— Девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь. Девяносто семь.

— Сто два.

— А я насчитал девяносто семь.

— Ты обсчитался.

— Нам тут целый долбаный грузовик понадобится.

— Так я об этом и говорю.

— Грузовик, да еще целый долбаный пакгауз.

— Мне всегда хотелось пакгауз, — сказал Джо. — Это всегда была моя голубая мечта.

Хотя Джо предпочитал хранить скрытность на предмет того, сколькими именно комиксами, втиснутыми в сосновые ящики его же собственного производства — полными собраниями «Детектива», «Черного Ястреба» и «Капитана Америка»; «Преступление не удастся» и «Правосудие ловит виновного»; «Иллюстрированной классики» и «Библейских историй в картинках»; «Фьюить», «Ух ты», «Вжик», «Ни фига», «Грох», «Бах», «Эх-ма» и «Тресь»; «Удивительных», «Восхитительных», «Потрясающих» и «Популярных», — он располагал, не содержалось решительно ничего скрытного в письме, которое он получил от адвокатов, представляющих корпорацию «Риэлти Ассоушиэйтс Секьюритиз», владельца Эмпайр-стейт-билдинг. «Косметические кремы Корнблюма Инкорпорейтед» обвинялись в упомянутом послании в злостном нарушении условий аренды, а это означало, что девяносто семь или целых сто два деревянных ящика, полных комиксов, скопленных Джо наряду с остальными его пожитками, надлежало либо незамедлительно вывезти, либо уничтожить.

— Так выбрось их к черту, — посоветовал Сэмми. — Подумаешь, ценность великая!

Джо вздохнул. Хотя весь мир — даже Сэмми Клей, который большую часть своей взрослой жизни провел, делая и продавая комиксы, — считал их форменной макулатурой, Джо их любил: за скверное цветоразделение, за никудышно обработанную бумажную массу, за побочную рекламу пневматических ружей, школ танцев и кремов от прыщей, за подвальный запах, что прилипал к самым старым из них — тем, что с самого начала находились у Джо на хранении во время его странствий. А больше всего Джо любил комиксы за те картинки и истории, которые они в себе содержали, духовные порывы и напряженные труды пятисот стареющих юношей, уже пятнадцать лет мечтающих так бурно, как они только могли, преобразующих свои опасения и иллюзии, свои желания и сомнения, свое общее государственное образование и личные половые извращения в нечто, чего только самые недальновидные члены общества могли лишать статуса искусства. Именно комиксы сохранили Джо душевное здоровье за время его пребывания в психиатрической больнице в Гуантанамо. Всю осень и зиму, последовавшие за его возвращением на материк, Джо провел, трясясь как сухой лист под ветром, свистевшим сквозь щели в досках, которыми была обшита снятая им хижина в Чинкотиге, что в штате Висконсин. Он тогда еле-еле перебивался, почти отравленный вонью горелых волос от старого электронагревателя. Только десять тысяч сигарет «Олд Голдс» и кипа «Приключений Капитана Марвела» (где описывалась невероятная двадцатичетырехмесячная эпическая борьба Капитана с телепатирующим, вознамерившимся покорить весь мир земляным червем по имени мистер Майнд) позволили Джо переломаться, после чего раз и навсегда отбиться от заполученной на Льду морфийной наркозависимости.

Когда выяснилось, что Джо потерял мать, отца, брата и деда, всех друзей и врагов своей юности, любимого учителя Бернарда Корнблюма, свой город, родину и историю — свой дом, — обычное обвинение, выдвигаемое против комиксов (что они, дескать, предлагают всего лишь легкий уход от реальной действительности), показался Джо мощным аргументом в их пользу. За свою жизнь каких он только эскейпов не совершал. Спасался от веревок, цепей, коробок, мешков и ящиков, от кандалов и наручников, от стран и режимов, из рук женщины, которая безумно его любила, из разбитых аэропланов, от опиатной наркозависимости и от целого замерзшего континента, явно настроенного на то, чтобы его убить. Спасение от реальности, решил Джо, стало бы достойным вызовом — особенно после войны. На всю жизнь он запомнил мирные полчаса, проведенные за чтением номера «Бетти и Вероники», найденного им в комнате отдыха на служебной станции: лежа с книжкой в косом солнечном луче, пробивавшемся сквозь пихту в лесу неподалеку от Медфорда, что в штате Орегон, Джо почти целиком потерялся в этом раскрашенном основными цветами мирке скверных гэгов, тяжелых линий туши, поистине шекспировского фарса, почти восточной загадки двух юных богинь с осиными талиями и большими зубами, светлой и темной, навеки связанных в их дружбе-вражде. Боль утраты — хотя такими словами Джо никогда не мыслил — всегда оставалась с ним, точно холодный гладкий шар у него в груди, как раз за грудиной. Однако на эти полчаса, проведенные в пятнистой тени пихт (если точнее — лжетсуг тиссолистных) за чтением «Бетти и Вероники», ледяной шар растаял, а Джо даже этого не заметил. Вот это была магия! Не какая-нибудь очевидная ловкостью рук карточного фокусника или отважное, но грубое трюкачество мастера эскейпа, а подлинная магия искусства. И лишним доказательством безнадежной изломанности этого мира — большого, реального мира, — который поглотил его маленький мир, его семью, служило то, что подобный подвиг эскейпа, никоим образом не легкий для исполнения, должен был оставаться столь универсально презираемым.

— Я знаю, ты думаешь, что все это просто макулатура, — сказал Джо. — Но ты меньше всех прочих должен так думать.

— Ну хорошо, — отозвался Сэмми. — Ладно.

— Что ты там ищешь?

Пробравшись в приемную мисс Смысленки, Сэмми развязывал одну из сложенных в стопку папок. Сегодня в девять утра, по пути в конторы «Фараона», он высадил Джо здесь, чтобы начать трудоемкий процесс сборов. Сейчас было уже почти девять вечера, и Джо весь день без перерыва таскал, паковал и перепаковывал. Плечи его болели, кончики пальцев были содраны, и чувствовал он себя неважно. Больше всего обескураживало то, что когда Джо всякий раз сюда возвращался, все содержимое его берлоги казалось точно в том же виде, в каком он его и оставил. Как будто ему приходилось заново все разбирать. И прямо сейчас его поразил взгляд Сэмми, когда кузен вошел сюда и обнаружил Джо по-прежнему за работой, заканчивающим задание. Сэмми явно был приятно удивлен. Причем не столько тем, подумалось Джо, что задание близится к завершению, сколько тем, что он, Джо, по-прежнему на месте. Все они — все трое — думали, что он опять собирается от них сбежать.

— Просто еще раз смотрю на эти твои страницы, — ответил Сэмми. — Прекрасный материал, должен тебе сказать. Ей-богу, не терпится все это прочесть.

— Сомневаюсь, что тебе понравится. Скорее всего, это никому не понравится. Слишком мрачно.

— С виду действительно мрачно.

— По-моему, вообще слишком мрачно для комикса.

— А где начало? Здесь? Черт, да ты только глянь на этот заголовок! — Набросив на руку пальто, Сэмми осел на пол рядом с широкой стопкой черных картонных папок, купленных ими тем утром в «Перл-Пэйнтс», чтобы Джо смог упаковать туда плоды своей пятилетней работы. Затем голос Сэмми сделался мрачным и словно бы затянутым паутиной. — «Голем»! — Он покачал головой, изучая первую страницу введения — всего их там было сорок семь. Введение было помещено перед первой главой 2256-страничного комикса, сработанного Джо за время, проведенное им в «Косметических кремах Корнблюма». Он как раз начал работу над главой сорок восьмой и последней, когда Томми сдал его властям.

Джо прибыл в Нью-Йорк осенью 1949 года с двоякой целью: во-первых, начать работу над длинной историей о Големе, которая, панель за панелью и глава за главой, приходила к нему во сне, в закусочных, во время долгих поездок на автобусе по всему югу и северо-западу с тех пор, как он тремя годами раньше покинул Чинкотиг; во-вторых, мало-помалу, осторожно, поначалу, возможно, украдкой, но все же найти возможность снова увидеться с Розой. Джо на пробу восстановил несколько связей в городе — снял контору в Эмпайр-стейт-билдинг, возобновил свои визиты в заднюю комнату к Луису Таннену, открыл счет в «Перл-Пэйнтс». А потом приступил к исполнению своего двоякого плана. Но тогда как его мгновенно увлекло блестящее и стремительное начало работы (а работе этой, как он в то время надеялся, не иначе как предстояло преобразить взгляды людей и понимание ими той художественной формы, в которой в 1949 году лишь сам Джо видел средство самовыражения столь же мощное, что и мотив Коула Портера в руках Лестера Янга или дешевая мелодрама про несчастного богатея в руках Орсона Уэллса), Джо оказалось куда сложнее, даже мало-помалу, вернуться на орбиту миссис Розы Сакс Клей. «Голем» шел просто превосходно — он поглощал все его время и внимание. Все глубже погружаясь в мощные мотивы Праги, ее евреев, магии и убийства, гонений и освобождения, вины, которая никогда не могла быть искуплена, невинности, не имевшей не единого шанса, — ночь за ночью фантазируя за чертежным столом, выдумывая длинную и галлюцинаторную историю своенравного, необычного ребенка по имени Йозеф Голем, который посвятил себя спасению и исправлению залитого светом лампады мирка, чья безопасность была ему доверена, — Джо стал ощущать, что эта работа — изложение этой истории — способствует его излечению. Все горе и черное потрясение, которые он ни до, ни после так и не смог выразить ни военному психиатру, ни приятелю-бродяге в каком-то дешевом отеле в Орландо, что в штате Флорида, ни своему сыну, ни хоть кому-то из тех немногих, кто по-прежнему его любил, когда Джо наконец-то вернулся в мир, — все это перешло в головокружительные углы и мощные композиции, перекрестную штриховку и широкие полосы теней, взрыхленные, раздробленные и мелко нарубленные панели его исполинского комикса.

В какой-то момент Джо стал говорить себе, что его план был не просто двояким, а двухступенчатым — что как только он закончит «Голема», он будет готов снова увидеть Розу. Ведь он ее бросил, сбежал от нее — в горе, бешенстве и спазме неразумного обвинения. Теперь, говорил себе Джо, лучше всего будет вернуться к ней (правда, ведь правда же?) от всей этой дряни очищенным. Но тогда как поначалу в таком соображении могли содержаться какие-либо достоинства, к 1953 году, когда Томми Клей наткнулся на него в «Магической лавке», способность Джо к самолечению посредством творчества давным-давно истощилась. Джо отчаянно нуждался в Розе — в ее любви, в ее теле, но больше всего в ее прощении, — чтобы душа художника завершила работу, начатую его карандашом. Единственная проблема к этому времени заключалась в том, что, как он и сказал Розе, было уже слишком поздно. Джо слишком долго ждал. Шестьдесят миль Лонг-Айленда, что отделяли его от Розы, казались куда непроходимей зазубренной пасти почти тысячи миль между станциями «Кельвинатор» и «Йотунхайм». Столь же непреодолимые три лондонских квартала в свое время лежали меж Уэйкфилдом и его любящей женой.

— Есть здесь хотя бы текст? — поинтересовался Сэмми, переворачивая очередную страницу. — Это что, вроде немого кино?

Ни на одной панели не было никаких словесных облачков, вообще никаких слов, кроме тех, что появлялись как части самих рисунков — вывесок на зданиях, дорожных знаков, этикеток на бутылках, адресов на любовных письмах, формировавших часть сюжета. И еще слова ГОЛЕМ! Оно красовалось на первых страницах каждой главы, всякий раз под иной личиной. Пять букв с восклицательным знаком преображались то в ряд домов, то в ступеньки лестницы, то в шесть марионеток, то в шесть расползшихся пятен крови, то в шесть измученных, поразительных женщин. Вообще-то Джо намеревался в конечном итоге вставить туда словесные облачка и заполнить их текстом, но все же не смог таким образом испоганить законченные панели.

— Там есть текст. На немецком.

— Это должно иметь колоссальный успех.

— Это не должно иметь вообще никакого успеха. Это не для продажи. — Нечто парадоксальное происходило с Джо в течение пяти лет работы на «Големом». Чем больше себя самого, своей души и сердечных печалей он изливал на страницы, чем убедительнее демонстрировал возможности комикса как средства самовыражения, тем меньше желания он испытывал показать все это другим людям, открыть, что сталось с тайной записью его скорбей, с его виной и желанием возмездия. Теперь Джо нервничал даже от того, что Сэмми пролистывал «Голема». — Брось, Сэм, а? Давай лучше пойдем.

Но Сэмми не слушал. Медленно пролистывая страницы первой главы, он расшифровывал действие из потока бессловесных образов на панелях. Наблюдая за тем, как Сэмми читает его тайную книгу, Джо вдруг понял, что ощущает странное тепло у себя в животе, где-то за диафрагмой.

— Пожалуй, я бы… я бы попытался объяснить тебе… — начал было он.

— Я прекрасно все понимаю. — Сэмми не глядя сунул руку в карман своего пальто и достал оттуда бумажник. Затем вытащил из бумажника сразу несколько купюр, долларовых и пятидолларовых. — Вот что я тебе скажу, — произнес он. — Пожалуй, я бы на какое-то время здесь остался. — Сэмми поднял взгляд. — Ты бы не смог пока поесть?

— Ты собираешься читать все это прямо сейчас?

— Конечно.

— Все-все?

— Почему бы и нет? Я пятнадцать лет взбирался по горе макулатуры в две мили вышиной. Так почему бы мне теперь не потратить несколько часов на три фута гениальности?

Джо почесал себе ноздрю, ощущая, как тепло от лести Сэмми растекается к его ногам и наполняет горло.

— Ладно, — сказал он. — Итак, ты способен это читать. Но может, ты все-таки подождешь, пока мы доберемся домой?

— Я не хочу ждать.

— Но меня выселяют.

— Наплюй.

Джо молча кивнул и взял у Сэмми деньги. Прошло очень много времени с тех пор, как он позволял своему кузену вот так им помыкать. И теперь, как и в прошлом, нашел, что это не так уж ему не по вкусу.

— И знаешь, что, Джо, — сказал Сэмми, не поднимая взгляда от очередной страницы. Джо ждал. — Мы тут с Розой поговорили. И она, гм… то есть мы… в общем, мы думаем, что если ты захочешь… короче говоря, мы думаем, Томми следует знать, что ты его отец.

— Понимаю. Да, думаю, вы… я с ним поговорю.

— Мы смогли бы вместе все это проделать. Смогли бы где-нибудь его усадить. Ты. Его мать. И я.

— Послушай, Сэмми, — сказал Джо. — Не знаю, правильно ли так говорить. Или вообще, как правильно это сказать. В общем… спасибо.

— За что?

— За то, что ты сделал. Я знаю, это многого тебе стоило. Я не заслужил такого друга, как ты.

— Знаешь, Джо, я бы очень хотел сказать, что сделал это для тебя, потому что я такой хороший друг. Но правда такова, что в тот момент я просто был напуган не меньше Розы. Я женился на ней, потому что не хотел быть… ну, голубым. А ведь на самом деле я голубой. Возможно, ты никогда об этом не знал.

— Пожалуй, знал. Самую чуточку.

— Вот так все просто.

Джо покачал головой.

— Так могло быть, когда ты на ней женился, — сказал он. — Но это не объясняет того, почему вы так долго оставались вместе. Пойми, Сэмми, ты тоже отец Томми. Не меньше меня, а может, даже и больше.

— Я сделал самое простое, — ответил Сэмми. — Попробуй, и сам увидишь. — Тут он вернул свое внимание к листу бристольского картона у себя в руках — части длинного эпизода в конце первой главы, где в сжатом виде излагалась многовековая история големов. — Итак, — сказал Сэмми, — они сделали козла.

— Ну да, — подтвердил Джо. — Рабби Ханина и рабби Ошая.

— Козла-голема.

— Из земли.

— А потом… — Палец Сэмми проследил развитие эпизода дальше по странице. — Потом у них появляются все эти заморочки. Выходит, это вроде как опасно, делать голема.

— Да.

— В конце концов они его просто… просто съедают?

Джо развел руками.

— Они были голодны, — объяснил он.

Сэмми сказал, что знает, что они при этом чувствовали. Даже хотя его замечание следовало воспринимать лишь фигурально, перед мысленным взором Джо вдруг предстали Сэмми и Роза, сидящие на корточках у мерцающего тигля и варганящие из подручных материалов что-то, чем можно малость подкрепиться.

Спустившись на лифте в вестибюль, Джо сел у стойки Эмпайр-стейт-фармаси на свой привычный табурет, хотя впервые без обязательных темных очков, фальшивой бороды и черной шапочки, натянутой на самые глаза. Как всегда, он заказал тарелку яичницы со свиной отбивной. Затем уселся поудобнее и хрустнул костяшками пальцев. Тут Джо заметил, что продавец как-то странно на него смотрит. Он встал и с легкой театральностью перебрался на два табурета дальше. Теперь Джо сидел как раз у окна, выходящего на Тридцать третью улицу, где все могли его видеть.

— Пусть будет чизбургер, — сказал он.

Прислушиваясь к шипению бледно-розового ломтя мяса на решетке, Джо смотрел из окна и размышлял обо всем, что только что открыл ему Сэмми. Он никогда особенно не обдумывал те чувства, которые на несколько месяцев осени и зимы 1941 года сблизили его кузена и Трейси Бэкона. В той мере, в какой Джо вообще об этом задумывался, он предположил, что юношеское заигрывание Сэмми с гомосексуальностью было чем-то несерьезным, чудаческой шалостью, порожденной неким сочетанием достатка и одиночества, которая в конце концов погибла вместе с Бэконом где-то над Соломоновыми островами. Внезапность, с какой Сэмми сразу же после вступления Джо в ряды ВМФ принесся жениться на Розе (словно он, измученный страстным нетерпением, и едва сдерживаемым, и совершенно обычным, все это время только того и ждал, как бы убрать Джо со своей дороги), как показалось Джо, решительно отметила конец кратких экспериментов Сэмми с богемным бунтом. Сэмми и Роза обзавелись ребенком, переехали в пригород, обжились там. В воображении Джо многие годы они жили ярко и насыщенно как муж и жена — Сэмми обнимает Розу за плечи, она его за талию, обоих обрамляет арочная шпалера из больших и красных американских роз. И только теперь, наблюдая за транспортной пробкой на Тридцать третьей улице, куря сигарету, поедая чизбургер и потягивая имбирное пиво из стакана, Джо осознал всю правду Сэмми не только никогда не любил Розу; он вообще не был способен ее любить, не считая, разумеется, той полунасмешливой товарищеской симпатии, которую он всегда к ней испытывал. Такая достаточно хрупкая симпатия никогда не рассчитывалась на долгое совместное проживание и оказалась давным-давно погребена под тяжелыми зарослями долга, задушена плющом разочарования и вины. Только теперь Джо понял, какую жертву принес Сэмми — не только ради Джо, Розы или Томми, но и ради себя самого. Вышел не просто галантный жест, а намеренный и полностью осознанный назначения самому себе пожизненного тюремного срока.

Тут Джо подумал о многих ящиках комиксов, что накапливались у него наверху, в двух комнатушках, где он таился на фальшивом дне жизни, с которого Томми его освободил. А потом, в свою очередь, о тысячах и тысячах маленьких коробочек, аккуратно расположенных на листах бристольского картона или размещенных рядами на обтрепанных страницах комиксов, которые они с Сэмми последнюю дюжину лет заполняли. Коробочек, ломящихся от разнообразного сырья или кусков всевозможного мусора, из которого они, каждый в своей манере, пытались мастерить своих различных големов. В литературе значение и обаяние големов — от творения рабби Ливая до чудовища Виктора фон Франкенштейна — лежали в их бездушии, в их неустанной сверхчеловеческой силе, в их метафорической связи с самонадеянной человеческой амбицией, а также в той пугающей легкости, с какой они выходили из-под контроля своих одновременно и до смерти перепуганных, и безмерно восхищенных создателей. Но Джо казалось, что среди всего вышеперечисленного — и фаустовского гордого высокомерия в том числе — не содержалось настоящих причин того, что время от времени толкало людей все же отваживаться создавать големов. Оформление голема было для человека жестом надежды, лелеемой вопреки надежде, в пору отчаяния. В этом выражалось вечное сильное желание того, чтобы несколько магических слов и искусная рука смогли произвести на свет нечто — одну несчастную, немую, мощную тварь, — способное принести избавление от убийственной травли, от болезней, жестокостей и неизбежных сбоев большего Творения. Если добираться до самой сути, таким образом люди оглашали тщетную надежду на спасение, пытались совершить эскейп. Подобно Эскаписту, они пробовали выскользнуть на свободу из опутывающей их цепи реальности и смирительной рубашки законов физики. Гарри Гудини блуждал по «Палладиумам» и «Ипподромам» всего мира, обремененный целым грузовым трюмом ящиков и клетей, набитых цепями, всякими железяками, ярко раскрашенными полосками металла и прочей броской атрибутикой, но желание у него все это время было только одно-единственное, так никогда и не осуществленное: действительно спастись, хотя на один миг совершить настоящий эскейп. Просунуть голову за границы этого мира с его жесткими физическими законами в загадочный духовный мир, что лежал по ту сторону. Газетные статьи, которые Джо читал про надвигающееся расследование сената на предмет комиксов, всегда упоминали слово «эскапизм» среди литании различных вредоносных последствий их чтения, а также подробно останавливались на пагубном для молодых умов эффекте удовлетворения желания спастись, «совершить эскейп». Как будто в жизни могло быть какое-то более благородное или необходимое занятие.

— Не желаете ли чего-то еще? — спросил продавец, когда Джо вытер рот, а затем бросил салфетку на пустую тарелку.

— Да, пожалуй, — сказал Джо. — Сандвич с яичницей-глазуньей. И майонеза побольше.

Час спустя он ушел, неся с собой коричневый бумажный пакет, в котором лежал еще один сандвич с яичницей-глазуньей и пачка «пэлл-мэлла». Джо знал, что сигареты у Сэмми уже как пить дать закончились. Когда он в последний раз вернулся в контору за номером 7203, то сразу заметил, что Сэмми снял пиджак и ботинки. Его галстук дохлой змеей валялся на полу.

— Мы должны это сделать, — сразу же сказал Сэмми.

— Что мы должны сделать?

— Погоди, скоро поговорим. Кажется, я почти закончил. Как по-твоему, я почти закончил?

Джо нагнулся и посмотрел, как далеко продвинулся Сэмми. Голем, похоже, добрался до кривой и наспех построенной лестницы, откуда обильно торчали всевозможные щепки и гвозди. Эта, почти умышленно взятая откуда-то из Сегара или Фонтейна Фокса, лестница должна была привести его к осыпающимся вратам самого Рая.

— Да, ты почти закончил.

— Все идет быстрее, когда нет слов.

Сэмми взял у Джо пакет, развернул его и вгляделся внутрь. Сперва он достал оттуда завернутый в фольгу сандвич, затем пачку сигарет.

— Я у твоих ног, — сказал Сэмми, стукая пальцем по пачке. Затем он ее разорвал и губами вытянул одну сигарету.

Джо подошел к штабелю ящиков и сел. А Сэмми закурил сигарету и, как показалось Джо, малость беспечно, пролистнул последнюю примерно дюжину страниц. Затем, пристроив сигарету на верх все еще завернутого в фольгу сандвича, увязал страницы обратно в последнюю папку. Наконец, снова воткнув сигарету между зубов, Сэмми развернул сандвич, откусил добрую четверть и принялся увлеченно жевать, не переставая при этом курить.

— Ну что? — спросил Джо.

— А то, — ответил Сэмми, — что у тебя тут жуткая уйма всякого еврейского материала.

— Я знаю.

— Что с тобой такое? У тебя что, рецидив?

— Еще какой. Каждую неделю по свиной отбивной съедаю. — Джо протянул руку к ближайшему ящику и вытащил оттуда книгу без обложки, с растрепанными страницами и растрескавшимся корешком.

— «Мифы и легенды Древнего Израиля», — прочел Сэмми. — Автор — Анджело С. Раппопорт. — Он пролистнул несколько страниц, поглядывая на Джо с определенным уважительным скепсисом, словно ему показалось, что он нашел секрет спасения Джо, в котором ему теперь полагалось сомневаться. — Так ты теперь всем этим увлекся?

Джо пожал плечами.

— Здесь все враки, — мягко сказал он. — По-моему.

— Помню, как ты впервые сюда попал. Тот первый день, когда мы пошли в контору Анаполя. А ты помнишь?

Джо ответил, что тот день он, разумеется, помнит.

— Я дал тебе комикс с Суперменом и сказал придумать для нас супергероя, а ты нарисовал Голема. И я подумал было, что ты идиот.

— Так я и был идиот.

— Да, ты был идиот. Но тогда шел 1939 год, не забывай. В 1954 году я уже не думаю, что Голем делает тебя таким уж идиотом. Позволь мне кое о чем тебя спросить. — Сэмми огляделся в поисках салфетки, затем подобрал с пола свой галстук и вытер лоснящиеся губы. — Ты видел, что Билл Гейнс делает у себя в «Э.К.»?

— Да, конечно.

— Там совсем не детский материал делают. И у них лучшие художники. У них Крэндалл. Я знаю, он всегда тебе нравился.

— Крэндалл самый лучший, никаких сомнений.

— И материал, который там делают, читают взрослые. Солидные люди. Этот материал мрачный. Он также вульгарный, но знаешь, оглянись вокруг себя. Мы живем в вульгарную эпоху. ТЫ видел «Кучу»?

— Я обожаю «Кучу».

— А теперь скажи. Куча — это что, персонаж комикса? В целом он типа разумный ком грязи, сорняков и, я не знаю, какого-то отстоя. С таким крошечным клювиком. Он все на свете ломает. Но ведь предполагается, что он герой.

— Теперь я понимаю, к чему ты ведешь.

— Вот именно. Сейчас на дворе 1954 год. По округе шляется какой-то чертов ком грязи, а детишки думают, что это потрясно. Представь себе, что они подумают о Големе.

— Ты хочешь это издать.

— Ну, может, не совсем так, как здесь.

— То есть?

— Здесь все чертовски еврейское.

— Да, верно.

— Кто из твоих знакомых знаком со всей этой мутотой? Каббала, так это называется? Все эти ангелы и… да, кстати, они что, все и впрямь ангелы?

— По большей части.

— Короче, вот что я думаю. Во всем этом что-то есть. Не только в самом Големе. Эти твои ангелы… у них есть имена?

— Есть. Метатрон. Уриэль. Микаэль. Рафаэль. Самаэль. Он как раз скверный.

— Это который с клыками?

Джо кивнул.

— Он мне особенно нравится. Знаешь, на вид твои ангелы малость как супергерои.

— Так это же комикс.

— Об этом я и подумал.

— Еврейские супергерои?

— Черт, да все они еврейские, эти супергерои. Супермен, по-твоему, не еврейский? Происходит из древней страны, вот так вот меняет имя. Кларк Кент, мать моя женщина! Только еврей мог бы себе такое имя подобрать!

Джо указал на стопку пухлых папок на полу между ними.

— Но Сэмми, ведь там половина персонажей раввины.

— Ладно, мы это как-нибудь смягчим.

— Ты хочешь, чтобы мы снова работали вместе?

— Ну… вообще-то… даже не знаю, я просто от балды говорю. Просто все это так здорово. Из-за этого мне хочется… снова что-нибудь сделать. Что-то такое, чем бы я хоть самую чуточку гордился.

— Ты и так можешь гордиться, Сэмми. Ты проделал классную работу. Я тебе всю дорогу это твердил.

— В каком смысле «всю дорогу»? Да тебя же с самого Пёрл-Харбора здесь и в помине не было!

— Ну, я мысленно твердил.

— Ничего удивительного, что твои послания так до меня и не дошли.

Тут, донельзя удивляя их обоих, послышался вялый, неуверенный стук. Кто-то стучал по косяку двери, распахнутой в коридор.

— Есть здесь кто-нибудь? — гобоем продудел неуверенный голос, до странности Джо знакомый. — Эй?

— «Удивительное миниатюрное радио», черт подери! — воскликнул Сэмми. — Джо, ты только глянь!

— Вот, мальчики, услышал, что смогу здесь вас найти, — сказал Шелдон Анаполь. Войдя в комнату, он обменялся рукопожатием с Сэмми, затем проковылял дальше и встал перед Джо. Анаполь потерял едва ли не все свои волосы, зато почти ни кусочка своей громадной туши. Физиономия издателя, снабженная еще более мощными желваками, чем раньше, была вызывающе нахмурена. Но глаза Анаполя, казалось Джо, буквально сияли, полные нежности и сожаления, словно видел он не Джо Кавалера, а те двенадцать лет, что прошли со дня их последней встречи. — Мистер Кавалер.

— Мистер Анаполь.

Они обменялись рукопожатием, а затем Джо ощутил, как его окутывают яростно-тоскливые объятия здоровяка.

— Ты безумный сукин сын, — сказал Анаполь, отпустив свою жертву.

— Угу, — согласился Джо.

— Ты славно выглядишь. Как поживаешь?

— Спасибо, неплохо.

— Что за катавасия вышла в тот день, а? Я из-за тебя очень скверно выглядел. Мне следовало бы на тебя разозлиться. — Анаполь повернулся к Сэмми. — Ты не думаешь, что мне следовало бы на него разозлиться?

Сэмми тактично откашлялся.

— Без комментариев, — сказал он.

— А вы как поживаете? — осведомился Джо. — Как бизнес?

— Каверзный вопрос — как всегда. От вас двоих ничего другого не жди. Ну что вам сказать? Бизнес так себе. Откровенно говоря, совсем плох. Как будто мало было проблем с телевидением. Теперь есть еще и толпы баптистских психов в Алабаме или в каком-то другом богом проклятом месте, которые делают из комиксов огроменные груды и поджигают их, потому как они суть оскорбление Иисусу и американскому флагу. Поджигают! Можете вы в это поверить? За что мы, спрашивается, воевали, если теперь, когда война закончилась, на улицах Алабамы книги жгут? И есть еще этот занудный старпер, доктор Фредрик Вертхам с этой своей книженцией. Из-за него к нам в городок сенатская комиссия приезжает… слышали про такое?

— Слышали.

— Меня уже вызвали, — сказал Сэмми.

— Тебе прислали повестку? — Анаполь выкатил нижнюю губу. — А мне повестки не присылали.

— Просто по недосмотру, — предположил Джо.

— Чего ради им присылать тебе повестку, раз ты всего-навсего редактор в каком-то заштатном издательстве? Извини уж, что я так говорю.

— Не знаю, — признался Сэмми.

— Кто знает, может, у них что-то на тебя есть. — Анаполь достал из кармана носовой платок и вытер вспотевший лоб. — Боже мой, что за безумие. Мне ни в коем случае не следовало позволять вам двоим отговаривать меня от бизнеса с новинками. Скажу вам, никто никогда не делал огроменных груд из «атас-подушек» и их не поджигал. — Он подошел к единственному стулу в помещении. — Ничего, если я сяду? — Издатель сел и испустил тяжкий вздох. Начиналось все вроде бы достаточно формально, скорее для виду, но ближе к концу уже стало нести в себе поразительную тяжесть несчастья. — Позвольте мне еще кое-что вам сказать, — продолжил Анаполь. — Боюсь, я пришел сюда не только потому, что хотел поздороваться с Кавалером. Думаю, я просто обязан… пожалуй, вы захотите об этом узнать.

— О чем? — спросил Сэмми.

— Помнишь, у нас была та тяжба? — сказал Анаполь.

На следующий день — двадцать четвертого апреля 1954 года — апелляционный суд штата Нью-Йорк должен был наконец официально объявить о решении по делу «Нэшнл Периодикал Пабликейшнс Инкорпорейтед» против «Эмпайр Комикс Инкорпорейтед». Дело в то время переходило из одних судов в другие, различные соглашения предлагались и отвергались, плелась неразбериха кассаций и легальных маневров, слишком скучная и сложная, чтобы ею можно было дразнить читателя на этих страницах. Позиция в данном деле «Нэшнла» в целом казалась слабой. Хотя и Супермен, и Эскапист делили между собой обтягивающие костюмы, невероятную силу и странное побуждение скрывать свою истинную природу под личиной существ куда более слабых и уязвимых, те же самые характерные черты и особенности делила с ним и целая орда других персонажей, что появлялись в комиксах начиная с 1938 года. Или, во всяком случае, делила до поры до времени, пока большинство персонажей из той орды, целыми партиями или поодиночке, не встретили свою кончину в эру великого вымирания супергероев, наступившую после окончания Второй мировой войны. Однако верен был и тот факт, что хотя «Нэшнл» также вел судебные тяжбы с Капитаном Марвелом Фосетта и Чудоменом Виктора Фокса, целой ораве других силачей, которые считали за благо совершать свои подвиги, включая полет, в некой разновидности нижнего белья — Удивимену, Мастермену, Синему Жуку, Черному Кондору, Субмаринеру, — было позволено беспрепятственно заниматься своими делами без какой-то очевидной потери дохода для компании «Нэшнл». По сути, многие также выдвигали тот аргумент, что куда более откровенные посягатели на гегемонию Супермена были сработаны разными последователями и имитаторами в самой «Нэшнл» — Часомен, Чудоженщина, Доктор Судьба, Стармен, Зеленый Фонарь, — и что многие из них представляли собой всего лишь слабые искажения или бледные отражения оригинала. А если пойти еще дальше, как всегда аргументировал Сэмми, то и сам Супермен являл собой амальгаму «кучки идей, которые эти парни еще у кого-то стырили». В частности, у Филипа Вайли, чей Хьюго Даннер был пуленепробиваемым героем-сверхчеловеком из его романа «Гладиатор»; у Эдгара Райса Берроуза, чей герой-сирота, юный лорд Грейсток, вырос и стал Тарзаном, благородным защитником мира слабых и обездоленных; а также из газетного комикса Ли Фалька «Фантом», чей одноименный герой стал пионером моды на цветастые форменные костюмы среди непримиримых борцов с преступностью. В столь многих своих конкретных особенностях Мастер Увертки — человек-шоумен, уязвимый, зависимый от своей команды помощников — носил очень мало сходства с сыном Криптона. За многие годы немало судей, и среди них великий Лернд Хэнд, пытались, хотя не всегда всерьез, разобраться с этими тонкими, критически важными различиями. Они даже пришли к легальному определению термина «супергерой». В конечном итоге, задействуя всю свою мудрость, весь состав апелляционного суда, ниспровергая решение верховного суда штата, должен был опереться о превалирующее мнение на предмет ремесла комиксов и решить вопрос в пользу истца, тем самым окончательно определяя судьбу Эскаписта.

Однако, подобно новостям про Гентский договор для генерала Ламберта в Билокси, пришедшие слухи о решении суда уже опередили некоторые важные события.

— Сегодня, — заявил Анаполь, — я убил Эскаписта.

— Что?

— Я его убил. Или, так скажем, отправил в отставку. Я позвонил Луису Ницеру и сказал ему: Ницер, ты победил. С сегодняшнего дня Эскапист официально в отставке. Я сдаюсь. Я бросаю борьбу. Я подписываю ему смертный приговор.

— Но почему? — спросил Джо.

— Я уже несколько лет терял деньги на изданиях Эскаписта. По-прежнему оставалась некоторая ценность в определенной собственности, знаете, в различных лицензионных договорах, так что я продолжал его издавать — просто чтобы сохранять жизнеспособность торговой марки. Но цифры тиражей уже немалое время резко падали. Супергерои мертвы, мальчики. Забудьте про них. Наши главные тиражные продукты — «Скоффло», «Пасть Ужаса», «Сердца и Цветы», «Бобби Соке» — все это не книжки про супергероев. Ни одна из них.

Джо уже узнал про это от Сэмми. Эпоха костюмированного супергероя давно прошла. Ангел, Стрела, Комета и Плавник, Сноумен, Сэндмен и Гидромен, Капитан Отважный, Капитан Флаг, Капитан Свобода, Капитан Полночь, Капитан Риск и Майор Победа, Огонь, Вспышка и Луч, Монитор, Страж, Щит и Оплот, Зеленый Фонарь, Красная Пчела, Багряный Мститель, Черная Шляпа и Белая Полоса, Котмен с Котярой, Буллетмен с Буллетершей, Хокмен с Хок-дамой, Звездный Парень с Полосатой Девицей, Доктор Полночь, Мистер Террифик, Мистер Пулемет, Мистер Алый с Мисс Викторией, Кукламен, Атом и Минимикрон — все они пали под напором крутящихся лопастей молотилки меняющихся вкусов, упадка чтения книг, пришествия телевидения, перенасыщения рынка, а также того непобедимого врага, что стер с лица Земли Хиросиму и Нагасаки. Из великих героев сороковых лишь колоссы «Нэшнла» — Супермен, Бэтмен, Чудоженщина и еще немногие из той когорты — маршировали себе дальше с большей или меньшей регулярностью, а также каким-то коммерческим прибытком. Но даже они вынуждены были со страданием взирать на недостойное зрелище того, как их тиражи военного времени урезаются наполовину или еще круче от получения разных дополнений в изданиях, где они прежде единолично царили, или от вынужденного навязывания им все множащимся числом отчаявшихся авторов различных фокусов и новинок для привлечения внимания публики. Чего там только не было! Было решительно все, от пятнадцати разных оттенков и вкусов «Криптонита» до «Бэт-собачек», «Бэт-мартышек» и мелкого зануды с магическим приводом, известного как «Бэт-крошка».

— Он мертв? — с удивлением произнес Сэмми. — Просто не верится.

— Уж ты поверь, — сказал ему Анаполь. — А после этих слушаний вообще вся индустрия будет мертва. Вы, мальчики, первыми об этом услышите. — Он встал. — Вот почему я выхожу.

— Выходите? Вы хотите сказать, что продаете «Эмпайр»?

Анаполь кивнул.

— После того как я позвонил Луису Ницеру, я позвонил своему адвокату и велел ему немедленно начинать работать над документами. Прежде чем там рухнет крыша, я хочу какого-нибудь сосунка туда посадить. — Издатель оглядел стопки и ящики. — Ну здесь и кавардак, — сказал он. — Знаешь, Кавалер, ты всегда был неряхой.

— Это точно, — отозвался Джо.

Анаполь пошел было к двери, но затем повернулся.

— Помните тот день? — спросил он. — Вы двое пришли ко мне с тем рисунком Голема и сказали, что сделаете мне миллион баксов.

— И сделали, — сказал Сэмми. — Куда больше миллиона.

Анаполь кивнул.

— Доброй ночи, мальчики, — попрощался он. — Удачи вам.

Когда издатель наконец ушел, Сэмми сказал:

— Хотел бы я иметь миллион долларов. — Он произнес это с нежностью, наблюдая за чем-то прелестным и незримым прямо у себя перед глазами.

— Зачем? — поинтересовался Джо.

— Я бы купил «Эмпайр».

— Ты? А я думал, ты ненавидишь комиксы. Они тебя смущают. Будь у тебя миллион долларов, ты смог бы сделать все, что только захотел.

— Ага, — кивнул Сэмми. — Ты прав. О чем я вообще толкую? Просто ты чертовски меня завел этой своей штуковиной с Големом. Ты всегда находил способ вот так вот ломать к чертям все мои приоритеты.

— Я? Правда?

— Ты всегда обставлял все так, будто верить в весь этот вздор — очень классно.

— По-моему, это и впрямь было очень классно, — сказал Джо. — Не думаю, что нам обоим вообще следовало останавливаться.

— Ты был разочарован, — напомнил ему Сэмми. — Тебе до смерти хотелось каких-нибудь реальных немцев крошить.

Джо так долго не отвечал, что почувствовал, как его молчание начинает о чем-то говорить Сэмми.

— Угу, — наконец буркнул он.

— Так убил ты этих немцев?

— Одного, — ответил Джо. — По случайности.

— И ты… тогда ты почувствовал…

— Тогда я почувствовал себя самым худшим подонком на всем белом свете.

Сэмми лишь хмыкнул. Снова повернувшись к последней главе «Голема», он стоял, глазея на один из рисунков. Языком колокольчика на косяке райских врат там служил человеческий череп.

— Забавно вышло с Эскапистом, — сказал Джо, вдруг чувствуя, что хочет обнять Сэмми, и тут же понимая, что никогда раньше ничего подобного не проделывал. — То есть не забавно, но все же…

— Да, ничего забавного.

— Тебе грустно?

— Немного. — Сэмми оторвал взгляд от последней страницы «Голема» и сжал губы. Казалось, он светит фонариком в какой-то мрачный уголок своих чувств, проверяя, нет ли там чего-то такого. — Но не настолько, как мне вообще-то казалось. Все это было… знаешь… так долго. — Сэмми пожал плечами. — А ты что думаешь?

— То же, что и ты. — Джо сделал шаг к Сэмми. — Все было очень долго.

Он неловко обнял Сэмми за плечи, и тот повесил голову. Кузены немного покачались взад-вперед, вслух вспоминая то утро в 1939 году, когда они принесли в Крамлер-билдинг Эскаписта и компанию схожих искателей приключений. Сэмми тогда насвистывал «Френези», а Джо то и дело с восторгом и неистовством выполнял воображаемый удар, только что нанесенный им в челюсть Адольфа Гитлера.

— Славный был денек, — сказал Джо.

— Один из самых лучших, — согласился Сэмми.

— А сколько у тебя все-таки денег?

— Не миллион. Это точно. — Сэмми освободился от руки Джо. Глаза его сузились, а вид вдруг стал какой-то по-анапольски хитрый и проницательный. — К чему это ты? Кстати, Джо, а у тебя сколько?

— Миллиона, пожалуй, там нет, — сказал Джо.

— Миллиона? Ты хочешь сказать… ах, те деньги.

Каждую неделю в течение двух лет, начиная с 1939 года, Джо откладывал деньги в фонд, предназначенный им для поддержки своей семьи, когда она доберется до Америки. Он предчувствовал, что здоровье у его родных может быть неважное, что им трудно будет получить работу. Больше всего ему хотелось купить им дом — отдельный дом на своем собственном клочке травы где-нибудь в Бронксе или в Нью-Джерси. Джо хотелось, чтобы его родные больше ни с кем и никогда не делили крышу. К концу 1941 года он уже откладывал более тысячи долларов за раз. С тех пор — не считая тех десяти тысяч, что были потрачены им на то, чтобы обречь пятнадцать детей вечно лежать в донном осадке Среднеатлантического гребня, — Джо едва этих денег касался. Собственно говоря, за время его отсутствия счет еще больше возрос — благодаря доходам от радиопередач про Эскаписта, исправно выходившим в эфир вплоть до 1944 года, а также двум массивным единовременным выплатам, которые Джо получил в качестве своей доли от сделки с «Парнасом» на предмет сериала.

— Да, — сказал он. — Они по-прежнему у меня есть.

— Надо же.

— Просто лежат там, — объяснил Джо. — В Кредитном союзе сценических работников Ист-Сайда. С тех самых пор, как… ну, в общем, с тех пор, как затонул «Ковчег Мириам». С шестого декабря 1941 года.

— Двенадцать лет и четыре месяца.

— Просто лежат.

— Тоже очень долго, — сказал Сэмми.

Джо с этим согласился.

— Думаю, на самом деле нет никакой причины так там их и оставлять, — сказал он. Мысль о том, чтобы снова работать с Сэмми, очень его привлекала. Джо только что провел пять лет, ежедневно и почти непрерывно рисуя комикс, время от времени делая перерыв, длинный лишь настолько, чтобы успеть прочесть комикс-другой. Себя все это время он считал величайшим художником комиксов за всю историю человечества. Джо мог расширить решающий эпизод в жизни персонажа на десять страниц, все тоньше и тоньше кромсая панели, пока они полностью не останавливали время и все же кувыркались дальше, движимые необратимой инерцией самой жизни. Или он мог развезти единственное мгновение на две страницы в одной гигантской панели, доверху полной танцоров, лабораторного оборудования, коней, теней и деревьев, солдат, пьяных гуляк на свадьбе. Когда настроение того требовало, Джо был способен делать панели, являвшиеся более чем полутенями; вроде бы совершенно черными; и в то же самое время все там было зримым и ясным, действие безошибочно распознаваемым, внешность персонажей очевидной. Пользуясь своим изначально неанглийским слухом, Джо провел исследование и понял то, что всегда понимали великие художники комиксов, а именно: силу слов выдуманных, написанных в качестве звуковых эффектов. Слов вроде «снык», «пляк» и «голт», соответствующим образом написанных для придания яркости тесаку, дождевой луже, полукроне на дне пустой жестяной чашки слепца. И все же у Джо наконец иссякли вещи, которые можно было рисовать. Его «Голем» был завершен или почти завершен, и впервые за все эти годы Джо на всех уровнях своей жизни и чувств оказался в полном недоумении на предмет того, что же ему делать дальше.

— Думаешь, я бы стал… — сбивчиво начал он. — Думаешь, я был бы способен…

Джо больше ничего так не хотелось, как сделать что-то для Сэмми. Он в шоке видел, каким побитым, каким несчастным стал его кузен. Какой бы это был подвиг — потянуться в темный рукав своего прошлого и вытянуть оттуда что-то такое, что изменило бы положение Сэмми. Что-то такое, что спасло бы его, освободило, вернуло к жизни. Одним росчерком пера Джо мог бы, согласно древним мистериям Лиги, вручить Сэмми золотой ключ, чтобы передать дальше дар освобождения, полученный им и до сих пор не оплаченный.

— Я знаю, что я должен сделать, — продолжил Джо. Голос его с каждым словом становился все более хриплым, а щеки все сильнее горели. Джо плакал и понятия не имел, почему. — Черт, я просто должен от всего этого избавиться.

— Нет, Джо. — Теперь настала очередь Сэмми обнять Джо за плечи. — Я понимаю, что ты не хочешь трогать эти деньги. Вернее, думаю, что понимаю. Я так прикидываю… в общем, они воплощают для тебя что-то, чего ты никогда не хочешь забыть.

— Я каждый день забываю, — отозвался Джо, пробуя улыбнуться. — Знаешь? Дни проходят, и я не помню, чтобы не забывать.

— Просто сохрани свои деньги, — нежно сказал Сэмми. — Мне вовсе не требуется владеть «Эмпайр Комикс». Пожалуй, мне это меньше всего требуется.

— Знаешь, Сэмми, я бы… я бы не смог. Поверь, я бы очень бы хотел, но не смог бы.

— Я понимаю, Джо, — сказал Сэмми. — Просто сохрани свои деньги при себе.