Глава 25

Преследуемая голосом откуда-то из-за спины и назойливым колокольчиком Эдит, Кэтрин миновала садовую калитку. Она старалась идти непринужденно, вот только попытки шагать как можно тише превратили ее походку в какое-то нервное гарцевание. Покидая дом без спроса, она чувствовала себя неуютно, но, в конце концов, разве должна она, взрослая женщина, отпрашиваться, чтобы позвонить?

После показа Эдит укатилась в свою комнату немного поспать перед обедом, а Мод отправилась этот самый обед готовить. Так как владения обоих дам располагались в глубинах дома, Кэтрин осознала, что лучшего шанса отлучиться, никому при этом не попавшись на глаза, не будет. На просьбу позволить ей начать опись, Мод, провожавшая ее до дверей комнаты, ответила одним только тягостным молчанием. Неужели придется прождать до самого вечера, пока не наступит ужин?

Ей нужно было поймать сигнал и поделиться всем с Леонардом. Испросить совета, узнать, как быть дальше. Но Кэтрин почему-то казалось, что если сейчас она сядет в машину и, никого не известив, укатит на полчаса, по возвращении ее ждут большие проблемы.

Уходя, она предпринимала безуспешные попытки не оглядываться на дом. Даже если кто-то и наблюдает за ней из окна, украдкой брошенный взгляд выдаст, что она неправа, ее провинность перед хозяйкой Красного Дома.

Холодок прополз по шее — тень дома будто вытянулась и коснулась ее самым-самым своим холодным краешком, стараясь нагнать на подъездной дорожке. Громада особняка давила на нее так, будто из каждого окна ей вслед бросали по осуждающему взгляду. Подавив непроизвольную дрожь, она все-таки не смогла удержаться от искушения — сначала ее глаза метнулись к дому украдкой раз, потом еще раз… А потом она все-таки сдалась и повернулась к Красному Дому лицом.

Ее удивило, насколько, оказывается, ошибочным было то ее впечатление о неких нежданных изменениях в облике особняка. Щупальца разросшегося сада не заползли еще на темный фасад, кирпичная кладка была все та же — потемневшая от времени и кое-где осыпавшаяся.

Наверное, в том, что ей привиделось, были повинны близко растущие деревья, бросавшие тень на первый этаж Дома. Маленькая ива у садовой ограды своей копной ветвей и вовсе рождала некую сумеречную зону, которая неизбежно попала в поле зрения Кэтрин и искажала все то, что было за нею, на свету. Но теперь дом был виден во всей изначальной красе — пусть и весьма специфической, жутковатой.

Добравшись до машины, Кэтрин поскорее села за руль. Заведя двигатель и стараясь вести себя ник можно тише и незаметнее, она едва ли не молилась на то, чтобы тарахтение мотора не донеслось до ушей Эдит и Мод.

Автомобиль миновал заросли боярышника, что устроились почти вплотную к дороге, — из-за них едва ли можно было разобрать, что там, впереди. Когда их гряда закончилась, яркое солнце ослепило Кэтрин, и она от неожиданности даже вдавила тормозную педаль. Она пошарила в бардачке, отыскав солнечные очки, и опустила затеняющую планку.

Башенки Красного Дома, отраженные в зеркале заднего вида, напоминали костистые пальцы, впившиеся в мягкое подбрюшье неба.

Осознание, что она сбежала, пусть ненадолго, от переменчивых капризов Эдит, позволило ей чуть расслабиться. Ни на дружбу, ни даже просто на непринужденное общение со старухой рассчитывать не приходилось; ожидать подобного — питать пустые надежды. Что ж, осталось пережить ужин, а там уж можно и поспать. Если все предметы на продажу будут сфотографированы завтра, Кэтрин, скорее всего, сможет даже уехать отсюда и закончить работу над каталогом дома.

Но что в таком случае предпринять дальше? Каталог потребует утверждения, на контракты нужно будет проставить все соответствующие подписи, для аукциона придется все тщательно согласовать — на это уйдет не один последующий месяц. В Красный Дом ей придется ходить снова и снова, беспредельно подставляясь под удар обитающего в его стенах сумасшествия.

Ее даже терзал смутный страх, что Эдит не даст ей уйти просто так, что в контракте одним из условий будет прописано ее неотлучное пребывание в Красном Доме неделями или даже месяцами. Так она и будет бродить из комнаты в комнату, смотреть на очередную фантасмагорию, а потом ее оттуда будут брыськать, как надоевшую кошку. Как будто бы это утро окончательно закрепило границы ее условной свободы и свело жизнь к одной лишь работе.

Но какими все же манящими оставались перспективы аукциона Красного Дома. Кэтрин так и не смогла задушить в себе этого восторженного чертика на задворках сознания, твердившего, что все тайны и секреты этой странной семейки должны быть разгаданы. Чертик внутри нее хотел распахнуть все двери, узнать про все и сразу. Но другое, менее любопытное и более осторожное начало, молило ее как можно скорее убраться отсюда.

Кэтрин сжала руль до боли под ногтями. Еще чуть-чуть — и зубы скрежетать начнут.

Когда Магбар-Вуд остался в двух милях позади, на экране телефона нарисовались две полоски приема сигнала. Отвернуть с узкой дороги было некуда, поэтому она остановила машину прямо посреди проезжей части и набрала номер Леонарда — стационарный, ибо, как она знала, он никогда не покидал контору раньше чем пробьет восемь.

— Здравствуйте, Леонард Осборн на проводе. Слушаю вас?

Голос старика принес ей такое облегчение, что она даже не сразу смогла заговорить.

— Леонард, это я.

— Китти! Как я рад тебя слышать. Ты в порядке? Как твой первый день?

— Сумасшествие в чистом виде.

— А как тебе наша очаровательная Эдит?

— Ну, как и все фанаты хороших манер, она грубовата. Но дело даже не в ней, а…

— В чем же?

— Мне просто нужно еще одно мнение. Сегодня я поняла, что они обе не в своем уме.

— Еще как не в своем. Чокнутые, как шляпницы. Я все знаю и понимаю, что работать с ними непросто. Да и в свете недавних событий с тобой… Словом, я рад, что ты позвонила, потому что места себе не нахожу.

— Я бы и раньше связалась, но в доме не ловит сигнал.

— Ну, зато теперь я весь внимание, Китти. Так что думаешь? Что говорит тебе сердце?

С чего же ей начать, как рассказать об этом дне? И, что не менее важно, как правильно передать свои чувства?

— Леонард, я даже не знаю, что сказать…

— Говори как есть.

— Хорошо. Эдит и Мод… Я не знаю, как к ним подобраться. Такое впечатление, что они не заинтересованы в продаже. Будто бы им просто хочется возродить всю эту атмосферу тайны, этот мистический ореол вокруг фигуры Мэйсона.

— А о контракте они не упоминали?

— Да где там! От любой попытки подойти к делу они увиливают, как только могут. По-моему, у них какие-то свои, темные, мотивы. Вполне возможно, они водят нас за нос.

— О да, Эдит как флюгер — то туда качнется, то сюда. Постоянно меняет мнение. Я знаю и об этом. Да, иметь с ней дела чертовски трудно. Но, думаю, со временем она опомнится. Даже не думаю — уверен.

— Даже если мы доберемся до дела, мне потребуется поддержка, Лео. Тебе точно стоит сюда приехать. С твоей помощью я со всем справлюсь.

— Конечно! Я и планировал приехать.

— Как я рада. В доме есть лестничный подъемник, так что перемещаться по нему тебе не составит труда.

— Думаю, послезавтра я прибуду. Но, чувствую, тебя что-то гложет.

— Да, ты прав. Что-то тут… Что-то не так. Эдит даже не говорит мне, что именно пойдет на торги. Именно поэтому я не уверена до конца, что она вообще намерена что-то продать. Мне не с чего начать инвентаризацию. Ничего такого, что тянуло бы на захудалый лот, мне не показали. Вместо этого я посмотрела какое-то жуткое кино и выслушала длинную лекцию по истории про какого-то кукольника, о котором слыхом не слыхивала; имя Генри Стрейдер тебе хоть о чем-нибудь говорит? А, да, и еще эти старые куклы Мэйсона. Она говорит о них так, будто это живые дети. Распихивает их по кроватям в комнате по соседству со своей. Кажется, будто ей просто нравится пугать меня или выводить из равновесия. По казни Стрейдера на колесе — того типа, которым восхищался ее дядя, — у нее есть заснятое представление. Ну, то самое жуткое кино, которое мне показали. Их якобы было больше, она называет их «мистериями жестокости» и божится, что их возраст больше сотни лет. Хуже, чем самый отпетый ужастик, скажу я тебе. Меня пригласили оценить диорамы и кукол, но в итоге они-то как будто ее и не интересуют. Будто это все совсем не важно. Поэтому я и сомневаюсь в том, что она подпишет контракт. Даже если мы подготовим бумаги, ей ничего не стоит взять и отказаться от собственных планов.

— Но к кому, в таком случае, перейдет наследие Мэйсона? Есть ли завещание, какие-нибудь живые родственники? — Леонард взял паузу, попыхивая трубкой. Кэтрин все слышала и могла даже представить себе то обеспокоенное выражение, с каким он обдумывает ее слова. — Возможно, она уже не в том умственном здравии, чтобы просто подписать контракт. Поэтому и устраивает тебе своеобразные испытания, грузит сторонней чепухой. А о Стрейдере я все-таки слышал — его судили за колдовство, насколько помню. Или за государственную измену, или за то и за то. Он был казнен по прибытии в Лондон — власти согласовали, чтобы за них грязную работу сделали местные банды. Его постановки носили богохульный характер, как позже свидетельствовали. Говорили, что он водил за собой целую армию бездомных калек — сирот, прокаженных, уродцев. Они почитали его за святого, за великого лекаря, чуть ли не за второе пришествие самого Спасителя.

— Да, вроде бы суть в этом.

— Стрейдер родился как раз в твоих местах — может быть, поэтому так заинтересовал Мэйсона, когда тому надоело травить мелкое зверье и наряжать чучела в платьица. Я поищу для тебя еще какую-нибудь информацию о Стрейдере, но не удивлюсь, если Эдит сама тебя ею снабдит, Китти. Скорее всего, она к тебе просто привязалась — обычная одинокая старуха, к которой никто не заходит. Само собой, она не торопится переходить к делу, изображает из себя, что это все ее возмущает, но, думаю, к этому рано или поздно придет. Зависимость от новой компании — страшная штука для добровольного отшельника. Возможно, Китти, за последние несколько десятилетий ты у них первый гость, вот она и трясет у тебя перед носом своими пыльными игрушками. У ее чудаковатых историй вдруг появился такой слушатель. Я уже видал на своем веку подобное, Китти. Не столь экстравагантные случаи мне попадались, быть может, но в общих чертах я все прекрасно представляю.

— Да, наверное. — Кэтрин почувствовала себя невольным участником пьесы, родившейся из десятилетий рутины, традиций и жесткой иерархии «слуга — хозяин», пьесы, что сохранилась лишь в стенах Красного Дома, где заточила себя Эдит. Но чем больше она думала о старухе — здесь, в нормальной реальности, не искаженной окостеневшей стариной, — тем больше та волновала и пугала ее.

— Никто так больше не одевается, Леонард. Эта ее прическа, белила… Чепуха какая-то. Я будто попала на костюмированное представление. Она прикидывается? А то, что Мод не говорит ни слова — это тоже такая часть игры? За все время, что я в доме, она ни словом не обмолвилась. Никаких объяснений по поводу той записки. Они либо обе выжили из ума в той степени, когда это уже опасно, либо это все какой-то безумный розыгрыш.

Чутье твердило Кэтрин, что самое ошеломляющее открытие еще впереди. Здесь, вдали от Красного Дома, трудно было отказаться от его доводов. Конечно, Леонард вполне мог быть прав: Мод и Эдит намеренно представали перед ней в таком странном свете единственно потому, что больше им было нечего ей предложить. Хотелось бы в это верить.

— В таких ситуациях, Китти, я предпочитаю ставить себя на место этих людей и прибегать к хладнокровию, ибо оно лишает их укусы ядовитости. Эдит стара как мир, одинока, живет в окружении напоминаний о мире и людях, коих давно уж нет. Конечно, все, что сделал ее дядя, для нее предмет поклонения. Уже то, что она много лет следует его безумным наставлениям, говорит о многом. Рассудок самого Мэйсона был явно помрачен, когда он покончил с собой, — и, скорее всего, эту осень патриарха она и застала во всей красе. Одному Богу известно, какой ужас она пережила. Ничего удивительного нет в ее полоумии. В том, что время для нее застыло в одной точке.

— Но тогда ей нужны врачи. Социальные работники. Я ей никак не помогу.

— Tы же сама понимаешь: ни врача, ни социального работника в этот дом никогда не пустят.

— Но что тогда в этом доме делаю я?

— Взгляни на ситуацию иначе. Из того, что ты мне рассказала, очевидно, что Мэйсон приковал Эдит к особняку. Даже сейчас, после смерти, его хватка не ослабевает. Представь, сколь многого лишило ее наследие Мэйсона: прав, свобод, возможностей, которые мы почитаем за данность. Для нее это все — темный лес. Но она наверняка большую часть жизни провела в раздумьях о том, каков же он, большой мир. Отвергала его, но в то же время и желала. Естественно, будет думать, что какая-то ее часть ненавидит дядюшкины работы, даже сквозь вынужденную заботу о них. Да, ей нужно продать весь этот хлам… Но ради чего она тогда жила? Я предвидел подобный исход, Китти. Некоторым людям под занавес жизни является мучительное озарение. И только мы сейчас можем поддержать ее, помочь пройти сквозь все это. Она проводит для тебя последнюю экскурсию по смыслу своей жизни, прежде чем распрощаться с ним навсегда.

Кэтрин не могла похвастаться тем, что хорошо разбирается в людях, но в словах Леонарда был смысл — причем обескураживающий и печальный. Осознание бесполезности — страшная вещь; она на своем опыте в этом убедилась.

— Да, похоже, ты снова прав во всем. Спасибо. Я поеду обратно и высплюсь. Хотя не уверена, что в этом кошмарном доме снятся хорошие сны.

— Если почувствуешь, что не справляешься — просто скажи. Я не буду думать о тебе хуже, гы прекрасный специалист. Мы попробуем уговорить ее составить тебе компанию. В любом случае твое благополучие для меня на первом месте. Я человек деловой, но не жестокий, и втягивать тебя в это дело насильно не по мне. Меня немного занесло, когда ты рассказала мне про все те мэйсоновы чудеса. Это был бы великолепный конец моей карьеры. Признаться, самолюбие взяло надо мной верх.

— Не вини себя. Последнее, чего я хочу — чтобы трудности на личном фронте как-то повлияли на мою работу. Ты ведь сам знаешь.

— Да, знаю. Но у каждого из нас есть свой предел.

— Мне до него еще далеко. Прошлая неделя меня, конечно, выбила из колеи, но случай Мэйсона слишком хорош, чтоб его упускать. Попробую продержаться еще день. Возможно, смогу сфотографировать все предметы на продажу и отбыть завтра ночью.

— Tы уверена?

— Еще как, Лео.

— Но все равно в следующий раз мы отправимся туда вместе.

— Как скажешь! Ну, мне пора — не опоздать бы к ужину. Боюсь, меня за такое отшлепают. — Услышав смех Леонарда в трубке, она, улыбнувшись сама, дала задний ход.