Эпилог
«Однажды мама пошла за водой, — вспоминала снайпер-ветеран Ирина Изместьева. — Когда возвращалась обратно, издали увидела, что какой-то солдатик свернул на их улицу. Это была я — в гимнастерке, в кирзовых сапогах, с полупустым рюкзаком за плечами»… Девушки-снайперы возвращались домой.
Мама Клавы Логиновой, зная из писем, что дочь демобилизовали, все встречала поезда на станции. Пока Клава была на войне, мать все время за нее молилась и свечки ставила. И думала про себя, что только бы не калекой Клава вернулась, тогда пусть уж лучше убьют. Очень много возвращалось с фронта калек. Однажды она увидела на станции девушку в военной форме с обгорелым лицом. Перепугалась: думала, Клава.
Когда Клава сошла на станции, дело было к вечеру, до дома доехать она не успевала. Добралась до завода, где работала сестра, и позвонила ей. Сестра за ней приехала на лошади и начала звонить всем родным: «Кланя приехала, живая!!!»
Мать не сразу пустила Клаву работать, хотела, чтобы пришла в себя. Она была права, конечно. В городке добывали магнезит, взрывали породу и ночью. И частенько, услышав взрыв, Клава вскакивала с кровати и хватала шинель — бежать (она долго еще ходила в этой шинели, как и большинство фронтовиков).
Катя Передера провела в госпиталях целый год, раз пять ее оперировали: пятка была размозжена, раздроблено в ней множество мелких косточек. Но в госпиталях вокруг были люди, и Катя, очень общительная и добрая от природы, поверила, что и больная, неходячая, может им помогать — не делом, так словом. Решила, что станет врачом, и в будущее смотрела с оптимизмом — не всегда же будет болеть! Оказалось, что ходить она сможет лишь с трудом, с палкой.
В первые месяцы в Кропоткине она еще раз поняла, какая замечательная у нее семья. Родители ухаживали за ней, как за маленькой, чуть с ложечки не кормили, работу по дому делать не давали. Но в родном городе Катя сразу ощутила неприязнь. Неприязнь к ней, снайперу, тяжело раненной на фронте, инвалиду! «Что ты, жениха там искала и не нашла?» — мог спросить ее кто-то из старых знакомых — на юге России люди не очень-то воздержанные на язык. И часто приходилось слышать за спиной: ППЖ или ПБВ. Как там расшифровывалось это ПБВ, Катя не знала, но было обидно до слез. На фронте она два раза влюблялась, но до близких отношений не дошло. Сначала на Тамани познакомилась с Левой, молодым сержантом, но только один раз и успела с ним двадцать минут погулять, обманув бдительного командира Полтора Ивана. На следующий день Леву ранило, и больше она его не видела.
Второго парня звали Александр Виноградов — большая Катина любовь. Красивый и веселый, бывший летчик, после ранения переученный на артиллериста-корректировщика. Очень скоро его часть ушла из каменоломен, и больше — ни слуху ни духу. После войны Катя думала поискать его, но сколько в стране Александров Виноградовых — сотни, тысячи?
В Краснодаре, куда она поехала учиться в медицинский институт, ей случалось тоже встречать презрительное отношение к себе. И в очереди иногда вперед не пропускали, хотя видели, что еле стоит, опираясь на палку, а на ней шинель. Вернувшись домой, Катя залезала в ванну с холодной водой, чтобы облегчить боль в ноге, и плакала.
Слава богу, добрые попались однокурсники в институте — и девчонки, и ребята. Большинство были моложе, и Кате многие помогали — стирали, продукты покупали, приносили, кто жил в Краснодаре, из дома что-то вкусное. Мама купила ей розовое платье из вискозы, сестра Нина помогала тоже с одеждой и продуктами, как начала работать. Жизнь налаживалась.
Катя пробовала даже ходить на каблуках, с трудом напяливая туфлю на искалеченную ногу. Только очень на этой ноге терлись чулки, а они, как соль, были баснословно дорогие. Когда началась в институте специализация, Катя поняла, что не сможет на работе много стоять, так что стала медиком-микробиологом. Вышла замуж и родила двоих мальчиков и, как обещала когда-то своим фронтовым подругам, возила сыновей на Сапун-гору, чтобы показать им, где она воевала и где погибла ее подруга Женя.
Через несколько лет после победы в харьковской школе, которую закончила Тая Киселева, появилась доска с фамилиями выпускников и учителей, кто был на войне. Там были все мальчики из класса Таи, из девушек — только она. Все мальчики воевали и почти все погибли.
Сколько людей Советский Союз потерял на той войне? Книга потерь в Великой Отечественной под редакцией Г.Ф. Кривошеева содержит цифры: 10008434 безвозвратных потерь, 18190693 санитарных. Историк Елена Сенявская утверждает, что лишь 3 % мужчин, рожденных в 1923 году, пережили войну. Есть оценки, которые сильно отличаются от приведенных выше, что неудивительно: сильно разнятся также и оценки численности довоенного советского населения — да и объективность советской статистики нередко вызывает сомнения.
Эта книга — не о целом, а о частном, не о статистике, а о людях, из которых статистика состояла. Из деревни Прохоровское — теперь ее нет уже — уезжали в 1943-м на фронт вместе с Верой Чуйковой еще две девушки. Обеих звали Тонями. Все трое вернулись осенью 1945-го. А из молодых парней, которые ушли на войну из этой большой деревни (75 домов), не вернулся никто. Ни один из парней 1923 года рождения, ни один — 1924-го, ни один — 1925-го.
Вскоре после возвращения Вера с Тоней пошли в деревне на танцы. Плясали девушки моложе их — подросли, пока они были на фронте. Плясали что-то новое, что Вера не знала, пели частушки, которые появились без нее. Ребята Веру не приглашали — все они были на несколько лет ее моложе. И стало им с Тоней «как-то обидно». Девчонки еще и начали намекать — не все, но нашлись такие, — «какая же ты девушка, ты ведь в армии была!». Вера с одной из них пошла напролом: «Что я там, проституткой была?» И девчонка оставила ее в покое.
Вера через пару лет вышла замуж за парня моложе себя на четыре года. А до этого все надеялась, что найдет ее все же тот, с которым познакомилась на фронте, — танкист Слава Гондарь. Слава ей признался в любви, но его часть подняли по тревоге, и больше Вера его не видела и не имела от него вестей. Погиб, адрес потерял или нашел еще кого-то и забыл ее? У Веры остался адрес его матери — где-то на Украине, но она не стала писать туда, «закрутилась как-то», очень уж трудная жизнь пошла в колхозе без мужчин.
Только пятеро парней вернулись в большую деревню Лиды Ларионовой, а ушло 120 мужиков и ребят. Лида, уходившая на войну с узелком, в штопаной-перештопаной юбке, вернулась аккуратно и богато, по деревенским меркам, одетая — в плотных чулках, в новой подогнанной гимнастерке и юбке, куртке, в брезентовых сапожках по размеру. Кое-что привезла с собой, повидала другие страны. А жизнь в деревне после войны ждала ее такая же беспросветная, как довоенная, — только почти без надежды выйти замуж. Как и до войны, обирало государство, заставляя работать за гроши и платить неподъемные налоги. Как и до войны, спасались своим хозяйством, держали какой-то скот. Как и раньше, случались голодные годы — конец сороковых был страшнее тридцатых. И даже после войны не выдали деревенским паспорта, так что даже в райцентр они не могли убежать из своей деревни.
За то, что воевала, долго еще после войны ничего ей не доплачивали. Да и вообще она быстро поняла, что не стоит лучше болтать о том, что она фронтовичка.
К мужчинам, кто воевал, относились с уважением, пусть и без придыхания, к женщинам — по известной причине — зачастую подозрительно или враждебно, иногда с жалостью, но уважением и не пахло. Кому мужья, кому родители или подруги намекали, что о фронтовом прошлом лучше помалкивать. Они научились этому. И позже, когда при Брежневе ветераны оказались в большом почете, когда стали проводить для них встречи, приглашать в школы, чтобы выступили, многие женщины-фронтовички все равно считали, что лучше им обойтись без всего этого.
«После войны я долго пытался забыть все эти жуткие и чудовищные картины увиденного на войне. На меня давил тягостный груз невольной вины перед моими погибшими товарищами — почему я остался жив, а они убиты»… Под этими словами подписались бы многие фронтовики. Совсем молодые, они несли страшную ношу, которую не могли разделить с окружающими — те, кто не был на войне, не могли их понять. «Да и как-то дико быть среди людей, которые даже издали не видели того, что пережили мы», — вспоминал ровесник Ани Мулатовой.
А женщинам было проще: как тут впадешь в депрессию, если нужно детей растить, если нужно каждый день думать, чем кормить семью?
Свекор со свекровью Аню вскоре полюбили как родную дочь: она ведь была работящая, с чудесным характером, веселая. Все уходили утром на работу, а она готовила еду на керосинке, убирала, носила дрова из сарая и топила печь. Пока было тепло, спали они с мужем в дровяном сарае — тогда много было таких сараев в Марьиной Роще. А потом, нечего делать, поселились все в одной комнате: родители спали на кровати, молодые — к дивану приставляли стулья и сверху клали перину. В 1946-м родился сын Валерик, в 1947 году Анатолий закончил военную академию и получил назначение в Белоруссию. Там им вначале пришлось очень тяжело — голод, нищета, зарплата, на которую не купишь даже картошки на черном рынке. Спасали посылки от родителей из Москвы — сухари, сушки… Демобилизовался Анатолий при Хрущеве, который погнал из армии фронтовиков, и приехали они снова в ту 15-метровую комнату к родителям. Аня работала в школе администратором. Хотела учителем стать, но не вышло. Мечтала хотя бы закончить десятый класс в вечерней школе.
Лет через десять после войны ей удалось пойти учиться, но муж стал скандалить, что дома из-за этого порядка нет, и пришлось бросить. Муж, как и мужья многих ее фронтовых подруг, уже сильно пил в это время.
