Едва такси успело привезти их к дому, как Кориандр ринулась наверх, к себе в комнату. Прямиком направилась к проигрывателю на туалетном столике, заставила себя не смотреть по сторонам, не видеть коллажи фотографий, которыми были уклеены стены, и поставила пластинку «Возврат к черному». И лишь когда дерзкий, душераздирающий припев песни «Слезы сохнут сами» затопил комнату, Кориандр осмелилась оглядеться, посмотреть на галерею картинок, которая до того, как они уехали в отпуск, была праздником жизни, но пока семья была в отъезде, превратилась — уму непостижимо — в святилище смерти.

Фотографии во всех мыслимых позах и обстоятельствах: верхом на стиральной машине в прачечной; наигрывая на гитаре «Лес Пол»; на сцене в тугих красных шортах и черной кожаной куртке, густые черные линии подводки узнаваемо вздернуты вверх; с мужем Блейком, зачарованно смотрят друг дружке в глаза, он в шляпе-пирожке, она в клетчатом сарафане и красном лифчике; позирует — сидит в ангельских крыльях, прядь черных волос закрывает один глаз, над скучающими, надутыми губами мушка; еще одно фото на сцене — укороченная безрукавка, грудь вываливается, без всякой сексуальности, туфли-лодочки, большущие серьги-кольца, буйные волосы стянуты наверху в улей шифоновым шарфом, на нем вышито имя Блейка; ужасные фотографии ближе к концу, она истощена, в отчаянии, скулы торчат, взгляд затравленный. А еще громадный увеличенный снимок ее коллекции записей — или части ее: россыпь пластиночных обложек; альбомы Каунта Бейси и Сары Вон, Дайны Уошингтон, Ареты Фрэнклин, Дайаны Росс, Луи Армстронга, Сидни Беше, Сэмми Дейвиса-младшего. Пока альбом играл, взгляд Кориандр жадно бродил по фотоснимкам. Когда она услышала высокий надорванный голос Эми в «Одной нечестивой войне», пришлось глотать слезы. Были в той песне слова — «я, моя честь и этот гитарный чехол», — которые вечно брали ее за живое и выворачивали наизнанку, но сейчас, из-за понимания, что певица мертва, что песен больше не будет, не будет музыки, слушать стало почти невыносимо.

Когда музыка доиграла, Кориандр почувствовала, что ей дались первые шаги к возвращению собственного самосознания — после трех кошмарных недель взаперти на тосканской вилле с семьей. Хорошо было вернуться к себе в спальню, в свой дом. Во всем остальном она этот дом не выносила, но в своей комнате чувствовала себя уютно.

Кориандр было четырнадцать. Она жила в доме, который стоил, согласно текущим оценкам местного агента по недвижимости, чуть больше шести миллионов фунтов, — пятиэтажный, спрятанный в тайных глубинах между Кингз-роуд и набережной Челси. Ее отец, Дуг Андертон, был известным комментатором — с левым уклоном — в национальных СМИ. Мать, достоп. Франческа Гиффорд, — бывшая подиумная модель, вернувшаяся в лоно религии и ставшая светочем лондонских благотворительных кругов, покровительницей благотворительных аукционов, где самое дешевое место за обеденным столом стоило десять тысяч фунтов. Кориандр на дух не выносила мать и чувствовала себя отчужденной от отца. Связи с младшим братом Рэнулфом или со старшими сводными братом и сестрой, Хьюго и Сиеной, она тоже не ощущала, хотя все они были в Италии вместе. Кориандр бесило ее частное учебное заведение в Хэммерсмите — и сам факт, что она получает частное образование, ее тоже бесил. Не выносила она и Челси, не выносила Юго-Западный Лондон. Бывали времена, когда ей казалось, что любит она лишь одно — любит с яростной, разъедающей страстью. Голос Эми Уайнхаус. А теперь Эми умерла. Умерла через несколько дней после их отъезда в отпуск, и у Кориандр вплоть до этого часа не было возможности погоревать.

Что дальше? Она не хотела застревать дома, торчать тут весь остаток дня. Хотела повидаться с друзьями, выяснить, что она упустила за эти три однообразные недели под тосканским солнцем. Незачем говорить родителям, чем она занимается. Отец уже ушел к себе в кабинет и работал над материалом об общественных волнениях, а мать сидела в нижней гостиной, просматривала почту. Марисоль, их экономка-филиппинка, разбирала вещи, сортировала стирку, и никто ни на какие мониторы охранной системы не глядел. Несколько минут — и Кориандр уже была на улице, прошла через садовые ворота и двигалась по Флад-стрит к магазинам и толпам. Вынула свой «блэкберри» и, не сбавляя шага, не глядя, куда направляется, быстро набрала СМС подруге Грейс: «В „Старбаксе“ в 5?» Но Грейс тут же отозвалась: «Сорь я в Турции». Вот так новость, они с Кориандр еще вчера переписывались (впрочем, семья Грейс частенько уезжала за рубеж, повинуясь мимолетному капризу). Поэтому Кориандр пошла в кофейню одна, заказала фраппучино и присела ненадолго за столик, написать еще кое-кому из друзей. Двое оказались совсем рядом, шлялись по магазинам в «Брэнди Мелвилл», предложили встретиться и съесть по мороженому йогурту в новом месте у Слоан-сквер, но Кориандр эта идея показалась скучной. Скучной уже какое-то время Кориандр казалась вся эта часть Лондона, вообще говоря, — как и паршивые тусовочные возможности, которые она предлагала. Иногда — не очень-то часто в эти дни, это да — отец пытался убедить ее, что ей повезло жить рядом с Кингз-роуд. Рассказывал байки о музыкальных группах, которые тут отвисали в 1960-е, о писателях, битниках и хиппи, что пили когда-то в «Челси Поттере», о приходе панка и открытии магазина «СЕКС» Малколма Макларена и Вивиен Вествуд в доме номер 430. Кориандр слышала эти Дуговы байки сто раз и пришла к выводу, что для него самого они значили так же мало, как и для нее. Он тоже терпеть не мог Челси, злился на себя, что теперь живет тут, и повторял утешительные сказки, просто чтобы рационализировать собственные скверные решения и компромиссы. Для его дочери они никак не меняли того, что в наши дни это было убийственно некрутое место для жизни, где отвисали испорченные богатенькие девочки, а вдобавок еще и омерзительно монокультурное: сколько-то разных языков услышать можно — европейская фуфло-элита проплывала от одного дизайнерского магазинчика к другому, — но никакого настоящего многообразия, никакого богатства оттенков кожи. То ли дело Хэкни, или Излингтон, или Северный Лондон. (Именно такова одна из причин громадной любви Кориандр к Эми Уайнхаус. Она была голосом Северного Лондона. Разнузданного, пошлого, дешевого, крутого, разнокультурного Северного Лондона, где находился рынок Кэмден, студии «Эйр», танцзал «Дингуоллз» и «Хэкни Эмпайр» — и все прочие достойные заведения, какие вообще порождал этот переоцененный, самодовольный город.)

Потягивая фраппучино, Кориандр перелистала несколько десятков предыдущих сообщений, пока не нашла то, которое прилетело вчера после обеда. Блин, лучше бы они вчера в это время были дома, а не дрыхли у бассейна, как толпа зомби. Кажется, получилось бы обалденно. Сообщение было от Эй-Джея, юного черного красавчика, с которым она познакомилась в каком-то клубе в Хэкни несколько недель назад. Сообщение, впрочем, он писал не сам. Переслал откуда-то. Вот такое:

«Чистый террор и хаос». Кориандр это нравилось — ой как нравилось.

Приключение на Оксфорд-Сёркус она, может, и пропустила, но не все было потеряно. «Жарко на Мэйр-стрит», — сообщил ей Эй-Джей в «Би-би-эм». Она прыгнула в подземку и, минут через сорок пять оказавшись в Хэкни и перехватив Эй-Джея, поняла, что́ он имел в виду. На перекрестке Мэйр-стрит и другой улицы стоял белый грузовик и перекрывал движение. Уже начала собираться толпа — в основном молодежь, и в основном молодежь черная, — но то была бесформенная неорганизованная куча народа по сравнению с полицейскими, выстроившимися в ряды напротив сборища, со щитами наготове. На краю толпы болтались прохожие и зеваки, они огибали ее по кромке, кое-кто пытался попасть в магазины или к себе домой, многие снимали назревавшее противостояние на телефоны и фотоаппараты. Пока ничего особенного не происходило, если не считать отдельных стычек между полицейскими в переднем ряду и горсткой ребят, полезших препираться с полицией, однако воздух звенел от назревавшего насилия. Кориандр все это заводило, но вместе с тем и пугало, и она держалась поближе к Эй-Джею, висла у него на руке; ее успокаивала мускулистая крепость его плеча, ощущаемая сквозь мягкую ткань толстовки с капюшоном.

Вскоре все пошло живее. Кто-то силой открыл кузов грузовика и обнаружил в нем свалку всяких деревяшек. Люди принялись хватать их — доски, ручки от метел, старые оконные рамы, всё подряд — и передавать в толпу. Кориандр тоже взяла себе деревяшку и осознала, что держит в руках самодельное оружие. Через несколько секунд она услышала звон бьющегося стекла у себя за спиной, оглянулась и увидела, что пара мужчин выбивают окна автобуса, оставленного у тротуара, когда движение на дороге замерло. От этого звука Кориандр ощутила прилив адреналина, а дальше, даже не успев подумать, тоже подбежала к автобусу и принялась лупить его своей палочкой размером с детскую клюшку для крикета. И обмерла: от ее ударов на корпусе автобуса не осталось почти никаких вмятин, она услышала, что над ней смеются.

— Ты какого хера творишь? — спросил Эй-Джей, догнав ее и схватив за руку. — Хочешь, чтобы нас арестовали, что ли? — Она не ответила, он продолжил: — Давай отойдем-ка. Если хотим поглазеть, надо найти местечко поспокойнее.

Они убрались в переулок и встали на углу главной дороги — глядели на стычки и записывали видео. Кориандр потихоньку выбросила свою палку, но заметила, как кто-то, идя мимо, привязывал к своей палке лезвие от ножа «Стенли».

— Бля, — проговорила она, — ты глянь.

Эй-Джей сказал:

— Тут опасные попадаются.

Кориандр спросила:

— Ты его знаешь?

Эй-Джей ответил:

— Нет. Думал, кто-нибудь из моих друзей придет, но пока никого не вижу. У нас все будет хорошо. Следи за собой, главное.

Позади них, на улице, началась потасовка. Двое растаманов попытались дойти по улице к своей квартире, но полиция их не пропустила. При полицейских были цепные овчарки, и псы кидались на тех двоих. Кавардак шумов: вопли полицейских, приказывавших прохожим сдать назад, крики растаманов, громко протестовавших в ответ, беспрестанный, оглушительный лай собак, вой сирен, затихавший в отдалении, и сумбурный гвалт возни на Мэйр-стрит, где основную часть толпы теснила вниз по улице полиция. Эй-Джей и Кориандр прибились к группе людей, наблюдавших за разборками полиции и растаманов. Какой-то белый журналист снимал стычку на видеокамеру. Кто-то из тех двоих кричал, что на него натравили собаку и она его укусила, а руки он при этом поднял, второй орал на полицейского, что «мы все равны — вели мне убраться, а затем вели белому человеку убраться». Собака тянулась к нему и рычала, а он кричал: «Ты стукнул моего друга дубинкой, чувак, ты его стукнул ебаной дубинкой». Наконец полицейские дали им пройти, но тот, которого укусили, продолжал твердить всем, кто готов был слушать:

— Я силу не применяю, так? А они вот так тут с нами. Приходят на наши улицы и до нас доматываются. Чего они, бля, хотят? Тут у каждого второго есть своя тема с ебаной полицией…

Так все и покатилось. Они нырнули обратно на Мэйр-стрит и обнаружили, что, помимо деревяшек из грузовика, протестующие вооружились и бутылками, награбленными в местном «Теско».

— Цепляй снаряды, бро, просто цепляй снаряды! — крикнул им кто-то.

Белый парень протолкался сквозь толпу вперед, встал перед шеренгой полиции, затем развернулся спиной, нагнулся и спустил штаны. Кориандр увидела, как выпуклость его белых ягодиц отражается в полицейском щите. Толпа засмеялась, одобрительно зашумела и зааплодировала, эта выходка словно бы придала людям мужества начать кидаться снарядами. Полиция в ответ ринулась вперед, оттесняя толпу вниз по улице. Протестующие, отступая, хватали с мостовой мусорные баки и либо швыряли их в полицию, либо поджигали. Кориандр зажали среди чужих людей, пихали и толкали, она спотыкалась, чуть не упала. Вскоре они уже оказались на другой улице, там размещался дизайнерский магазин под названием «Кархартт», в нем бешено верещала сигнализация, люди забегали внутрь и выскакивали со всем, что успевали ухватить, — с парками «Бэттл» и лётными куртками, свитерами и бушлатами. Кориандр, подчиняясь всеобщему безумию, вбежала вместе с остальными, не задумываясь, схватила две жилетки «Ньютон» армейского зеленого цвета, но, когда выбралась обратно на улицу, Эй-Джей ждал ее и сказал просто:

— Положи на место.

И она вернулась, бросила жилетки на пол, выбежала вон, пошла за Эй-Джеем.

Они проскочили мимо подожженной «мазды эм-экс5». В воздухе витала поразительная энергия, и то, что Кориандр ощущала гортанью, был не дым горевших автомобилей, а резкий, бодрящий вкус гнева. Бунтовщиков разозлило убийство Марка Даггэна четырьмя днями раньше, их злили годы несправедливого поведения полиции, а полицию злило беззаконие этого протеста и насилие, которым полиции угрожали. Годы гнева, годы озлобленного, враждебного, насупленного сосуществования бурлили, всё готово было вскипеть. Фантастика.

— Дело тут не в протестном настрое, — объяснил потом ей Джексон, друг Эй-Джея, когда они отдыхали в Лондон-Филдз, попивая «Стронгбоу» и куря траву. — А в том, чтобы показать пяти нулям, что нечего им тут разгуливать и доматываться до молодых, чтоб оно им с рук сходило. Вот мы и собираемся раздолбать округу и показать им, что, когда в следующий раз подобную херню устроят, будет вот так. Похуй на 2012-й и на Олимпиаду. Если все к тому сводится, мы и это обосрем. Нефиг гоняться за ребятами вот так. Я иду по улице, полиция им рассказывает, как они у них наркоту нашли и всякое такое. Мы тебя обыщем. А если не обыщем, заберем тебя в участок и обыщем голышом. Они доматываются. Вот такое им устроят, значит, и я рад, что оно устраивается. Я не радуюсь, что того паренька убили. Но полиция огребет что надо, потому что они доматываются. Произвол.

Домой в тот день Кориандр вернулась после десяти. Мать уже была в постели, брат играл в какую-то игрушку на «Икс-боксе», но Кориандр хотелось с кем-нибудь поговорить, и она пошла искать отца. Дуг сидел за столом — все еще возился со статьей.

— Эй, пап, — сказала она.

— Эгей, — отозвался он, откидываясь на крутящемся кресле, закладывая руки за голову и потягиваясь.

— О чем пишешь?

— Пытаюсь изложить соображения о беспорядках. Не очень получается.

— Почему?

— Наверное, плохо понимаю, что́ я об этом думаю.

— Можно глянуть?

— Конечно.

Он пошел заварить себе кофе, а Кориандр уселась за его стол и прокрутила страницу на экране. Дуг вернулся с кружкой в руке и спросил:

— Ну, что думаешь?

— Годится, — сказала она.

— Годится?

— Да просто… — Она бросала слова с беззаботностью, на какую способны лишь четырнадцатилетки. — Наверное, такой вот материал и ожидаешь от человека, который живет, как ты.

— В каком смысле? — с ужасом спросил он.

Кориандр уже уходила из комнаты. Помедлила на пороге ровно столько, чтобы успеть сказать:

— Почаще выходить на улицу надо.

Черт, подумал он, даже моей дочери это видно. Он постоял несколько секунд, переживая нанесенный удар, а Кориандр уже взбиралась на два этажа к себе в спальню. Дуг крикнул ей в спину:

— А ты где вообще была весь день?

Но ответа не последовало. Вскоре из колонок на пределе громкости понеслась «Одна нечестивая война».