Через окошечко-амбразуру забуксиренното прицепа-фургончика я видел, как из кабины вылез Карабас. Обошел вокруг моего колесного ящика, загремел рукояткой, открыл заднюю створку фургона и опустил ее до земли — замечательный скат-пандус для карабасового мотоцикла «судзуки».

— Ну, что лыбишься? — строго спросил Карабас.

— Привет, земеля! Приехали эти козлы?

— Вон они стоят, как по уговору прикатили, — показал мне через окошечко-амбразуру Карабас на черный «мерседес» у ворот.

— Тогда с Богом…

Мы скатили по пандусу могучий сверкающий мотоцикл, одним толчком кик-стартера я запустил двигатель, машина гулко рявкнула и тихо зарычала сытым звериным бурчанием. Отсюда, из-за угла прицепа, я видел, как водитель-охранник, заслышав звук мотоцикла, оторвался от газеты, покрутил головой в разные стороны, но так и не разглядел нас за стенкой фургона, успокоился и вновь погрузился в чтение. Вот колхозан! Тоже мне — избу-читальню сыскал!..

— Давай, Карабас, проваливай! Тебе здесь больше нечего делать…

— Одного оставлять тебя… боязно как-то… — сомневался Карабас.

— Ну-ну-ну! Ты мне не мути воду! Делай, как договорились…

— Знаешь, Кот, если что не так, помощь может понадобиться! — И он потрогал приклад помповика «мосберг» под сиденьем.

Я обнял его за необъятные плечи.

— Не очкуй, Карабас, все путем будет! А если что не так, помощь мне санитары в морге окажут, — рассмеялся я. — Поезжай, земеля…

Карабас вздохнул, направился в кабину. А я подпрыгнул, сделал «козью ножку» в повороте, плавно опустился на седло, от всего сердца дал форсаж, и «судзучка» во всю мощь ее необъятной японской души рванула с гулким слитным ревом вперед по аллее. Охранник-читатель, чудило грешное, глянул лениво в заднее обзорное зеркало — кто это еще там шумит на его территории, а я уже завалил мотоцикл на бок, довернул руль направо и по короткой дуге, объехав «мерседес», с грохотом и дробным рокотом прогремел через ворота, миновал под трибуной арку и ворвался на просторный зеленый овал стадиона.

Я мчался по гаревой дорожке, опоясывающей футбольное поле, на котором два десятка ребят в разноцветной форме с азартом гоняли мяч. За сетками футбольных ворот маячили смутные фигуры телохранителей. Стадионная радиотрансляция лупила на всю катушку быструю развеселую музыку. «Ой, мама, шика дам я», — грозился Филька Киркоров. Я катил, как на спидвее, на поворотах машина ложилась на грунт так, что я почти касался коленом земли.

У центральной линии сделал подскок и рванул на поле. Ой, мама, шика дам я!

Изумрудный пружинисто-мягкий газон я сек наискосок, направляясь к группе игроков на правом фланге. Ребята в изумлении замерли, пораженно глазея на необычайный аттракцион, беспризорный мяч одиноко катился по полю, телохранители, ногастые шкапы, шустро бежали от ворот к центру, как две Онопки.

Я сбросил газ, крутанулся на заднем колесе — мотоцикл плавно катился мимо восхищенных ребят. Сорвал с себя шлем и заорал оцепеневшему принцу-наследнику империи «РОСС и Я»:

— Ванька! Ванька! Обормот! Бегом ко мне!.. — и махал ему ночным горшком своего гоночного шелома.

Худой голенастый вьюнош бросился ко мне — Ванька споро бежал параллельно медленно плывущему мотоциклу. Это было похоже на плавное заторможенное движение во сне — сердце-метроном вышибало секунды, оставленные мне погоней.

— Кот! Кот Бойко! Это ты?! — кричал, захлебываясь, Ванька.

— Бегом, Ванька!.. Некогда! На подвиг — одна секунда! Прыгай!..

— А как же… — на миг растерялся паренек. На лице его была мука — он разрывался. Он ничего не понимал, но душа его — в страдании и испуге — сдавала первый экзамен личности, наверное, впервые он делал выбор между свободой и долгом.

И я ревел, как вырвавшийся на волю гейзер адреналина, потому что знал — еще секунда, и меня застрелят. Если Ванька не прыгнет сей же момент на заднее седло, эти уроды такую мишень обязательно положат. Телохранители с «береттами» наперевес были уже совсем близко.

Вязкий нескончаемый сон о погоне.

Сквозь мягкий тяжелый рокот моей послушной, бессмысленной, могучей «судзучки» я слышал яростное свистящее дыхание охранников, их надсадный крик, испуганный и пугающий одновременно:

— Ваня! Ваня! Остановись! Ваня, ложись! Ложись! Стреляю…

Один бежал мне навстречу, пытаясь отсечь мальчишку, второй догонял сзади, перекрывая пути отхода к воротам.

— Ванька! Слово Капитана?.. — крикнул я в тоске, понимая, что время исчерпано.

— Закон! — выдохнул мальчишка уже почти забытый пароль, махнул рукой и с разбега прыгнул на заднее седло.

— Крепче держись! — орал я оглашенно. Ванька обхватил меня руками, и, чувствуя за спиной его тощее воробьиное тело, тесно прижатое ко мне — клянусь, я слышал бой его сердчишка у себя под лопаткой, — я испытал, наверное, самое большое, самое полное ощущение счастья в своей жизни.

Исчезла без следа дурнота страха, и тоска предсмертная откатила, а только злой веселый азарт прыснул в инжектор «судзучки», которая заревела чудовищным визгливым воем, бросившись на маячащего перед нами охранника. В последний миг — ученый все-таки, собака! — кинулся в сторону с перекатом через спину, и промчались мы в пяди от него.

— Держись, Ванька, только держись! — вопил я и бросал мотоцикл с боку на бок, и гнали мы, наклоняясь, выпрямляясь, рыская из сторону в сторону, немыслимыми зигзагами выкручивая вензеля по полю среди хохочущих и вопящих ребят и бессильно мечущихся телохранителей.

Я видел, как один из них на бегу что-то кричал в рацию — наверное, поднимал в ружье остолопа с автоматом в «мерседесе».

Должен вас маленько огорчить, мои милые конвойно-сторожевые друзья, замечательные вы наши бодигарды, — поздно! Господа телохранители, охраняемое тело убыло со мной. В неизвестном направлении.

С грохотом разогнав мотоцикл на гаревой дорожке, я поехал не к воротам и не к арке, откуда прибыл на игровое поле, а, задрав руль, перепрыгнул через барьер ограждения трибун, с дребезгом и лязгом проскакал по лестнице, потом нырнул вниз на пешеходный пандус, крутой поворот — мигнули напоследок за нами яркой вспышкой стоп-сигналы и скрылись в пустом гулком туннеле для выхода зрителей.