношения Азарова с Гридневой. Не покрывает ли он ее?
— Но тогда он покрывает и Зину Эпову. Он не сказал, что она тоже занималась взвешиванием и фасовкой яда.
— А вы внимательно прочтите показания Эповой. Сейф был часто открыт. Ключ он доверял другим. Стало быть, изъять яд мог каждый. Что это — халатность? Или симуляция халатности? Разберитесь во всем этом. Пусть Кравченко руководитель экспедиции. Но ведь яд в подотчете у бригадира. По закону он даже ей не имел права передавать ключ от сейфа. Для чего существует инструкция, правила?
— Он доверял Кравченко. И по-моему, она достойна такого доверия.
— Я не говорю об этом, — досадливо поморщился Холодайкин. — Сам факт важен, обстановка в экспедиции. Этакая коммуна…
— Насколько мне кажется, доброжелательная обстановка.
— Ладно, — вздохнул врио прокурора. — Вы лучше скажите, послали флакончик на экспертизу?
— Да. На дактилоскопическую и химическую.
— Что предпринято в отношении выяснения местопребывания Гридневой?
— Этим я сейчас занимаюсь.
— Занимайтесь, занимайтесь. Загадочная особа, — сказал Холодайкин. — И постарайтесь уложиться в срок. Я не против книг, Вера Петровна, но жизнь иногда такое подстраивает, что не лезет ни в какие рамки. И что вы пасуете перед незнакомыми вещами?.. Ну, змееловы. Люди остаются людьми. Будьте более строгой и жесткой.
После этого разговора расстроенная Вера Петровна излила душу Земфире Илларионовне, чтобы как-то успокоиться.
— Слышала, как он тебя распекал, — утешала ее секретарша.
— Честное слово, с Савиным легче было. Он никогда так не говорил…
— Почему было? Савва еще прокурор, — сказала Земфира Илларионовна. — А во-вторых, я тоже сперва опасалась Алексея Владимировича. Потом привыкла. Сухарь он. Требовательный. У каждого свой стиль.
— Прокурор тоже требовательный. Может быть, даже больше. Но он доверял мне, не опекал так мелочно…
— Это верно… Навестила я вчера его жену. Говорит, что поправляется наш Савва.
— Я рада. Его здесь действительно не хватает. Земфира Илларионовна, ко мне никого нет?
— Нет, Верочка, — ответила секретарь.
— Пойду на почту. По делам.
— Больше, больше двигайся. Полы мой, стирай, работай.
— Знаю, — улыбнулась Седых.
— Вот-вот, рожать будет легче. Перед тем как в роддом идти, я сама весь дом перемыла, прибрала….
Вере Петровне трудно было представить, как эта хрупкая, маленькая и сухонькая женщина когда-то ходила беременной, рожала.
— Страшно было? — спросила она.
— Конечно. Врут бабы, что не страшно. Конечно, если четвертого, пятого, тогда наверно. Первого — не весело идти. А как показали мне мою Анку — слезами от радости залилась… И все забыла. Так, наверное, и все.
Вера Петровна счастливо улыбалась чему-то своему.
24
Чижак вел себя в кабинете следователя совершенно спокойно.
— Я отношусь к жизни философски, — сказал он, поглаживая бороду. — Все, если так можно выразиться, крутится вокруг главного — любви. Верно я говорю?
— Любовь очень много значит в жизни человека, — подтвердила Вера Петровна, с любопытством поглядывая на его экстравагантную внешность. — Но неужели вы своей профессией тоже обязаны любви к кому-нибудь?
— Нет. Если девушка нравится мне и спрашивает, чем я занимаюсь, я говорю — герпетолог. Загадочно. Привлекает. Если не нравится, говорю, что змеелов. Всё! Больше данная особа ко мне не подойдет. Психология женщины, как я успел заметить, довольно примитивная штука… Я, разумеется, не имею в виду присутствующих.
— Интересно, — засмеялась Седых. — И у вас достаточно оснований для таких обобщений?
— Вполне. Женщин я делю на восемнадцать категорий. Классификация строго научная, с учетом большого опыта. И знаете, разговаривая с мужчинами, в общем-то каждый раз убеждаюсь, что мои наблюдения и выводы абсолютно правильны. Но при разнице у всех восемнадцати категорий наблюдается ряд общих черт…
— Например, какие категории?
Чижак взял в кулак бороду.
— Категория первая. У которых тяга к семье, верности. Типичный представитель — наша Зиночка Эпова. Знаете?
— Да, конечно.
— Типичный комплекс семейственности. Хочет замуж. Нет, я ничего плохого в этом не вижу, но думаю, что замужество — это следствие, а не самоцель…
— Ясно. А Оля Гриднева? — как бы невзначай спросила Вера Петровна.
— Та похитрее будет. Четвертая категория. Ей подавай что-нибудь из ряда вон. И обязательно во всех отношениях на голову выше всех остальных…
— Деньги любит?
Чижак на секунду задумался.
— Да не просто деньги, это каждой дуре… простите, девчонке нравится, а с гарантией…
— То есть как?
— Очень просто: ведь сотню можно рублями, а можно одной бумажкой. Значит, не переведутся. Мне думается, Гриднева из тех, кто крупную купюру выискивает. А чего бы ей тогда мотаться то к геологам, то к нам? Мы все-таки поденежней будем.
— Может быть, вы, Чижак, несправедливы к ней?
— Я? Несправедлив? А с чего мне быть к ней несправедливым?
— Между людьми разное бывает, — улыбнулась Седых.
— Нет, я к ней не питал ничего. Этот тип девушек для меня ясен. А если ясен, значит — не интересен.
— А она была к вам неравнодушна?
Веня развел руками:
— Это уж спросите у нее.
— Хорошо, знаток женского сердца и души. А как по-вашему, могла бы Гриднева похитить яд?
Веня ошалело посмотрел на Веру Петровну.
— Вы можете не отвечать, если не хотите, — сказала следователь, глядя на растерявшегося Чижака.
— Нет, почему же, — пробормотал тот. — Значит, могла ли она того, ну… увести флакон?.. А черт ее знает! — Веня наморщил лоб. Видимо, в его голове происходила невероятная для него работа. Он посмотрел на Веру Петровну, потом в окно, затем снова на следователя. Встряхнувшись, Чижак вдруг расплылся в улыбке: — Нет, не могла!
— Почему?
— Женщина, — развел руками Вениамин. — Этим все сказано.
Седых рассмеялась:
— Что именно?
— Поймите: барахло там, тряпье, ну мех еще — куда ни шло. Но яд? Нет. — Чижак решительно рубанул ладонью.
25
После поездки в областную прокуратуру Холодайкин стал проявлять к делу о пропаже сухого яда все больше и больше внимания.
Он тщательно ознакомился с материалами следствия и решил дать кое-какие указания Вере Петровне.
— Вы должны проверить всех, — сказал врио прокурора. — Хорошо, Кравченко опускаем. Ей одной это во вред. Давайте рассуждать: Эпова Зинаида могла быть тем самым человеком, который похитил яд?
— Нет.
— Почему же? То, что она строила определенные виды на бригадира Азарова, ясно.
— Обыкновенная романтическая влюбленность.
— Вы плохо знаете талышинцев. Между прочим, это всегда были зажиточные, крепкие люди. И при царе, и при Советской власти. Места здесь богатые. Нравы суровые. Ее бабку выдали замуж в пятнадцать лет, мать — в шестнадцать. А Эповой уже девятнадцать. Так вот допустим, что Зинаида Эпова задумала женить на себе Азарова. Парень он грамотный, постоянный хороший заработок, внешность отличительная. А здесь появляется Гриднева и отбивает кавалера. Разве не повод для ревности? А где ревность — там всякое может быть. Так что Эпову со счета сбрасывать нельзя.
— То есть вы хотите сказать, что Эпова предрасположена к совершению преступления? Но это неверно вообще!
— Погодите вы со своими теориями! Я вас нацеливаю… Теперь возьмем шофера.
— Пузырева?
— Да. Выпивает. А на выпивку нужны деньги. И немалые. Пьяницы все свое добро пускают по ветру. Зыркают по сторонам — где что плохо лежит. А здесь под рукой яд. Бери спокойно — и дело с концом. Маленький флакончик, а более четырех тысяч рублей. На водку хватит во-о! — Холодайкин провел рукой по горлу. — Эту версию тоже следует отработать.
— Я уже о нем думала. Но вы представьте себе личность шофера: простой, деревенский парень, освоивший профессию водителя в армии. Честно относится не только к своему прямому делу — вождению машины, но и к другим обязанностям. Хорошие руки у парня. Он может и проводку в избе провести, и кран сменить, и смастерить что-нибудь полезное из ненужных деталей. А это верный и никогда не исчезающий приработок. Не очень большой, но всегда достаточный для того, чтобы выпить. И этот смекалистый крестьянский парень отлично понимает, что хоть яду цена четыре тысячи, но никуда он его не денет. Примусную иголку продать можно, чайник, паяльник, наконец, аккумулятор и покрышки — товар быстро и незаметно реализуемый, но яд… Таким образом, личность Пузырева довольно ясна.
— Для меня тоже, — усмехнулся Холодайкин. — Алкоголик. Они ради водки пойдут на любое хищение. Это же потенциальные преступники.
— Главный критерий в оценке личности — это факт совершения или несовершения преступления, — заметила Седых. — Нет факта преступления — нет преступника. Так считают виднейшие советские криминалисты. Фактов против Пузырева нет.
— Пока нет. Вот я вам расскажу случай из своей практики. Появился у нас здесь в Талышинске после войны конокрад — Тит-Косой. Машин тогда почти совсем не было, все на лошадях ездили. И вот две лошади пропали у хозяев. Задержали Тита-Косого, дали два года. Дело было запутанное. Короче, легко отделался. Возвращается он снова. Год всего отсидел. В лагере скостили за хороший труд. Я вызвал его к себе и провел беседу. Парень клянется-божится, что завязал. Ну, завязал так завязал. Но проверять надо. В базарный день иду на рынок. Смотрю, Тит-Косой возле коней отирается. Там длинная коновязь была. Вы старый рынок не застали, не можете знать… Я ему повестку на завтра к себе. Всегда ношу с собой пачку. На следующее утро парень ко мне явился. Я ему опять профилактику. И так раз шесть-семь. И что вы думаете? Не крал лошадей Тит. Во всяком случае, в нашем районе. Потом исчез куда-то… Вот, собственно, так, Вера Петровна.
— Я не могу одобрить ваши действия. А представьте себе, что у него и в мыслях не было снова воровать? Какую травму вы каждый раз ему наносили!
— Тит-Косой не думал красть? — Холодайкин рассмеялся: — Да вы бы видели, как он глядел на коней! Прямо как завороженный.
— И вы считаете, что так надо предупреждать преступность?
— Факт есть факт.
— Не каждый факт — закономерность.
— Не знаю, не знаю… В нашем районе его имя больше в делах прокуратуры не фигурировало.
— Предупреждение преступлений — это целая наука, это комплекс каждодневных мероприятий, деликатная и гуманная работа. Здесь обухом нельзя. Вызывать, оскорблять человека…
— Вот что, товарищ Седых, я не студент, чтобы вы меня учили азбуке. — Холодайкин разозлился. — На всякие ненужные диспуты у меня нет времени. А пока я должен заявить вам официально, что вы медленно и малорезультативно, да-да, малорезультативно ведете следствие.
— Я веду его по всем правилам, установленным Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР. Еще раз подчеркиваю, что дело сложное из-за его необычности. И потом, мы имеем дело с экспедицией, которая занята очень важной научной работой. Это я тоже, между прочим, не забываю. И потрошить людей по вашему методу не собираюсь.
— Не справляетесь — так и скажите.
— Я взялась за дело и доведу его до конца.
У Холодайкина заходили на скулах желваки.
Вера Петровна молча вышла.
26
Геннадий сразу заметал, что настроение у жены плохое, как только она переступила порог.
— Устала?
Вера кивнула. Геннадий молча взял у нее сумку с продуктами и отнес на кухню.
Вера тоже почувствовала, что он чем-то недоволен. И вмиг улетел куда-то разговор с Холодайкиным и все те дела, которыми она занималась на работе.
Зайдя на кухню, Вера поняла, в чем дело: на столе лежал нераспечатанный конверт. Письмо из Москвы.
Секретов у них друг от друга не было. Может быть, чужие только. Геннадий не любил говорить вообще, а в частности — о жизни своих друзей. В этом отношении он был идеальным товарищем: ни одно признание, ни один разговор, случавшийся за кружкой пива и поэтому иногда чересчур откровенный, никогда не становился достоянием третьего.
Что касалось Веры — о ней он всегда все знал. И о любом своем шаге так или иначе извещал жену.
И тут — письмо. Обратный адрес с мужской фамилией.
— Гешенька, наконец-то! Антон Романович ответил!
Геннадий вопросительно посмотрел на нее.
Она надорвала конверт и поспешно развернула листок, исписанный мелким аккуратным почерком.
— «Уважаемая Вера! Не буду писать о том, что письмо Ваше меня порадовало. Как Вашего педагога и просто как человека. Это не шаблонная фраза, которую я отписываю всем своим бывшим ученикам, хотя пишут мне многие. Ваше решение поступить в нашу заочную аспирантуру одобряю. Предлагаемая Вами тема реферата, по-моему, выбрана более чем удачно…» — Вера передохнула, счастливо взглянув на мужа.
Геннадий курил, прищурив в улыбке глаза. Волнение и радость жены передались ему…
— «Вы обратились к проблеме, которая носится в воздухе, — читала она дальше. — Говорят, спорят и пишут об этом очень много. Не бойтесь вихря страстей, бушующего вокруг нее. Материал, который у Вас в руках, дает Вам все основания ее разрабатывать. Советую не тянуть с рефератом. Я посылаю Вам приблизительный список литературы. Просмотрите эти книги. Больше внимания противникам, их надо знать. Иностранным языком начинайте заниматься сразу. Приемные экзамены осенью. Но помните, что время бежит, увы, быстрее, чем мы думаем, и уж во всяком случае быстрей, чем это высчитали астрономы. Писать мне не стесняйтесь. У Вас, наверное, есть семья. Передавайте мои поклоны близким. Желаю Вам успеха. Профессор Успенский».
Вера закончила читать и поспешно сунула листок в конверт, почувствовав вдруг неловкость перед Геннадием за свою радость и за те слова, которые были сказаны о ней в письме.
И муж выручил ее. Выручил своей бесхитростностью, своим умением точно понять настроение жены, своей способностью принимать все так, как есть.
