Глава 24

На какое-то время Кэтрин оставили одну. В ожидании она рассматривала маленькие белые стульчики и гадала, организовали ли съемку Мэйсон с сестрой, или детишкам здесь однажды взаправду явили все это безумие. Ни один из этих вариантов не облегчал ей душу, и желание поскорее убежать из этого обиталища чуть не воплотилось в реальный побег.

Она могла понять крыс. В диораму с крысами чувствительная душа творца вложила всю горечь потери младших братьев, весь ужас, пережитый на войне. Но явленное ей зрелище склонялось к некоему болезненному гротеску, преступному примитивизму, взывающему к кровожадному и бесчеловечному пониманию воздаяния, к чему-то из Средних Веков в духе Тюдора и династии Стюартов. Быть может, даже к чему-то еще более древнему и темному. Ее все никак не оставлял вопрос, каким же Мэйсон вернулся сюда с войны.

Сюжет постановки был прост и взывал скорее к чувствам зрителя. Вычурно-яркая история была рассчитана на невзыскательную публику и отличалась омерзительными актерами и животно-грубой подачей. К пятидесятым годам безумие Мэйсона, видимо, достигло пика. Но чего у зрелища было не отнять, так это производимого эффекта: даже записанное на некачественную пленку, лишенное звука и показанное на куске белой ткани, оно впечатляло.

Никакой свойственной фильмам тех лет дрожи изображения, никакого впечатления павильонной съемки. Эти фигуры на сцене не были похожи на двумерные картонки и не тряслись, как марионетки в кукольном театре. Кэтрин не была уверена, что они вообще крепились к нитям, которые непременно бы серебрились на затемненном фоне.

Сцена была достаточно большой для маленьких актеров, но фигуры на ней никак не могли быть детьми — у некоторых персонажей виднелись очевидно звериные лапы. Все их движения были естественными: «деревянные» части двигались рывками, «животные» — плавно. Судя по всему, спектакль либо был снят кадр за кадром с помощью фотокамер, либо дядюшка Эдит собрал для съемок команду профессиональных кукловодов. И актерами здесь явно выступали те самые куклы, что Кэтрин видела в детской, — их головы нельзя было спутать с другими. Несомненно, в этой постановке в полной мере обрел воплощение мрачный и отталкивающий талант Мэйсона… И она была первым за многие годы зрителем.

Экран был сделан из грубой холщи. Многослойные портьеры были разведены по бокам и прихвачены шелковыми «поясками» неизвестным декоратором. Над сценой не было ни мостика, ни платформы — никакой площадки, где могли бы разместиться кукловоды. Сцена упиралась в глухую стену. Если Мэйсон и его сестра выступали кукловодами, где же они прятались? Не за холщовым же экраном.

Приглядевшись получше, Кэтрин поняла, что подмостки перед ней — на деле настоящее произведение искусства. Они, судя по всему, были разборными, каждая деталь была подогнана друг к другу с филигранной точностью и усердием. Портьеры были сшиты по высшему разряду — такие могла сработать только очень искусная мастерица, коей, по-видимому, и была мать Эдит, Виолетта.

Похоже, эта комната цокольного этажа стала для театра последним пристанищем. Что было тому причиной? Видимо, зрители устали от кровавых мистерий. Или сам Мэйсон устал от жизни — стал слишком стар, чтобы выплясывать над марионетками. Интересно, а на какую публику он вообще рассчитывал? Что за цель стояла у него перед глазами, когда он работал над этим?

Снаружи донесся скрип колес инвалидного кресла Эдит, и Кэтрин отступила на шаг от подмостков. Если хозяйка застанет ее за несогласованным осмотром, добром это не кончится — почему-то так ей казалось.

К тому времени, как дверь с щелчком открылась, Кэтрин уже заняла свое место позади допотопного проектора.

— Что вы делаете? — с ходу возмутилась Эдит.

— Простите…

— Он же перегреется! — старуха кивнула на аппаратуру.

— О, извиняюсь. Я в любом случае не собиралась его трогать.

Мод поднялась со своего места и остановила бобину. Стараясь избежать осуждающего взгляда покрасневших глаз Эдит, Кэтрин прошла к окну, отдернула занавеску и приоткрыла ставню. Свежего воздуха ей и впрямь не хватало.

— Ну, так что думаете о фильме? — нетерпеливо осведомилась старуха.

— Ну…

— Что «ну»? Говорите, девушка.

— Ну, для своего времени это очень умно. Движение всех персонажей… Это же было снято покадрово?

— Вы о чем?

— Удивительный объем работы. Адский труд. Наверное, не один час ушел…

— Что за чепуху вы городите. То были живые актеры, они репетировали. Представление само по себе выглядело иначе. В ту пору, когда жил и работал мой дядя, репетициями почти никто не утруждался. Но, отрепетировав все тщательно, дядя мог не бояться за успех своего спектакля.

— Так Мэйсон работал не один? — спросила Кэтрин, окончательно сбитая с толку.

— Он доверял лишь моей матери, костюмеру и специалистке по реквизиту.

Убийственно серьезный тон, которым Эдит вещала о творчестве своего дяди, едва не поставил Кэтрин на грань истерического смеха. Неужели старушка хочет убедить ее в том, что представление с куклами реально? Да, от такой толку ждать нe приходилось.

— Остается лишь дивиться тому, как в игре столь маленьких актеров заключалась столь великая мощь, не правда ли?

— М… думаю, правда.

— Свидетельство величайшей победы гения моего дяди — то, что его работа оказывает впечатление даже вот так, через бледную пленочную копию более красочного оригинала.

— О да. — Возможно, следовало подыграть воодушевленным заблуждениям старухи. Тут логика была неприменима — чтобы уйти отсюда с победой, требовалось на время прикинуться побежденным этими безумными фантазиями.

— Сохранился лишь этот фильм. Самая первая мистерия жестокости, которую разучил мой дядя. Очень древний сюжет. Иногда мне кажется, сама судьба распорядилась так, чтобы именно этот фильм уцелел. Были и другие, но пленки пришли в негодность. «Лицо за окном» и «Мертвец-свидетель» погибли.

— Вы говорите — разучил?

— Да! Неужели вы совсем ничего не знаете о нашей великой истории театра? Барнаби Петтигрю и Уэсли Спеттил разыгрывали эту пьесу на ярмарках долгие-долгие годы — и на Сторбриджской, и на Ворчестерской она побывала. Даже Ковент-Гарден и Бартоломью-Фэйр без неё не обошлись. Всякий раз она производила фуpop. Только благодаря ей великий Генри Стрейдер не был предан забвению.

— Кто?

— Знаете, мой дядюшка верил, что голова Маэстро-Обличителя создана руками Билли Первиса, великого марионеточника и резчика по дереву. И Обличитель был всякий раз готов откликнуться на зов моего дяди и делать то, что предписано ему именем: обличать!

— Прошу прощения, но кто такой Генри Стрейдер?

Эдит воинственно раздула ноздри.

— Величайший из них! Первый из Мучеников, о коем слышал свет! Вас совсем ничему в школе не научили? Хоть сейчас-то слушайте! Вам ведь только что была явлена история его печальной кончины. Название этой постановки — «Бедолагу Генри Стрейдера вознесли на колесо»! За свои воззрения, за свое искусство он был убит в Смитфилде. Да-да, на этой земле, близ Лондона! Точную дату я, увы, забыла… Убит якобы за крамольничество, за то, что недалекие считали колдовством! Уличная толпа после растерзала его бренное тело… То был первый урок истории, услышанный мною от матери в этой самой комнате!

— Боюсь, нам о нем в школе не говорили.

— Какое же скудное образование вы получили. Хотите сказать, вы не знаете ничего о Великом Лондонском Шествии Стрейдера?

— Увы, я…

— Калеки следовали за ним, милая. С ним и его труппой они прошли от Сторбриджа до самого Лондона. Поговаривали, что это второй Крестовый поход детей, но власти предпочли назвать это восстанием. Он стал столь велик и могуч, столь неподвластен им, что они сочли необходимым уничтожить его! Убили его на глазах у собственной труппы — представьте себе только! Поэтому он и есть Первый из Мучеников Театра. Настоящая героическая личность! Он родился в этих краях. Фрагменты его тела были признаны священными, и кое-что даже было возвращено в эту часть света после его гибели. Вот что узнала я здесь.

Кто-то был слишком легковерным в детстве, чуть не сказала Кэтрин, раздраженная тем, что ей снова скормили какую-то сказку. Получается, Мэйсон стал продолжателем некой театральной традиции — но почему же она, некогда интересовавшаяся театром, ни разу не слышала обо всех этих Петтигрю, Первисах и Бог знает о ком еще? Нет, определенно она тут теряет время. Куклы не продавались — это были реликты, зачем-то сохраненные Эдит, любопытные, да, но не более того. Первый день ее визита был на исходе — а они и близко не подступили к тому, что было действительно важно.

— Мой дядя сохранил целую английскую традицию, дорогуша. В разное время разные дурни обвиняли подобных ему в схождениях с дьяволом, чертом… ха! Знаете ли вы, что и Тиберий, и Клавдий в свое время наложили на них табу? О, эта труппа знавала опасные времена. Вся их история — летопись запретов, хроника беспрестанной цензуры. — Перейдя на шепот, Эдит округлила глаза словно бы в страхе. — Вы видели, что стало с бедным Генри Стрейдером в Смитфилде за то, что он дерзнул возродить традицию, за свой поход наперекор Церкви и Власти. Он был первым Мучеником, чье имя мой дядя смог сыскать в пыли веков. Но были ведь и другие. И до него, пусть их следы уже и не найти, пусть имена забыты… и после него, само собой.

Откинувшись на спинку инвалидного кресла, Эдит улыбнулась, обнажив желтые зубы. Багаж собственных знаний и необразованность собеседницы явно радовали ее.

— Знаете, одним летом, когда я была еще совсем девчонкой, дядя вынес театр и труппу на лужайку и явил несколько известных ему представлений. Мученик никогда ничего не предавал бумаге — слишком то было опасно. Многое было утрачено, но в свое время он был куда популярнее этого недоучки Шекспира. Еще до того, как мне исполнилось десять лет, я узрела и «Судьбу Ворожеи», и «Жертвенную красоту». Ну скажите мне, многие ли юные леди в наше время могут похвастаться тем же?