Беспорядки продолжались несколько дней и охватили другие города, в том числе Бирмингем.

В среду после обеда посыпались сообщения о массовом присутствии полицейских на улицах, о толпах мятежников в центре города и о стихийных отдельных группах мародеров, болтавшихся на окраинах, и Иэну в тот день посоветовали свернуть вечерние занятия пораньше и отпустить всех по домам.

Покидая через несколько минут здание на Колмор-роу, Иэн тут же понял, что в городе все не как обычно. Сотни молодых людей высыпали на улицы, многие — в толстовках с капюшонами, лица скрыты. Столько же, если не больше, было вокруг и полицейских в светящихся жилетах и со щитами. Несмотря на то что попадались белые протестующие и черные полицейские, противостояние казалось бесспорно расовым. Путь домой был к западу и занимал у Иэна несколько минут, но из природного любопытства он решил немного побыть в городе, побродить в толпе, дух которой сейчас, казалось, был скорее скучающим без цели, нежели накаленным.

Завершался жаркий августовский день, и, несмотря на беспорядки, многие все еще пытались пройтись по магазинам или просто добраться из одной части города в другую. Опять-таки, в основном то была молодежь, но попадались и пожилые покупатели, и дети на вечерней прогулке с родителями. Полиция орала в мегафоны на всех, чтобы расходились, расступались, чтобы ради собственной безопасности шли домой. Иэн продрался сквозь малоподвижную, путаную толпу и преодолел Черри-стрит до Корпорейшн-стрит. Задумался, нет ли где-то рядом его друга Саймона Бишопа. Они с Саймоном росли в Кёрнел-Магне вместе, Саймон теперь был полицейским второго уровня в территориальной группе поддержки полиции Уэст-Мёрсии. Работал он в Вулверхэмптоне и последнее время нес службу в основном за столом, но Иэн знал, что пару лет назад Саймон записался добровольцем на усиленную подготовку к подавлению уличных беспорядков, и в такой вот день его, скорее всего, вывели бы на улицы. Сегодня в центр Бирмингема небось стянули всех до единого полицейских запада Средней Англии — если судить по их количеству.

Иэн остановился у «Макдоналдса» и коротко переговорил с молодой женщиной, медлившей в нерешительности вместе со своей дочкой-подростком.

— Хочу добраться до станции «Нью-стрит», — говорила она, — но к ней не подойдешь.

— Давайте, — сказал он, — перекинемся с ними парой слов. Должны пропустить.

Он направился под горку, вниз по Корпорейшн-стрит к Нью-стрит, проталкиваясь сквозь толпу и время от времени проверяя, поспевают ли за ним женщина с девочкой. Большинство людей расступалось и пропускало их, но попадались группы молодежи (прямо-таки детворы), державшейся решительно враждебно, — эти отказывались уступать или даже смыкали ряды, не давая пройти. Но самыми сомкнутыми, как выяснил Иэн, была шеренга полицейских, не пускавших на Нью-стрит.

— Извините, никто дальше не проходит, — сказал констебль, угрожающе поднимая щит, чтобы не дать им протиснуться. — К станции — только в обход. Ради вашей же безопасности.

— В смысле? — спросил Иэн. — Ничего ж не происходит.

— Скоро начнется, приятель.

— Послушайте… спасибо, — сказала женщина, беря дочь за руку и отправляясь в другую сторону, к городской ратуше, где толпа была гораздо жиже. — Попробуем вот так, думаю. Берегите себя!

— И вы! — крикнул Иэн им вслед.

Он вскинул руку в коротком прощании, и тут высокий мускулистый парень в сером худи и мешковатых штанах налетел на него, а когда Иэн протестующе выкрикнул «эй!», парень развернулся и вроде бы собрался что-то сказать в ответ, однако, успев учесть рост и телосложение Иэна, отказался от этой мысли. Миг они оценивали друг друга, и Иэн заметил, что у парня из кармана что-то торчит. Кажется, рукоятка очень большого молотка. Парень двинулся обратно к Корпорейшн-стрит, Иэн машинально пошел следом. Держал его в поле зрения, пока они проталкивались сквозь все более беспокойные толпы. Миновав пол-улицы, парень остановился и прибился к группе своих друзей. Их было человек пять-шесть. Иэн встал ярдах в десяти от этих ребят, поглядывая на них, но стараясь наблюдать не слишком заметно. Ребята вроде бы ничего такого не замышляли, просто болтали и смеялись. С нижнего конца улицы, возле строя полицейских, начали скандировать — какие-то антиполицейские кричалки, слов не разобрать, — а дальше послышались вопли, будто началась потасовка. Иэн вытянул шею — поглядеть, что происходит. Настроение на улице явно менялось, и Иэну эта смена не понравилась. Глубинная угроза насилия поднималась к поверхности, и Иэн впервые уловил стрекот лопастей полицейского вертолета, кружившего в небе. Возможно, разумно было бы по-быстрому двигать домой. Но как раз когда Иэн задумался над этим, раздался громкий, убийственный удар и звон бьющегося стекла. Иэн развернулся на звук и увидел, что парень, за которым он шел, вытащил молоток и крушит им витрину кондитерской лавки. Остальные тоже были при молотках и здоровенных деревяшках, кроме одного — он вырвал мусорный бак из гнезда в мостовой и несколько раз саданул им в витрину. Стекло оказалось крепким, и пробить его насквозь пока не удавалось. После Иэн задумывался: «Почему кондитерская лавка? Из всех магазинов почему именно кондитерская?» — но в тот миг он не остановился поразмыслить. Что-то включилось — может, не совсем далекое от некого раздражения на этого парня; раздражения, вспыхнувшего, когда тот протолкался мимо несколько минут назад, — и Иэн пробился сквозь толпу, которая наблюдала за этим хулиганством, либо получая от него удовольствие и подбадривая участников, либо заворожившись этим зрелищем в безмолвном ужасе, схватил того парня за руку и что-то ему сказал — что-то дурацкое типа: «Ты какого черта творишь? Это ж, бля, просто кондитерская лавка». И это последнее, что он помнил примерно два следующих дня.

В тот день, когда Иэна покалечили, Софи была в Лондоне, что-то искала в Британской библиотеке. Его забрали в Больницу королевы Елизаветы, где врачи произвели исчерпывающие анализы и удостоверились, что мозг не поврежден, однако он все еще переживал последствия сотрясения и в субботу утром по-прежнему был в больнице. Софи предложила забрать маму Иэна из Кёрнел-Магны и после обеда привезти в больницу. Она уже поговорила с Хеленой по телефону и знала, что та из-за всей этой истории очень расстроена.

В дверь к Хелене Софи постучалась около двух пополудни и удивилась, когда ей открыла молодая женщина, которую Софи не узнала. Женщина была миниатюрной, с короткими белокурыми волосами и светло-голубыми глазами.

— Софи? — спросила она.

— Да?

— Я Грета. Прибираюсь у миссис Коулмен. Заходите, она почти готова.

— Вы работаете по субботам? — спросила Софи, проходя за Гретой внутрь.

— Нет, совсем нет. Но миссис Коулмен очень огорчилась из-за того, что случилось с ее сыном. Я немного волновалась за нее и приехала проверить, все ли в порядке, и привезла съестного. Волновалась, вдруг она ничего не ест.

— Софи? — раздалось сверху. — Это вы?

Софи поспешила по лестнице и обнаружила Хелену, уже облаченную в легкое пальто. Та с рассеянным видом искала что-то у себя в спальне.

— Очки, — пояснила она. — Я их где-то тут оставила. Вы их видите?

Очки лежали на кровати, плохо различимые на темно-зеленом покрывале.

— Спасибо. Та барышня еще здесь?

— Грета? Да, она меня впустила в дом. — Софи помогла Хелене застегнуть пуговицы на пальто. — Не уверена, что вам это в машине понадобится. Сегодня довольно тепло.

— А она что здесь делает? — спросила Хелена.

— Насколько я поняла, она просто хотела проверить, все ли с вами в порядке.

— Ну, это довольно странно, вам не кажется?

— Да нет, не очень.

— Она привезла мне суп. Грибной суп.

— Знаю. Слышу запах. Вкусный.

— В нем был сплошной чеснок или квашеная капуста — что-то в этом роде. Боюсь, не доем. Вам не кажется, что она хочет… В смысле, как вы думаете, не ждет ли она чего-нибудь в благодарность?

— Вряд ли. Идемте, вы уже готовы.

Софи взяла ее за руку и повела вниз по лестнице, поблагодарила там Грету и посмотрела, как та уезжает по центральной улице деревни. Затем принялась усаживать Хелену в машину и пристегивать ее. Софи прикинула, что поездка до больницы займет чуть меньше часа. Есть ли надежда, что им удастся поддерживать разговор все это время? Получится ли у них избегать спорных тем? Еще раз поговорив об обстоятельствах визита Греты — Хелена, похоже, восприняла его чуть ли не как дерзость, — они погрузились в молчание, которое Софи силилась прервать, болтая о погоде, о дорожном движении, планах на отпуск — о чем угодно безопасном и нейтральном. Но оказалось, что ум Хелены неотвратимо сосредоточился на образах из телевизора и газет истекшей недели и на увечьях, полученных ее сыном.

— Чем это кончится, Софи? Чем все это жуткое дело кончится?

Софи, конечно, понимала, что она имеет в виду под «жутким делом». Но разговор происходил посреди тихого субботнего вечера в августе. Они катились по трассе А435, неподалеку от развязки Уитолл, и солнце мирно светило на крыши машин, светофоры, автозаправки, живые изгороди, пабы, садоводческие магазины, универмаги и все прочие знакомые приметы современной Англии. В тот миг отношение к миру как к жуткому месту давалось с трудом. (Или как к очень вдохновляющему, впрочем.) Софи уже собралась предложить некий расхожий ответ — «Ой, вы же понимаете, жизнь продолжается», «Такие вещи со временем проходят», — но тут Хелена добавила:

— Он был прав, между прочим. «Реки крови». Ему одному хватало смелости такое сказать.

Софи застыла, услышав эти слова, и любые банальности усохли у нее на устах. Молчание, разверзшееся между нею и Хеленой, было теперь бездонным. Как ни крути, вот она. Тема, которую не надо, нельзя обсуждать. Тема, разобщающая людей сильнее любой другой, обижающая сильнее любой другой — потому что поднимать ее означает сдирать одежду и с себя, и с другого человека и вынужденно пялиться друг на друга, голых, беззащитных, и взгляд никак не отвести. Какой бы ни дала сейчас Софи ответ Хелене — любой ответ, в котором будет честная суть собственных взглядов Софи, отличных от Хелениных, — он будет означать соприкосновение с непроизносимой правдой: что Софи (и все ей подобные) и Хелена (и все ей подобные), может, и живут бок о бок в одной стране, но одновременно живут и в разных вселенных, и эти вселенные разделены стеной, беспредельно высокой и непроницаемой, стеной, выстроенной из страха, подозрительности и, вероятно, из чуточки самых английских из всех своих особенностей — стыда и смущения. Ни с чем из этого ничего не поделаешь. Единственный разумный подход — пренебрегать этой стеной (но долго ли удастся его придерживаться?) и пока что изо всех сил напирать на отчаянную, неутешительную выдумку, что все это лишь небольшая разница во мнениях, все равно что не целиком и полностью соглашаться с соседским выбором цветовой гаммы или с его увлеченностью какой-нибудь телепрограммой.

И вот поэтому они проехали молча минут десять или даже больше, пока не оказались в Кингз-Хит, и, когда ехали вдоль Хайбери-парка, Софи сказала:

— Листья желтеют уже.

И Хелена ответила:

— Знаю. Так красиво, но, кажется, с каждым годом все раньше, да?

Новая Больница королевы Елизаветы, один из главных свежих поводов для гордости в Бирмингеме, была к тому времени открыта чуть дольше года. Ее три девятиэтажные башни, сверкающе современные, сплошь белый алюминий и стекло, высились на городском горизонте, если ехать от Селли-Оука к Эджбастону. Внутри громадный атриум со стеклянным потолком создавал ощущение покоя, восторга и даже осторожного оптимизма, и поэтому в кои-то веки те, кто оказывался в больнице, не сразу же падали духом. Такое это приятное место, что Софи удалось вообразить себе, как приезжает сюда просто так, в кафе, почитать книгу или поработать. На самом деле даже в тот день несколько человек занимались, похоже, именно этим. Софи узнала одну свою коллегу с гуманитарного факультета — та была погружена в чтение томика Марины Уорнер.

Софи и Хелена поднялись на лифте в палату на четвертом этаже, где и обнаружили Иэна, он сидел в пижаме на кровати. Голова у него была по-прежнему забинтована, однако он казался вполне бодрым, пил чай и болтал со своим другом Саймоном Бишопом. Увидев их, Саймон встал и расцеловал обеих в щеки. С Софи они уже дважды встречались за ужином, и Саймон не скрывал своего мнения: Иэну досталась отменная добыча.

— Я уже собирался уходить, миссис Ка, — сказал он Хелене. — Не хочу путаться под ногами.

— Не говори глупости, Саймон. Я всегда рада тебя видеть. Вот неделька-то тебе выдалась!

— Было сурово, не поспоришь. И хуже всего то, что мы облажались.

— Облажались? Как это — облажались?

— Три смерти. Трое гражданских. Мы не смогли их защитить.

Саймон говорил о троих молодых людях — Абдуле Мусавире, Шахзаде Али и Харуне Джахане, — которых сбила машина, хозяин которой в среду вечером пытался защитить несколько магазинов вдоль Дадли-роуд в Уинсон-Грин от грабежа. То был единственный самый убийственный инцидент на всю страну за все шесть дней беспорядков.

— Очень печально, особенно для их семей, — сказала Хелена. — Но в конечном счете они сами подставились под удар…

— Не вполне, при всем моем уважении, — возразил Саймон. — Никто не ожидал такого вот нападения, с бухты-барахты. Если честно, то, что сделал ваш сын-балбес, было гораздо безрассуднее.

Иэн вяло улыбнулся. Потянулся к Софи, она крепко сжала его руку.

— Да, я собираюсь потолковать с ним об этом, — сказала Хелена, — когда ему станет получше.

Зловещее заявление — как и многие другие у нее.

Ближе к концу посещения Саймон сказал:

— Я вам вот что скажу, Хелена, давайте-ка оставим этих пташек ненадолго. Пойдемте, угощу вас чаем.

Взяв под руку, он повел ее вон из палаты, к лифтам. Прежде чем шагнуть за порог, она обернулась и послала сыну укоризненный воздушный поцелуй.

— Ну что, — сказала Софи, поворачиваясь к Иэну и ощущая мгновенное расслабление, которое всегда (как она уже заметила) охватывало ее, когда она оказывалась не рядом с Хеленой, — как на самом деле чувствует себя местный герой?

— Прекрасно, — ответил он. — А как чувствуешь себя ты? Как поездка сюда?

— О, мы ее преодолели, — ответила Софи. — На самом деле нормально. В смысле, она принялась цитировать Инока Пауэлла, но мы… проскочили. Ну что, скоро домой? Через день-другой?

— Похоже на то.

— Ты готов?

— Само собой. Они говорят просто не заниматься ничем чересчур будоражащим некоторое время — и ничем таким, что связано с физическими нагрузками.

— О, — проговорила Софи, улыбаясь и одновременно изображая огорчение. — Какая досада. Я надеялась, что мы сможем заняться чем-нибудь и будоражащим, и связанным с физическими нагрузками.

Она тайком скользнула рукой по одеялу примерно к его паху. Сжала — и ощутила ответное движение. Иэн завозился в постели в блаженном томлении.

— Ты в среду повел себя как полный обалдуй, — сказала она. — И я тебя ни разу так сильно не хотела, как с тех пор.

И правда. Она знала наверняка, что ни один из ее остальных друзей, ученых коллег или бывших парней не поступил бы в тех обстоятельствах, как Иэн. Совершенно глупый, опасный, несуразный поступок — но Софи никогда прежде так не гордилась Иэном, так не тянулась к нему.

— Слушай, когда закончишь меня мучить, — сказал он, краснея и быстро оглядывая остальных обитателей палаты, — я бы тебя попросил о паре вещей.

— Да? — спросила Софи, не убирая руку.

— Когда ты… когда ты повезешь маму обратно, как думаешь, ты сможешь вытащить ее мусорные баки? Их не вытряхнут до понедельника, но она не может проделать это самостоятельно.

— Хорошо.

— И можешь еще проверить кабели на задней панели ее телевизора? Судя по всему, что-то не так со звуком.

— Она говорила об этом, да. Конечно. Еще что-то?

— Кхм… да. — Он взял ее за руку, отвел ее от точки притяжения и пылко сжал. — Еще кое-что. — Глянул ей прямо в глаза. — Выходи за меня замуж, пожалуйста?

Казалось, все затихло. Мир будто перестал вращаться. И это наваждение — если то было оно — словно бы длилось и длилось вечно.

Наконец Софи рассмеялась и произнесла:

— Ты шутишь, да?

Тут рассмеялся и Иэн — и ответил:

— Да.

Облегчения, в общем, не наступило, но она хотя бы снова могла дышать как обычно. Вернее, могла, пока он не добавил:

— Конечно, шучу. Баки вывозят по вторникам.

Вернулось безмолвие, самое долгое и глубокое из всех. Пока он не повторил вопрос:

— Ну? Выйдешь?

Она посмотрела на него, и больше всего ее удивило, до чего легко дался ей ответ.