Через шесть дней, 8 октября, Софи тоже приняла решение, подчинившись порыву.

Воскресенья по-прежнему оставались самыми странными днями — днями, когда она предельно остро ощущала, что, похоже, скучает по Иэну и хочет поговорить с ним. Что парадоксально в самом деле, если учесть, как обижали ее эти одинокие воскресные утра в квартире, пока он играл в гольф и обедал с матерью. Но и в ту пору, впрочем, впереди всегда было его возвращение ближе к вечеру и совместный ужин. Здесь, в Хэммерсмите, ничто не прерывало день, воскресенья тянулись словно бы вечно, пустые и бесформенные. Обычно Софи рвалась убраться из крошечного дома в ленточной застройке, который она снимала еще с тремя людьми (и все равно платила за это целое состояние). В ее комнату — аккурат того размера, чтобы в ней помещались кровать, стол и комод, и никакого пространства между ними, — до двух часов дня не заглядывало солнце, и Софи по утрам уходила гулять вдоль реки, если погода позволяла, или сидеть в каком-нибудь «Старбаксе» или «Прете», если нет. Читальные залы Британской библиотеки чаще всего закрыты, там пристанища не найти. Раз или два она пыталась добраться до самого университета, но гуманитарный факультет по воскресеньям казался местом безлюдным, безмолвным и заброшенным. Иногда она навещала Соана и Майка, но они частенько бывали заняты, и она стала замечать, что, при всей ее любви к этому городу, друзей у нее тут немного. Ее соседи оказались милыми людьми, но у нее с ними было мало общего, и все они лет на десять младше. Софи в свои тридцать четыре ощущала, что ей уже поздновато снимать жилье с кем бы то ни было вместе, но жить в Лондоне самой по себе, на лекторскую зарплату, можно только вот так.

В это воскресенье Софи не покидала мысль, что Эмили Шэмма приходит в себя после большой операции в больнице всего в нескольких сотнях ярдов от ее дома. У Эмили, несомненно, нет недостатка в посетителях, но стоило Софи задуматься, не навестить ли ее, эта затея окрепла и уже не желала уходить. Софи хранила теплое воспоминание об их последнем разговоре у нее в кабинете больше года назад, и они с тех пор не виделись. (Как и говорила Эмили, переходный период оказался напряженным, и она решила прервать учебу на год.) И вот в два часа пополудни Софи, вооружившись коробкой бельгийского шоколада, прибыла в больницу Чэринг-Кросс. Подошла к регистратуре, обратив внимание на то, что первые этажи британских больниц все больше похожи на супермаркеты, и из регистратуры ее тут же направили в палату к Эмили.

Эмили сидела в постели с закрытыми глазами. Выглядела бледнее обычного, рыжеватые волосы разметались по подушке, спутанные и влажные от пота. Дышала она тяжко. Софи решила, что Эмили спит, и уже собралась оставить шоколад на прикроватной тумбочке и тихонько убраться, но тут Эмили открыла глаза. Увидев Софи, она оторопела и вроде бы даже не сразу ее узнала. Но затем устало улыбнулась и, поморщившись, с усилием села повыше.

— Здравствуйте, — проговорила она. — Вот так… неожиданное удовольствие.

Софи положила шоколад на тумбочку и сказала:

— Я вот принесла вам. — Будто это было главной причиной посещения. — Все прошло хорошо? Как вы себя чувствуете?

— Я, блин, кошмарно себя чувствую, — ответила Эмили. — Но спасибо, что спросили. — Она заметила, что Софи колеблется, придвинуть ли стул, чтобы сесть. — Да, — поддержала ее Эмили. — Пожалуйста.

— Разбудила я вас? — спросила Софи.

— Нет, я не сплю по-настоящему. Толком не сплю, во всяком случае. — Улыбка у нее стала поувереннее, посмелее. — Я очень рада вас видеть. Надеюсь, вы пришли не домашнее задание мне дать или типа того.

Софи рассмеялась.

— Ничего такого. Я волновалась, хорошо ли вот так заявляться. Думала, у вас тут, может, прорва посетителей.

— Мама едет из Кардиффа, — сказала Эмили. — Скоро будет. Но врачи меня предупредили, чтоб гостей было поменьше. Говорят, отдых сейчас важнее.

— Я ненадолго.

— Рада вам, — повторила Эмили.

Софи потянулась к ней, сжала ей руку. Она оказалась очень холодной. То был миг близости, единства, какой она хотела разделить с Эмили с того дня, когда та появилась у нее в кабинете — извиниться и предложить поддержку. Софи подержала Эмили за руку несколько секунд; об этой привлекательной загадочной студентке, ненароком подпортившей Софи карьеру, было очень мало что известно.

— Вы сами оттуда? — спросила она. — Из Кардиффа?

Эмили кивнула.

— Вам интересно, откуда такая фамилия, да? Она арабская. Отец приехал из Ирака в восьмидесятые, учиться архитектуре. Они с мамой познакомились в Кардиффском универе — и вот. Поженились, и он остался. На самом деле меня зовут Аль Шамма’а. (Она произнесла это с сильным ударением на длинный последний слог.) Все произносят неверно. Я уже и не заморачиваюсь поправлять.

— Так вы, значит…

— Наполовину арабка, наполовину валлийка. Первое имя — Эмлин, до того, как сменила. Эмлин Аль Шамма’а. Язык сломаешь немножко.

Усилия, нужные для разговора, ее, казалось, утомляли. Она потянулась за стаканом с водой, Софи наполнила его и передала ей. Эмили отхлебнула совсем чуть-чуть и вернула стакан.

— Не рискую много пить, — проговорила она, — а то вдруг опять пи́сать захочется.

— Больно, наверное, да?

— Не только это — все разливается куда попало. В смысле, как вы… как вам удается… направленно?

Софи не ожидала, что ее так быстро втянут в подобную беседу.

— Тренировка, наверное. Рискну предположить, что вы привыкнете. — И далее осторожно спросила: — Еще какие-то…

— …связанные с влагалищем вопросы? Нет, не сейчас.

Софи заметила, что Эмили опять поморщилась.

— Ужасно болит, наверное.

— Это все потому, что у меня там два бужа, чтобы не смыкалось.

— О-ой…

— Приходится держать их внутри по двадцать минут, пять раз в день.

— О-ой… Бедняжка. Это все равно что…

— Давайте оставим тему моих новых гениталий, может?

— Отличная мысль, — сказала Софи.

— Я видела одну телепрограмму с вашим участием. Здорово. Вы очень хорошо держитесь перед камерой.

— Спасибо.

— Надеюсь, универ доволен? Повышает им престиж немножко, надо полагать.

— Кстати сказать, — проговорила Софи, — они вам сообщали, что жалобу Кориандр на меня в конце концов отставили?

— Нет.

— Мне тоже. Я просто получила сообщение, что слушание прошло в мою пользу и все мои курсы восстановили. Меньше чем через неделю после того, как я написала им, что собираюсь вести телепрограмму. Возможно, совпадение.

— Ух ты, — сказала Эмили. — Весь стыд люди растеряли.

— У вас усталый вид, — сказала Софи. — Может, мне пора.

— Я и впрямь в лоскуты. Такое ощущение, что уже никогда не сможешь ни ходить, ни есть, ни делать что бы то ни было нормально. Но приятно быть вместе с кем-то. Больницы — места очень одинокие. Вы первый человек, с которым я за весь день поговорила, если не считать медсестру, которая заходила сменить мне капельницу.

— Вы тоже первый человек, с которым я сегодня поговорила.

Получалось так, будто это не просто такой вот факт. Прозвучало это как предложение доверия, и Эмили, какой бы измученной она ни была, хватило чутья, чтобы это уловить.

— О? — заговорила она. — Я всегда думала… — Тут она побоялась зарваться. — Не знаю… что у вас семья или как-то. Муж, дети. Что у вас с этим все сложилось.

— Муж у меня как раз есть, — отозвалась Софи. — Он просто не живет сейчас со мной. Видимо, у нас с ним пробное расставание.

— А. Как жалко. Когда это случилось?

— Уже месяцев девять. Я говорю, что это пока пробно, однако, если честно, все больше напоминает постоянное положение дел.

— Вы пробовали терапию и всякое такое?

— О да. Очень специфическую терапию, скажу я вам. Пост-Брекзит-терапию.

Эмили коротко и растерянно хихикнула, но лицо ей тут же перекосило от боли, и она схватилась за пах.

— Блин, — проговорила она, когда спазм прекратился. — Очень больно было. Напоминание, что не надо мне пока смеяться. Смеяться вообще не стоило, но… серьезно, дело в этом?

— В нем, в нем.

— И вы расстались из-за этого с мужем?

— Более-менее. Бред, да?

Софи уже собралась развить эту мысль, но тут в палату вошла миссис Шэмма. Мастью — как дочь: рыжие волосы, бледная кожа. Софи задумалась, почему не явился отец, и устраивает ли его такое положение вещей, и не усилило ли родительское неодобрение стресс Эмили в прошлом году. Мать казалась бурливой, любезной и разговорчивой. Софи представилась и побыла положенные пару-тройку минут, а затем нашла повод попрощаться. Осмелев после разговора, она перед уходом поцеловала Эмили в щеку и шепнула ей:

— Сейчас, может, оно так не чувствуется, но вы будете красавицей.

Софи, погрузившись в раздумья, спустилась к реке и пошла на восток к Фулэму. Темза была полна, буро-серые воды сонно плескались о стенки набережной. Кружили и вопили чайки. Пыхтел ленивый речной транспорт. Софи толком не понимала, куда направляется и чем займется, когда дойдет. Эта бесцельность словно бы стала новой, но уже постоянной чертой ее жизни.

Софи обдумывала тот миг в разговоре с Эмили, когда их прервали. То, что она сказала, было правдой: со всех рациональных точек зрения повод к их с Иэном расставанию бредовый. Пара может решить расстаться по всевозможным причинам: измена, жестокость, домашнее насилие, недостаток секса. Но разница во взглядах на то, должна быть Британия членом Европейского союза или нет? Казалось бы, абсурд. Да попросту абсурд. И все же в глубине души Софи знала, что это не столько причина, сколько последняя капля. Иэн откликнулся (с ее точки зрения) на итоги референдума с таким злорадным детским торжеством (он постоянно употреблял слово «свобода», будто был гражданином крошечной африканской страны, которая наконец-то отвоевала независимость у своего колониального угнетателя), что Софи впервые по-настоящему осознала: она больше не понимает, почему ее супруг думает и чувствует вот так. В то же время ее в то утро охватило мгновенное чувство, что маленькую, но значимую часть ее самости — ее современной, многослойной, сложносоставной самости — у нее отняли.

Несколько недель спустя, во время их первой встречи с семейным терапевтом Лорной, та сообщила им, что среди пар, которые она консультирует сейчас, есть много таких, которые считают Брекзит ключевым фактором их крепнущей отчужденности друг от друга.

— Я обычно начинаю с одного и того же вопроса, адресованного каждому из вас, — сказала она. — Софи, почему вас так злит, что Иэн проголосовал «Уйти»? Иэн, почему вас так злит, что Софи проголосовала «Остаться»?

Прежде чем ответить, Софи надолго задумалась.

— Скорее всего, потому что это заставило меня решить, что он как человек не настолько открытый, как я считала. Что его базовая модель отношений сводится к противостоянию и соперничеству, а не к сотрудничеству.

Лорна кивнула и обратилась к Иэну, тот ответил так:

— Я подумал, что она очень наивная, живет в каком-то пузыре и не видит, что у людей вокруг нее может быть другое мнение. И от этого у нее определенная позиция. Позиция нравственного превосходства.

Тут Лорна сказала:

— Что интересно в ваших ответах, ни один из вас не упомянул политику. Словно референдум вообще не касался Европы. Вероятно, на самом деле происходило нечто гораздо более глубинное и личное. И поэтому решить эту задачку, пожалуй, будет трудно.

Она предложила курс из шести встреч, но это, как оказалось, ее оптимизм. На деле они пришли к ней девять раз, после чего она признала поражение и умыла руки.