Глава 23
Уолтер Салливан расположился в кресле с книгой, но так и не открыл ее. Он думал о прошлом. О том прошлом, когда произошли события, казавшиеся менее реальными, менее связанными с ним, чем какие-либо другие события в его жизни. Он нанял убийцу, чтобы рассчитаться с человеком, виновным в убийстве его жены. Это дело было провалено, что вызвало у Салливана скорее удовлетворение, чем недовольство: его горе заметно утихло, и он понял, что поступил неправильно, предприняв попытку мести. Цивилизованное общество потому и называется таковым, что требует выполнения установленных законов. И какую бы боль ему ни причинили, он все же останется цивилизованным человеком. И будет следовать законам.
В этот момент он увидел старую газету, содержание которой продолжало беспокоить его. Большие черные заголовки на фоне белой бумаги бросались в глаза. Он вдруг почувствовал, что закравшееся ему в душу смутное подозрение начинает приобретать четкие очертания. Уолтер Салливан был не только миллиардером, но и человеком с блестящим, пытливым умом. Таким умом, который не упускал ни единой детали общей картины.
Лютер Уитни был мертв. У полицейских больше не было ни единого подозреваемого. Салливан навел справки, проверяя очевидное предположение. Маккарти находился в Гонконге в день убийства Уитни. Он беспрекословно выполнил последнее указание Салливана. Уолтер Салливан распорядился прекратить охоту. Однако нашелся другой охотник.
Только Салливан и его неудачливый наемник знали это наверняка.
Салливан посмотрел на свои старинные часы. Не было еще и семи утра, а он встал уже четыре часа назад. Чем старше он становился, тем меньше значило для него деление суток по времени. В четыре утра он мог бодрствовать, находясь в самолете, летящем над Тихим океаном, а в два часа дня — спать глубоким сном.
Ему предстояло проанализировать множество фактов, и он напряженно думал. Проведенное во время последнего медицинского обследования сканирование мозга показало, что его работоспособность соответствует мозгу двадцатилетнего юноши. И теперь этот великолепный мозг сопоставлял некоторые неоспоримые факты, которые вели его обладателя к выводу, неожиданному даже для него самого.
Он взял телефонную трубку и, разглядывая тщательно отполированные панели вишневого дерева, которыми был отделан его кабинет, набрал номер.
Через мгновение в трубке раздался голос Сета Фрэнка. Не удивившись, что застал его на работе в столь ранний час, Салливан сдержанно высказал ему признательность в связи с арестом Лютера Уитни. Но что дальше?
— Да, мистер Салливан, чем могу быть полезен?
Салливан кашлянул. В его голосе зазвучала нотка заискивания, абсолютно нехарактерная для его манеры ведения разговора. Это насторожило даже Фрэнка.
— У меня вопрос относительно той информации, которую я предоставил вам раньше о внезапном отъезде Кристи… ммм… Кристины, когда мы ехали в аэропорт, чтобы отправиться на Барбадос.
Фрэнк насторожился.
— Вы вспомнили что-то еще?
— Я хочу выяснить, говорил ли я вам о причине ее отказа от поездки.
— К сожалению, не припоминаю.
— Что ж, полагаю, мой возраст дает себя знать. Боюсь, у меня стали хуже работать не только суставы, хотя, как и любой другой, я не желаю признаваться себе в этом, лейтенант. Если точнее, я думал, что сказал вам, что она приболела и вынуждена была вернуться домой. Я имею в виду думал, что именно так вам и сказал.
Сет открыл папку с делом, хотя ответ был очевиден.
— Вы сообщили, что она ничего не объясняла, мистер Салливан. Просто сказала, что не поедет, а вы не настаивали.
— А… Думаю, тогда все правильно. Спасибо, лейтенант.
Фрэнк встал. Свободной рукой он взял чашку с кофе, но затем поставил ее обратно.
— Минутку, мистер Салливан. Почему вы решили, что сказали мне о болезни жены? Она действительно была больна?
Салливан ответил не сразу.
— На самом деле она не была больна, лейтенант Фрэнк. Она обладала превосходным здоровьем. Что касается вашего вопроса, я думал, что дал вам другую информацию, потому что, говоря попроще и оставляя в стороне мои периодические провалы памяти, последние два месяца я провел в сомнениях, не осталась ли Кристина по какой-то определенной причине.
— Простите?..
— Чтобы найти для своего успокоения объяснение тому, что с ней случилось. Чтобы не считать это проклятой случайностью. Я не верю в судьбу, лейтенант. Для меня все имеет свою причину. Видимо, я хотел убедить себя, что и Кристина отказалась от поездки по какой-то причине.
— Вот как?
— Простите, если я сбил вас с толку своими старческими бреднями.
— Нисколько, мистер Салливан.
* * *
Повесив трубку, Фрэнк добрых пять минут пялился в стену. Что, черт побери, все это значило?
Последовав совету Билла Бертона, Фрэнк ранее тайно навел справки относительно того, мог ли Салливан нанять киллера, чтобы предполагаемый убийца его жены никогда не предстал перед судом. Сведения поступали очень медленно; в таком деликатном вопросе ему следовало быть предельно осторожным. Фрэнк рисковал карьерой и благополучием семьи, поскольку у людей, подобных Салливану, в правительстве не счесть влиятельных друзей, способных добиться увольнения следователя.
На следующий день после убийства Лютера Уитни Сет Фрэнк немедленно выяснил, где в то время находился Салливан. Хотя не заблуждался, что старик лично нажал на спусковой крючок винтовки, переправившей Лютера Уитни в мир иной. Но заказное убийство представляло собой очень серьезное преступление, и хотя, возможно, следователь мог понять мотивацию миллиардера, Салливан, вероятно, устранил не того человека. После последнего разговора с ним у следователя возникли новые вопросы и на них не было ни одного ответа.
Сет Фрэнк подумал, когда же, наконец, это проклятое дело исчезнет у него с глаз долой.
* * *
Часом позже Уолтер Салливан позвонил на местную телевизионную станцию, главным совладельцем которой он являлся. Его просьба была простой и конкретной. Через час посылку доставили к нему домой. После того как одна из сотрудниц передала ему коробку, он проводил ее к выходу, закрыл и запер на замок дверь комнаты, в которой находился, и нажал небольшую кнопку на стене. Маленькая панель тихо сдвинулась в сторону, открыв доступ к аудиомагнитофону. Большую часть этой стены занимала домашняя видеосистема последней модели, которую Кристина Салливан увидела когда-то в журнале и решила, что та ей просто необходима, хотя ее пристрастие к видеопродукции ограничивалось порнографией и мыльными операми.
Салливан осторожно развернул аудиокассету и вставил ее в магнитофон, панель автоматически стала на место, и включился режим воспроизведения. Несколько секунд Салливан прислушивался. Когда он услышал слова, его лицо осталось бесстрастным. Он ожидал услышать то, что услышал. Он солгал следователю. У него была прекрасная память. Если бы его проницательность была хотя бы наполовину такой же хорошей. Потому что не увидеть очевидное мог только слепой идиот. Ярость, такова была его реакция, наконец, проявившаяся в изгибе твердых губ и блеске непроницаемых темно-серых глаз. Такая ярость, которой он не чувствовал давно. Даже после известия о смерти Кристи. Ярость, которая могла найти выход лишь в действиях. И Салливан не сомневался, что первый залп должен быть и последним, так как иначе нельзя было гарантировать победу, а он не привык проигрывать.
* * *
Похороны состоялись в глухом местечке, где кроме священника присутствовали еще лишь трое человек. Они происходили в обстановке строжайшей секретности, чтобы избежать непременного нашествия армии репортеров. Гроб с телом Лютера был закрыт. Вид последствий ужасного ранения головы — не самое лучшее впечатление, которое обычно хотят сохранить в своем сердце родные и близкие покойного.
Для служителя Господа не имели ни малейшего значения биография усопшего и обстоятельства его смерти, и служба была в должной мере благопристойной. Поездка на местное кладбище была столь же короткой, как и процессия. Джек с Кейт ехали вдвоем; за ними следовал Сет Фрэнк. В церкви он сидел в отдалении, чувствуя себя очень неловко. Джек пожал ему руку; Кейт, казалось, не замечала его присутствия.
Джек, опершись на свою машину, наблюдал за Кейт, которая на складном металлическом стуле сидела рядом с могилой, только что принявшей ее отца. Джек посмотрел вокруг. На этом кладбище не было грандиозных надгробных монументов. Надгробные памятники были здесь редкостью, на большинстве могил лежали темные прямоугольные плиты с именем покойного, датами рождения и смерти. Кое-где встречались надписи вроде «помним и любим»; большинство же не имело прощальных слов.
Джек вновь посмотрел на Кейт и увидел, как Сет Фрэнк направился в ее сторону, потом, видимо, изменил свое решение и медленно пошел к «лексусу».
Фрэнк снял солнцезащитные очки.
— Прекрасная служба.
Джек пожал плечами.
— Не вижу в смерти ничего прекрасного. — Хотя взгляды его и Кейт по этому вопросу сильно различались, он не мог полностью простить Фрэнку то, что тот позволил Лютеру Уитни умереть подобным образом.
Фрэнк замолчал, разглядывая отделку своего седана, достал сигарету, но потом решил не закуривать. Он засунул руки в карманы и отвернулся.
Фрэнк присутствовал на вскрытии Лютера Уитни. Дыра в черепе была огромной. Ударная волна от пули, вошедшей в голову, распространилась во все стороны с такой силой, что добрая половина мозга разлетелась на мелкие куски. И неудивительно: ведь пуля, извлеченная из сиденья полицейской машины, была очень крупной. «Магнум», калибр 460. Медицинский эксперт сообщил Фрэнку, что такой тип патронов часто используется в спортивной охоте, в основном, на крупного зверя. Пуля ударила в Лютера Уитни с силой, превышающей восемь тысяч фунтов. Охота на крупного зверя. Фрэнк устало покачал головой. И это произошло у него на виду, прямо перед его носом. Он никогда этого не забудет.
Фрэнк посмотрел на зеленый участок земли, который стал последним пристанищем для более чем двадцати тысяч усопших. Джек проследил за взглядом Фрэнка.
— Так есть какие-нибудь зацепки?
Следователь ковырнул носком ботинка землю.
— Мало. И ни одна никуда не ведет.
Они оба выпрямились, когда Кейт поднялась, положила на земляной холмик букетик цветов и некоторое время стояла неподвижно, глядя в сторону. Ветер утих, и, несмотря на холод, пригревало яркое солнце.
Джек застегнул пуговицы пальто.
— И что теперь? Дело закрыто? Никто вас не обвинит.
Фрэнк улыбнулся и решил все-таки закурить.
— Как бы не так, шеф.
— Так что вы намерены делать?
Кейт повернулась и пошла к машине. Сет Фрэнк надел шляпу и достал ключи от машины.
— Да просто намерен найти убийцу.
* * *
— Кейт, я знаю, что ты чувствуешь, но ты должна поверить мне. Он ни в чем тебя не обвинял. В этом не было твоей вины. Ты же сама говорила, что тебя втянули в это дело против твоей воли. Ты же никого ни о чем не просила. Лютер это понимал.
Они на машине Джека возвращались в город. Солнце стояло на уровне глаз и с каждой милей опускалось все ниже. На кладбище они сидели в машине почти два часа: она не хотела уезжать. Как будто ждала, что он выйдет из могилы и присоединится к ним.
Она немного опустила стекло, и плотный поток воздуха ворвался в машину, развеивая запах новой машины и своей влажностью предвещая дождь.
— Следователь Фрэнк не собирается закрывать дело, Кейт. Он разыскивает убийцу Лютера.
Наконец, она взглянула на него.
— Меня не волнует, что он говорит. — Она прикоснулась к своему носу, который покраснел, распух и сильно болел.
— Хватит, Кейт. Он же не хотел, чтобы Лютера убили.
— Неужели? Дело, полное вопросов, рассыпается в прах перед началом суда, и все его участники, включая следователя, выглядят законченными идиотами. И вот вы получаете труп и закрытое дело. Повтори-ка теперь, что хочет следователь?
Джек остановился перед красным сигналом светофора и откинулся на спинку сиденья. Он знал, что Фрэнк был откровенен с ним, но не было никакого способа убедить в этом Кейт.
Светофор мигнул, и Джек продолжил движение в потоке машин. Он взглянул на часы. Ему нужно было возвращаться на работу, если, конечно, она еще была у него.
— Кейт, я думаю, тебе сейчас нельзя быть одной. Что если я останусь у тебя на несколько ночей? Ты варишь кофе утром, а мое дело — ужины. Идет?
Он приготовился к немедленному отрицательному ответу и уже обдумал контраргументы.
— Ты уверен в этом?
Джек вгляделся в ее лицо; на него смотрели широко раскрытые, покрасневшие глаза. Казалось, каждая клеточка ее тела готова закричать от боли. Переживая то, что для них обоих, несомненно, являлось трагедией, он неожиданно осознал, что по-прежнему не отдает себе отчета в силе испытываемой ею боли и вины. Это ошеломило его даже больше, чем звук выстрела, когда он сидел и держал ее руку.
— Уверен.
В ту ночь он расположился на диване. Он лежал, натянув одеяло до подбородка, чтобы защититься от сквозняка, дувшего ему в грудь из невидимой щели в окне. Потом он услышал скрип двери, и она вышла из спальни. На ней был тот же халат, что и раньше, волосы были крепко стянуты в пучок. Ее лицо выглядело свежим и чистым, лишь небольшой румянец на щеках выдавал душевную травму.
— Не нужно ли тебе чего-нибудь?
— Нет. Этот диван намного более удобный, чем я думал. У меня до сих пор сохранился точно такой же из нашей квартиры в Шарлоттсвилле. Думаю, в нем не осталось ни одной целой пружины. Полагаю, они все ушли в отставку.
Она не улыбнулась, но села рядом с ним.
Когда они жили вместе, она каждый вечер принимала ванну. Ложась в постель, она пахла так хорошо, что это едва не сводило его с ума. Этот запах был таким же чистым, как дыхание новорожденного. А потом она замолкала, до тех пор, пока он, истомленный, не ложился на нее сверху, и она со своей беззастенчиво порочной улыбкой гладила его, а он в течение нескольких минут думал, что миром, бесспорно, правят женщины.
Ее голова склонилась к его плечу, и он обнаружил, что его основной инстинкт отчетливо дает себя знать. Но ее явная усталость, абсолютная апатия быстро положили конец неуместным мыслям, и он почувствовал неприятный укол совести.
— Я не уверена, что составлю тебе хорошую компанию.
Неужели она поняла, что он чувствовал? Каким образом? Ведь все ее мысли, должно быть, витали далеко отсюда.
— Развлечение не входило в программу. Я сам позабочусь о себе, Кейт.
— Я очень ценю твою поддержку.
— Для меня сейчас нет ничего более важного.
Она сжала его руку. Когда она поднялась, чтобы уйти, полы ее халата разошлись, открыв для взгляда больше, чем ее длинные, изящные ноги, и Джек был рад, что этой ночью они спят в разных комнатах. Размышляя, он не сомкнул глаз до раннего утра, его мысли перескакивали с одного на другое, начиная с рыцарей в белых одеждах со сверкающими мечами, обезображенными пятнами ржавчины, и кончая юристами-идеалистами, спящими в горестном одиночестве.
В третью ночь он вновь расположился на диване. И, как и прежде, она вышла из своей спальни; легкий скрип двери заставил его отложить в сторону журнал, который он читал. Но на этот раз она не подошла к дивану. Наконец, он повернулся к ней лицом и обнаружил, что она наблюдает за ним. Но теперь она не выглядела безразличной. И теперь на ней не было халата. Она повернулась и ушла обратно в спальню. Дверь осталась открытой.
На мгновение он замер. Потом поднялся, подошел к двери и заглянул внутрь. В темноте он различил ее силуэт на кровати. Одеяло лежало в ногах кровати. Он видел очертания ее тела, когда-то настолько же знакомого ему, как и свое собственное. Она, не отрываясь, смотрела на него своими миндалевидными глазами. Она не протянула ему руки; он вспомнил, что она никогда не делала этого.
— Ты уверена в этом? — Он чувствовал, что обязан задать этот вопрос. Он не хотел, чтобы утром она обо всем пожалела и почувствовала себя униженной и смущенной.
Вместо ответа она встала и привлекла его к себе. Матрас был жестким и теплым в том месте, где она лежала. Через мгновение он был таким же нагим, как и она. Он инстинктивно нащупал знакомую родинку в форме полумесяца, прикоснулся рукой к изгибу ее губ, которые вскоре слились с его губами. Ее глаза были открыты, и теперь в них не было ни слез, ни припухлости, а лишь взгляд, который он когда-то так полюбил и желал всегда чувствовать на себе. Он медленно обвил ее руками.
* * *
Дом Уолтера Салливана посещали чиновники самого высокого ранга. Но сегодняшний вечер был особенным, даже по сравнению с предыдущими событиями.
Алан Ричмонд поднял бокал с вином и произнес краткий, но яркий тост за хозяина дома; четыре другие тщательно отобранные пары зазвенели своими бокалами. Сияющая первая леди, одетая в простое черное платье, с пепельными волосами, обрамляющими не по годам свежее, изящное лицо, улыбнулась миллиардеру. Она, привыкшая вращаться в среде богатых, интеллектуальных и изысканных людей, все же благоговела перед Уолтером Салливаном и подобными ему богачами еще и потому, что они на Земле — большая редкость.
Формально по-прежнему находясь в трауре, Уолтер Салливан сегодня был необычайно общителен. Разговор за кофейным столиком в его просторной библиотеке касался то международного бизнеса, то последних шагов совета Федеральной резервной системы, то спортивных прогнозов, то предстоящих в следующем году выборов. Никто из присутствовавших не сомневался, что после подсчета голосов Алан Ричмонд останется на своем посту.
Никто, кроме одного человека.
Прощаясь, президент наклонился к Уолтеру Салливану, чтобы обнять его и сказать несколько слов по секрету. Услышав слова президента, Салливан улыбнулся. Затем старик оступился, но выпрямился, схватившись за руки президента.
Когда гости разошлись, Салливан отправился в кабинет и закурил сигару. Он подошел к окну: огоньки президентского кортежа быстро исчезали из вида. Салливан не мог удержаться от усмешки. Вспомнив, что президент слегка поморщился, когда он схватил его за руки, Салливан почувствовал себя победителем. Невероятная догадка, но зачастую невероятные догадки оказываются чистой правдой. Следователь Сет Фрэнк очень откровенно делился с миллиардером своими гипотезами относительно дела. Одна из гипотез, особенно заинтересовавшая Уолтера Салливана, заключалась в том, что его жена ножом для вскрытия конвертов ранила своего убийцу, возможно, повредив ему руку или ногу. Видимо, рана оказалась серьезнее, чем предполагали полицейские. Могли быть задеты нервные волокна. Поверхностная рана к этому времени, несомненно, затянулась бы.
Салливан медленно вышел из кабинета, выключив за собой свет. Конечно, президент Алан Ричмонд почувствовал лишь небольшую боль, когда пальцы Салливана погрузились в его плоть. Но, как это бывает во время сердечного приступа, за небольшой болью зачастую следует гораздо более сильная. Салливан широко улыбнулся. Теперь он точно знал, что будет делать.
* * *
С вершины холма Уолтер Салливан смотрел на маленький деревянный домик с зеленой жестяной крышей. Он плотнее обмотал шею шарфом и оперся на толстую трость, помогавшую его слабым ногам. В это время года на холмах юго-западной Вирджинии было довольно морозно, и синоптики уверенно предсказывали обильные снегопады.
Он начал спускаться вниз, ступая по ставшей твердой, как камень, земле. Дом был превосходно отремонтирован благодаря его неограниченным финансовым возможностям и глубокому чувству ностальгии, которое, казалось, овладевало им все сильнее и сильнее по мере того, как он приближался к той черте, за которой становишься частью прошлого. Хозяином Белого дома был Вудро Вильсон, а мир был охвачен огнем Первой мировой войны, когда Уолтер Патрик Салливан впервые увидел свет при помощи повивальной бабки и благодаря непреклонной решимости его матери, Милли, которая до этого потеряла всех троих своих детей, причем двоих из них во время родов.
Его отец, шахтер — тогда в этой части Вирджинии, кажется, у всех отцы были шахтерами — дожил до двенадцатого дня рождения своего сына, а потом скоропостижно скончался от множества болезней, вызванных переутомлением и постоянным вдыханием угольной пыли. В течение многих лет будущий миллиардер наблюдал, как его папа, полностью обессиленный, с лицом, черным, как шерсть их большого лабрадора, пошатываясь, входит в дом и почти падает на маленькую кровать в дальней комнате. Он бывал слишком утомленным, чтобы есть или играть со своим малышом, который каждый день надеялся, что ему уделят немного внимания, но не получал его от отца, на постоянную изможденность которого было больно смотреть.
Его мать прожила достаточно долго, чтобы увидеть, как ее сын превращается в одного из богатейших людей мира, и исполненный сознанием долга Уолтер обеспечил ее всеми благами, которые можно было купить на его огромные деньги. Отдавая дань памяти безвременно ушедшему из жизни отцу, он выкупил убившую его шахту. Пять миллионов наличными. Выплатив каждому из шахтеров премию в пятьдесят тысяч долларов, он торжественно закрыл шахту.
Он открыл дверь и вошел внутрь. Газовый камин наполнял комнату теплом, так что печного отопления не требовалось. Запасов еды в кладовой хватило бы на полгода. Здесь он был обеспечен всем необходимым. Он никогда никому не позволял жить здесь вместе с ним. Это был его родной дом. Все, кто когда-либо имели право жить здесь, за исключением его самого, уже умерли. Он был одинок и хотел быть одиноким.
Он долго не притрагивался к приготовленному им самим незамысловатому ужину, задумчиво глядя в окно, где в свете угасающего дня едва мог различить облетевшие вязы, растущие вокруг дома; их ветви помахивали ему как бы в такт неслышимой музыке.
Он помыл посуду и прошел в маленькую комнату, где когда-то была спальня его родителей. Теперь в ней находились стол, удобное кресло и несколько книжных полок, заполненных тщательно подобранной литературой. В углу стояла узкая кровать, поскольку эта комната служила ему и спальней.
Салливан взял хитроумный сотовый телефон, лежавший на столе. Потом набрал номер, известный лишь очень узкому кругу людей. На другом конце линии раздался голос. Затем Салливана попросили подождать, и через мгновение зазвучал другой голос.
— Боже мой, Уолтер, я знаю, у тебя свой собственный — и довольно странный — распорядок дня, но мне все же кажется, тебе стоит сбавить темп. Где ты находишься?
— В моем возрасте нельзя сбавлять темп, Алан. Иначе можно остановиться окончательно. Я с большим удовольствием сгорел бы в огне работы, чем согласился бы медленно тлеть. Надеюсь, я тебе не очень помешал?
— Ничего, мировые кризисы подождут. Что-нибудь нужно?
Салливан приставил к телефону маленький диктофон. На всякий случай.
— У меня к тебе только один вопрос, Алан.
Салливан замолчал. Ему пришло в голову, что это доставляет ему удовольствие. Затем он вспомнил, как выглядело лицо Кристи в морге, и помрачнел.
— Что именно?
— Почему ты так долго его не убивал?
В воцарившейся тишине Салливан слышал ритм дыхания на другом конце линии. Надо было отдать должное Алану Ричмонду: оно не участилось, а оставалось равномерным и спокойным. На Салливана это произвело глубокое впечатление и слегка разочаровало.
— Повтори, пожалуйста.
— Если бы твои парни промахнулись, ты теперь встречался бы со своим адвокатом, планируя защиту против импичмента. Признайся, ведь ты уже близок к этому.
— Уолтер, с тобой все в порядке? С тобой что-то произошло? Где ты?
Салливан на мгновение отнял телефон от уха. В аппарате было антипеленговое устройство, которое обрекало на неудачу любые попытки определить его местоположение. Если они теперь стараются запеленговать его, а он по понятным причинам был в этом уверен, то обнаружат, что сигнал может поступать из дюжины различных точек, ни одна из которых не была близка к тому месту, где он в действительности находился. Это устройство обошлось ему в десять тысяч долларов. Но это были всего лишь деньги. Он вновь улыбнулся. Он мог разговаривать так долго, как ему будет нужно.
— Напротив, я давно не чувствовал себя лучше, чем сейчас.
— Уолтер, ты говоришь каким-то загадками. Кто кого убил?
— Знаешь, я не очень удивился, когда Кристи не захотела лететь на Барбадос. Честно говоря, я предполагал, что она хотела остаться, чтобы развлечься с несколькими молодыми людьми, которых взяла на заметку в течение лета. Когда она сказала, что плохо себя чувствует, это меня позабавило. Помню, я сидел в лимузине и думал, какой предлог она изберет. Она была не слишком изобретательной, бедное дитя, и кашляла абсолютно ненатурально. Судя по всему, в школе она злоупотребляла объяснениями типа «мою домашнюю работу съела собака».
— Уолт…
— Странно, но когда полицейские спросили меня, почему она не поехала вместе со мной, мне неудобно было заявить им, что Кристи сказалась больной. Может, помнишь, в то время в газетах ходили слухи о разных интрижках… Я знал, что, если сообщу о ее болезни, то бульварные газетенки тут же объявят ее беременной от другого мужчины, даже если вскрытие этого не подтвердит. Людям нравится делать самые худшие и самые пикантные выводы, Алан, ты это знаешь. Когда тебя сместят с поста президента, о тебе, конечно, тоже сделают самые худшие выводы. И правильно сделают.
— Уолтер, скажи, пожалуйста, где ты находишься? У тебя явно не все в порядке со здоровьем.
— Хочешь послушать эту запись, Алан? Запись с той пресс-конференции, где ты с большим участием сказал мне о событиях, которые происходят без всякого смысла? Очень тактичное высказывание. Частная беседа двух старых друзей, которую записали несколько теле- и радиостанций, но которая не была никем замечена. Полагаю, что именно благодаря твоей популярности никто не придал этому значения. Ты был таким обаятельным, таким сочувствующим, никто и внимания не обратил, что ты сказал о болезни Кристи. Но ты сказал это, Алан. Ты говорил мне, что если бы Кристи не заболела, то не была бы убита. Она бы полетела со мной на остров и осталась в живых. Кристи лишь мне одному сказала о своей мнимой болезни. И я не стал сообщать этот факт полиции. А как ты узнал об этом?
— Должно быть, ты сам мне и сказал.
— Я не разговаривал с тобой до пресс-конференции. Это можно легко подтвердить. Моя жизнь расписана по минутам. Твое местонахождение и контакты как президента, как правило, хорошо известны в любое время. Я говорю «как правило», потому что в ту ночь, когда убили Кристи, ты явно не был ни в одном из обычно посещаемых тобою мест. Ты оказался в моем доме, а если точнее, в моей спальне. На пресс-конференции нас постоянно окружали десятки людей. Все, о чем мы говорили, записано на пленку. Ты не мог узнать об этом от меня.
— Уолтер, прошу тебя, скажи мне, где ты? Я хочу помочь тебе.
— Кристи никогда не нравилось действовать в открытую. Должно быть, она очень гордилась тем, что водит меня за нос. Наверное, она хвасталась тебе, как обвела старика вокруг пальца? Несомненно, только моя покойная жена могла сказать тебе, что симулировала болезнь. А ты проболтался в разговоре со мной. Не знаю, почему я понял все это только сейчас. Видимо, я был настолько одержим поиском убийцы Кристи, что безоговорочно согласился с версией о краже со взломом. Возможно, это было также неосознанным самообманом. Потому что я догадывался о чувствах Кристи к тебе. Но, наверное, я просто не хотел верить, что ты способен поступить со мной подобным образом. Мне надо было сделать ставку на самые худшие свойства человеческой природы, и я не просчитался бы. Но, как говорят: лучше поздно, чем никогда.
— Уолтер, зачем ты мне позвонил?
Голос Салливана стал тише, но не утратил своей твердости.
— Затем, ублюдок, чтобы ты знал, какое будущее тебе предстоит. Оно будет связано с юристами, судами и такой общественной оглаской, какую ты, даже будучи президентом, не мог бы себе вообразить. Потому что я не хочу, чтобы ты удивился, когда у тебя на пороге появится полиция. И самое главное, я хочу, чтобы ты знал, кого за все это благодарить.
Голос президента напрягся.
— Уолтер, если тебе нужна моя помощь, я тебе помогу. Но я — президент Соединенных Штатов. И хотя ты один из моих самых старых друзей, я не потерплю подобных обвинений ни от тебя, ни от кого-либо еще.
— Молодец, Алан. Молодец. Ты предвидел, что я буду записывать этот разговор. Впрочем, это неважно. — Салливан на мгновение замолчал, потом продолжил: — Ты же мой протеже, Алан. Я учил тебя всему, что знал сам, и ты был хорошим учеником. Достаточно хорошим, чтобы занять самый важный пост в мире. К счастью, твое падение тоже не заставит себя ждать.
— Уолтер, тебе многое пришлось пережить. В последний раз тебя прошу: пожалуйста, попроси у кого-нибудь помощи.
— Забавно, Алан, но я хотел посоветовать тебе то же самое.
Салливан выключил телефон, а потом диктофон. Его сердце билось непривычно быстро. Он прижал руку к груди и заставил себя расслабиться. Он не хотел, чтобы с ним случился инфаркт: он собирался еще пожить и посмотреть, что будет дальше.
Он посмотрел в окно, а потом на обстановку комнаты. Его маленькое убежище. В этой самой комнате умер его отец. Почему-то эта мысль его успокаивала.
Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Утром он позвонит в полицию. Он расскажет им обо всем и отдаст запись. А затем будет сидеть и наблюдать. Даже если Ричмонда и не признают виновным, его карьера закончена. То есть он уже мертвец, в профессиональном, духовном, нравственном смысле. Какая разница, что его материальная оболочка продолжит существование? Это даже к лучшему. Салливан улыбнулся. Он поклялся отомстить убийце своей жены. И не нарушил клятвы.
Внезапное ощущение того, что его рука поднимается вверх, заставило его открыть глаза. Затем его ладонь, помимо воли, обхватила холодный тяжелый предмет. Он спохватился лишь в тот момент, когда ствол коснулся его виска. Но было уже поздно.
* * *
Президент посмотрел на телефонную трубку, а потом на часы. Примерно в это время все должно было завершиться. Салливан был хорошим учителем. Слишком хорошим, и во вред себе, как оказалось. Ричмонд был почти уверен, что Салливан свяжется с ним, прежде чем объявить всему миру о виновности президента. Это намного упростило его задачу. Ричмонд поднялся и проследовал вверх по лестнице, в свои личные апартаменты. Мысль о покойном Уолтере Салливане уже вылетела у него из головы. Неэффективно и непродуктивно тратить время на раздумья о побежденном враге. Это лишь мешает тебе подготовиться к очередной схватке. Салливан также научил его этому.
* * *
В сумерках младший из двух мужчин смотрел на дом. Он слышал выстрел, но не отрывал взгляда от тускло освещенного окна.
Через несколько минут Билл Бертон присоединился к Коллину. Он не мог смотреть в глаза своему напарнику. Двое высокопрофессиональных, преданных своему делу агентов секретной службы — убийцы молодых женщин и стариков.
На обратном пути Бертон сидел, откинувшись на сиденье. Наконец, все закончилось. Трое человек мертвы, считая Кристину Салливан. А почему не считать ее? Именно с Кристины Салливан и начался весь этот кошмар.
Бертон посмотрел на свою руку, все еще не веря, что она только что держала рукоятку пистолета, нажимала на спусковой крючок, оборвав жизнь человека. Другой рукой Бертон забрал диктофон и кассету. Они лежали у него в кармане; их ждала мусоросжигательная печь.
* * *
Когда Бертон, тайно подключившись к телефонной линии, слушал разговор Салливана с Сетом Фрэнком, он понятия не имел, к чему клонит старик, говоря про «болезнь» Кристины Салливан. Но когда он сообщил эту информацию Ричмонду, тот побледнел и несколько минут молча смотрел в окно. Затем позвонил в пресс-службу Белого дома. Несколько минут спустя они оба слушали запись первой пресс-конференции на ступеньках миддлтонского суда. То, как президент выражал соболезнование своему старому другу, говорил о бренности человеческой жизни, о том, что Кристина Салливан осталась бы в живых, если бы не заболела. Он забыл, что Кристина сказала ему об этом в день своей смерти. Факт-улика. Факт, грозивший катастрофой им всем.
Бертон рухнул в кресло, взглянул на своего шефа, который молча смотрел на кассету, словно пытаясь усилием мысли стереть с нее свои слова. Бертон покачал головой: ну и ну! Президента поймали на его собственной расплывчатой риторике, как заурядного политикана.
— И что мы будем делать дальше, шеф? Смоемся на вашем самолете? — Разглядывая ковер, Бертон шутил лишь наполовину. Он был слишком ошеломлен даже для того, чтобы думать.
Он поднял глаза и увидел, что президент в упор смотрит на него.
— Уолтер Салливан — единственный из живых людей, кроме нас с вами, кто осознает значение этой информации.
Бертон поднялся и с вызовом посмотрел на Ричмонда.
— В мои обязанности не входит убийство людей лишь потому, что вы мне это прикажете.
Президент не отвел глаз от Бертона.
— Сейчас Уолтер Салливан для нас — прямая угроза. Он играет с нами в кошки-мышки, и мне это не нравится. А вам?
— У него есть на это чертовски веская причина, не так ли?
Ричмонд взял со стола карандаш и покрутил его пальцами.
— Если Салливан заговорит, мы потеряем все. Абсолютно все. — Президент сломал карандаш. — И нам конец. Вот такой же. И я сделаю все возможное, чтобы этого не допустить.
Внезапно ощутив сильное жжение в желудке, Бертон упал в кресло.
— Откуда вам известно, что он уже не проболтался?
— Я знаю Уолтера, — спокойно сказал президент. — Он сделает это по-своему. И это будет эффектно. Но он не будет спешить. Он не из тех, кто действует сгоряча. Но когда он берется за дело, последствия наступают быстро и неотвратимо.
— Отлично.
Бертон обхватил голову руками. Годы тренировок привили ему способность моментально анализировать информацию, быстро принимать решение и наносить удар за долю секунды до того, как это сделает противник. Теперь в его голове царила полная неразбериха, мысли были мутными и тягучими, как вчерашний кофе, ясности не было никакой. Он поднял глаза.
— Почему его обязательно нужно убивать?
— Я гарантирую вам, что в эту самую минуту Уолтер Салливан разрабатывает план, как лучше нас уничтожить. Такие действия не вызывают у меня симпатии.
Президент откинулся на спинку кресла.
— Проще говоря, этот человек решил бросить нам вызов. А за последствия своих поступков нужно отвечать. Уолтер Салливан знает это лучше, чем кто-либо другой. — Президент снова посмотрел Бертону в глаза. — Вопрос в том, готовы ли мы принять этот вызов?
* * *
Последние три дня Коллин с Бертоном следили за Уолтером Салливаном. Когда он вышел из машины в каком-то Богом забытом месте, Бертон не мог поверить в свою удачу и одновременно испытывал глубокое сочувствие к объекту слежки, ставшему теперь беззащитным.
Супружеская пара была уничтожена. Пока машина мчалась обратно в столицу, Бертон бессознательно потирал свою руку, словно пытаясь отскрести грязь, которую он чувствовал в каждой складке кожи. Он похолодел от сознания того, что ему никогда не стереть из памяти того кошмара, который он только что превратил в реальность. Это гнетущее воспоминание будет преследовать его всю жизнь до самого конца. Он купил свою жизнь, отдав за нее жизнь другого человека. Снова. Его железный характер дал глубокую трещину. Жизнь послала ему суровое испытание, и он не сумел его выдержать.
Он вцепился пальцами в обивку сиденья и уставился в темноту за окном.
