Бенджамин стоял в книжной лавке садоводческого центра «Вудлендз». Не разглядывал ни книги по садоводству, ни по местной истории, ни издания, в которых были запечатлены разнообразные стороны Второй мировой войны. Не листал кулинарные книги и не искал в них вдохновения для сегодняшнего ужина, не рылся в отделе юмора в отчаянной попытке отыскать что-нибудь, способное вызвать улыбку. Его внимание было приковано к едва ли не самому глухому и наименее посещаемому отделу магазина, где на нижней полке самого дальнего шкафа имелась рубрика «Разное». Под этой рубрикой размещалось около пятнадцати-двадцати наименований. Одно, в двух экземплярах, — его роман «Роза без единого шипа».

Потянувшись к нижней полке, он вытащил оба экземпляра и любовно повертел их в руках. «Чейз Хисторикл», может, и низкобюджетное издательство, но книгу они подготовили прекрасно, надо отдать им должное. На первой сторонке обложки на черном фоне размещалось изображение белой розы в высоком разрешении. Название и имя автора набраны тем же сдержанным белым, все строчными буквами. Смотрелось невероятно стильно. И все же какая досада, какая жуткая досада, что качество производства у Филипа превосходило его возможности распространителя. Роман увидел свет больше месяца назад, Бенджамин навестил почти каждый книжный магазин в радиусе пятидесяти миль и обнаружил не больше полудюжины экземпляров — в основном в садоводческих центрах, хотя знал о надеждах Филипа на то, что расширение в художественную прозу откроет ему доступ к более солидным точкам продаж. (На самом деле Филип издал книгу Бенджамина преимущественно поэтому — если не считать уз дружбы.) Бенджамин пока не решался запросить цифры продаж; что же касается отклика критики… его не существовало. Никаких рецензий, ни в национальной, ни в местной прессе, само собой, ничего ни на каких читательских веб-сайтах, ни одного отзыва на «Амазоне», где рейтинг продаж у книги был 743 926 (или, если ему хотелось себя подбодрить, 493 в «Бестселлеры > Проза > Художественная проза > Автобиографическая проза > Любовный роман > Одержимость»).

И да, этого следовало ожидать. Следовало знать, что Филип сам по себе, без бюджета на маркетинг, мог лишь напечатать книгу и надеяться на лучшее. Но какой у Бенджамина был выбор? Каждый издатель в Лондоне и каждый независимый издательский дом во всей остальной стране отказались публиковать роман — или чаще всего отказывались даже читать его. Ни один литературный агент не обеспокоился послать ему ничего больше формального уведомления в ответ на присланную к рассмотрению рукопись; обычно в этих уведомлениях содержалась какая-нибудь елейная отписка вроде: «Мы считаем, что у вашей ркпс есть множество замечательных достоинств, но она сейчас не подходит к нашему издательскому плану». Отдельные письма предлагали некоторые подробности — не столько о качествах самой книги, сколько о текущих условиях рынка и трудностях, связанных с запуском новых авторов в наше непростое время. Большинство издателей и агентов продержало его с ответом больше двух месяцев, и, все еще продолжая рассылать многочисленные запросы, Бенджамин терпеливо сносил отказы почти целый год, они ежедневно падали к нему в почтовый ящик — именно в такое время, чтобы испортить ему завтрак, и в итоге Бенджамин сдался и позвонил Филипу. После этого все происходило очень быстро и напрямик. Всего за несколько недель рукопись прошла редактуру, верстку и корректуру. И вот пожалуйста — работа всей его жизни (или, во всяком случае, усеченная часть этой работы) наконец-то в продаже. Еще бы магазин выставил ее позаметнее…

Исходя из этих соображений и убедившись, что продавщица не видит, Бенджамин отнес оба экземпляра своего романа в центр магазина и разместил на столе главной выкладки, поверх стопки книг о деревьях бонсай. Подействовало почти мгновенно. Бенджамин удалился в сторонку и сделал вид, что погружен в биографию Уинстона Черчилля, — и ждать ему пришлось всего ничего. Он увидел, как к выкладке один за другим подошли три посетителя и взяли в руки его книгу, прочли цитату на обложке и полистали издание. Да, ни один не стал ее покупать, но зато было ясно, что шансы у книги значительно повысились. Удовлетворенный Бенджамин отправился в ресторан к отцу.

За последнюю пару месяцев он несколько раз привозил Колина в садоводческий центр. Поначалу это был жест отчаяния — в окрестностях самого Реднэла они уже давно исчерпали места, куда можно съездить, — но Колину та вылазка вроде бы понравилась, и довольно скоро это превратилось в привычку. Однако Бенджамина эти встречи все равно вряд ли радовали. В те дни каждая минута в обществе отца давалась трудно: Колин едва таскал ноги, был мрачнее во всех отношениях, во всех отношениях циничнее. Искрометным его общество назвать не получилось бы никак, а потому Бенджамин ой как удивился, добравшись до ресторана и увидев, что отец не сидит один, нахохлившись над отбивной и пирогом с почками, а участвует в довольно оживленной беседе — и даже шутит — с персонажем, которого Бенджамин поначалу не признал. То был крупный человек, облаченный в джентльменский твид 1930-х, с золотыми карманными часами, а рядом с ним на столе в перевернутой разноцветной вырвиглаз академической шапочке покоился красный пинг-понговый шарик. У собеседника отца была эспаньолка и румяное, бодро-доброжелательное лицо, а когда подошел Бенджамин, человек вскочил на ноги, схватил его за руку, энергично потряс и сказал:

— Бен! Как я рад тебя видеть, дружище!

Бенджамину оставалось лишь растерянно пялиться.

— Не говори, что ты меня не помнишь. Ну же, Бен, не разбивай мне сердце.

— Помню, конечно. Ты… — Он замялся, а затем предложил единственную догадку, в которой не сомневался: — Барон Умник? Массовик-затейник?

— И? И?

Бенджамин понятия не имел. Отец смотрел на него со смесью восторга и превосходства. Нечасто случалось, чтобы он оказывался на шаг впереди сына.

— Я сразу понял, кто это. Не узнаешь? Это же Чарли! Чарли Чэппелл!

Лицо Бенджамина постепенно озаряло осознанием. Но все равно простительно, что он не узнал Чарли Чэппелла — человека, с которым не виделся (да и не думал о нем) более сорока лет. Чарли когда-то был их ближайшим соседом, Бенджамину — одним из лучших друзей. В первый день учебы в начальной школе, в пять лет, они сидели рядышком. Вместе играли на школьной площадке, постоянно ходили друг к другу в гости, делились сладостями, менялись шоколадными батончиками, читали свои первые (в случае Бенджамина — единственные) порножурналы, сидя бок о бок. А затем, в одиннадцать лет, — по неизвестным до сих пор причинам — родители Бенджамина заставили его сдавать вступительные экзамены в «Кинг-Уильямс», и он их сдал. Чарли остался в государственной учебной системе — в местной общеобразовательной школе, и между ним и Бенджамином разверзлась пропасть. Не образовательная или учебная, а в основном социальная. Бенджамин перебрался в школу, где учителя являлись в класс в университетских мантиях; где не только существовало понятие школьного гимна, но его еще и пели — на латыни; где на весь выпуск был всего один черный мальчик — Стив Ричардз, и остальные мальчики звали его Растусом. Бенджамин с Чарли не просто постепенно разошлись в разные стороны — их мгновенно растащило врозь стремительными, мощными, расходящимися течениями. Они перестали бывать друг у друга в гостях. Разговоры сделались натужными и неловкими. И через год-другой расставание стало необратимым: Чэппеллы переехали в новый дом в Нортфилде, в десяти минутах езды. И всё. Бенджамин с Чарли с тех пор ни разу не виделись и не разговаривали.

Но все это было давным-давно. На лице Чарли не отражалось ничего, кроме восторга встречи со старым другом.

— Я точно видел тебя тут пару лет назад, — сказал он. — Посреди моего выступления. Я пытался перехватить твой взгляд.

— Да, это был я, — признал Бенджамин. — Ты сегодня тоже выступал?

— Только закончил, — ответил Чарли. — Тугая публика опять подобралась.

— Как же вышло, что ты?.. — Как завершить эту фразу, Бенджамин не понимал.

— Зарабатываю этим на жизнь? — помог ему Чарли. — Долгая история. Скажем так: из КШК мне так и не дозвонились. А у тебя? Твой отец говорит, что ты уже ушел на пенсию.

— Не ушел я на пенсию, — возмутился Бенджамин. — Я за тобой ухаживаю… — он посмотрел на отца, — это во-первых. Во-вторых, я работаю волонтером три утра в неделю в одной больнице в Шрусбери — в благотворительной лавке. И пишу. У меня вообще-то первый роман вышел.

— Почему я не удивляюсь? — проговорил Чарли. — Неизменный главный интеллектуал у нас. Творческий гений. Где можно разжиться экземпляром?

— Прямо тут. У них парочка есть в магазине.

— Великолепно. У тебя только что состоялась продажа.

Уходить Чарли не торопился. В четыре часа у него ожидался детский праздник, но до этого — ничего, и он был рад разделить с Бенджамином и Колином неспешный обед. Затем Колин объявил, что желает навестить зоологический отдел: ему нравилось смотреть на карпов кои и тропических рыбок, он глазел на них по нескольку минут, зачарованный раззявленными ртами и меланхолическими глазами, словно пытался понять их грёзы и проникнуть в их воспоминания. Сказал, что придет потом к Бенджаминовой машине. И вот Бенджамин с Чарли отправились в книжный, по дороге пройдя мимо детского театра.

— Ты глянь, кто на сцене, — проговорил Чарли недобро, кивая на открытую дверь.

Бенджамин глянул и увидел, что человек, развлекавший кружок детворы, облачен в белый медицинский халат, резиновые сапоги, у него наклеенные усы и кожаный шлем авиатора Второй мировой. Бенджамин помнил его с прошлого раза — его обиженное поведение вне сцены и хамскую враждебность к Чарли. Что между ними такое? Он увидел, что Чарли перехватил взгляд Доктора Сорвиголовы и ощерился; второй клоун тоже его заметил — и оскалился в ответ, не выходя из образа. В тот миг воздух заискрил и задрожал от ненависти и злобы, хотя, стоило им отойти, Чарли тут же посветлел, вернул себе прежнюю жизнерадостность как ни в чем не бывало, и потому Бенджамину не показалось, что уместно заикаться на эту тему или же спрашивать, что происходит.

В книжном Чарли взял оба экземпляра «Розы без единого шипа» с центральной выкладки, прочел цитату на обложке, похвалил ее дизайн и сказал:

— Так. Я забираю обе.

Чтобы насладиться мигом торжества, Бенджамин отправился с Чарли к кассе. Продавщица восхитилась, вероятно, меньше, чем ожидалось, и пробила продажу с механическим безразличием.

— Это автор, между прочим, — сказал Чарли. — Не помешало бы с ним носиться. Он местная знаменитость.

— У нас тут много авторов, — отозвалась она.

— Ну ладно. — Чарли глянул на Бенджамина и скроил гримасу. — Можешь подписать для меня, Бен, раз они уже оплачены?

— Конечно. — Бенджамин положил книги на стойку и извлек ручку. — Обе тебе?

— Одна мне. Вторая — «Анике», пожалуйста.

— Что-то специальное?

— Да нет. — Он задумался. — На ее экземпляре напиши, если можно: «Удачи в учебе».

— «Удачи в учебе», — повторил Бенджамин, пока писал эти слова, после чего с гордостью вручил книги Чарли. Первые автографы — если не считать экземпляров Фила, Лоис, Софи и отца. Он сказал, обращаясь к продавщице: — Придется теперь дозаказать еще.

— Все в порядке, — отозвалась она. — У нас еще штук сорок в подсобке.

— О. Желаете, я вам их тоже подпишу?

— Лучше нет. Они у нас и так-то идут туго. А если подпишете, мы их вернуть не сможем. Будут считаться бракованными.

Бенджамин задумался, сколько еще огорчений сможет вытерпеть от этой женщины.

— Вы вообще хоть один экземпляр продали? — спросил он.

— Парочку, — сказала продавщица, — но покупатели их вернули.

— Вернули? Почему?

— Подозреваю, дело в названии. Они думали, это о выращивании роз. Сюда в основном за этим приходят, вы же понимаете. Художка у нас не очень-то в ходу.

Пора было идти и ждать Колина в машине. Пока они петляли среди садовой мебели, Бенджамин не мог не задуматься над хрупкими коммерческими перспективами своей книги, но наконец отвлекся от этих мыслей и вспомнил, о чем хотел спросить у Чарли.

— Кто же такая эта Аника?

— Как и всё в моей жизни, это долгая история, — ответил он. — Можем пообедать как-нибудь в ближайшее время? Я бы очень хотел хорошенько наверстать упущенное.

— Непременно. Давай.

— В общем, — сказал Чарли, когда они вышли из бескрайних внутренних владений «Вудлендз» и двинулись по столь же обширной парковке, — если вкратце — я в некотором смысле ее отчим. Ее мать разведена — они живут вдвоем… и…то есть я не женат на ее матери, ничего такого, но провожу у них в доме много времени и стал, видимо, этакой отцовской фигурой. По крайней мере, хотел бы ею быть… Все сложно. Кавардак, если честно, Бен. Мне бы помогло поговорить с тобой чуток обо всем этом. Немногих я знаю людей, которые понимают… человеческую душу и все ее таинства.

Бенджамина этот комплимент тронул, но услышать такой оборот от Чарли было удивительно — он намекал на неочевидные запасы чуткости и уязвимости.

— Ну не знаю, — сказал он, чтобы укрепить взаимное доверие. — Когда прочтешь мою книгу — поймешь, что с эмоциями у меня в жизни было много трудностей, и…

— Ох ЕБ ТВОЮ МАТЬ! — завопил Чарли. — Ебте, ах ты блядская блядь сучья!

Бенджамин замер и вытаращил глаза от изумления. Они дошли до автомобиля Чарли — древнего, но прилежно начищенного и блестящего «ниссана-микры», и Чарли с бешенством и отчаянием смотрел на краску на водительской стороне. От передней фары до стоп-сигналов тянулась длинная, глубокая царапина, оставленная монетой или каким-то другим приспособлением.

— Он это сделал, — проговорил Чарли, цедя слова сквозь зубы. — Он это сделал, подонок. Я его убью, клянусь. Расколю ему башку и лицо ему изрежу, бля, выкидушкой.

Он развернулся и уже собрался рвануть обратно в садоводческий центр. Бенджамин наложил на его плечо сдерживающую руку.

— Чарли, не наделай глупостей, — произнес он. — Я понятия не имею, что у вас с ним такое, но… насилие — не ответ. Никогда не ответ. — А затем, чтобы хотя бы отвлечь его, добавил: — Так что, когда пообедаем?

Чарли помедлил, тяжко дыша, гнев все еще владел им почти целиком. А затем ответил:

— Ну да, ты прав. — После чего извлек телефон, чтобы глянуть в календарь, и миг кризиса миновал.