Часть IV

Книга: Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10

Ангел Смерти лишь на ветер крылья простер

И дохнул им в лицо…1

«Поражение Сеннахериба», лорд Байрон (1788–1824)

Глава 35

Законовед Элдрич, повернув ключ, открыл дверь подвала. Свет включился автоматически. Некоторые электрические изобретения неизменно радовали его и значительно облегчали жизнь, ибо правда заключалась в том, что Элдрич боялся темноты.

Ведь он знал, что в ней скрывалось.

Держась одной рукой за деревянные перила, а другой — за холодную стену, он осторожно спустился по лестнице. Его внимание сосредоточилось на спуске, и мэтр медленно, обдумывая каждый шаг, продвигался вниз по ступенькам. Молодость Элдрича осталась в далеком прошлом; на самом деле он едва мог вспомнить те времена, когда не чувствовал себя стариком. Детство казалось сном, юность скрывалась в тумане, там жил другой человек, оставивший ему воспоминания об эпизодах любви и утрат, словно старые дагерротипы, подкрашенные чаем и выцветшие на солнце снимки.

Достигнув последней ступеньки, Томас невольно вздохнул с облегчением: очередные помехи преодолены без инцидентов, его хрупкие кости уцелели. Пять лет тому назад он споткнулся на тротуаре, упал и сломал бедро: первая серьезная травма или болезнь преклонных лет. Перелом повлек за собой обширные перемены, и теперь мэтр остро осознавал собственную уязвимость. Более всего прочего пострадала его самоуверенность.

Но больше боли и неудобства длительного периода выздоровления ему запомнились страхи перед анестезирующими препаратами, собственное отвращение к вынужденному погружению в пустоту и отчаянная борьба с той текучей субстанцией, что начинала проникать в его плоть, когда анестезиолог делал укол. Темнота, наполненная не только бесплотными тенями. Он помнил, с каким облегчением проснулся в палате для выздоравливающих и с какой благодарностью осознал, что почти не помнит того, что происходило, пока он спал. Разумеется, речь идет не о хирургической операции: это была отдельная, чисто физическая реальность, капитуляция тела, отданного в опытные руки хирурга. Нет, призрачные образы, вернувшиеся вместе с сознанием, принадлежали к совершенно иной сфере бытия. Хирург говорил пациенту, что тот будет спать без сновидений, но обманул. Сны, изобилующие памятными и забытыми событиями, неизменно посещали Элдрича, и снились они ему чаще, чем большинству людей, если вообще можно в полной мере назвать снами те переживания, что испытывал законовед, когда усталость побеждала его. И поэтому также он спал меньше большинства людей, предпочитая умеренную вялость сознания бессознательным пыткам ночи.

Он вырвался из небытия, ощущая боль в нижней части тела; сознание сильно притупилось от впрыскиваний, но тем не менее еще ужасало его. Медсестра с алебастровым личиком, спросив, как он себя чувствует, заверила, что операция прошла хорошо и вскоре он поправится, после чего Элдрич попытался улыбнуться, несмотря на то, что надерганные из воспоминаний нити еще пролезали в щелки из другого мира.

Руки — они остались в его памяти. Руки с загнутыми когтями тянулись к нему, когда закончилось действие анестезии, они пытались утащить его в свои владения; а над ними бесплотные тени, бездушные призраки, исполненные ярости за то, что сделали с ними Элдрич и его помощник. Тени отчаянно желали увидеть, как он понесет такое же, как они, наказание. Позднее, когда стало очевидно, что операция прошла совершенно успешно и больной находится вне опасности, хирург признался Элдричу, что когда он наложил последние стежки шва, возникло одно осложнение. И вот что именно поразило его: большинство пациентов легко выходили из наркоза после окончания его действия, но Элдрич, вместо того чтобы пробудиться, минуты две, казалось, наоборот, все больше погружался в сон, и врачи уже испугались, что он может впасть в кому. Но потом вдруг началось оживление, и частота сердечных сокращений так резко увеличилась, что теперь они уже подумали о возможной остановке сердца.

— Да уж, заставили вы нас поволноваться, — заметил хирург, похлопав Элдрича по плечу, отчего старый законник нервно напрягся, поскольку это прикосновение тревожно напомнило ему те когтистые руки.

Весь период выздоровления, как в больнице, так и дома, Коллектор дежурил около него, осознавая, что уязвимость Элдрича — сродни его собственной и их жизни взаимозависимы. Пробуждаясь, Элдрич обычно видел рассеянный свет лампы и напряженно сцепленные пальцы сидевшего у кровати Коллектора, страдавшего от временного отсутствия никотина, который, казалось, подпитывал его жизненные силы. Законовед так до конца и не понял, как Коллектор умудрялся в те первые послеоперационные дни быть настолько вездесущим — ведь эта клиника, будучи исключительно частной и исключительно дорогой, имела еще исключительно строгие правила относительно времени посещений. Но Элдрич по собственному опыту знал, что люди склонны избегать споров с Коллектором. От него, подобно сигаретному запаху и дыму, исходило и ощущение тревоги. Запах табака, такой распространенный и ненавязчивый, — с какой благодарностью следовало бы им всем относиться к нему, ибо зловоние курева маскировало другое амбре. Даже без сигарет Коллектор приносил с собой запах склепа.

Иногда сам Элдрич почти боялся его. Коллектора, начисто лишенного милосердия, полностью поглотила собственная миссия в этом мире. Элдрич еще имел сходство с человеком, сохранив способность к сомнениям; Коллектор же не сомневался никогда. В нем не осталось ничего человеческого. Элдрич порой задумывался, человек ли он вообще. Он подозревал, что Коллектор лишь появился в этом мире человеческим путем, а со временем с яркой очевидностью проявилась его истинная натура.

«Как странно, — подумал Элдрич, — что человек может бояться того, с кем очень близко связан: помощника; источника доходов; защитника…»

Сына…

Элдрич спустился в подвал по двум причинам. Во-первых, чтобы проверить предохранители: сегодня днем пару раз ненадолго вырубался свет, а такие случаи обычно вызывали беспокойство. У них хранилось очень много сведений, очень много важных знаний, и хотя они надежно охранялись, всегда оставалась тревога о возможных недостатках системы защиты. Элдрич открыл дверцу блока предохранителей и направил на них луч фонарика, но насколько он мог сказать, все они выглядели действующими. Завтра, однако, он свяжется с Боуденом, который обычно выполнял для него подобные работы. Элдрич доверял Боудену.

По мере его передвижения по подвалу включались очередные светильники, освещая ряды стеллажей с папками. Некоторые из них уже настолько постарели, что Томас боялся касаться их, опасаясь, как бы они не рассыпались в пыль, но изредка возникла необходимость перечитать имевшиеся в них материалы. По большей части в подвале находились папки закрытых дел. По ним уже вынесли суждения и привели в исполнение приговоры.

Однажды кто-то заметил ему, что существует различие, реальное или воображаемое, между «суждением» и «осуждением», хотя старик считал это главным образом вопросом преференции; первое — на его взгляд — имело более значимую весомость и надежность.

— Суждение, — говорил тот человек, и его бас рокотал над паркетным полом номера вашингтонского отеля, — находится в сфере человеческого правосудия, но осуждение — в сфере божественного.

Откинувшись на спинку кресла, он довольно улыбнулся. Его идеальные зубы белели на фоне безупречной эбеново-черной гладкости кожи, но сцепленные на скромном животике руки так часто омывались кровью, что ее следы, по убеждению Элдрича, вполне могли проявиться под микроскопом в ультрафиолетовом излучении.

Перед ним лежал документ, подробно описывающий акты насилия, пыток и массовых убийств, — результат многолетних расследований группы людей, ныне уже убитых, убитых агентами этого хитроумного философа, и в глазах падшего лидера Элдрич увидел, что ему предназначили подобную судьбу.

— Неужели? — откликнулся он. — Чертовски интересная мысль, однако я придерживаюсь того понимания «суждения», что дается в Библии короля Якова.

— Ложное понимание! — воскликнул мужчина с безоблачной уверенностью истинного невежества. — Скажу более понятным языком: судим я буду не человеческим судом, но предстану на суд Господа, и Он одобрит деяния, на кои вынудили меня Его враги. Бездушные скоты. Грешники.

— А женщины? — вопросительно произнес Элдрич. — А дети? Все они тяжко согрешили? Как прискорбно для них.

Мужчина возмутился:

— Я же сказал вам, мне известны и понятны эти голословные утверждения. Враги продолжают распространять лживые слухи, желая очернить меня, но я не имею отношения к выдвинутым против меня обвинениям. В ином случае Международный суд в Гааге уже призвал бы меня к ответу, а я не получал оттуда никаких повесток. И сие означает, что никто в земном мире не предъявит мне иск.

Правда звучала несколько иначе. Международный суд собирал досье на падшего лидера, но этому процессу постоянно препятствовали убийства важных свидетелей, как за пределами страны, где он более десяти лет вел истребительную партизанскую войну, так и внутри нее, где у власти теперь находились люди, которые использовали этого человека и его силы для своих собственных целей и предпочли бы предать забвению некоторые особо щекотливые подробности прошлого, стремясь раскрыть новые объятия своего рода демократии. Даже в Соединенных Штатах нашлись политики, готовые возлюбить этого мясника и насильника, видя в нем союзника в борьбе против мусульманских террористов. Однако во всех отношениях он являлся позорным камнем преткновения: для союзников, для врагов и для всего рода человеческого.

— Так что, мэтр Элдрич, мне неясно, почему вы предпочли поверить наветам этих людей и согласились принять их иски. Что такое этот документ? Что такое «гражданское дело»? Мне неведомо, что сие означает. — Он держал, как дохлую рыбу, предъявленную ему Элдричем стопку бумаг, где описывались истребительная резня, насилие и перечислялись имена жертв. — Я согласился встретиться с вами, потому что вы сообщили моему помощнику, что располагаете сведениями, кои могли бы быть мне полезны в продолжающихся нападках на мою репутацию, сведениями, способными помочь мне в борьбе против очернения моего имени. А вместо этого, похоже, вы встали на сторону этих грешников, этих порочных фантазеров. И как же, интересно, это может помочь мне? Как?

Он уже кипел от злости, но Элдрича его кипение не волновало.

— Если вы признаете вашу вину и ваши преступления, то можете еще спасти себя, — заявил он.

— Спасти себя? От чего?

— От проклятия вечных мук, — пояснил мэтр.

Смерив законника изумленным взглядом, человек захихикал.

— Уж не проповедник ли вы? Может, вы почитаете себя посланцем Господа? — Хихиканье сменилось хохотом. — Я — посланец Господа. Взгляните! — Сунув руку за ворот рубашки, он вытащил богато украшенный золотой крест. — Убедились? Я — христианин. И потому сражаюсь в своей стране с врагами Господа. И именно поэтому ваше правительство дает мне деньги и оружие. И потому же профессионалы из ЦРУ консультируют меня в вопросах тактики. Все мы призваны вершить дела Господни. А сейчас, старина, ступайте с Богом, пока вы не довели меня до безумия, и забирайте с собой ваши смехотворные бумажонки.

Элдрич встал. Внизу за окном перед ним раскинулась оживленная улица. Там дожидался Коллектор. Отсюда из-за оконного стекла его силуэт выглядел чернильной кляксой.

— Спасибо, что уделили мне время, — сказал Элдрич. — Увы, больше я ничем не могу вам помочь.

Выйдя из отеля, он прошел мимо Коллектора, но они не взглянули друг на друга. Коллектор затерялся в толпе делегатов какой-то конференции, а позднее тем же вечером тот посланец Господа в своем шикарном номере узнал на собственном опыте, что нет практически никакой разницы между «осуждением» и «судом Божиим».

Это досье, уже закрытое, также находилось где-то в подвале. Элдрич мог в любой момент достать его, но в этом не было нужды. Его память оставалась идеальной, и в любом случае вряд ли ему придется точно цитировать обстоятельства смерти того падшего лидера — по крайней мере, в этой жизни. Теперь он редко посещал залы суда, и порой ему не хватало яростной полемики юридических споров, удовольствия от сознания того, что закон выиграл в сложном деле и что проигравший извлек уроки.

Однако же теперь ему не приходилось больше тревожиться из-за различия между законом и справедливостью. Как и любой юрист, он знал слишком много неудачных случаев, поскольку справедливость оказывалась в итоге зависимой от требований закона. А теперь они с Коллектором по-своему восстанавливали естественный порядок в самых тяжких делах, преступлениях, без сомнения заслуживающих сурового приговора в глазах всех, кроме самого закона.

Но в подвале хранились также папки некоторых незакрытых дел. Их Элдрич предпочитал считать «нерешенными» или «сложными», и по большей части против упомянутых в них подозреваемых не предпринималось никаких действий. Эти папки просто увеличивались в объеме по мере добавления сведений, очередных мелких свидетельств, способных, однако, отягчить участь связанных с делом лиц.

Одна из таких папок содержала дело детектива Чарли Паркера и связывалась с делами его помощников, как фигурально, так и буквально, посредством двух черных тесемок, пропущенных через дырочки в корешках зеленых папок. Элдричу давно хотелось, чтобы эти документы просто пылились в подвале, как простые документы, не имевшие отношения к делам, преследуемым законом. В конечном счете, он полагал, что Паркер выполняет одну, общую с ними задачу, хотя, возможно, не захотел бы в этом признаться. Коллеги этого детектива, Ангел и в особенности Луис, представлялись более проблематичными личностями, но Элдрич склонялся к тому, что их последующие действия могли компенсировать десяток былых грехов, хотя ему еще не удалось склонить к такой лояльности Коллектора. Их мнения по этому ключевому вопросу расходились, но здравый смысл, тем не менее, подсказывал, что Паркера и его помощников следует оставить в покое. Осуждение одного повлечет за собой осуждение всех, иначе оставшиеся в живых отомстят судьям, невзирая в своем гневе ни на пол, ни на возраст.

Но дело Паркера значительно осложнилось, поскольку его имя имелось в списке, присланным им Барбарой Келли, пусть и без указания каких-либо причин его вины. Визит Паркера встревожил Элдрича. Детектив знал о существовании такого списка и знал о наличии в нем своего имени — вероятно, от того старого еврея. Паркер заподозрил также, что Элдрич и Коллектор получили подобный список, и, зайдя в контору мэтра, дал своеобразное предупреждение им обоим: «Держитесь от меня подальше. Я не буду одной из ваших жертв».

Отсюда могли быть сделаны только определенные заключения. Либо Паркер знал, почему его имя попало в тот список, и его включение было оправданно, — тогда он тайно союзничал с теми, против кого они боролись, и заслуживал осуждения; либо он не знал, почему попал в список, что, в свою очередь, открывало две возможности: либо он сам пошел с ними на соглашение, и тогда осквернил свою душу, хотя скверна еще не проявилась в полном уродстве; либо кто-то, допустим, Барбара Келли или известные ей грешники, намеренно добавили его имя в список, надеясь заставить его союзников ополчиться против него, и тем самым его враги без всякого риска для себя избавились бы от этого особо опасного и настырного противника.

Барбара Келли умерла — убита, очевидно, своими же подельниками. Медицинская карта, предоставленная Элдричу через сеть информантов, подтвердила ее онкологическое заболевание. Она умирала, и ее стремление к раскаянию казалось искренним, раз в конечном счете болезнь все равно осудила ее. В каком-то смысле можно назвать уместным, что лимфома пожирала тело этой женщины, поскольку на ее совести лежало постоянное и непрерывное развращение, коварно поражающее гнойными метастазами жизнь за жизнью, душу за душой. Одного акта неповиновения, порожденного страхом и отчаянием, недостаточно для спасения, если она на него надеялась.

Но, с другой стороны, Элдрич — не Бог и не мог претендовать на полное понимание Его путей. Он анализировал то, чего могло заслуживать каждое преступление, но чисто с юридической точки зрения. И лишь Коллектор, приобщенный к некоей божественной сущности и преображенный в посредника между мирами, заявлял, что обрел высшее осознание, безгранично более сложное, нежели человеческое.

И, если верить его прозрению, безгранично более безжалостное.

В правдивости заявлений Коллектора Элдрич нисколько не сомневался. Он понимал и знал слишком много и не пытался одурачить себя верой в то, что какая-то обычная причина, совершенно не связанная с существованием некой божественности или ее противоположности, необходима для расширения его понимания и что прозрение Коллектором сути дела глубже, чем у самого Элдрича. Но сейчас, начав убивать грешников по списку, Коллектор поручил ему вновь проштудировать дело Паркера, и впервые Элдрич вдруг осознал себя в серьезном конфликте со своим сыном.

Сыном…

Законовед стоял перед папкой Паркера — его скрюченные пальцы зависли над ней, подобно когтям парящей древней хищной птицы, — и чувствовал, как на него наваливается неимоверная усталость. Ему было легче относиться к сыну отстраненно: как к Кушиэлю или Коллектору. Элдрич давно перестал раздумывать, могло ли что-то в нем или в его жене быть ответственным за сотворение в их жизни такой таинственной смертоносной силы. Нет, непримиримость, завладевшая духом его сына, пришла извне. В нем уживались два существа, и оба они теперь стали неотделимы, неотличимы друг от друга.

Но Паркер прав: кровожадность его сына росла, желание собирать жизненные сувениры в итоге стало еще сильнее, а его действия в отношении этого списка предоставили их новейшее и наиболее тревожное проявление. У них не хватало доказательств вины для начала карательных действий против большинства этих людей. Некоторых, вероятно, невольно склонили к греху, а другие могли просто принять деньги или сведения, дававшие им преимущество перед окружающими, — скромная победа над системой, порочной в своей основе, не являлась достаточной причиной для осуждения. Если единичного греха достаточно для проклятия, то осудить можно весь род человеческий.

И все же тяжкие грехи зачастую являются продуктом постепенного накопления мелких прегрешений, и Элдрич знал, что для людей из того списка придет время исполнить свою сторону заключенного ими договора: от них потребуют совершить тяжкое злодеяние. По образному выражению Коллектора, они являлись инкубаторами для разведения душевных вирусов. Подобными дремлющим раковым клеткам. Разве не следовало их истребить или удалить, прежде чем они получат возможность начать разрушать здоровые организмы? Так мыслил его сын, но Элдрич думал не о вирусах, не о раковых клетках: он думал о людях, о грешных, идущих на компромиссы личностях, которые ничем особым не выделялись на фоне огромной массы человечества.

«Из-за таких дел, — подумал Элдрич, — убийств без законной причины, мы сами можем оказаться среди проклятых».

Он взял папку Паркера, тяжелую от весомости дел его помощников, отяжелевшую от их деяний, как праведных, так и грешных, и сунул ее под мышку. Светильники гасли за ним по мере его продвижения к выходу из подвала, и он поднялся по лестнице более уверенно, чем спустился. Он редко забирал с собой папки домой, только в исключительных случаях. Ему хотелось вновь изучить папку Паркера, проверить каждую деталь ради той, что он, возможно, упустил раньше; деталь, способную дать ему подтверждение истинных целей этого человека.

Мэтр ждал в холле, пока секретарша запирала наверху двери конторы; он видел, как она тяжело спустилась по лестнице с неизменной сигаретой во рту. Со смерти его жены прошло почти три десятка лет, и эта секретарша стала его единственной постоянной спутницей, ведь Коллектор в силу необходимости носился туда-сюда, словно ядовитая бабочка. Без помощи этой женщины он мог бы пропасть. Он нуждался в ней, а в его возрасте нужда и любовь являлись одним и тем же ходатаем, лишь облаченным в разные наряды.

Перед выходом находилась панель аварийной сигнализации. Положив папку Паркера на полку, Элдрич открыл дверцу панели и проверил сигналы внешних видеокамер на маленьком встроенном экране: на улице никого не было. Он кивнул спутнице и, пока та открывала дверь, включил систему безопасности. Теперь система сработает через десять секунд, и этого времени ему порой едва хватало, чтобы успеть выйти и закрыть дверь, но сегодня он умудрился справиться с этой задачей на пару секунд раньше.

Элдрич скривился, когда они переходили улицу, направляясь к его машине.

— Разболелась нога? — спросила женщина.

— Меня доконает наша подвальная лестница, — простонал законовед.

— Вам следовало позволить мне самой спуститься туда.

— А что вы понимаете в предохранителях?

— Да уж побольше вашего.

Это была правда, даже если он предпочитал не признавать ее.

— Все равно мне еще требовалась… — Он выругался. Папка Паркера осталась забытой на полке рядом с аварийным щитом. — …Одна папка, — закончил мэтр.

Он показал ей свои пустые руки, и секретарша закатила глаза.

— Я сейчас сбегаю, — сказала она. — Подождите здесь.

— Спасибо, — откликнулся он, привалившись к машине.

— А вы уверены, что вам не нужна более серьезная помощь?

— Нет-нет, все нормально. Просто немного устал.

Но женщина знала, что все не так просто. Он ничего не скрывал от нее: ни о Коллекторе, ни о Паркере, ни о чем другом. И сейчас его мучила тревога. Она ясно видела это.

— Давайте-ка устроим себе славный ужин, — предложила помощница. — И поговорим об этом.

— В «Голубом быке»?

— А где же еще.

— Тогда я плачу.

— Вы платите мне недостаточно, чтобы я возражала.

Элдрич воспринял ее шутливые слова как справедливые и несправедливые одновременно: платил он ей много, но осознавал, что никаких денег не хватит, чтобы в достаточной степени оценить ее услуги.

Женщина подождала, пока проедет машина, и вернулась к конторе, по пути роясь в своей объемистой сумочке с ключами. Элдрич огляделся. Как пусто сегодня вечером на улицах; кроме них вокруг почти ни души. И тут он ощутил в затылке нервное покалывание. К нему приближался мужчина, опустивший голову и засунувший руки в карманы теплой куртки. Элдрич сжал автомобильный брелок для ключей и надавил указательным пальцем левой руки на тревожную кнопку, а правой рукой нашарил в кармане пальто небольшой, но крупнокалиберный пистолет. Ему показалось, что, проходя мимо, мужчина взглянул на него, но если так, то лишь мельком, едва повернув голову. И не оглядываясь удалился.

Элдрич успокоился. Из-за Коллектора он сделался таким подозрительным, что порой это переходило в паранойю: оправданную, возможно, но тем не менее паранойю. Его секретарша уже открыла дверь конторы. Он услышал гудки сигнализации, потом ее отключили, и они стихли. Но сейчас он уже не мог видеть женщину в сумрачном холле.

Справа от законника раздавались чьи-то шаги. Мужчина в куртке, остановившись на ближайшем углу, оглянулся на него. Элдричу показалось, что он что-то крикнул, но в любом случае его слова затерялись в грохоте оглушительного взрыва, выбившего окна в здании конторы, откуда сразу вырвались языки пламени и повалили клубы дыма, а самого Элдрича, осыпанного острыми осколками, приподняла и опрокинула на землю горячая взрывная волна. Никто не бросился к нему на помощь. Мужчина в куртке уже исчез.

Элдрич поднялся на колени. Он временно оглох и серьезно ушибся. На мгновение подумал, что ему это все привиделось, но тут в дверях здания появилась фигура секретарши — темный силуэт на фоне огня и дыма. Женщина медленно вышла на улицу, и даже издалека Элдрич увидел, какой потрясенной она выглядит. Ее волосы дымились. Подняв руку, она похлопала себя по голове, сбивая дым. Шагнув с тротуара на проезжую часть улицы, слегка пошатнулась, но продолжала идти и, похоже, улыбнулась, осознав, что с ним все в порядке; и сам Элдрич невольно облегченно улыбнулся в ответ.

Потом она развернулась, чтобы взглянуть на горящую контору, и он увидел, что сзади ее голова лишилась волос. В отблесках огня зловеще поблескивала глубокая ужасная рана на ее черепе. Кровавый поток со светлыми сгустками заливал спину несчастной. Взгляд Элдрича скользнул по ее разорванной одежде и рваным ранам на ногах.

А через мгновение помощница упала, безжизненно уткнувшись лицом в дорогу. Поднявшийся на ноги Элдрич, рыдая, бросился к ней, но проститься уже не успел.

Глава 36

Пока старый законовед на коленях оплакивал свою утрату, рабби Эпстайн готовился к вылету в Торонто.

Ему удалось связаться с Элинор, вдовой Артура Уилдона, и она согласилась встретиться с ним в Торонто в своей квартире, куда переехала после исчезновения мужа. Она больше не собиралась замуж и не стремилась добиться того, чтобы ее мужа законно признали погибшим. Такое поведение навело кое-кого на мысль о том, что ей известно, где может быть ее супруг. Одни говорили, что он прячется, уклоняясь от уплаты долгов, а другие считали, что он покончил с собой, осознав глубину денежных проблем, усугубленную потерей детей. После смерти девочек он потерял интерес к собственному бизнесу, а те, кому он доверил управление своей компанией и капиталовложениями, совершенно не оправдали доверия; в результате ко времени его исчезновения от былых богатств остались жалкие крохи, и канадская фирма коммерческих перевозок собиралась предъявить ему баснословный счет.

Завтра вечером Элинор Уилдон предстояло ненадолго отправиться в Европу: ее племянник женился в Лондоне, сообщила она Эпстайну, и поэтому она заказала билеты в «Эйр Канада» на рейс, вылетающий в Хитроу в четверть седьмого вечера. Решив не дожидаться утра, Эпстайн хотел успеть на самолет компании «Американ эйрлайнз», вылетающий из международного аэропорта Ла Гуардиа вечерним рейсом в девять двадцать пять, и переночевать уже в Торонто в отеле «Хазелтон». Адив и Лиат проводят его до самолета. А в Торонто встретит другой помощник, отставной майор вооруженных сил Канады, ныне работавший в команде частной охраны.

Эпстайн редко путешествовал без телохранителей, а сейчас он более чем когда-либо осознал необходимость в охране собственной персоны и защите всех своих соратников. Наличие этого черного списка давало им шанс уничтожить прежде неизвестных врагов, но активная деятельность Коллектора поставила под угрозу всех. Дэвис Тейт умер, а его режиссера Бекки Фиппс объявили пропавшей, но Эпстайн полагал, что ее также преследовал Коллектор или она уже пострадала от его карающей длани.

Возможно, Барбара Келли умерла, не открыв своим мучителям имена тех, кому она отослала этот неполный список. И тем не менее обрекшие ее на смерть могли заподозрить, что наиболее вероятными получателями были сам Эпстайн и заодно, пожалуй, тот старый правовед. А начавший работать по списку Коллектор подтвердил их подозрения: если он и Элдрич получили от Барбары Келли важные сведения, то их враги практически убедятся, что другим получателем стал Эпстайн.

Элдрич и Эпстайн. Имея сходные фамилии, возраст и цели, эти поборники справедливости никогда не встречались. Как-то раз Эпстайн предложил встретиться и получил в ответ рукописное сообщение законоведа, вежливо отклонившего его предложение. Тогда рабби почувствовал себя кем-то вроде отвергнутого почитателя. И вот теперь любимый киллер правоведа спущен с цепи, хотя Эпстайн сомневался, что Элдричу вообще удавалось реально сдерживать порывы этого палача. Возможно также, что они никогда не садились за стол переговоров — по той причине, что их многое разделяло. Эпстайн никому не подчинялся, а правовед стал марионеткой Коллектора.

Адив, приехав на своей машине, забрал Лиат и Эпстайна из их дома в квартале Парк-Слоуп. Они стояли на углу улиц Четвертая и Кэрролл, когда парень в джинсах и растянутом длинном свитере, обутый в старые кеды, бросил в их машину пакет молока, тут же разлившегося по ветровому стеклу. Лицо парня имело нездоровый желтоватый оттенок, словно он болел желтухой. Увидев одеяние Эпстайна и ермолку Адива, он начал пинать ногами машину с криками:

— Чертовы жиды! Дерьмовые евреи! Грязные кровососы! Из-за вас наша страна провалится в преисподнюю!

Положив руку на плечо Адива, Эпстайн попытался удержать его в машине.

— Не обращай внимания, — сказал он. — Не стоит сейчас разбираться с этим идиотом.

И все действительно могло бы на этом закончиться, если бы парень, размахнувшись, не швырнул в ветровое стекло что-то тяжелое. Это оказался бильярдный шар, и стекло мгновенно треснуло. Возмущенный Адив, выскочив из машины, захлопнул за собой дверцу. Последовал небольшой поединок, в ходе которого желтушный парень, не убегая, старался обойти Адива. Закончилось дело тем, что желтокожий плюнул противнику в лицо и бросился наутек.

— Оставь его, Адив, — строго произнес Эпстайн, но тот уже не на шутку разъярился.

Последняя неделя прошла на редкость скверно, и сейчас телохранитель дал выход своему гневу. Он бросился вдогонку, но жертва его гнева оказалась гораздо более проворной, тем более что ноги Адива еще болели после долгой прогулки из Пайн-Барренса в Джерси. И все-таки он умудрился ухватиться за ремень потрепанного ранца мерзавца, который тот, сбросив с плеча, держал в руке. Негодяй отпустил сумку так неожиданно, что Адив потерял равновесие и повалился на спину, больно ударившись копчиком. Оглянувшись на преследователя, желтушный помедлил, словно раздумывая, стоит ли пытаться вернуть ранец и не отвесить ли еще пару пинков похитителю, но, похоже испугавшись, решил пожертвовать своим имуществом.

— Жид пархатый! — напоследок выкрикнул он и быстро исчез в темноте улицы.

— Я поимел твою сумку, кретин! — крикнул Адив. — Ты проиграл, придурок!

Поднявшись на ноги, он отряхнулся и, потирая ушибленный копчик, захромал обратно к машине. Лиат, открыв дверцу со стороны пассажирского сиденья, стояла на дороге, наблюдая за ним. Адив заметил в ее руке пистолет.

— Я забрал его сумку! — торжествующе воскликнул Адив, потрясая трофеем.

Лиат встревоженно помотала головой. «Нет-нет», — пыталась предостеречь женщина. Она замахала руками, словно крича: «Брось ее, Адив. Брось и беги!» Женщина помогла Эпстайну вылезти из машины и оттащила его на безопасное расстояние, заняв положение между рабби и Адивом.

И тогда на последнего вроде бы снизошло озарение. Он глянул на свою добычу: небольшой ранец из мягкой коричневой кожи, застегнутый впереди лишь на одну пряжку. Приоткрыв ранец, Адив заглянул внутрь. Там лежал завернутый в фольгу пакет, по форме напоминавший бутерброды, а рядом стоял термос.

— По-моему, тут нет ничего особенного, — заметил Адив. — Подозреваю…

Но ему не удалось поделиться своими подозрениями.

Глава 37

Я стремился скорее добраться до Фоллс-Энда, чтобы еще разок поговорить с Мариэль Веттерс. После нового разговора я мог бы прикинуть, как быстрее отыскать тот самолет. Однако мне выдалась удачная возможность провести вечерок с малышкой Сэм, поскольку ее мама Рейчел приехала вместе с ней в Портленд.

К сожалению, с ними — неудачно — прикатил и Джефф, нынешний хахаль Рейчел.

Почему же мне не нравился Джефф? Так, давайте-ка посчитаем. Мне не нравился Джефф, потому что он настолько «поправел», что у него Муссолини стал похож на Че Гевару; потому что у него слишком шикарные волосы и зубы, особенно для человека, достаточно пожившего, чтобы первые изрядно поредели, да и и вторых тоже слегка поубавилось; потому что, где бы мы ни встречались, он называл меня либо «грозой гангстеров», либо «приятелем», точно у него язык не поворачивался произнести мое обычное имя; ну и потому еще, что он спал с моей бывшей подружкой, а любой бывший дружок втайне хочет, чтобы немедленно после расставания экс-пассия удалилась в монастырь и там страдала, сожалея о том дне, когда упустила такое сокровище, и дала обет целомудрия, исходя из того, что раз уж она познала лучшее, то не стоит опускать планку.

Ладно, разумеется, последняя причина моей неприязни к Джеффу превосходила все прочие, но и те имели немаловажное значение.

Мне хотелось почаще видеться с Сэм, и мы с Рейчел полагали такое желание благотворным. Слишком долго я старался держаться подальше от дочери — возможно, отчасти справедливо — ради ее же безопасности, но на самом деле такая отстраненность мне не нравилась, да и ей тоже. Теперь мы стали видеться по меньшей мере раз или два в месяц, что имело двойственные последствия: радовало меня то, что я проводил с ней больше времени, а огорчало то, что после этих встреч я сильнее скучал по ней.

В этот вечер, правда, мне повезло: Джеффу предстояло толкать речь на банкете в ресторане портлендского отеля «Холидей инн», и Рейчел воспользовалась его приглашением, чтобы дать мне возможность провести лишний вечер с Сэм, пока она будет играть роль благодушной подруги, внимая своекорыстным и бредовым разглагольствованиям Джеффа по поводу реорганизации банковской системы. Согласно статьям «Портленд феникс», речь его шла под заголовком «Возвращение к прозрачному регулированию: Возрождение богатства Америки». Обозреватель «Феникса» так разъярился по этому поводу, что для его гневных излияний газета предоставила дополнительные полстраницы, и даже этого ему оказалось мало. Он смог бы заполнить такой полемикой целую газету, если бы появление в городе Джеффа не предоставило ему шанс лично подискутировать об объекте его ярости. Это событие, пожалуй, даже заслуживало посещения просто ради того, чтобы послушать, с какими речами выступит репортер «Феникса» перед Джеффом, если бы вдобавок не пришлось слушать также и последнего.

Мы с Сэм сначала подкрепились в знакомой пиццерии портового квартала Портленда, где девочке удалось создать затейливые цветные рисунки на бумажной скатерти, а потом решили перебраться в кафе-мороженое «Билз», намереваясь завершить прогулку сандеем — мягким пломбиром с разнообразными добавками из фруктов, сиропа, орехов и сбитых сливок. Ангел и Луис присоединились к нам, когда мы доедали пиццу, и уже все вчетвером мы побрели в «Билз». Когда Ангел и Луис изредка присоединялись к нашим встречам, Сэм поглядывала на них с легким благоговением. Ангел часто смешил ее, и с ним она чувствовала себя свободно, а к Луису прониклась какой-то застенчивой любовью. Ей пока еще не удалось склонить его взять ее за руку, но с деланой снисходительностью он позволял ей держаться за пояс его пальто. Я подозревал, что в глубине души ему даже нравилось внимание малышки.

Итак, наша весьма живописная компания ввалилась в кафе, и надо отдать должное кассирше — она очень быстро справилась с изумлением, когда пришло время нас обслужить.

Я заказал по порции мороженого каждому, однако Ангел захотел двойную.

— Во бл…! — начал было Луис, но вовремя вспомнил, что находится в приличном заведении в компании с ребенком, который держится за его пояс и взирает на него с обожанием. — Я хотел сказать, — продолжил он, стараясь выразить свое неодобрение без использования непристойных слов, — что, может, одной порции… э-э… будет… э-э… достаточно для удовлетворения твоего… э-э… аппетита.

— Намекаешь, что я растолстел? — спросил Ангел.

— Если пока и нет, то вполне можешь увидеть толстяка в зеркале после сегодняшнего десерта. Может, после двойной дозы мороженого, опустив очи, ты не увидишь собственные ноги, потому как взгляд попросту упрется в живот.

Сэм рассмеялась.

— Вот толстяк, — заявила она Ангелу. — Толстый толстяк.

— Это невежливо, Сэм, — заметил я. — И кроме того, дядя Ангел вовсе не толстый. У него просто широкая кость.

— Иди ты к дь… — Теперь и Ангел осознал, где и с кем он находится. — Я не толстый, милая, — возразил он Сэм. — У меня одни мускулы, а твой папа и дядя Луис просто завидуют, потому что им приходится следить за тем, сколько они едят. Зато мы с тобой можем заказать мороженого сколько душе угодно и, съев его, станем лишь еще симпатичнее.

На личике Сэм отразилось сомнение, но она не собиралась спорить с тем, кто сказал, что она станет еще симпатичнее.

— Вы по-прежнему желаете заказать двойную порцию? — поинтересовалась кассирша.

— Разумеется, я по-прежнему желаю двойную, — подтвердил Ангел, а когда Луис направился к столику в сопровождении Сэм, тихо добавил: — Только сделайте мне взбитые сливки без сахара и не поливайте сиропом.

Мороженщица начала готовить наш заказ. В кафе было тихо. Кроме нашего, занят оказался лишь один столик. Сезон заканчивался. Скоро кафе-мороженое закроется на зиму.

— Может, мне давно следовало перейти на сладости, — мечтательно произнес Ангел. — Они вкуснее.

— Конечно, все равно насчет живота тебе уже поздно беспокоиться.

— Ага, удовольствия запоминаются, — согласился Ангел. — По-моему. Давненько я такого не испытывал.

— К старости, говорят, определенные физические потребности становятся менее острыми.

— Какого дья…

Сэм похлопала его по ноге и вручила салфетку.

— Понадобится, когда перепачкаешься мороженым, — резонно пояснила она и поспешила занять свое место за столом рядом с Луисом.

— Спасибо, милочка, — сказал Ангел, прежде чем, отказавшись от ругательства, вернулся к легкой перепалке. — Что-то я не понял, кого ты считаешь старым?

— Он говорил о пути к старости, — уточнил я.

Вынесли поднос с заказанным десертом, и мы отправились с нашими креманками к столу, где уже устроились Сэм и Луис.

— Спасибо, объяснил, — язвительно произнес Ангел. — Толстый, старый… Вы хотите добавить еще что-то хорошее, прежде чем я пойду топиться?

— Не стоит, — бросил Луис.

— Почему? Неужели ты будешь скучать без меня?

— Не в этом дело… Просто кое-что не тонет. Будешь болтаться там, как поплавок, промерзнешь до костей или пойдешь на корм акулам.

— Нет! — вскрикнула Сэм. — Не надо акулам!

— Успокойся, Сэм, — уверенно произнес Ангел. — Никто меня не слопает. Верно, дядя Луис?

Сэм глянула на Луиса, ожидая подтверждения.

— Верно, верно, — легко согласился тот. — Не станут акулы его лопать. Иначе у них пасть порвется при попытке заглотить такое крупное угощение.

Если его ответ и не порадовал Ангела, то вполне устроил Сэм, и она, вооружившись ложкой, принялась уплетать мороженое, забыв обо всем на свете.

— Приходится заменять любовь мороженым, — мрачно прошептал Ангел, не обращая внимания на присутствие Сэм. — Пожалуй, надо будет почитать медицинский справочник и подыскать средства для лечения мужской импотенции.

— Ну пока все не настолько уж плохо, — возразил я.

— Для потенции?

— Для чтения. Выше нос, приятель!

— Пора привыкать. Я теперь на пути к старческому бесполому бытию.

— Вот интересно. Не хотелось бы мне считать тебя бесполым. Позорная грубость.

— Что, намекаешь на половую однобокость?

— Ну что ты, просто на твои способности в любой сексуальной сфере.

Ангел задумчиво помолчал.

— Подозреваю, что отчасти такое возможно, — заключил он.

За нашей спиной, за другим занятым столиком, парочка крикунов на грани приличия обсуждала общих знакомых. Один из них в нелепой бейсболке горланил с явным говором штата Попутного Ветра. В городах типа Портленда любители бейсболок быстрее всего нарывались на неприятности, но если такой головной убор предпочитал коренной житель Мэна, то это могло рассматриваться как ужасное предательство, в сравнении с которым низкое поведение Бенедикта Арнольда и Элжера Хисса казалось невинной шалостью.

Крикуны перешли к откровенной похабщине. Пиво явно ударило им в голову. И я совершенно не понимал, зачем они завалились в кафе-мороженое.

— Эй, парни, следите за выражениями, — попросил я, отклонившись к ним. — Мы здесь с ребенком.

Проигнорировав просьбу, они продолжали ругаться. По-моему, даже прибавили громкость, да еще выдали несколько бранных слов, излишне членораздельно, буквально по слогам.

— Парни, я просил вас по-хорошему, — опять подал голос я.

— Уже десятый час, — отозвался тот, что постарше, — твоему отпрыску давно пора быть в постельке.

— Вы сидите в кафе-мороженом, — поддержал меня Ангел. — И должны следить за вашим гребаным языком.

— Думаешь, дойдет? — спросил я его. — По-моему, вряд ли.

— Жаль.

Я вновь глянул на парней за соседним столом.

— Больше я просить не буду, — предупредил я.

— И что же ты сделаешь, если мы не перестанем? — спросил тот же парень.

Этакий амбал с затуманенной алкоголем физиономией. Его приятель, сидевший к нам спиной, наконец обернулся, и при виде Луиса его глаза слегка расширились. Он выглядел трезвее своего собеседника, да и сообразительнее тоже.

— Мой папа вас застрелит, — заявила Сэм. Она сложила из пальцев пистолетик и направила его на тупого крикуна. — Пиф-паф!

Я глянул на нее. Боже мой, бедный ребенок…

— А потом я добью вас, — пообещал Луис.

Он усмехнулся, и атмосфера стала менее напряженной.

— Пиф-паф, — для пущей убедительности добавил Луис. Он тоже соорудил пистолет из пальцев. Причем нацелил его в паховую область здорового грубияна. — Пиф-паф, — повторил он, переводя прицел на могучую грудь.

Оба грубияна заметно побледнели.

— Мы не фанаты бейсболок, — пояснил Ангел.

— Ступайте лучше в бар, парни, — посоветовал я.

И они удалились.

— Нравится мне пугать дураков, — заметил Ангел. — Когда я подрасту, только этим и буду заниматься.

— Пиф-паф, — повторила Сэм. — Они убиты.

Мы с Ангелом и Луисом обменялись взглядами. Ангел пожал плечами.

— Должно быть, узнала об этом от мамы.

В этот раз Сэм осталась со мной на ночь. Когда она почистила зубы и рядом с ней в кроватке мирно устроились две тряпичные куклы, я присел на край и погладил дочь по щеке.

— Тебе тепло?

— Тепло.

— Но щечка холодная.

— Все потому, что сейчас холодно на улице, но мне-то ни капельки не холодно. Я внутри горячая.

Это звучало правдоподобно.

— Послушай, — сказал я, — мне кажется, что тебе лучше не рассказывать маме про то, что случилось сегодня вечером.

— Про то, что мы ели пиццу? Почему?

— Нет, с пиццей все прекрасно. Я имею в виду то, что было потом, когда мы зашли поесть мороженое.

— Ты имеешь в виду тех двух крикунов?

— Верно.

— А что не говорить?

— Зря ты сказала, что я могу пристрелить их. Понимаешь, дорогая, так нельзя говорить незнакомым людям. Да и вообще никому. Это не просто невежливо: из-за твоих слов у папы могут быть неприятности.

— С мамой?

— С мамой — безусловно, но также и с теми людьми, которым ты это скажешь. Им вряд ли понравятся такие слова. Так обычно начинаются все драки.

Она немного подумала.

— Но у тебя же есть пистолет.

— Да. Хотя я стараюсь общаться с людьми без его помощи.

— Тогда зачем же он тебе?

— Видишь ли, иногда мне по работе приходится показывать его, чтобы убедить людей вести себя хорошо.

О Боже, я чувствовал себя оратором Национальной стрелковой ассоциации, призывающим к ограниченному использованию оружия.

— Но ты же стреляешь в людей из своего пистолета. Я слышала, так мама говорила.

Вот это новость.

— Когда ты это слышала?

— Когда она рассказывала про тебя Джеффу.

— Сэм, неужели ты подслушиваешь разговоры взрослых?

Девочка явно смутилась. Она поняла, что переборщила с откровенностью.

— Я заслушалась занарошку, — заявила она, покачав головой.

— Может, понарошку?

Теперь, похоже, мне пора переходить на трибуну общества чистоты литературного языка. Опять же мне представилось время обдумать ответ.

— Послушай, Сэм, мама сказала правду, но мне совсем не нравится ни в кого стрелять, хотя иногда приходится, когда плохие люди не оставляют мне выбора. Поняла?

— Поняла, — послушно ответила дочка и тут же спросила: — Когда люди плохо себя ведут?

— Да, когда они ведут себя очень плохо.

Я внимательно наблюдал за ней. Она что-то встревоженно обдумывала, словно собачка, бегающая вокруг неподвижной свернувшейся змеи, неспособная наверняка понять, то ли рептилия мертва и безвредна, то ли жива и может укусить.

— А не один ли из таких плохих людей убил Дженнифер и ее маму?

Она всегда так называла их: Дженнифер и ее мама. Хотя знала имя Сьюзен, но не могла заставить себя произнести его. Сьюзен была незнакомым ей взрослым человеком, а взрослым именам предшествовали слова: мистер или миссис, тетя или дядя, бабушка или дедушка. И Сэм сочла, что проще называть ее мамой Дженнифер; ведь Дженнифер была такой же, как она, маленькой девочкой, но только той девочкой, которая умерла. Эта история казалась ей страшной сказкой, не просто потому, что Дженнифер была моей дочерью и, следовательно, единокровной сестрой Сэм, но еще и потому, что Сэм не знала других умерших детей. И ей вообще казалось невозможным, что ребенок мог умереть — что вообще мог умереть кто-то из ее знакомых. Но оказалось, что мог.

Сэм плохо понимала, что случилось с моими женой и дочерью. Она собирала крупицы сведений из подслушанных разговоров и, пряча их в копилку памяти, обдумывала наедине с собой, пытаясь понять значение и смысл незнакомых слов, и лишь недавно поделилась своими умозаключениями со своей мамой и со мной. Она догадалась, что с ними случилось нечто ужасное, что в этом был виноват какой-то мужчина и что этот мужчина теперь умер. Мы осторожно, но по возможности честно обсудили это событие. Нам хотелось, чтобы девочка не пугалась за свою жизнь, но она, видимо, не связывала то событие с нашей реальной жизнью. Все ее мысли сосредоточились на Дженнифер и в меньшей степени на ее маме. Как заявила Сэм: «Мне их жалко…» — и заодно она жалела меня.

— Понимаешь… — Даже в лучшие времена я с трудом мог говорить с ней о Дженнифер и Сьюзен, но сейчас мы вступили на новую и опасную территорию. — Если бы я не наказал его, то он мог бы смертельно обидеть меня, — наконец сказал я. — И он мог бы продолжать обижать других людей. Он не оставил мне выбора.

На языке остался привкус лжи, пусть даже лживого бездействия. Он не оставил мне выбора, но и я тоже не дал ему такового. Я желал его смерти.

— Значит, ты поступил справедливо?

Хотя Сэм росла необычайно развитым ребенком, в ее вопросе прозвучал взрослый отголосок, измеряемый туманной глубиной морали. Даже тон ребенка звучал по-взрослому. Опять что-то подслушала. И ее собственный выбор смешался с чужим голосом.

— Ты сама придумала такой вопрос, Сэм?

И вновь она покачала головой.

— Так Джефф спросил маму, когда они говорили о том, что ты стреляешь в людей.

— И что же ответила мама? — не удержавшись, смущенно спросил я.

— Она ответила, что ты всегда стараешься поступать справедливо.

Держу пари, что Джеффу это не понравилось.

— Ну, после этого я ушла, мне захотелось пописать.

— Понятно. Что ж, постарайся больше не подслушивать взрослых разговоров, ладно? И никаких больше заявлений о стреляющих людях. Договорились?

— Ладно. Я ничего не скажу маме.

— Она просто расстроится, а ты же не хочешь, чтобы у твоего папы были неприятности.

— Не хочу. — Малышка задумчиво сдвинула бровки. — А могу я сказать ей, что дядя Ангел сказал плохое слово?

Я слегка подумал.

— Конечно. Пожалуй, можешь.

Я спустился в гостиную, где Ангел и Луис открыли бутылку красного вина.

— Будьте как дома!

Ангел кивнул на лишний бокал.

— Налить винца?

— Нет, мне и так хорошо.

Луис налил немного вина, попробовал, слегка скривился и, обреченно пожав плечами, наполнил два бокала.

— Эй, — окликнул меня Ангел, — надеюсь, Сэм не наябедничает Рейчел, как я приложил тех двух грубиянов?

— Нет, — успокоил его я. — Ты останешься вне подозрений.

— Слава богу, — произнес он с явным облегчением. — Не хотелось бы огорчать Рейчел.

Пока они выпивали, я позвонил Мариэль Веттерс. После трех звонков включился автоответчик. Я оставил короткое сообщение, предупредив, что заеду к ней завтра поговорить, и попросил припомнить все подробности истории отца на тот случай, если она забыла сообщить мне что-то полезное для дела. И попросил также передать мою просьбу Эрни Сколлею, чтобы тот тоже мог оживить в памяти рассказы брата. Я специально не упоминал, о какой именно истории надо вспоминать, осознавая, что Мариэль может быть не одна, или эту запись случайно мог услышать ее брат.

Мы поболтали с часок, а потом я направился в свою комнату, по пути заглянув в детскую, где крепко спала в кроватке моя красивая и чуткая дочка. И тогда вдруг осознал, что еще никогда не любил ее больше и не понимал меньше, чем сейчас.

Глава 38

Телефон Мариэль зазвонил одновременно со звонком в дверь. Нерешительно помедлив, она все же решила, что телефон подождет, и направилась к двери.

— Ты хотела меня видеть, верно? — спросил Эрни Сколлей.

Он заехал пораньше, по-видимому еще переживая из-за того, что они рассказали детективу в портлендском баре, но Мариэль догадалась, что отчасти ему просто хотелось развеять одиночество. Скромный домосед, редко заглядывавший даже в местные бары, после самоубийства брата Эрни привязался к отцу Мариэль, а когда Харлан умер, перенес свою привязанность к отцу на его дочь. Она не возражала. Общение с молчаливым Эрни не доставляло хлопот, даже радовало, тем более что он помогал ей по дому, мог справиться с любой неполадкой, начиная от разболтавшихся дверных петель и кончая барахлившим автомобильным двигателем, а старая легковушка Мариэль нуждалась в особом присмотре. Закадычный дружок ее брата, Тедди Гаттл, частенько предлагал свои услуги, причем бесплатно, но Мариэль слишком давно его знала, чтобы поверить в такое бескорыстие. С ранней юности Тедди поглядывал на нее со смесью обожания и едва прикрытого вожделения. Со слов брата она знала, что в день ее свадьбы Тедди плакал больше их матери, а развод отпраздновал трехдневным запоем. Нет уж, даже если бы ей не смог помочь Эрни Сколлей, она могла себе позволить заплатить за ремонт машины — и более того, скорее сожгла бы машину и стала ходить пешком на свои две работы, чем согласилась бы на помощь Тедди Гаттла.

Мариэль вышла из кухни и выглянула в коридорное окно. Перед домом маячила знакомая стройная фигура ее брата, хотя она плохо разглядела его, фонарь на крыльце не работал.

«Странно, — подумала женщина, — ведь только на прошлой неделе я поменяла лампочку. Должно быть, что-то с проводами. Значит, для Эрни появилась очередная работенка».

— Все нормально, просто явился Грейди, — сообщила она Сколлею.

«Похоже, пришел извиняться», — решила Мариэль. Давно пора. Видимо, ему надоело гостеприимство Тедди Гаттла, и он наконец осознал, как мерзко поступил, приведя в родной дом наглую пустышку в женском обличье. Мариэль даже захотелось сжечь испачканные простыни, после того как Грейди выскочил вслед за той, иначе и не скажешь, страхолюдиной. Кстати, Грейди упоминал ее имя, что-то связанное с растительным миром… То ли Айви, то ли Холли… Какой же идиот! Нет, парочка идиотов!

Но она любила брата со всеми его недостатками и закидонами, а теперь он вообще остался для нее единственным родным существом. Два родственных неудачника по жизни: он — в живописи, она — в браке. Мариэль не хотелось вновь потерять его. Даже когда он уезжал, учился в колледже или пытался добиться успеха в Нью-Йорке, в итоге даже временно поддавшись пагубным привычкам, она все равно отчасти чувствовала близость с ним. В детстве они жили душа в душу, и хотя он был младше, но изо всех сил старался оберегать ее. Когда развалился ее брак, Грейди притащился в Фоллс-Энд с утешениями, и они два дня выпивали, курили, болтали, и постепенно Мариэль полегчало. Но после этого он опять отправился ловить свою удачу и вернулся, лишь когда слег их отец.

Включился автоответчик, и она услышала смутно знакомый голос, но не сразу вспомнила личность звонившего.

В дверь опять позвонили.

— Иду! — крикнула она. — Уже иду. Господи, Грейди, мог бы немного подождать, ты же знаешь…

Стоя в освещенном коридоре, она открыла дверь и тогда разглядела лицо брата. Он выглядел несчастным и испуганным. И вдобавок чем-то одурманенным. Его явно покачивало, и он взирал на нее мутноватым взглядом.

— Ах, Грейди, ну что такое! — воскликнула она. — Нет-нет. Вот дурачок. Ты глупый…

Грейди начал падать. Женщина быстро отступила, инстинктивно выставив вперед руку, чтобы поддержать его, но брат был слишком большим и тяжелым для нее. Под его весом они оба упали на пол, и Мариэль больно стукнулась головой.

— Господи, Грейди! — крикнула она, пытаясь столкнуть брата, хотя он и сам старался подняться на ноги.

На пороге появились двое — женщина и ребенок. Даже при тусклом свете лампы Мариэль разглядела изуродованное лицо незнакомки, а также жуткую опухоль на шее мальчика и его исцарапанную физиономию.

В правой руке женщина держала пистолет.

— Кто вы такая? — спросила Мариэль. — Что вам нужно?

Но когда женщина приблизилась, Мариэль догадалась, кто перед ней. Хотя она никогда ее не видела, но зато слышала описание странной журналистки. Красоту ее испортила обожженная красная кожа на левой стороне лица, но по уцелевшей половине Мариэль смогла представить, какой красавицей женщина была раньше, когда сводила с ума местных парней и покупала им выпивку в ответ на истории о пропавших самолетах. Левый глаз ее также сильно пострадал: трудно даже было сказать, какого он цвета, и Мариэль подумала, что он напоминает сырого моллюска, сбрызнутого соусом табаско.

В коридор вышел Эрни Сколлей. Бросив единственный взгляд на женщину и мальчишку, он тут же бросился бежать. Флорес дважды выстрелила ему вслед. Эрни упал ничком, но еще пытался ползти дальше, и лишь третий выстрел навсегда прекратил его мучения.

Дарина с мальчиком прошли в дом и закрыли за собой дверь. Мальчик запер замок и опустил шторы, отрезав их от внешнего мира. К этому моменту Мариэль удалось выбраться из-под Грейди. Она стояла на коленях перед пришельцами, боясь пошевелиться. Из ран Эрни Сколлея текла кровь, разливаясь по полу и просачиваясь сквозь щели в половицах. Грейди полулежал, привалившись к стене, и Мариэль видела, что он пытается преодолеть действие какого-то наркотика.

— Прости меня, — пробормотал он. — Я не смог…

Дарина с мальчиком молча наблюдали за ними, и Мариэль, подойдя к брату, чтобы поддержать его, почти не почувствовала, как в ее руку вошла игла.

Мариэль ввели гораздо меньше успокоительного, чем ее брату. Им хотелось, чтобы она перестала сопротивляться, но осталась в сознании. Двое взрослых людей могли оказать серьезное сопротивление женщине с ребенком, и Дарина пыталась свести к минимуму риск со стороны Мариэль и Грейди Веттерс. Для надежности пленникам еще связали руки за спиной. Дарина налила стакан молока и взяла с подноса около плиты свежеиспеченное печенье. Мальчик, устроившись за кухонным столом, начал обгрызать печеньку; его мелкие зубы оставили четкие следы на глазури, и он разглядывал их с любопытством самого обычного ребенка.

Мариэль расслабленно лежала на диване с подушкой под головой. Она следила за происходящим, выискивая хоть какое-то преимущество, но ничего не нашла. Ее веки лишь слегка потяжелели, реакции притупились, однако мысли текли ясно, хотя и замедленно. Грейди Веттерса усадили в кресло рядом с телевизором, глаза его почти совсем закрылись, а от подбородка к груди протянулся ручеек слюны. Он мельком увидел свое отражение в висевшем напротив зеркале и вытер подбородок о рубашку. Это усилие, казалось, слегка прояснило его сознание. Он немного выпрямил спину и попытался улыбнуться сестре, но подбодрить ее не удалось.

Дарина поставила стул рядом с Мариэль. Поигрывая пистолетом, она убрала с лица лежавшей пленницы растрепавшиеся пряди.

— Вам удобно? — поинтересовалась она.

— Что вы мне вкололи?

Речь женщины звучала неразборчиво. Дарина даже подумала, что они переборщили с дозой.

— Лекарство, оно поможет вам успокоиться. Мне не хотелось, чтобы вы разволновались или перепугались.

Взгляд Мариэль скользнул за спину Дарины, где виднелась откинутая рука Эрни Сколлея. Дарина заметила, куда она смотрит, и обратилась к мальчику:

— Убери его, если сможешь. Отвлекает.

Мальчик положил печеньку, стряхнул крошки с рук и вышел в коридор через арочный проем кухни. Похоже, он тащил Эрни Сколлея за ноги, поскольку тело начало скрываться за стеной. Ребенок оказался сильнее, чем выглядел, и рука быстро скрылась за стеной.

— Так лучше? — спросила Дарина.

— Он был безобидным стариком, — заметила Мариэль. — Вам не стоило убивать его.

— Даже старики умеют бегать, — возразила Дарина. — И умеют говорить. А еще старики умеют вызывать полицию. Возможно, вы правы, и нам не стоило убивать его, но зато мы сможем предотвратить дальнейшее кровопролитие. Если вы ответите на мои вопросы, и ответите на них честно, то я сохраню жизнь вам и вашему брату. Там ведь у вас подвал под лестницей, верно?

— Да.

— Вот там мы и запрем вас потом. Оставим вам воды и еды, и вы сможете питаться сами. Как собаки, конечно, но зато сохраните себе жизнь. Надолго мы у вас тут не останемся: день, максимум два. Чем больше вы мне расскажете, тем проще будет наша задача и тем скорее мы уедем отсюда. Я обещаю.

Мариэль отрицательно покачала головой.

— Мы слышали о вас, — сказала она. — И нам известно, кто вы. Мы видели, как вы убили Эрни, как вы выстрелили ему в спину.

Грейди вновь поерзал на стуле.

— Они убили и Тедди, — добавил он. — Она пристрелила Тедди.

Мариэль передернулась. Бедный, несчастный и трогательный Тедди Гаттл… Может, он и вызывал раздражение своей нелепой любовью, но он был верным другом ее брата и никому не хотел зла.

— Именно он пригласил нас сюда, — пояснила Дарина. — Зная это, вы, возможно, легче перенесете его утрату. Именно Тедди Гаттл изложил нам правдивую историю вашего отца и пропавшего самолета.

Мариэль повернулась к брату:

— Ты рассказал Тедди?

Гаттл абсолютно не умел хранить секреты, он выбалтывал их не задумываясь. Глупейшее трепло.

— Но мое предложение остается в силе, — продолжила Дарина. — Я понимаю, что вы не верите мне, но какой мне интерес убивать вас? Как только мы найдем самолет и я получу то, что нужно, мы сразу же исчезнем, а потом вы можете рассказывать полиции все, что вам заблагорассудится. Можете описать нас в мельчайших подробностях, нам будет уже все равно. Мы будем очень далеко отсюда и хорошо спрячемся. Изменится даже моя внешность. — Она показала пальцем на свое обожженное лицо. — Вы хотели бы жить с такой физиономией? Нет, Мариэль, никто не найдет нас. А вы останетесь в живых, и мы тоже. Вам всего лишь нужно немного дополнить историю. Я уже многое узнала, но мне хочется услышать все также и от вас: каждое слово, любую подробность, которой поделился с вами отец, все, что могло бы помочь мне найти тот самолет. И не пытайтесь лгать. Если соврете, печальные последствия будут ждать не только вас, но и вашего брата.

Мальчик вернулся в комнату. Мариэль увидела, что за ним по ковру тянутся кровавые следы. Он притащил с собой рюкзачок, украшенный персонажами японских анимационных мультфильмов, у которых сейчас появилось множество фанатов, но ей совсем не нравились все эти большеглазые герои с нелепо разинутыми ртами. Он расстегнул «молнию» и вытащил из рюкзака пару щипцов, складной резак и три карманных ножика разной длины. Ребенок аккуратно разложил инструменты на обеденном столе, подвинул к нему стул и забрался на него. Его ноги болтались в воздухе, до пола им не хватало добрых шести дюймов.

— Итак, Мариэль, почему бы вам не начать с того момента, когда ваш отец впервые упомянул о том самолете?

Мариэль рассказала им отцовскую историю, причем пришлось повторить ее дважды. Между этими двумя рассказами Дарина сделала ей очередной укол, добавив тумана в мыслительные способности. Теперь Мариэль с трудом удерживала в голове ситуацию и могла невольно выдать скрываемые или противоречивые сведения, тем более что брат начал кричать. Когда ей удалось сосредоточиться, она увидела, что нижняя половина его лица залита кровью, и осознала, что мальчик отрезал Грейди кончик носа. Она заплакала, но быстро утихла, получив от Дарины увесистую оплеуху. После этого, не видя смысла скрытничать, женщина начала говорить всю правду. Ведь она касалась только самолета. Ее отец умер. Пол Сколлей покончил с собой, а его брата Эрни убили. Убили и Тедди Гаттла. Остались лишь она и Грейди.

— Кому еще вы рассказывали об этом? — спросила Дарина.

— Никому.

— А этот старик, — сказала Дарина, — кто он такой? Что он здесь делал?

— Брат Пола Сколлея. Он и сам знал. Пол рассказал ему.

— Кто еще в курсе этой истории?

— Никто.

— Я не верю вам.

— Никто, — повторила она. — Я никому ничего не говорила.

Ее ум прояснился — не до конца, но соображать стало легче. Мариэль хотелось выжить. Хотелось, чтобы и Грейди остался жив. Но если им суждено умереть, если эта женщина солгала, то ей хотелось отомстить: за себя, за брата, за Эрни и Тедди, за всех, кого убивали и мучили эта женщина и этот ужасный ребенок. Детектив найдет их. Он сможет найти и наказать их.

— Никому, — повторила она. — Клянусь, я никому ничего не рассказывала.

Грейди вновь закричал, но она закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на его крики.

«Прости, — подумала она, — но тебе не следовало ничего рассказывать. Если бы ты просто держал язык за зубами…»

Стояла глубокая ночь. Темноту в доме слегка рассеивал свет одинокой лампы, стоявшей на столике под зеркалом.

Грейди тихо стонал. Мальчик канцелярским ножом резанул ему по губам, сделав вертикальный разрез, но они уже перестали кровоточить — по крайней мере, когда Грейди не пытался пошевелить ими. И все же они еще живы, а Дарина Флорес в итоге перестала задавать вопросы. Они прекратились, когда Мариэль выдала им одну деталь, одно полузабытое воспоминание, услышанное ею от отца в его последние дни. Форт. Отец упомянул, что, возвращаясь домой с теми деньгами, они проходили мимо форта. Она не сказала об этом детективу, поскольку тогда еще не полностью доверяла ему. А сейчас пожалела, увидев, как Дарина, пытаясь узнать, правду ли ей сообщили, деловито включила ноутбук и отыскала в Сети карты и исторические описания.

На какое-то время, должно быть, Мариэль забылась сном. Она не могла вспомнить, когда в комнате выключили верхний свет и кто накрыл ее одеялом. Ей вдруг стало трудно дышать. Она попыталась изменить позу, но это не помогло. Рядом сидел уродливый ребенок и пристально смотрел на нее. Его бледное, с размытыми чертами лицо вызывало отвращение, так же как и жидкие волосенки и обезображенная опухолью шея. Он напоминал старика, уменьшившегося до размеров ребенка. Мариэль осознала, что, возможно, видела его во сне, и тот странный сон вызвал у нее чувство стыда. В том сне мальчик пытался поцеловать ее. Вернее, нет, не в прямом смысле поцеловать: его рот прилип к ней, как минога, втягивающая в себя добычу, и он начал высасывать воздух из ее легких, вытягивать из нее жизнь, но ему не удалось завершить этот процесс, потому что она была еще жива, еще дышала, хотя и с трудом.

«Просто дурной сон», — подумалось ей, но потом она вспомнила, что ощущала мягкость его губ, а во рту остался скверный привкус, словно в него попал кусок испорченного мяса.

Жуткий карлик улыбнулся, и у нее вдруг появились рвотные позывы.

— Дай ей воды, — бросила Дарина, не отводя взгляд от монитора.

Мальчик сходил на кухню и принес стакан воды. Мариэль не хотелось брать этот стакан, не хотелось, чтобы он вообще приближался к ней, но лучше уж потерпеть немного его близость, чем отказаться от воды, сохранив во рту тот гнилостный вкус, поэтому она выпила ее, и ручеек, стекая по подбородку, холодными каплями упал ей на грудь. Наконец, напившись, женщина откинула голову назад. Мальчик убрал стакан от ее губ, но продолжал стоять рядом, пристально наблюдая за ней.

У Мариэль заболела спина, и, приподнявшись, она села поудобнее. И тут же заметила красный мигающий огонек, прежде скрытый от нее столом. На автоответчике телефона высвечивался номер «1». Она вспомнила о пропущенном звонке и сообщении с показавшимся ей знакомым голосом.

Это же был голос того детектива!

Она слишком быстро повернула голову. Мальчик нахмурился и оглянулся через плечо.

— Еще воды, — попросила Мариэль. — Пожалуйста.

— Сделай то, что она просит, — велела Дарина. — Дай ей еще воды.

Но мальчик точно оглох. Поставив стакан на обеденный стол, он подошел к автоответчику и, склонив голову набок, словно бессловесное животное, стал разглядывать незнакомый объект. Затем, неуверенно вытянув бледный палец, нажал на клавишу воспроизведения.

— Пожалуйста! — вновь воскликнула Мариэль.

Дарина отвела взгляд от экрана.

— Что ты делаешь? — спросила она ребенка. — Я занимаюсь важной работой. Дай же ей воды, раз она просит. Пусть заткнется!

Мальчик отступил от телефона. Рука его опустилась.

Мариэль вжалась в подлокотник дивана и с подавленным судорожным вздохом прикрыла глаза.

С другого конца комнаты донесся гудок, и через мгновение послышался голос, низкий мужской голос:

«Привет, Мариэль! Говорит Чарли Паркер. Я просто хотел узнать…»

Остаток сообщения заглушил вопль такой дикой ярости и боли, какого Мариэль еще в жизни не слышала, и его дикость усугублялась тем, что орал ребенок. Чуть позже мальчик опять заорал, его спина круто изогнулась, шея напряглась так сильно, что, казалось, либо сейчас сломаются позвонки, либо опухоль на шее разорвется, извергнув кровавый гной. Дарина вскочила, уронив на пол ноутбук, но, несмотря на вопли, Мариэль слышала голос детектива, сообщавший, что он заедет поговорить с ней, поскольку появилась пара вопросов, которые ему хочется задать ей и Эрни.

В комнате что-то зажужжало. Даже Грейди, поглощенный собственной болью, услышал странное жужжание. В доме внезапно похолодало, точно кто-то открыл дверь, хотя проникавший в дом воздух принес не запахи леса и травы, а зловонный дым.

Перед лицом Мариэль пролетело темное насекомое. Она невольно съежилась и замерла, но оно вернулось и зажужжало, зависнув в непосредственной близости от ее лица. Несмотря на слабый свет, женщина разглядела желтые и черные полоски на тельце осы, ее изогнутое ядовитое брюшко. Мариэль ненавидела ос, особенно тех, что дожили в этом году до глубоких холодов. Она подтянула колени к груди и попыталась отбиться от осы одеялом, но к ней уже присоединилась еще парочка таких же насекомых. Комната начала заполняться ими. Сквозь охвативший ее ужас Мариэль безуспешно пыталась понять, откуда они взялись. Вокруг дома не было осиных гнезд, и вообще непонятно, как мог дожить до зимы целый осиный рой.

К воплям мальчика вдруг добавился крик Грейди, порожденный страхом и отягченный резкой болью, напомнившей ему об израненных губах.

Зеркало. Осы вылетали из зеркала. Его поверхность больше ничего не отражала — или так показалось Мариэль, — оно превратилось в темный провал в стене. По-видимому, уснувшие за зеркалом на зиму осы почему-то ожили и вырвались на свободу.

Но там же находилась несущая стена. Надежная твердыня без всяких дыр, да и зеркало было самым обычным. Как могло что-то пролететь через него? Ведь это просто кусок стеклянной поверхности.

Мариэль почувствовала, как оса опустилась на ее щеку и поползла к глазу. Мотнув головой, женщина сбросила насекомое. Злобно зажужжав, оса отлетела, но тут же вернулась. Ее жало прикоснулось к коже, и Мариэль приготовилась к болезненному укусу, однако его не последовало. Назойливая оса почему-то взлетела, и маленький рой, устремившись за ней, вернулся к зеркалу, где они с жужжанием начали кружить, образовав живое облако, вдруг принявшее очертания головы с тремя провалами вместо глаз и рта. И это осиное лицо взирало на них из зеркальной глуби, а осиная злость порождалась его злостью; они стали посланцами его гнева.

Обрамленный осами провал рта пришел в движение, произнося недоступные слуху Мариэль слова. Вопли мальчика прекратились. Дарина обняла его. Голова ребенка прижалась к ее груди, и он задрожал в ее объятиях.

Грейди тоже перестал кричать. Тишину нарушали лишь тихие всхлипывания мальчика и жужжание осиной головы.

Дарина поцеловала макушку ребенка и прижалась щекой к его бледной голове. Ее глаза случайно встретились со взглядом Мариэль, которая заметила, что Дарина плачет и смеется одновременно.

— Он вспомнил! — воскликнула она. — Теперь он вернулся. Он снова мой. Мой Брайтуэлл. Но вам не следовало лгать. Не следовало обманывать нас.

Мальчик вырвался из объятий, вытер глаза и подошел к зеркалу. Он стоял перед осиным лицом и разговаривал с ним на неведомом Мариэль языке. Наконец жужжание затихло, и осы, одна за другой, попадали на пол, где продолжали вяло ползать, но вскоре безжизненно замерли. А мальчик по-прежнему торчал перед зеркалом, хотя теперь видел в нем лишь свое отражение.

Грейди Веттерс скорчился в кресле. Сотрясаясь всем телом, он тихо плакал, и Мариэль поняла, что с братом произошло что-то непоправимое. Она позвала его по имени, но он не взглянул на нее, в его глазах застыло отрешенное выражение.

— Он может принимать совершенно разные обличья, — пояснила Дарина Мариэль, — и разные имена. — И добавила, показав на зеркало: — Тот, кто ждет за зеркалом, Владыка Отражений, повелитель ос…

Порывшись в рюкзачке, мальчик достал листок бумаги. На одной стороне была нарисована машинка, но другая оставалась чистой. И он начал писать там что-то цветным карандашом. Закончив, протянул листок Дарине, та прочла его и, сложив, сунула в карман. А потом произнесла одно слово:

— Паркер.

Ребенок направился к Мариэль, и с новой силой она почувствовала, что в этом детском теле скрывается неизмеримо более взрослая сущность. Его миножий рот открылся, и бледный язык облизнул скривившиеся в ухмылке губы. Дарина положила руку ему на плечо, и голова мальчика, замерев в нескольких дюймах от лица Мариэль, удивленно повернулась к женщине.

— Нельзя, — строго произнесла Флорес.

Ребенок продолжал вопросительно смотреть на Дарину. Он пытался что-то сказать, но вместо слов из его рта вылетали хрипы, напоминавшие карканье вороненка.

— Мы обещали, — пояснила Дарина. — Я обещала.

Мальчик отступил от нее. Он подошел к столу и начал складывать инструменты в свой детский рюкзак. Пора было уходить.

Дарина возвышалась над Мариэль.

— Вы обманули меня, — сказала она. — Вам следовало рассказать мне об этом сыщике. Поэтому я могу объявить нашу сделку недействительной и убить вас за обман.

Мариэль молча ждала. К чему сотрясать воздух бесполезными просьбами.

— Но, возможно, благодаря вашей лжи мы смогли восстановить нечто важное для нас. Вам известно, что однажды сделал тот сыщик?

— Нет.

— Он лишил жизни того, кого вы видите перед собой, — сообщила она, показав на мальчика. — Заставил умолкнуть на время его вечный дух.

— Ничего не поняла, — пробормотала Мариэль.

— Разумеется. А вот Паркер поймет, когда мы с ним встретимся. Я обещала, что сохраню жизнь вам и вашему брату, и я сдержу слово. Мы всегда исполняем обещания.

Ребенок опять порылся в своей сумке и достал металлический бокс со шприцами. Он набрал в один из шприцев прозрачную жидкость из стеклянного пузырька, которого Мариэль прежде не видела.

— Не надо больше, пожалуйста, — взмолилась Мариэль.

— Это другой укол, — бросила Дарина. — Но не волнуйтесь: он не принесет вам боли.

Мариэль увидела, как ребенок в последний раз подошел к Грейди. Ее брат никак не отреагировал ни на приближение мальчика, ни на укол. Его углубленный в себя взгляд не изменился, но спустя несколько секунд веки Грейди закрылись и голова поникла. Ребенок вновь начал набирать жидкость из пузырька. Когда он закончил, склянка опустела. Он бросил ее в рюкзак и направился к Мариэль.

— Это раствор актрапида, — любезно пояснила Дарина. — Проще говоря, инъекция инсулина.

Мариэль решила действовать. Ее колени были подтянуты к груди, а ступни упирались в диван. Собрав все силы, она бросилась на Дарину, но женщина ловко отскочила, получив лишь скользящий удар, а Мариэль свалилась на пол, где к ней тут же подскочил мальчик и всадил в руку шприц. Окружающий мир быстро заполнился тенями.

— Вы будете спать, — услышала она голос Дарины. — Будете спать очень долго.

Сильная доза лекарства заполняла организм Мариэль, погружая ее в коматозное состояние.

Глава 39

Проснувшись на больничной койке, Элдрич подумал: «Я видел прежде этот сон». Кровать, чистая палата; легкий шум тестового прибора, обусловленный микрофонным эффектом; резкий запах антисептика, а за всем этим скрывается кошмар: тянущиеся к нему когтистые пальцы пытаются навеки утащить его во мрак. Он приподнял правую руку и, почувствовав странную тяжесть, увидел, как на простыню упала капля вводимого ему в вену раствора. Он потянулся к шприцу, но чья-то рука мягко, но решительно остановила его.

— Не надо, позвольте я сам, — произнес знакомый голос.

Старик уловил привычный запах никотина, осознав присутствие сына; не Коллектора, а именно сына, поскольку Коллектор никогда не говорил с такой кроткой озабоченностью. Его голос звучал приглушенно: взрывная волна повредила слух Элдрича.

— Я спал, — тихо сообщил законовед. — Мне приснилось, что она умерла, а потом мне приснилось, что это был только сон.

Его лицо болело. Он коснулся пальцами щек и обнаружил повязки на самых глубоких ранках.

— Мне очень жаль, — сказал сын. — Я понимаю, что она значила для вас.

Элдрич повернул голову налево. Рядом с кроватью на тумбочке лежали обнаруженные при нем вещи: бумажник, ключи, часы. Какие-то мелочи.

Но женщины в палате не было.

— Что вы помните? — спросил сын.

— Электричество. Пропадало электричество, кажется, раза два. Я спустился в подвал, но не заметил никаких поломок.

— А потом?

— Какой-то мужчина. Он прошел мимо меня по улице, я насторожился, но он удалился, и я забыл о нем. Перед самым взрывом он окликнул меня. По-моему, он пытался о чем-то предупредить, но после взрыва я больше его не видел.

— Вы помните, как он выглядел?

— Лет пятьдесят, по-моему, или немного старше. Небритый, но без бороды. Ростом около шести футов. Довольно плотный и сильный.

— В какую сторону он направился?

— К югу.

— К югу… По другой стороне улицы?

— Да.

— Вы сообщили об этом полиции?

— Нет. По-моему, я вообще с тех пор ни с кем не говорил. Помню лишь, что пытался приподнять ее, но она уже не двигалась.

— Полицейские захотят побеседовать с вами. Не говорите им о том мужчине.

— Не буду.

Сын взял салфетку и смочил ею лоб отца, стараясь не задеть ранок.

— Насколько сильно я пострадал? — спросил Элдрич.

— По большей части порезы и ушибы. Легкая контузия. Однако они хотят понаблюдать за вами несколько дней. Что-то их беспокоит.

— У меня проблемы со слухом. Твой голос, мой голос… все воспринимаю приглушенно.

— Я передам докторам.

Элдрич попытался повернуться на бок и почувствовал боль в паху. Заглянув под простыню, он увидел катетер и застонал.

— Я понимаю, некоторые неудобства, — сказал сын.

— Мне больно.

— Об этом я им тоже скажу.

— У меня во рту пересохло.

Сын достал из прикроватного шкафчика пластиковый поильник и дал отцу напиться, поддерживая его голову. Он ощутил под пальцами хрупкость костей старческого черепа. Казалось, хватило бы легкого нажима, чтобы тот сломался, как яичная скорлупа. Просто чудо, что он выжил. И, безусловно, умер бы, если бы взрыв произошел немного раньше.

— Я вернусь позднее, — сказал сын. — Вам что-нибудь нужно?

Вдруг отцовская рука вцепилась в него, и старый юрист приподнялся с постели. Насколько же старик еще силен…

— Приходил Паркер. Паркер приходил в контору, и она умерла. Она вернулась за его папкой, и из-за этого погибла. — Элдрич устало вздохнул, из уголков глаз потекли горестные слезы. — Он предупреждал меня, предупреждал, чтобы ты держался подальше от него. Он боялся того списка. Знал, что в нем есть его имя.

— Я сомневался. Так же, как и вы. Та женщина, Фиппс, сказала мне кое-что по поводу…

Но отец не слышал его.

— Список, — рассеянно прошептал он. — Тот список.

— Он по-прежнему у меня, — сообщил сын, но лучи слабого утреннего света, проникавшие сквозь занавески, скользнули уже по другому человеку; его дух и плоть словно начали меняться, вбирая в себя некую новую сущность. — И мне известно, где найти остальных.

— Убей их, — устало произнес Элдрич, откидываясь на подушки. — Убей их всех.

Он закрыл глаза, а преображение его сына завершилось, и палату покинул уже Коллектор.

Утром, в начале десятого, Джефф и Рейчел приехали забрать Сэм. Она рано проснулась и больше часа помогала на кухне Ангелу и Луису, намазывая маслом тосты и взбивая яйца для омлета, в результате чего мне пришлось поменять ей свитерок, чтобы ее мама не разъярилась, увидев, в какую грязнулю превратился ребенок.

Джефф прикатил на «Ягуаре». Из окна моего кабинета Ангел и Луис видели, как он заехал на дорожку с улицы, вышел из своей тачки и принялся разглядывать залитые зимним солнцем скарбороские болота. Рейчел тем временем направилась к входной двери.

— Такое впечатление, что он рассматривает их взглядом собственника, — заметил Ангел.

— Может, собирается прикупить здесь земельку? — предположил Луис.

— А может, смените тон? — сказал я. — Вы же знаете, что я терпеть его не могу, поэтому вам тоже не следует проявлять симпатии.

— Естественно, мне он тоже не нравится, — отозвался Ангел.

— У него ведь куча денег, почему же он ездит на задрипанном «Ягуаре»? — удивился Луис. — Эти легковушки обесцениваются быстрее, чем зимбабвийские доллары.

— Потому-то у него и куча денег, что он экономно ездит на «Ягуаре», — пояснил Ангел. — Интересно, сколько ему лет?

— Много, — бросил Луис.

— Чертовски много, — добавил я.

— Значит, старая развалина, — заключил Ангел. — Тогда непонятно, почему он еще ходит без палочки.

Хлопнула входная дверь. Войдя в прихожую, Рейчел крикнула:

— Привет!

— Мы здесь, — откликнулся я.

Она вступила в кабинет и, увидев нашу троицу, удивленно приподняла бровь.

— Решили устроить торжественную вечеринку по поводу возвращения домой?

— Пока лишь обдумываем такую возможность, — ответил Луис.

Рейчел заметила, куда мы смотрим и кого видим, и выразительно произнесла:

— Ха-ха!

— Он выглядит моложе, чем я ожидал, — заявил Ангел.

— Неужели?

— Ничего подобного. Он уже старик.

Рейчел сердито глянула на Ангела.

— Поговорите еще, и тогда точно не доживете до его возраста.

— А мне и не хочется дожить до его возраста, — возразил Ангел. — Он выглядит, как Мафусаил на древних пастелях. Во всяком случае, так сейчас никто не одевается!

Рейчел, надо отдать ей должное, всерьез вознамерилась отстоять достоинство своего партнера.

— Он собирался позднее играть в гольф, — пояснила она.

— В гольф? — пораженно переспросил Луис.

В это короткое слово он вложил столько презрения, сколько, на мой взгляд, не смогла бы вместить и пространная отповедь.

— Да-да, в гольф, — вызывающе подтвердила Рейчел. — Видите ли, порядочные люди умеют отдыхать. И занимаются спортом.

— Неужто гольф относится к спортивным играм? — Луис взглянул на Ангела.

— В нашем расписании эта игра вроде бы не упомянута, — пожал плечами Ангел.

— Ладно, парни, сами знаете, какие вы придурки, — вздохнула Рейчел. — Где моя дочь? Нужно быстрее забрать ее отсюда, пока она не заразилась вашей придурью.

— Поздновато! — Луис усмехнулся. — Она унаследовала папочкины гены.

— Поняли, парни, какие вы придурки? — бросил я ему, направляясь за Рейчел.

— Для нас ведь это означает «крутые ребята», правда? — уточнил Луис, обращаясь к Ангелу.

— Их разъедает ненависть к гомосексуалистам, — нарочито обиженно произнес Ангел. — Пожалуй, нам стоит выразить недовольство или сочинить ободряющую песенку.

Я молча удалился.

— Эй! — крикнул мне вслед Ангел. — Неужели нас теперь не пустят на гулянку?

В прихожей Рейчел помогла Сэм сложить сумку.

— Что случилось с твоим чудесным новым свитером? — спросила она, заметив, что на девочке старая дырявая кофта из моих запасов, в которой Сэм иногда помогала мне в саду.

— В яичных кляксах он стал еще красивее, — заявила девочка.

— Вполне логично, — заметила Рейчел. — Не пытались ли дядя Луис с дядей Ангелом играть в свои глупые игры, кидаясь яйцами? — спросила она, стрельнув в меня взглядом.

— Я в этом не участвовал, — отвертелся я. — Завтрак готовили без моей помощи.

— А дядя Ангел сказал плохое слово, — прибавила Сэм. — Оно начиналось на букву «г».

Из кабинета донесся обиженный вопль:

— Ты же обещал, что она не скажет!

— А вот это меня почти не удивило, — пренебрежительно произнесла Рейчел и, повысив голос, добавила в сторону кабинета: — Но я очень разочарована в дяде Ангеле.

— Извини, мне жаль.

Рейчел проверила, оба ли носка надели на девочку, не натянуто ли наизнанку нижнее белье, а потом забрала ее зубную щетку и кукол.

— Все в порядке, теперь скажи «до свидания» папе и ступай к машине, — велела она Сэм.

Малышка обняла меня, и я крепко прижал ее к себе.

— Пока, папочка, — сказала она.

— Пока, детка. Скоро увидимся, правда? Я люблю тебя.

— И я тебя тоже люблю.

Она вырвалась из моих рук, и у меня защемило сердце.

— Пока, дядя Ангел, который сказал плохое слово! — крикнула она.

— Пока, — раздался смущенный голос.

— Пока, дядя Луис, который обещал не застреливать того пьяного крикуна.

После долгой неловкой паузы Сэм дождалась «пока!» от Луиса и довольная выбежала на улицу.

— Ну и как это понимать? — сквозь зубы процедила Рейчел, сурово взглянув на меня.

— Это было недоразумение, — принялся оправдываться я. — Он вовсе не собирался никого убивать.

— О господи, — простонала она, — почему они вообще были с вами?

— Заглянули случайно, — соврал я.

— И ты, конечно, не собирался говорить мне?

— Я же сказал. — Теперь я тоже сурово взглянул на нее. — Мы встретились случайно.

Возмущение Рейчел нарастало: Ангел и Луис высмеяли купленный ею для Сэм свитер, Ангел выругался, Луис сморозил очередную глупость — в результате Рейчел распалилась со скоростью вскипевшего в скороварке супа. Кроме того, она приехала уже не слишком радостная. Вряд ли ей удалось хорошо повеселиться, целый вечер выслушивая разглагольствования Джеффа перед компанией толстосумов по поводу того, что в банковском кризисе виноваты исключительно бедняки, нуждающиеся в крыше над головой. Теперь ее щеки пылали. Она выглядела обалденно, но комплимент ее красоте явно не смог бы улучшить ситуацию.

— Я надеюсь, твою чертову задницу когда-нибудь прострелят! — запальчиво воскликнула Рейчел. Приоткрыв пошире дверь кабинета, добавила: — Вас, придурки, это тоже касается в полной мере! — Захлопнула дверь. — Выйди и поздоровайся с Джеффом, — приказала она. — И будь повежливее, пожалуйста, веди себя как нормальный человек.

— Привет грозе гангстеров! — воскликнул Джефф, просияв невинной улыбкой.

Гроза гангстеров. Какой же он кретин.

— Привет… Джефф, — ответил я, сделав ударение на его имени.

Мы обменялись рукопожатием. Во время этого ритуала он всегда слишком долго не отпускал мою ладонь, при этом ощупывая мой бицепс левой рукой, и изучал мою физиономию с видом хирурга, проверявшего состояние тяжело больного пациента и обнаружившего, с личной обидой для своей профессиональной гордости, что его здоровье совершенно не улучшилось.

— Как дела, приятель? — привычно поинтересовался он.

«Приятель» — очередное излюбленное словцо из приветственного ритуала. Рейчел злорадно усмехнулась. Это была ее месть за прошлый вечер.

— Нормально, Джефф. А как у вас?

— Фантастически, — ответил он. — Абсолютно замечательно.

— Хорошо ли приняли твою вчерашнюю речь?

— Вызвала бурю эмоций. Некоторые даже просили меня участвовать в выборах.

— Вот здорово! Ты вполне можешь завоевать доверие где-нибудь в Африке. Я слышал, кажется, в Судане сейчас нуждаются в мудром руководстве или, может, в Сомали.

На лице у Джеффа появилось недоумевающее выражение, улыбка застыла, но через мгновение засияла с прежней невинностью.

— Нет, не в Африке, а здесь, у нас.

— Прямо у нас! Ну да, разумеется.

— Там присутствовал один репортер из «Мэн санди телеграм». В выходные они собираются подробно изложить в статье мою речь.

— Великолепно, — откликнулся я и решил уточнить: — А какие еще репортеры вас хвалили?

Если в «Телеграм» действительно напечатают эту чепуху, то в воскресенье я, пожалуй, сэкономлю почти пару баксов.

— Да крутился там один парень из «Феникса», но он просто мутил воду.

— Задавал странные вопросы? Или ему чем-то не понравилась вечеринка?

— Обыватели просто не способны понять выгоду снижения государственного вмешательства в бизнес, — заявил Джефф. — По их мнению, это приведет к анархии. Но на самом деле это лишь позволит рыночным силам определять размер доходов. При вмешательстве правительства эти доходы становятся непрогнозируемыми, тогда-то и начинаются проблемы. Даже незначительное регулирование препятствует естественной жизни системы. Нам лишь хочется обеспечить правильный ход развития к всеобщему благополучию.

— Так вы, парни, ратуете за народное благополучие?

— В наших рядах богатые производители.

— Не сомневаюсь, Джефф, что вы способны многое произвести…

— Джефф, не пора ли нам ехать? — вмешалась Рейчел. — По-моему, вы уже все обсудили. — Она обняла меня и чмокнула в щеку. — Заедешь повидать Сэм через недельку-другую?

— Да. Спасибо, что позволила ей провести со мной время. Я оценил твою жертву.

— И надеюсь, никто не прострелит тебе задницу, как я сказала в сердцах, — добавила Рейчел.

— Я понимаю.

— Ну ладно, может, пусть двум твоим шутникам и дадут пинка под зад, но не тебе.

Она глянула на окно кабинета. За жалюзи слабо маячили силуэты Ангела и Луиса. Ангел поднял руку, словно хотел махнуть на прощание, да, видно, передумал.

— Придурки, — опять повторила Рейчел, садясь в машину, хотя по лицу ее блуждала улыбка.

А Джефф не спешил залезать в тачку. Он напряженно смотрел на черный «Кадиллак», заворачивающий с шоссе на мою подъездную дорожку.

— Здорово, дождались, — сказал он.

— Чего дождались? — спросил я.

Очевидно, экономический кризис не слишком сильно кого-то задел, но такого богача среди моего окружения не было.

— Я хотел бы познакомить вас с одним человеком, — сообщил Джефф. — Он вчера заезжал послушать мою речь и сказал, что, раз уж он оказался в городе, то подумает о возможных нововведениях в Проутс-Нек. А я ответил, что мог бы составить ему компанию, если он позаботится о моей тачке.

«Кадиллак» мягко затормозил за «Ягуаром» Джеффа.

Вновь прибывший мужчина выглядел на пару лет моложе Джеффа и излучал отменное здоровье. Он не смог бы произвести впечатление более состоятельного богача, даже если бы в салоне его машины стоял собственный станок для печатания денег. В одежде он предпочитал живенький небрежный стиль: рыжевато-коричневые брюки, черный свитер с высоким, облегающим шею воротом и черный мохеровый кардиган. Он уже начал лысеть, но короткая стрижка хорошо скрывала недостаток волос, зато жировой запас на его талии вряд ли превышал пару фунтов. Незнакомец также потрудился извиниться за то, что подъехал к моему дому без приглашения, объяснив это тем, что дорога здесь делает крутой поворот и он опасался, что вызовет пробку, оставив машину на шоссе. Я заверил его, что меня это не волнует, хотя думал иначе. Почему-то вид этого типа жутко насторожил меня.

— Надеюсь, вы не сочтете мой визит навязчивым, — любезно прибавил он.

Лощеный тип приветливо помахал Рейчел, и она тоже махнула ему, умышленно не взглянув на меня.

— Хочу вас представить, — туманно изрек Джефф, не уточнив, к кому он, собственно, обращается. — Гаррисон Прайор, познакомьтесь с Чарли Паркером.

Прайор протянул руку, и, лишь слегка замешкавшись, я пожал ее и небрежно поинтересовался:

— Не связаны ли вы с компанией «Инвестиции Прайора»?

— Удивлен, что вы слышали о нас, — ответил он, вовсе не выглядя удивленным. — Мы не относимся к числу крупных фирм.

— Я почитываю «Уолл-стрит джорнал», — солгал я.

— Неужели? — Он приподнял бровь. — Вероятно, как говорится, чтобы узнать врага в лицо.

— Простите, не понял?

Он позволил себе странную откровенность.

— Просто Джефф немного рассказал мне о вашей деятельности, — продолжил он. — И насколько я понял, вы не самый страстный поклонник «Джорнал». Джефф полагает, что вы скрытый социалист.

— В сравнении с Джеффом большинство людей можно смело считать социалистами.

Прайор рассмеялся, показав жемчужно-белые зубы со слегка удлиненными клыками и острыми резцами. Его смех напомнил мне рычание прирученного волка.

— Совершенно справедливо. С некоторых пор мне очень хочется с вами познакомиться, — сказал он, не сводя с меня глаз и продолжая мило улыбаться.

— Неужели? — отозвался я.

— Я много читал о вас, еще до того, как Джефф рассказал мне о сфере ваших интересов. Вы выслеживаете таких персонажей, что порой, в общем, становится просто жутко при мысли о том, какие преступники так долго свободно живут среди нас. Вы оказываете нашему обществу неоценимую услугу.

Со своего места я мог видеть Рейчел. Она упорно не смотрела в мою сторону, но сильно закусила нижнюю губу. Я и прежде иногда замечал за ней подобное: таким выразительным молчанием она пыталась скрыть крайнее беспокойство.

Я ничего не ответил, поэтому Прайор продолжил:

— А знаете, что представляется мне наиболее интересным в вас, мистер Паркер?

— Нет, — равнодушно произнес я. — Понятия не имею.

— Если я правильно понимаю, то применение оружия полицейским влечет за собой некие служебные расследования, объяснительные записки и порой даже судебные разбирательства. Но вы, как частный предприниматель, видимо, с легкостью преодолеваете подобные препятствия. Как вам это удается?

— Удача, — любезно пояснил я. — А также то, что я использую оружие лишь против нужных персонажей.

— О, по-моему, вы скромничаете. Должно быть, у вас есть влиятельный покровитель.

— Вы намекаете на Господа?

— Возможно, хотя я думал и о более земных связях.

— Я стараюсь действовать на стороне закона.

— Забавно, — заметил Прайор. — Так же, как и я, однако, мне кажется, у нас с вами не слишком много общего.

Улыбочка, сиявшая в начале нашего разговора на лице Джеффа, исчезла бесследно. На что бы там он ни рассчитывал, теперь, похоже, осознал, что его расчеты не оправдаются.

— Гаррисон, нам пора ехать, — вмешался он в наш разговор. — Мы с Рейчел должны доставить Сэм домой, поэтому если вы хотели обсудить со мной те нововведения…

— Видите ли, Джефф, я не уверен, что они понадобятся. Возможно, в конечном счете климат Америки слишком суров для меня.

Лицо Джеффа вытянулось, настроение его рухнуло быстрее, чем сорвавшийся в шахту лифт. Я подозревал, что он надеялся пристроиться к делу в качестве посредника, если Прайор начнет бросаться деньгами в Мэне.

— Ну, если вы уверены… — промямлил Джефф.

— Более чем уверен. До свидания, мистер Паркер. Еще раз извините за вторжение, но я рад, что мне наконец удалось с вами познакомиться. С нетерпением буду ждать новых сообщений в прессе о ваших успехах.

— Аналогично, — ответил я.

Прайор простился с Джеффом, вновь махнул рукой Рейчел, оставив без внимания Сэм, выехал на дорогу и покатил в сторону федеральной автострады.

— Увидимся, гроза гангстеров, — бросил мне Джефф.

Он уже собирался залезть в машину, когда я напряженно склонился к нему.

— Джефф, — тихо произнес я, — никогда больше не привози никаких своих знакомых ко мне, предварительно не поговорив со мной. Ты понял?

Друг Рейчел кисло улыбнулся и кивнул. Лишь Сэм еще разок помахала мне рукой, когда «Ягуар» выруливал на шоссе.

Ангел и Луис присоединились ко мне на подъездной дорожке.

— Кто это был? — спросил Ангел.

— Гаррисон Прайор, — сообщил я. — И не думаю, что у нас с ним завяжутся добрые отношения.

В течение часа я получил два сообщения, ставшие следствием этого знакомства. Первое поступило от Рейчел. Оно состояло лишь из одного слова: «Прости». Второе пришло по электронной почте, в нем меня уведомляли о подарочной подписке на «Уолл-стрит джорнал».

Так «Инвестиции Прайора» выразили свою любезность.

Глава 40

В последней сводке утренних новостей описывались подробности смерти пятидесятивосьмилетней женщины, вызванной взрывом в юридической конторе Линна, штат Массачусетс. До этого я пребывал в полном неведении, поскольку все мое внимание поглощало общение с Сэм. Имя женщины до уведомления родственников не указывалось, хотя сообщалось, что она работала по найму. Ее работодатель Томас Элдрич также пострадал при взрыве и находится в больнице под наблюдением врача. Пока полиция отказалась давать комментарии относительно причин взрыва, поскольку на месте преступления ведется следствие, но я и без комментариев знал эти причины.

— Список, — коротко пояснил я Ангелу и Луису. — Как только Коллектор убил Тейта, они, должно быть, догадались, что он получил некий экземпляр, либо частичный, либо полный.

— И поскольку не смогли добраться до него самого, попытались нанести удар по его законоведу, — добавил Ангел.

В памяти всплыла пускавшая кольца дыма женщина, защищавшая подходы к кабинету Элдрича. Я вспомнил, как омрачилось ее лицо, когда она подумала, будто я чем-то расстроил мэтра. Не могу сказать с уверенностью, что испытывал к ней симпатию, но она была предана старику и не заслуживала смерти.

На экране опять появился фасад конторы Элдрича. Взрыв спровоцировал пожар, уничтоживший офисы и оставивший лишь остов здания, а после пожарников его взяли под контроль городские власти. Также сгорело и пакистанское интернет-кафе. Один из его владельцев дал интервью непосредственно на месте пожарища. Он выглядел плачевно. Какой-то глупый репортер спросил его, не думает ли он, что взрыв связан с действиями исламистских экстремистов. Слезы пакистанского предпринимателя вдруг ненадолго прекратились, сменившись потрясением, обидой, яростью, но затем он зарыдал с новой силой.

От опасений за Эпстайна меня избавил его звонок. Он наконец прибыл в Торонто, проведя большую часть ночи в полицейском участке, где рассказывал об обстоятельствах смерти Адива. Тот, кажется, не отличался приятным нравом, в целом неделька оказалась скверной для людей, пытавшихся мне противоречить. Пока я разговаривал с Эпстайном, Луис подсунул мне свежий экземпляр «Нью-Йорк таймс». Смерть Адива освещалась в статье на первой полосе, где ее рассматривали как неудачную попытку покушения на выдающегося деятеля еврейской диаспоры. Для иллюстрации Эпстайна, вероятно, использовали снимок десятилетней давности. После гибели сына рабби всеми силами старался не привлекать к себе внимания прессы. Кстати, упоминалась и та трагическая история. Я позволил себе возобновить эту историю в частном порядке, обнаружив убийц его сына. Но это вовсе не доставило мне удовольствия. Решив проверить свой мобильник, я обнаружил сорок пропущенных звонков, и папка сообщений переполнилась. Я передал телефон Ангелу, чтобы он проверил его и удалил ненужное.

— Но с вами все в порядке? — спросил я Эпстайна.

— Потрясен, но обошелся без членовредительства.

— Сожалею о судьбе Адива.

— Верю. Если бы он выжил, то мог бы вспоминать поход в Пайн-Барренс как забавное приключение.

— Ну не сразу.

— Верно.

— Вы уже слышали новости о нашем знакомом правоведе из Линна?

— Да, мне сообщили сегодня утром, — сказал Эпстайн. — Мы полагаем, что между этими двумя преступлениями есть связь.

— Да уж, вероятность совпадения маловата, — признал я. — Хотя нигде ни словом не упомянуто о помощнике Элдрича. Подозреваю, он отсутствовал в городе, когда это случилось.

Я всегда с осторожностью обсуждал Коллектора по телефону. И вообще, в силу привычки обсуждал его дела с большой осторожностью.

— А причина — месть? Попытка помешать дальнейшему расследованию? Или еще нечто более весомое? Ведь мои люди не имели отношения к смерти Дэвиса Тейта.

— Убийство Тейта и любые дальнейшие действия помощника показали им, что по милости покойной Барбары Келли какая-то копия списка уже достигла посторонних глаз. Если Элдрич и его помощник получили экземпляр, то логично предположить, что такую же могли послать вам. Может, они рассчитывали, что взрыв в Линне покончит с Элдричем и его помощником, либо просто хотели уничтожить его архивы. В крайнем случае таким способом можно было на время отвлечь помощника, и на то же они, похоже, надеялись при нападении на вас. Будь то случайность или нет, но ее могло быть достаточно для…

Я помедлил. У меня на языке вертелось слово «задержка», но я не мог понять, почему она вдруг пришла мне на ум.

— Мистер Паркер? — забеспокоился Эпстайн. — Вы на связи?

— Они избрали тактику проволочек, отвлекающих маневров, — уверенно сообщил я.

— Но от чего они пытаются нас отвлечь? — спросил рабби.

— От самолета, — сказал я. — Похоже, они как-то узнали о самолете, и им известно, что мы тоже его ищем.

— А когда вы сможете приступить к поискам?

— Завтра, если нам повезет и мы сможем разжиться надежными сведениями о его местонахождении. Я еще не успел переговорить с Мариэль Веттерс. Но если она не поможет нам, то мы пойдем иным путем.

— А чем тем временем будет заниматься помощник? — спросил Эпстайн.

Особого времени на раздумья у меня не было.

— Помощник будет охотиться за теми, кого считает виновными в том взрыве, — предположил я. — И он покарает их.

Коллектор, попыхивая сигаретой, стоял на перекрестке и наблюдал за работой полицейских. Остовы зданий еще дымились, а улицу заливала темная вода, похожая на последствия разлива нефти. Мимо ограждения слонялись любопытные и равнодушные зеваки, а на парковке перед кафе Туллея скопились разнообразные пикапы с журналистами, где сам Туллей взимал с них трехзначные суммы за это удовольствие, хотя любезно предлагал им бесплатный кофе, от которого имевшие здравый смысл репортеры вежливо отказались.

За спиной Коллектора находился ломбард, занимавший более четырех этажей здания; внизу располагались самые тяжелые и громоздкие вещи, а остальные размещались, в порядке уменьшения габаритов, на двух верхних этажах. На последнем этаже, как знал Коллектор, располагались служебные помещения. На эту сторону к снабженной видеокамерой парковочной стоянке выходила задняя дверь. Рядом с ней установили и вторую камеру, обозревавшую улицу.

Коллектор выбросил окурок и предоставил полиции возможность заниматься своими делами. Он вошел в ломбард, где сидевшие за стойкой двое служащих, едва обратив на него внимание, вновь уткнулись в экран телевизора, показывающего то самое место преступления, которое только что воочию разглядывал Коллектор. Если бы они сделали пару шагов, то могли бы лично увидеть его, но в силу невежественности и лени предпочитали черпать сведения из телевизора, где избранные наиболее миловидные болтуны сообщали им уже известные сведения.

Коллектор поднялся по лестнице на верхний этаж, где пламенела красной краской металлическая дверь с глазком и ограничительной белой надписью: «Только для персонала». Рядом с дверью не было никакого звонка, но при подходе Коллектора дверь автоматически открылась и пропустила его внутрь.

Очень старая и чрезмерно полная дама и еще более старый господин сидели в небольшой приемной. Их называли Сестра и Брат. Если у них и имелись иные имена — а когда-то у них таковые, безусловно, имелись, — то никто давно не пользовался ими. Наружная вывеска осталась от другого предприятия, магазина товаров для шитья, закрывшегося в семидесятых годах прошлого века. Вскоре после этого сюда переехали Сестра и Брат и уже никогда не покидали это здание. В отличие от выставленных на продажу экспонатов, Сестра по мере увеличения возраста и веса поднималась в здании все выше и выше; раздутое, как воздушный шар, женское тело медленно воспаряло к небесам, пока крыша в итоге не остановила подъем.

В приемной также находись две покрытые зеленым сукном витрины, вмещавшие разнообразные ювелирные украшения, полдюжины часов и небольшую россыпь драгоценных камней. Женщина явно страдала ожирением. Коллектор знал, что она никогда не покидает здание: питается и спит в жилых помещениях, отделенных от этой приемной красными шторами. Если ей требовалась врачебная помощь, то врач сам приходил сюда. До сих пор либо ее здоровье оставалось достаточно стабильным, не требуя более серьезного вмешательства, что казалось невероятным, учитывая перегрузку организма, — либо ее жизнеспособность поддерживали бесчисленные пузырьки с прописанными и непрописанными лекарствами, громоздившиеся над ее головой на полках шкафа. Крошечная голова покоилась на массивных складках жира, скрывавших когда-то заметную шею, и руки также казались до смешного миниатюрными для весьма габаритного тела. Она напоминала ожившую снежную бабу. На носу у нее сидели очки в черной роговой оправе, соединявшейся с цепочкой. Через них она глянула на Коллектора, но ничего не сказала; на лице ее отразилось лишь чувство общей мировой усталости от столь долгой и столь мучительной земной жизни.

Необычайно интимным жестом Брат взял за руку не выразившего недовольства Коллектора и провел его в чуланчик, едва способный вместить их обоих. Там стоял огромный сейф, уже и сам ставший антикварной ценностью, ибо соорудили его в конце позапрошлого века в городе Цинциннати штата Огайо в компании «Сейфы и замки Виктора». За тяжелой сейфовой дверцей обнаружились пачки денег и золотых монет, наряду со старинными шкатулками ювелирных драгоценностей и прочими наиболее ценными предметами залога. Такое очевидно небрежное отношение к безопасности в наши дни вряд ли сочли бы разумным, тем более что в 1994 году ломбард уже один раз ограбили. Грабители жестоко избили Сестру, хотя она не представляла для них никакой угрозы. Это нападение более всех иных причин спровоцировало стремительный набор веса и окончательно отбило у нее охоту появляться во внешнем мире, способном порождать таких индивидуумов.

Коллектор нашел тех грабителей. И никто их больше никогда не видел.

Хотя на самом деле это не совсем верно.

Части их кое-кто видел.

После того инцидента предприятие Сестры и Брата больше не тревожили преступники или угрозы преступлений. Но тогда по какой же причине им понадобились камеры видеонаблюдения? В общем, по той же причине такие же камеры прятались в другом конце улицы за светильниками, на фасаде заброшенного пустующего здания, не выставленного ни для продажи, ни для аренды, и рядом с ним в винном магазине также работала параллельная двойная система наблюдения. Использование этих систем в совокупности с камерами в ныне сгоревшей конторе Элдрича предоставляло полный обзор улицы.

Просто на всякий случай.

И сейчас Коллектор, сев за небольшой компьютер рядом с сейфом, подсоединился к цифровой записывающей системе, нашел данные с двух камер, расположенных на здании ломбарда, и вывел их параллельно на монитор. С помощью мышки он навел курсор на время, предшествующее взрыву, — и вот уже на экране возник мужчина с опущенной головой. Он шел прямо на камеру, но оглянулся через плечо, повернулся, поднял руку. Внезапно раздался взрыв, и двойные помехи, вызванные взрывом, исказили изображения с обеих камер. Когда изображение прояснилось, этот мужчина бежал без оглядки, уже не пряча лицо, а потом исчез сначала с одного, а потом и с другого выведенного на экран окна.

Коллектор вернулся к началу нужного участка записи и, медленно выводя данные, добился появления на мониторе одного четкого образа. Он дважды увеличил изображение определенного участка. Брат стоял за его спиной, не сводя с экрана пристального взгляда.

— Отлично, — оценил он.

— Да, отлично, — согласился Коллектор.

Теперь черты лица мужчины четко предстали перед ним. Коллектор подался вперед и коснулся лица на экране:

— Я знаю вас.

Глава 41

Позднее тем же утром мы с Ангелом и Луисом выехали в Фоллс-Энд с двумя целями: во-первых, мы собирались выяснить, не сможет ли Мариэль Веттерс сообщить нам что-либо полезное о местонахождении того самолета, вспомнив любые обмолвки своего отца, какими бы несущественными они ей ни казались. Если же она ничем больше не сможет нам помочь, то я мог спросить об этом еще одного человека, хотя из-за этого пришлось бы ненадолго уехать из Фоллс-Энда.

И во-вторых, мы составили план для возможного лесного похода. В связи с чем я позвонил Джеки Гарнеру и попросил его приехать в Фоллс-Энд как можно быстрее, потому как Джеки превосходно знал эти леса. Энди Гарнер, его старик, оставил свою жену в покое, когда Джеки был еще ребенком. Между супругами возникли непримиримые противоречия: мать считала отца Джеки несусветным чудовищем — жутким ловеласом, бездельником, неспособным найти достойную работу, и бесполезным пожирателем кислорода, — и они разошлись, хотя он до самой смерти продолжал принимать участие в жизни сына, а бывшая жена продолжала любить его, несмотря на свои обоснованные претензии. Энди Гарнер обладал редкостными обаянием и харизмой; они помогали ему избегать боли провалов, вызванных его недоброжелателями, и пробуждали в тех, кому он сам причинил неприятности, некоторую терпимость и даже склонность к прощению. Мать Джеки, знавшая его слабости, как никто другой, иногда уже после развода допускала бывшего муженька к себе в постель, и именно она нянчилась с ним во время его последней болезни, оставшись, по сути, его безутешной вдовой.

Энди Гарнер держался на плаву, работая проводником в Большом Северном лесу во время охотничьих сезонов. Он считался отличным лесником, и постоянные клиенты нанимали его из года в год. Богатые бизнесмены и банкиры, причем Энди всегда гарантировал им, что они вернутся со своей охоты к городской жизни, хвастаясь трофеями подстреленных ими животных. В голодные годы, когда другие с трудом выискивали медведя или трофейных оленей для своих клиентов, Энди Гарнер с легкостью бил рекорды, увеличивая свои вознаграждения. В лесу, в глубоком единении с природой, он чувствовал себя по-настоящему счастливым, а вот в городах да столицах терялся. Оказавшись вдали от леса, он находил утешение в выпивке и женщинах, но во время охотничьего сезона хранил трезвость и целомудрие, будучи счастлив как никогда.

Как только сын достаточно подрос, Энди стал брать его с собой в лес, стараясь передать ему свои знания и развить природные задатки, которые мальчик, безусловно, унаследовал от него. И он оказался прав до некоторой степени: Джеки обладал отцовским пониманием и духовной близостью с миром природы, но имел более мягкий характер и мало интересовался охотой.

— На одних лесных прогулках денег не заработаешь, — пытался вразумить его отец. — Именно охота обеспечит твой стол хлебом с маслом.

Джеки Гарнер нашел иные пути для безбедного существования, легальные или нелегальные, но не упускал случая порой вернуться в лес, чтобы отдохнуть от матери, которая всегда была очень требовательной особой. И на этой почве он сошелся со своими приятелями, братьями Фульчи. Видимо, отчасти по этой причине эта троица так хорошо ладила.

Джеки не имел в лесу своей собственной стоянки, но полагался на щедрость друзей. Если таковой не обнаруживалось, он с удовольствием разбивал палатку. Когда я позвонил ему из машины и попросил присоединиться к нам в Фоллс-Энде, он сразу ухватился за эту возможность. Хотя я еще не сказал ему, что мы собираемся искать. Это могло подождать.

— Как дела у матушки? — спросил я.

Нам еще так и не представился случай нормально поговорить о ее болезни.

— Неважно. Мне следовало бы рассказать тебе об этом раньше, да, понимаешь, не хотелось признавать очевидного.

— Не мог бы ты выразиться более определенно, Джеки?

— Да я не могу даже толком произнести название, хотя достаточно часто слышал его за последний месяц: болезнь какого-то Крейтцфельда-Якоба. Тебе это что-нибудь говорит?

Я сказал ему, что не уверен. Мне приходилось слышать о такой болезни, но я не знал, каковы ее симптомы или прогнозы. К сожалению, Джеки уже знал.

— Она начала странно себя вести, — пояснил он. — Ну то есть еще более странно, чем обычно. Могла вдруг разозлиться на пустом месте, а потом вообще забыть, из-за чего весь сыр-бор. Я думал, может, у нее начался Альцгеймер, но врачи заехали к нам еще раз пару недель назад, поставив диагноз этого самого Крейтцфельда-Якоба.

— Ну и в какой она стадии?

— Ей дали год, может, немного больше. Развивается слабоумие, и зрение ухудшилось. Судороги бывают в конечностях. Надо определять ее в какой-то приют, и мы начали подыскивать место. Слушай, Чарли, а за эту работенку я получу какие-то деньги, верно? А то мне надо бы подкопить наличность. Я должен обеспечить ей хороший уход.

Эпстайн согласился оплатить все расходы. И я позабочусь о том, чтобы он хорошо заплатил за лесные таланты Джеки.

— Ты останешься доволен, Джеки.

— А надолго ли я тебе нужен?

— На пару дней от силы, как только я разживусь нужными сведениями. Надо подготовиться к возможной ночевке в лесу, хотя я надеюсь, что управимся за день.

— Тогда я готов идти, — заявил Джеки. — Мне не помешает прочистить мозги в лесной тиши.

Мы договорились о месте встречи и закончили разговор. Я искренне сочувствовал Джеки. Возможно, он был излишне нервный и чрезмерно увлекался кустарным производством взрывчатых смесей и патронов, но оставался непоколебимо преданным своим друзьям. Он, конечно, жаловался на свою мать каждому встречному, но при этом любил ее. И болезнь матери серьезно расстроила его, а ее возможная кончина будет для него большим ударом.

Ангел и Луис следовали за мной в Фоллс-Энд на своей машине. Я сообщил им о разговоре с Джеки, когда мы остановились по дороге выпить кофейку. Оба тут же заявили, чтобы я сохранил все, что Эпстайн заплатит за их профессиональные услуги, и передал эти деньги Джеки. Я собирался поступить так же.

Едва мы прибыли в Фоллс-Энд, стало очевидно, что в городе произошло что-то нехорошее. На улице перед Арустукским окружным управлением шерифа выстроились патрульные машины наряду с полицейскими внедорожниками и автофургонами, напичканными всякой аппаратурой для проведения работ в районе места преступления. Остановившись на боковой улочке с восточной стороны, как раз на краю леса, я увидел скопление машин, среди которых имелся и фургон медицинской экспертной службы Мэна, а рядом с ним стоял и сам медэксперт, разговаривая с парой знакомых мне следователей.

Я знал, что Мариэль Веттерс жила в северной части города, и именно там собралась вторая группа транспортных средств правоохранительного ведомства. Охотничий сезон еще не закончился, и в городе также хватало заезжих автомобилистов, поэтому мы не выделялись, но мне не хотелось попадаться на глаза никому из знакомых сотрудников полиции. Даже не зная пока, случилось ли что-нибудь с Мариэль, я опасался худшего.

— Черт возьми! — огорченно воскликнул я, выражая озабоченность не только судьбой Мариэль, но и своей собственной участью. На ее автоответчике осталось мое сообщение, если, конечно, она не стерла его после получения. И если в ее доме что-то произошло, то вряд ли нам полезно с ней связываться.

Я припарковался на городской стоянке, и за мной остановились Ангел с Луисом. Ангел отправился на разведку, а мы с Луисом остались ждать в моей машине.

Через полчаса вернулся Ангел, притащив кофе на картонном подносе. Устроившись на заднем сиденье, он раздал кофе и лишь потом приступил к рассказу.

— Мариэль Веттерс жива, — сообщил он. — Так же, как и ее брат, но оба они пребывают в коме. В местной закусочной только об этом и болтают, что является отправной точкой для самых разных сплетен и домыслов. Мне лишь оставалось сидеть и слушать. Два человека мертвы, оба застрелены. Один из них — местный парень Тедди Гаттл. Брат Мариэль жил у него в доме, и по одной из версий, они могли там что-то не поделить, и тогда Грейди Веттерс убил Тедди, а потом направился в дом своей сестры, где совершил второе убийство. Возможно, они поссорились из-за денег за дом, однако версия о том, что убийца — Грейди Веттерс, исходит от копов, а не от местных. Народ в основном считает, что парень вообще не способен на убийство, но поговаривают, что рядом с ним нашли пистолет, а если это орудие убийства, то… ну и так далее.

Но, Чарли, второй мертвец — Эрни Сколлей. Его нашли убитым в доме Мариэль Веттерс.

Я помолчал. Эрни Сколлей понравился мне с первого взгляда. Своей настороженной предусмотрительностью он напомнил мне моего деда.

Да уж, положение хуже некуда. Возможно, у Мариэль Веттерс бывали конфликты с братом, но она ничем не показала, что опасается его вспыльчивости. С другой стороны, многие жертвы семейных убийств не могли ничего предвидеть, даже не подозревали, что их родственники могут на них напасть. Если бы склонность к насилию легко опознавалась, в мире стало бы гораздо меньше мертвецов. Не слишком ли большой натяжкой будет предположить, что в тот же вечер, когда убили двух человек, означенных в списке, в семействе Веттерс, также имевшем некоторое отношение к этому списку, произошел странный скандал, в результате которого убили двух человек и еще двое, похоже, находятся в коме?

Но если Грейди Веттерс на самом деле не имеет отношения к убийствам, то как же их с сестрой нашли те, кто стремился утихомирить Элдрича и Эпстайна? Мариэль и Эрни Сколлей отлично понимали, что эту историю следует держать в тайне. Эрни не хотелось включать в узкий круг посвященных даже меня. Остается еще Грейди Веттерс, он тоже слышал вместе с сестрой признания умирающего отца.

Необходимо принять какое-то решение. Если Мариэль не успела стереть мое сообщение, прослушав его, то полицейские неизбежно постучатся в мою дверь, это просто вопрос времени. Я мог опередить их и, заявившись прямо сейчас, рассказать все, что мне известно, либо же, наоборот, как можно дольше избегать общения с ними. Второй вариант представлялся более разумным. В разговоре с полицией пришлось бы рассказать о самолете, то есть обнародовать факт его существования. Мне вспомнилось нежелание Эпстайна поделиться сведениями даже с агентом Россом из Отдела стратегического авиакомандования нью-йоркского подразделения ФБР, он опасался, что они могут достичь не тех ушей, а ведь Росс был выдрессированным им федеральным агентом, и мы оба ему доверяли, пусть даже я верил ему меньше, чем Эпстайн. Поэтому пока не следует рассказывать о самолете в полиции.

Я рассмотрел худший вариант сценария: Грейди Веттерс не убивал своего друга Тедди Гаттла и Эрни Сколлея. До них с сестрой добрались те, кто искал самолет, а Гаттла и Сколлея убили, потому что они встали поперек дороги этим искателям. Мариэль и Грейди, вероятно, вынудили выложить все, что они знали, а потом заставили замолчать. Решение оставить их в живых казалось странным: если кто-то пытался подставить Грейди Веттерса в качестве убийцы, то логично было бы убить его и сестру, предоставив полиции чистое дело покончившего с собой убийцы. Вместо этого, если верить сплетням — а кто знает, насколько они правдивы? — теперь имелись два потенциальных свидетеля, пока пребывавшие в коме. Но преступники могли намеренно замутить воду, сохранив им жизнь, но выведя из строя, чтобы расследование на какое-то время сосредоточилось на этих выживших. Если Мариэль или Грейди выдали новые сведения о месте крушения, то виновникам преступлений, произошедших вчера в Фоллс-Энде, нет нужды надолго отвлекать полицию: лишь до момента обнаружения самолета и извлечения из него опасного списка.

— Ну, и что теперь? — спросил Луис.

— Снимите пару комнат в мотеле и сообщите Джеки Гарнеру, где вы поселились. Я вернусь к вечеру.

— И далеко ли ты собрался? — спросил Ангел, когда они вышли из моей машины.

Я включил зажигание.

— К одному старому знакомому. Надо выяснить, почему он мне солгал.

Глава 42

Рей Врэй терзался сомнениями.

Он прибыл на стоянку Джо Дала, находившуюся к юго-западу от городка Масардис, зная только, что его ждет какая-то работа, работа на пару дней, связанная с поиском самолета, за которую ему заплатят пару штук баксов. Тут, прикинул он, попахивает незаконными делишками. А незаконные дела в этом районе Мэна обычно подразумевали контрабанду, и единственным достойным незаконной доставки товаром были наркотики. Следовательно, решил Рей Врэй, им с Джо Далом предстоит найти в лесу рухнувший самолет, набитый наркотой.

Рея Врэя, конечно, не испугала контрабанда наркотиков. В своем богатом прошлом он успел узнать, как ограничен риск быть пойманным, что являлось основной заботой в такого рода делах. Если же ты все-таки попался, то возникали самые разные сложности, причем не только с законом: дельцы, оплатившие контрабанду своих наркотиков, жутко огорчались, когда отправленная партия не достигала места назначения. Одно дело — заплатить долг обществу; но совершенно другое — расплатиться с байкерами, с мексиканцами или с таким куском дерьма, как Перри Рид.

В общем, контрабанда не представляла для Рея проблемы, так же как поиски того самолета и тайная доставка его груза. Тревожило его то, что на стоянке Джо Дала спали похожие на кровопийц персонажи — страшная женщина и уродливый мальчишка. Занавески на окнах охотничьего домика были опущены; женщина спала, свернувшись клубочком на походной лежанке, а мальчишка пристроился рядом с ней на полу. Заглянув за толстый занавес, отделявший от комнаты спальный отсек, Рей увидел изуродованное лицо заказчицы, но больше его встревожил ребенок, который при появлении Врэя мгновенно проснулся и молча пригрозил ему ножом.

Сейчас Рей уже сидел на грубо обтесанной скамье с кружкой кофе, поглядывая на пересохшее речное русло, а рядом с ним пристроился Дал, причем вид у него был такой испуганный, что отчасти испуг передался и самому Рею.

— Так что с самолетом? — спросил Врэй.

— О чем ты?

— Ну, когда он прилетел сюда?

— Давно.

— Как давно?

— Не знаю, много лет прошло.

— И почему тогда его до сих пор не нашли?

— Они не знали, где искать. — Дал вытянул руку со своей кружкой кофе, показав на возвышающийся поодаль лес. — Отстань, Рей. Не думаешь же ты, что там затерялся «Боинг». Понятное дело, речь идет о маленьком самолете. Народ мог пройти рядом с ним, ничего не заметив, если не знал, что искать.

— А что в нем? — поинтересовался Рей.

— Не знаю.

— Может, наркота?

— Да сказал же, не знаю, Рей. Вот привязался, прости господи.

Что-то тут нечисто. Слишком уж суров Джо Дал. В отличие от Рея он мог и прикончить кого-нибудь. Рей не имел склонности к жестокости, но он хорошо знал леса, мог поддержать его сторону в драке и умел хранить тайны. Далу, между тем, приходилось в прошлом сталкиваться с крутыми парнями, и ему удалось выжить, но сейчас, судя по его виду, он имел дурные предчувствия насчет этой работенки, и самому Рею все больше не хотелось связываться с этой странной женщиной и ее зловещим ребенком.

— А как мы узнаем, где его искать? — спросил Врэй.

Пока больше не имело смысла продолжать выпытывать у Дала, что же хранится в том самолете. Возможно, позже, когда приятель немного успокоится, Рей вернется к этому вопросу.

— Она говорит, что там поблизости должны быть развалины какого-то форта, а у нас здесь есть лишь один старый форт, — сообщил Дал.

Внезапно Рея осенило, почему за пару дней в лесу ему посулили целую кучу денег. Не имело особого значения, что именно скрывалось в том самолете. Не так уж трудно отыскать его. Но о форте, о глупой причуде Вольфа, ходили дурные слухи. Охотники обходили тот участок леса стороной, даже звери не заходили в те места; никто не прокладывал там троп, и деревья напоминали сгорбленных древних гигантов; к тому же оттуда исходила мерзкая вонь, а стрелки компасов там крутились, точно взбесившиеся собаки, показывая то на юг, то на север, то на восток, то на запад, — в общем, надеяться оставалось лишь на собственное умение ориентироваться. В тех местах мог запросто потеряться любой проводник, потому что кому-то хотелось заполучить заблудшую душу. И по слухам, хотелось этого призраку в обличье девочки.

Рей еще не бывал там и вовсе не собирался соваться в жуткие дебри. Хотя эти истории вспоминали, как правило, местные умники, просто чтобы отговорить любителей острых ощущений или убедить закоренелых скептиков не совать туда свои глупые головы в попытках доказать, что это вполне объяснимое для них явление. Но, бывало, туристы исчезали в лесу, и тогда говорили, что они, вероятно, забрели слишком близко к руинам форта. Но такого давно не случалось, с тех самых пор, когда из осторожности люди перестали обсуждать эти истории, вроде как заключив молчаливое соглашение и решив, что лучше уж попросту обходить тот странный участок стороной. Большинство известных подробностей о форте Рей узнал, однако, от самого Джо Дала, а тот не одобрял историй с привидениями, поэтому если уж они исходили из уст Дала, то им все верили. Он утверждал, что уже много лет никто, в ком есть хоть капля здравого смысла, и близко не подходил к руинам Вольфа, и Рей ему верил. Если же сломавшийся самолет приземлился там, то это многое объясняет.

— Так сколько, значит, она обещала нам заплатить? — спросил Рей.

— По две штуки аванса каждому и еще по штуке, когда найдем самолет. Это хорошие деньги, Рей. И я найду им славное применение.

«Хорошие деньги, конечно, не помешают», — подумал Врэй.

Ему едва удалось перекантоваться прошлую зиму благодаря наличным, полученным по программе социальной помощи, но сейчас из-за рецессии государственное пособие уполовинили. А без денег на печное топливо человек может и околеть.

— В те места, по-моему, женщине с ребенком лучше не соваться, — заметил Рей. — Да и мальчонка выглядит больным. Им следовало бы остаться на стоянке, предоставив поиски нам.

— Они пойдут, Рей. Это даже не обсуждается. Я лично не беспокоюсь ни о ней, ни о мальчишке. Они… — Дал помедлил, подыскивая нужное слово. — Сильнее, чем кажутся.

— А что у нее с лицом, Джо?

— Похоже, обожглась.

— Круто обожглась. Вряд ли она теперь будет видеть тем глазом.

— Ты что, заделался глазным хирургом?

— Нет нужды быть хирургом, чтобы отличить погибший глаз от живого.

— Ну да, возможно.

— Какие же подонки, интересно, могли так обезобразить женщину?

— Кем бы они ни были, теперь они, наверное, умолкли навеки, — мрачно процедил Дал. — Я ведь уже советовал тебе не судить об этой дамочке по внешности. Если ее разозлить, то она оставит тебя гнить здесь в какой-нибудь яме.

— А мальчонка — ее сын?

— Понятия не имею. Может, хочешь спросить? Или сунуть нос в другие ее личные дела?

Рей оглянулся на хижину. Занавески на окнах раздвинулись, и за ними появилось детское лицо. Мальчик проснулся и следил за ними — вероятно, с ножом в руке. Рея пробрала дрожь. Глупо, конечно, бояться сопливого мальца, но ему уже отчасти передалось нервное состояние Дала.

— Парнишка-то следит за нами, — сказал он.

Джо не обернулся.

— Она поручила.

— Жутковатый мелкий ублюдок, верно?

— М-да, и к тому же обладает невероятно острым слухом.

У Рея мгновенно пропало желание что-либо обсуждать.

— Эта дамочка, если все пройдет хорошо, сможет и впредь подкидывать нам работенку, — заметил Дал и, помедлив, добавил: — Если ты не боишься испачкать руки.

Рей грязной работы не боялся. Он разбирался в огнестрельном оружии, имел дело с парой винтовок «Ругер Хокай» и двумя компактными девятимиллиметровыми револьверами. По жизни Рей Врэй никого не убивал, но это не означало, что он не сможет убить в случае необходимости. Пару раз у него возникали взрывоопасные ситуации, и он подумал, что смог бы решиться нажать на спусковой крючок.

— Джо, а кроме нас, никто больше не потащится на поиски того самолета? — спросил он.

— Нет, по-моему, только мы.

— Ну да, похоже на то, — согласился Рей. — И когда отправимся?

— Скоро, Рей. Очень скоро.

Назад: Глава 31

Дальше: Часть V