19

Они пробыли на Миове три дня, прежде чем что-то изменилось. Все эти три дня Сиенит чувствовала себя не в своей тарелке. Первой проблемой было то, что она не умела разговаривать на их языке – Алебастр сказал, что он называется этурпик. Многие общины Побережья еще считают его родным, хотя для торговли многие учат санземэт. По теории Алебастра, народ этих островов происходил по большей части от прибрежников, что было очевидно по их доминирующему цвету кожи и курчавым волосам, но поскольку они скорее грабили, чем торговали, им незачем было сохранять санземэт. Он пытается обучать ее этурпику, но она не в настроении учить новое. Это из-за второй проблемы, на которую указал ей Алебастр после того, как они достаточно оправились после своих бед – они не смогут уйти отсюда. Или, скорее, им некуда идти.

– Если Стражи однажды попытались нас убить, они сделают это снова, – говорит он. Они идут по одной из засушливых высоток острова. Только здесь они могут по-настоящему оказаться наедине, поскольку все остальное время за ними таскаются стайки ребятишек, пытаясь подражать санземэту. Тут много занятий – дети проводят в яслях большинство вечеров после того, как все кончают рыбачить, или ловить крабов, или завершают всякие прочие дневные дела, но понятно, что развлечений тут немного. – Не зная, что вызвало гнев Стражей, – продолжает Алебастр, – было бы безумием вернуться в Эпицентр. Мы даже в ворота не успеем войти, как кто-то метнет очередной нож.

Теперь, когда Сиенит обдумывает ситуацию, это кажется очевидным. Но и еще кое-что очевидно, когда она смотрит на горизонт и видит клуб дыма на месте Аллии.

– Они думают, что мы мертвы.

Она отрывает взгляд от этого клуба, пытаясь не думать, что должно было случиться с этим красивым приморским городком, который она помнит. Вся система оповещения, вся его подготовка была нацелена на то, чтобы пережить цунами, а не невозможное извержение вулкана, которое со всей очевидностью случилось вместо него. Бедная Эрсмит. Даже Азаэль не заслуживала той смерти, которая, вероятно, постигла ее.

Она не может об этом думать. Она сосредотачивается на Алебастре.

– Ты хочешь сказать, что наша гибель в Аллии дает нам возможность оставаться живыми и свободными здесь?

– Вот именно! – Теперь Алебастр ухмыляется, чуть ли не приплясывает. Она прежде никогда не видела его в таком возбуждении. Словно не знает, какой ценой уплачено за их свободу… или ему просто все равно. – Здесь вряд ли есть какой-то контакт с континентом, а если и есть, то не дружеский. Наши Стражи могут нас почувствовать вблизи, но никто из них никогда сюда не сунется. Этих островов даже на карте нет. – Тут он становится серьезным. – Но на континенте нам никоим образом от Эпицентра не скрыться. Все Стражи к востоку от Юменеса будут просто обнюхивать развалины Аллии, чтобы понять, сумели ли мы уцелеть. Возможно, они уже распространяют листовки с нашими портретами среди Имперского дорожного патруля и ополчения квартента в этом регионе. Полагаю, в них я возрожденный Мисалем, а ты моя приспешница. Или, в конце концов, тебя все же зауважали и припишут главенство тебе.

Ну и ладно.

Но он прав. Когда община уничтожена таким ужасным образом, Эпицентру понадобятся козлы отпущения. Почему бы не свалить все на двух рогг, что находились там, да еще вполне способных вдвоем сдержать любое сейсмическое явление? Разрушение Аллии – предательство всего, что Эпицентр обещал Спокойствию: укрощенных и покорных орогенов, безопасность от самых мощных толчков и извержений. Свобода от страха, как минимум до наступления Пятого времени года. Конечно же, Эпицентр будет чернить их как только возможно, поскольку иначе люди проломят его обсидиановые стены и вырежут всех внутри вплоть до самых мелких галек.

Не помогает и то, что Сиенит может сэссить теперь, когда ее сэссапины отошли от оцепенения, насколько все плохо в Аллии. Это на грани ее чувствительности, что само по себе удивительно, поскольку теперь она может дотягиваться куда дальше, чем прежде. И все равно очевидно – в плоскости плиты Максимали у восточного ее края прожжен колодец, идущий прямо вниз, вниз и вниз, до самой мантии планеты. Дальше Сиен проследить не может, да ей и не надо, поскольку она и так может сказать, что проделало этот колодец. Он шестигранный и в сечении как раз такой, как гранатовый обелиск.

А Алебастр в восторге. Она за одно это готова его возненавидеть.

Его улыбка гаснет, когда он видит ее лицо.

– Клятая Земля, ты вообще радоваться умеешь?

– Они нас найдут. Наши Стражи способны нас выследить.

Он качает головой.

– Моя – нет. – Ты вспоминаешь, что по этому поводу сказал тот незнакомый Страж в Аллии. – Что до твоего, когда твоя орогения отключилась, он потерял тебя. Это отсекает все, не только твои способности. Ему нужно прикоснуться к тебе, чтобы связь восстановилась.

Ты и понятия о таком не имела.

– Он все равно будет меня искать.

Алебастр замолкает.

– Тебе так нравилось в Эпицентре?

Вопрос застает ее врасплох и еще больше злит.

– Там я по крайней мере могла быть собой. Не приходилось скрывать, кто я такая.

Он медленно кивает. Что-то в его лице дает ей понять, что он прекрасно понимает ее чувства.

– И чего тебе не хватает здесь?

– Тебя трахнуть. – Внезапно ее охватывает такая злоба от того, что она понимает, на что злится.

– Уже. – От его ухмылки она вспыхивает жарче, чем Аллия. – Забыла? Мы столько раз трахались, хотя и терпеть не можем друг друга, по чужому приказу. Или ты заставила себя поверить, что хочешь этого? Неужели тебе так нужен член – даже такой средненький, как мой?

У нее нет слов. Она уже не думает и не говорит. Она в земле, и земля дрожит от ее гнева, усиливая его. Торус, возникающий вокруг нее, высокий и четкий, он оставляет дюймовое в ширину кольцо такого лютого холода, что воздух шипит и мгновенно вымерзает добела. Она заморозит его до самой Арктики.

Но Алебастр только вздыхает и чуть напрягается, и его торус поглощает ее силу легко, как палец тушит свечу. Это ничто по сравнению с тем, на что он способен, но глубина того, с какой легкостью и быстротой он гасит ее ярость, заставляет ее пошатнуться. Он шагает к ней, словно чтобы поддержать ее, и она с тихим рычанием отшатывается от него. Он сразу же отступает, поднимая руки, словно прося перемирия.

– Извини, – говорит он. Звучит это искренне, и она не срывается с места в бешенстве сразу же. – Я просто пытался указать тебе.

Он и указал. Не то чтобы она этого прежде не понимала – она рабыня, все рогги рабы, а ощущение защищенности и самоценности, которое дает Эпицентр, связано условием чужой власти над жизнью и даже над собственным телом. Одно дело – знать это самому, признаваться в этом самому себе, но это такая правда, которую никто из них не использует против другого – даже чтобы указать, – поскольку это слишком жестоко и не нужно. Вот почему она ненавидит Алебастра – не потому, что он сильнее, не потому, что он чокнутый, но потому, что он не оставляет ей фикции вежливости и невысказанной правды, которые столько лет позволяли ей чувствовать себя уютно и безопасно.

Они еще мгновение сверлят друг друга взглядами, затем Алебастр качает головой и поворачивается, чтобы уйти. Сиенит идет следом, поскольку тут действительно некуда идти. Они спускаются к пещерам. Когда они идут вниз по лестнице, Сиенит невольно думает о третьей причине, по которой ей так неуютно на Миове.

В гавань входит огромное, изящное парусное судно – может, фрегат, может, галеон, она не знает других названий, кроме корабля, – по сравнению с которым все остальные суда просто ничтожны. Обшивка его настолько темная, что кажется черной, с заплатками более светлого дерева тут и там. Паруса его из парусины песочного цвета, тоже латаные-перелатаные, выбеленные солнцем и с пятнами от воды… и все же, несмотря на все эти пятна и заплатки, все судно в целом странно прекрасно. Оно называется «Клалсу», или так ей слышится это слово, и оно пришло через два дня после того, как Сиенит и Алебастр попали на Миов. На борту тогда были добрая часть крепких взрослых этой общины и много нечестной добычи, захваченной во время нескольких недель пиратства вдоль прибрежных торговых путей.

На «Клалсу» также пришел и его капитан – заместитель вождя, причем заместитель лишь из-за того, что проводит больше времени на море, чем на острове. Иначе Сиен сразу поняла бы по приветствиям толпы, как только он спрыгнул на доски причала, что это истинный лидер Миова, поскольку, даже не зная ни слова их языка, она видит, что все его любят и смотрят на него. Его имя Иннон: Иннон Стойкость Миов на языке континента. Крупный мужчина, темнокожий, как все миовиты, сложенный скорее как Опора, а не Стойкость и силой личности превосходящий любого юменесского Лидера.

Только на самом деле он не Опора, и не Стойкость, и не Лидер – эти функционал-имена мало значат в обществе, отвергающем устои Санзе. Он ороген. Дичок, рожденный свободным и взращенный открыто Харласом, который тоже рогга. Здесь все их предводители рогги. И так остров пережил столько Зим, что они уже и не считают.

И кроме этого… ладно. Сиен не уверена, как вести себя с Инноном.

Сейчас она слышит его голос сразу же, как они входят в главный вход пещерной общины. Все могут слышать его, поскольку он говорит в пещере так громко, как, наверное, на мостике своего корабля. Хотя это и не нужно – в пещере эхом отдается даже самый слабый звук. Просто он не из тех, кто себя ограничивает, даже когда надо.

Как сейчас.

– Сиенит, Алебастр! – община собралась у общих очагов для вечерней трапезы. Все сидят по каменным или деревянным лавкам, отдыхают и болтают, но вокруг Иннона собралась большая группа людей, и он их потчует… чем-то. Он сразу же переходит на санземэт, поскольку он один из немногих в общине, кто говорит на этом языке, хотя и с сильным акцентом. – Я ждал вас обоих. Мы приберегли для вас хорошие истории. Сюда! – Он встает и машет им, словно ора на пределе громкости ему мало, чтобы привлечь их внимание, будто человека в шесть с половиной футов ростом, с гривой заплетенных в косички волос и одежде трех разных народов – все кричащие – трудно заметить в толпе.

Но Сиенит невольно улыбается, входя в круг скамей перед Инноном, где он, похоже, приберег для них одну свободную. Остальные члены общины бормочут приветствия, которые Сиен уже начала распознавать. Из вежливости она пытается произнести что-то похожее в ответ и терпит хихиканье, когда говорит что-то не так. Иннон ухмыляется и произносит фразу как надо. Она пытается повторить и видит, как все кивают.

– Великолепно! – произносит Иннон так горячо, что она невольно верит ему. Затем он широко улыбается Алебастру, стоящему рядом с ней. – Думаю, ты хороший учитель.

Алебастр чуть склоняет голову.

– На самом деле нет. Не могу заставить учеников перестать ненавидеть меня.

– М-м-м-м. – Голос Иннона низкий, гулкий и рокочет, как самое глубокое землетрясение. Когда он улыбается, это словно газовый пузырь выходит на поверхность и лопается – яркий, жаркий, опасный, особенно так близко. – Постараемся это изменить, хм? – Затем он смотрит на Сиен, не смущаясь показывать свой интерес и совершенно не обращая внимания на хихиканье остальных членов общины.

Это, знаете ли, проблема. Этот нелепый, громкий, вульгарный человек не делает тайны из того факта, что он хочет Сиенит. И, к сожалению – поскольку иначе это было бы просто, – в нем есть нечто, привлекающее Сиен. Например, его дикость. Она никогда не встречала подобного ему.

Да, но, похоже, он хочет и Алебастра тоже. И сдается, Алебастр испытывает взаимное чувство.

Это несколько смущает.

Заставив покраснеть обоих, Иннон обращает свое безграничное обаяние на своих людей.

– Ну что же! Вот мы и вернулись! У нас полно еды и много прекрасных новых вещей, которые сделали и оплатили другие! – Затем он переходит на этурпик, повторяя эти же слова для всех остальных, и они смеются последним словам, поскольку многие из них действительно щеголяют в новой одежде и украшениях и всем таком после того, как пришел корабль. Иннон продолжает, и Сиен не нужен Алебастр, чтобы объяснить, что Иннон рассказывает всем историю – поскольку Иннон делает это всем телом. Он подается вперед и говорит потише, и все внимание сосредоточено на нем, когда он излагает какой-то острый момент. Затем он жестами изображает, как кто-то откуда-то падает, и изображает всплеск, хлопая ладонями. Маленькие дети, которые слушают все это, чуть ли не покатываются от хохота, в то время как подростки хмыкают, а старшие улыбаются.

Алебастр кое-что переводит для нее. Похоже, Иннон рассказывает о своем недавнем рейде на маленькое поселение прибрежников в десяти днях хода по морю. Сиен вполуха слушает изложение Бастера, по большей части следя за языком тела Иннона и представляя, как оно совершает совсем другие движения, когда Алебастр внезапно прекращает переводить. Когда она, наконец, с удивлением замечает это, он напряженно смотрит на нее.

– Ты хочешь его? – спрашивает он. Сиен кривится, в первую очередь от смущения. Он говорит это тихо, но они сидят прямо рядом с Инноном, и если вдруг тот решит прислушаться… Ну и что? Может, станет легче, если они поговорят откровенно. Она предпочла бы иметь в этом отношении выбор, а Алебастр ей, как правило, его вообще не оставляет. – Ведь у тебя есть слабинка в теле, не так ли?

– Нет. Расскажи мне.

– Тогда что это? Вызов? – Она же видела, как Алебастр посматривает на Иннона. Почти умильно видеть, как сорокалетний мужик заикается и краснеет как девица.

Алебастр морщится, словно ему больно. Затем он хмурится, как будто смущен собственной реакцией. Он кривит рот и шепчет:

– А если я скажу «да»? А ты?

Сиенит моргает. Да, она предполагала такое. Но она сама? Внезапно она понимает, что не знает.

Однако, когда ей не удается ответить, лицо Алебастра разочарованно кривится. Он бормочет что-то вроде «не бери в голову», затем встает и выходит из круга слушателей, стараясь по дороге никого не побеспокоить. В результате Сиенит не может следить за историей, ну и ладно. На Иннона весело смотреть и без слов, и поскольку она не понимает рассказа, то может поразмыслить над вопросом Алебастра.

Через некоторое время рассказ заканчивается, все хлопают в ладоши. Почти сразу же просят рассказать еще что-нибудь. В общей суматохе, когда все пользуются перерывом, чтобы положить себе из большого котла варева из риса, креветок и копченого водяного пузыря, что сегодня подают на ужин, Сиенит решает найти Алебастра. Она не уверена, что именно собирается сказать ему, но… ладно. Он заслуживает хоть какого-то ответа.

Она находит его у них дома, где он сидит, обхватив колени, в углу большой пустой комнаты, в нескольких футах от постели из сушеных водорослей и выделанных шкур, на которых они спят. Он даже не зажег ламп, она замечает его как более темное пятно на фоне теней.

– Уходи, – резко говорит он, – когда она заходит в комнату.

– Между прочим, я тоже тут живу, – рявкает она. – Иди куда-нибудь еще, если хочешь поплакать или что. – Земля, она надеется, что он не плачет.

Он вздыхает. Непохоже, чтобы он плакал, хотя сидит, уткнувшись в колени и обхватив их руками. Мог и плакать.

– Сиен, ты такая черствая.

– Ты тоже, когда хочешь.

– Я не хочу. Не всегда. Ржавь, Сиенит, неужели ты не устала от всего этого? – Он чуть шевелится. Глаза ее привыкли к темноте, и она видит, что он смотрит на нее. – Тебе никогда не хотелось быть… быть человечной?

Она заходит в дом и прислоняется к стене рядом с дверью, скрестив на груди руки и закинув ногу за ногу.

– Мы не люди.

– Мы. Люди. – Его голос звучит яростно. – Мне насрать, что там решил какой-то весь из себя совет больших важных бздунов или как геоместы классифицируют явления и все такое. То, что мы не люди, – это ложь, которую они внушают сами себе, чтобы не чувствовать вины за то, как они обращаются с нами…

Это тоже знают все рогги. Но лишь Алебастру хватает грубости высказать это вслух. Сиенит вздыхает и опирается головой о стену.

– Если ты его хочешь, идиот, просто пойди и скажи ему. И можешь получить его. – Вот и ответ на его вопрос.

Алебастр осекается на полуслове своей проповеди, сверлит ее взглядом.

– Ты тоже хочешь его.

– Да. – Ей ничего не стоит сказать это. – Но я переживу, если… – она чуть пожимает плечами. – Да.

Алебастр делает глубокий вдох, затем другой. Затем третий. Она понятия не имеет, что это значит.

– Мне следовало сделать тебе такое же предложение, – говорит он в конце концов. – Поступить благородно или хотя бы сделать вид. Но я… – Он еще больше съеживается в темноте, крепче обхватывает руками колени. Когда он заговаривает снова, его голос еле слышен. – Это уже так долго, Сиен.

Конечно, речь идет не о том, что он давно не имел любовника. Просто у него не было того, кого он хотел.

Из пещеры собраний доносится смех, и люди расходятся по коридорам, болтая и разбредаясь на ночной отдых. Они оба слышат раскаты голоса Иннона неподалеку – даже когда он просто разговаривает, все его слышат. Она надеется, что он не орет в постели.

Сиен делает глубокий вдох.

– Хочешь, приведу его? – И для окончательной ясности: – Для тебя.

Алебастр долго сидит молча. Она прямо ощущает его взгляд, и в комнате висит такая эмоциональная напряженность, которой она не может понять. Возможно, он обижен. Может, тронут. Ржавь, если бы она могла понять его… и, ржавь, она не понимает, почему она это делает.

Затем он встает, проводит пятерней по волосам и склоняет голову.

– Спасибо тебе. – Тон его почти холоден, но она знает этот тон, поскольку сама так говорит. Всегда, когда она когтями цепляется за свое достоинство и сдерживает дыхание.

Она встает и идет на раскаты голоса, находит Иннона, занятого разговором с Харласом, возле общего очага. Сейчас все уже разошлись, и в пещере царит ровное перекрывающееся эхо голосов младенцев, не желающих спать, смеха, разговоров и скрипа судов, покачивающихся в гавани на приколе. И поверх всего тихое мурлыканье моря. Сиенит садится у стены поблизости и, прислушиваясь ко всем этим экзотическим звукам, ждет. Минут через десять Иннон заканчивает разговор и встает. Харлас уходит, рассмеявшись в ответ на что-то, сказанное Инноном, – прямо чародей. Как Сиен и ожидала, он подходит и садится у стены рядом с ней.

– Моя команда считает меня дураком из-за того, что меня тянет к тебе, – говорит он как бы между прочим, глядя на сводчатый потолок пещеры, будто там есть что-то интересное. – Они думают, что я тебе не по нраву.

– Все думают, что они мне не по нраву, – говорит Сиенит. По большей части так оно и есть. – Ты мне нравишься.

Он задумчиво глядит на нее, и это ей нравится. Флирт ее раздражает, куда лучше говорить напрямую.

– Я и прежде встречал таких, как ты, – говорит он. – Привязанных к Эпицентру. – Его акцент превращает это в «пуп цену», что ей кажется особенно подходящим. – Ты самая счастливая из всех, что я видел.

Сиенит фыркает в ответ на шутку, а затем, увидев кривой изгиб его губ, горячее сочувствие во взгляде, понимает, что это ни разу не шутка. О.

– Алебастр очень счастлив.

– Нет.

Нет. Вот почему Сиенит не слишком любит шутить. Она вздыхает.

– На самом деле я пришла из-за него.

– О? Значит, вы решили поделиться?

– Он… – Она моргает, осознав его слова. – А?

Иннон пожимает плечами, что при учете его громадности выглядит весьма выразительно, при этом его косички шелестят.

– Вы с ним уже любовники. Это просто мысль.

Ничего себе мысль.

– Э… нет… Я не… у… Нет. – Она не готова о таком думать. – Может, позже. – Сильно позже.

Он смеется, но не над ней.

– Да-да. Тогда зачем ты пришла? Попросить меня навестить твоего друга?

– Он не… – Но она же добывает ему любовника на ночь. – Ржавь.

Иннон смеется – тихо, про себя – и пересаживается к стене напротив Сиенит, чтобы она не чувствовала себя загнанной в угол, хотя он настолько близок, что она чувствует жар его тела. Так поступают крупные мужчины, когда не хотят выглядеть пугающими. Она ценит его предупредительность. И ненавидит себя за то, что решила в пользу Алебастра, поскольку, огонь земной, он даже пахнет сексуально, говоря:

– Я думаю, ты очень хороший друг.

– Да, чтоб мне заржаветь! – Она трет глаза.

– Ну-ну. Все здесь видят, что из вас двоих ты – самая сильная. – Сиенит моргает, но он абсолютно серьезен. Он поднимает руку и проводит пальцем по ее виску от темени до подбородка, медленно-дразнящим движением. – Многое сломало его. Он держится насмешками и постоянной улыбкой, но все видят надломы. А ты надколотая, избитая, но неповрежденная. Ты очень добрая, раз так о нем заботишься.

– Никто не заботится обо мне. – Она закрывает рот так жестко, что аж зубы клацают. Она не хотела этого говорить.

Иннон улыбается, но ласково, по-доброму.

– Я позабочусь, – говорит он и наклоняется поцеловать ее. Это колючий поцелуй – его губы сухие, а подбородок начинает зарастать щетиной. Большинство прибрежников не носят бороды, возможно, в нем есть кровь санзе, особенно если судить по волосам. В любом случае его поцелуй настолько легок, несмотря на все царапанье, что скорее кажется благодарностью, чем попыткой соблазнить. Вероятно, потому, что именно последнего он и хочет. – Позже. Обещаю, я позабочусь о тебе.

Затем он уходит, направляясь к их с Алебастром дому, и Сиенит смотрит ему вслед, запоздало задаваясь мыслью: а где же, ржавь, я сегодня спать буду?

Это риторический вопрос, поскольку спать ей не хочется. Она выходит на выступ возле пещеры, где кое-кто из общинников наслаждается ночным воздухом или вышел поговорить, чтобы половина общины не слышала их, и не только она стоит с тоской у перил и смотрит на ночную воду. Ровно накатывают волны, заставляя мелкие суда и «Клалсу» покачиваться и скрипеть, а по уходящим в бесконечность волнам рассыпано отражение звезд.

На Миове мирно. Хорошо быть тем, что она есть, в месте, которое принимает ее. И еще лучше сознавать, что ей не надо бояться других из-за того, что она есть. Женщина, с которой Сиенит встретилась в банях – одна из команды «Клалсу», большинство которой немного говорит на санземэте, – объясняет ей это, когда они отмокают в теплой воде, которую дети подогревают раскаленными камнями, поскольку такова их работа. Это действительно просто.

– С вами мы живем, – сказала она Сиен, пожимая плечами и запрокидывая голову на край ванны, совершенно не думая о странности собственных слов. На континенте любой считает, что если рядом рогга – то им конец.

А затем женщина сказала то, что действительно испугало Сиен.

– Харлас стар. Иннон в рейдах видит много опасностей. Ты и смехунчик – так прозвали его местные, поскольку им трудно выговорить его имя, – детей имеете? Подарите нам одного, ладно? Или придется украсть с континента.

Сама мысль о том, что эти люди, выделяющиеся в толпе как камнееды, попытаются проникнуть в Эпицентр, чтобы украсть кого-нибудь из галек или ребенка-дичка из-под носа у Стражей, заставляет Сиенит содрогнуться. Она не уверена, что ей нравится мысль о том, что они жадно надеются на то, что она забеременеет. Но ведь в Эпицентре так же, не правда ли? И здесь любой ребенок, которого они с Алебастром зачнут, не кончит на узловой станции.

Она торчит на карнизе несколько часов, теряясь в звуках волн и постепенно позволяя себе погрузиться в бездумное состояние. Затем она в конце концов замечает, что у нее ноет спина и болят ноги, а ветер с моря стал холодным. Она не может простоять тут всю ночь. Потому она возвращается в пещеру, не понимая до конца, куда ей деваться, просто идет, куда ноги несут. Наверное, поэтому она оказывается перед занавесью «ее» дома, создающей подобие личного пространства, и слышит сквозь нее плач Алебастра.

Это точно он. Она узнает этот голос, пусть приглушенный и задыхающийся от рыданий. Едва слышный, несмотря на отсутствие дверей и окон… но она же знает почему, так ведь? Все, кто вырос в Эпицентре, учатся плакать очень-очень тихо.

Они на матрасе, к счастью, полуприкрытые мехами – хотя это вряд ли имеет значение, поскольку их одежда разбросана по помещению, а в воздухе пахнет сексом, так что понятно, чем они занимались. Алебастр свернулся на своей половине, спиной к ней, его костлявые плечи вздрагивают. Иннон лежит, опершись на локоть, и гладит его по волосам. Он не поднимает взгляда, когда Сиенит отдергивает занавесь, но он не взволнован и не испуган. Хотя в свете их предыдущего разговора ей не следовало бы удивляться, она удивлена – он поднимает руку и зовет ее.

Она не понимает, почему подчиняется. И не понимает, почему раздевается, пока идет через комнату, почему поднимает меховое одеяло за Алебастром и ныряет в приятное тепло рядом с ним. Или почему после этого она прижимается к его спине и обнимает его руками за талию и поднимает взгляд, чтобы увидеть печальную одобрительную улыбку Иннона. Но она это делает.

Так Сиен и засыпает. Насколько она понимает, Алебастр проплакал всю ночь, а Иннон все время был рядом и утешал его. Потому, когда она утром просыпается, выбирается из постели и шумно блюет в ночной горшок, никто из них не просыпается. Ее-то утешить некому, она сидит там и дрожит после ночи. Но в этом ничего нового.

Ладно. По крайней мере, теперь людям Миова не придется воровать младенцев.