Глава 21
«Ничего не обещают они!»

Часть Веры Чуйковой стояла в сорока километрах от Берлина, и, как многих солдат, девушек-снайперов возили после победы в фашистскую столицу на экскурсию. Первое впечатление у Веры было: «с нашей стороны весь город разрушен». А в городке, где они стояли, организовали «лагерь гражданских» для женщин — фильтровали, проверяли тех, кто внушил подозрение советским властям. Девушки-снайперы пошли туда из любопытства, посмотреть. Издалека, из-за ограждения, женщины из лагеря — русские женщины — махали им. Комбат Бочаров, узнав, что девушки туда ходили, предупредил: «Вы с этими женщинами не общайтесь» — и объяснил, что эти русские женщины специально были заражены венерическими болезнями. Девушек-снайперов охватила брезгливость и жалость к тем женщинам и злость на них, что немцам продались: теперь вот сами виноваты.

Все, чего хотелось Вере и ее подругам, — это отоспаться после тяжелых последних месяцев. Однако расслабиться не получалось: до победы они обучали пополнение, солдат 1926 года рождения. Сначала отношения не складывались — девушки-сержанты начали с солдатами заниматься строевой подготовкой; солдаты роптали, что баб поставили. Потом, когда пошли занятия с оружием, в том числе трофейным, которое девчонки учили солдат разбирать, собирать, пристреливать и метко стрелять из него, солдаты все же начали испытывать к этим девушкам уважение. А девчонкам очень хотелось домой. Все обсуждали, как приедут, как переоденутся в платья, что приготовят из еды, куда пойдут. Комбат, очень хороший человек, когда слышал об этом, все говорил им: «Девчата, девчата, куда вы так рветесь, там ничего хорошего нет…» Без подробностей: он и так рисковал. Вера убедилась в том, как он был прав, только вернувшись домой: письма, которые приходили им на фронт, были просмотрены цензурой, «половина заляпана, оставят про домашние дела только», так что они не знали даже, что в тылу все еще карточки и голод. «Все так ждали победы, так хотели домой вернуться, родителям помогать», — вспоминала Лидия Бакиева.

Отпраздновали победу, а о демобилизации для большинства из этих девушек и речи не шло. Веру и ее подруг отправили помогать Смершу: требовались писари, составлять бумаги на бывших советских военнопленных. Вере запомнились длинные опросные листы — где попали в плен, где были в плену, и так далее, и так далее. Во время допросов в комнате сидела служебная собака. «Наверное, не надо так с людьми, — шептались девушки в казарме. — Воевали же, кто-то раненый в плен попал, кто контуженый». А их теперь как врагов допрашивают, с собакой. Однако все сходились в том, что наверху начальству виднее.

А Клава Пантелеева тем временем уже вышла на работу на свою ткацкую фабрику. После победы она и ее взвод лишь пару недель были со своей частью. В первые дни девушки поднимались у землянок на бруствер и смотрели на длинные-предлинные колонны пленных немцев, которых гнали мимо. Один из них неожиданно вытащил из кармана и подарил Клаве флакончик духов: откуда он у него взялся? Потом немцев уже не было, а солдатам, чтоб не скучали, нашли занятие: хоть стояли они на опушке какого-то леска, но расчистили там все дорожки и бровки выровняли. Уже в июне девушек демобилизовали и с первым эшелоном отправили домой: точно как показывают в фильмах, ехали девчонки и «старики» — солдаты, которым было по сорок или даже по пятьдесят. Клава запомнила, как много среди них было ездовых, войну-то вели почти всю на лошадях! К большой радости девушек, заменили им шинели — у Клавы была шинель и горелая, и рваная. Дали новые — отличные английские, серого цвета (Клава потом перешила себе на пальто, и не она одна), и повезли в теплушках — таких же вагонах для скота, в которых чуть больше года назад везли на фронт. Дали им с собой продуктов «полно» — и сухарей, и брикетов пшенных, и еще чего-то в этом роде. Теперь, когда Германия осталась позади, эти продукты снова стали большой ценностью — а как рада была им большая семья Клавы! Привезла она и денег — пока была на фронте, у нее копились на аттестате, немного, конечно, но все это было большое подспорье голодавшим родителям, брату и сестре — «разговелись».

Через пару дней после победы в Яблонце играли свадьбу: снайпер Люба Гусева выходила замуж за хорошего парня, разведчика. Пригласили гармониста, и Клава Логинова с подругами наделали пельменей — по рецепту, которым пользуется на Урале чуть не каждая хозяйка:

Муку высыпаешь горкой на стол, воду надо смешать с яйцом и солью и лить в муку понемножку, все время мешая. Можно и без яйца. Тесто должно получиться такое крутое, чтобы само отлипало от рук. Фарш самый вкусный — из трех сортов мяса: говядины, свинины и баранины. В старые времена, конечно, вместо баранины клали «дикое мясо» — лося или косули. Фарш, даже когда появились мясорубки, в пельмени клали только рубленый. Готовые пельмени замораживали в полотняных мешочках, вывесив на улицу. Перед тем как высыпать пельмени из мешочка в кастрюлю с кипящей водой, мешочек нужно было как следует потрясти, чтоб пельмени загремели — а то будут вариться склеенными. На Урале заготавливали пельмени на зиму после того, как наступали большие морозы. За дело садились всей семьей, чтобы наделать сотни маленьких пельменей. Садились вместе несколько поколений женщин (мужчины только мясо рубили), работали, песни пели, разговаривали.

Трех сортов мяса у Клавы в Яблонце, конечно, не было, но какое-то мясо и муку разведчики притащили. Лепили девчонки и говорили, как запомнила Клава, все о том, как домой поедут, к мамам. Очень хорошую свадьбу сыграли: танцевали, веселились, привели гармониста. У Клавы немного отлегло от сердца: скоро она будет с мамой и расскажет обо всем, что пережила на войне.

14 августа на станции Бобырка Львовской области всех девчонок с Урала погрузили в товарный вагон с сеном и соломой и медленно тронулись в сторону дома. С собой у Клавы был запас продуктов и вещи — все это выдали, когда провожали девушек из части: два отреза ткани — шелковый и белый штапельный, два платья — синее из плотной материи и летнее крепдешиновое, брюки из красивой ткани, похожей на плащовку, и черные туфельки на высоком каблуке. Когда Клава через несколько лет выходила замуж, брюки очень пригодились: сделали из них верх для одеяла. Продуктов дали как следует — 4 кг сахара, 4 кг муки, еще крупу и концентрат, все вместе весило 12 килограммов. Свое богатство Клава везла в чемодане и в рюкзаке. Ехали две недели, хотя останавливали поезд мало. По дороге на остановках девчонки сходили с поезда, и становилось их меньше и меньше. Много вышло в Москве. Ехали весело: хорошо кормили в пути, гармонисты играли на гармошках, пели фронтовые песни. На станциях люди встречали с цветами, с подарками, с песнями. Приносили детей. Искали среди солдат своих. Поздравляли, обнимали, смеялись и плакали.

Тасе Пегешовой не повезло. Она влюбилась в молодого офицера своего полка, который после нескольких свиданий начал ее избегать — надоела, серьезных намерений у него не было. Для Таси, девчонки из деревенской семьи, потерять девичью честь и быть брошенной было бедой и позором.

Она пошла к замполиту и все рассказала. Замполит вызвал обманувшего Тасю офицера, который, все выслушав, спокойно заявил: «Я ничего ей не обещал. Что касается наших отношений, то она сама этого захотела». Вот и все — передернул, но что тут возразишь? И что замполит мог для Таси сделать? Слава богу, не забеременела.

«И правда, ничего не обещают они!» — думала Аня, утешая плачущую Тасю. Она тоже нашла в Чехословакии свою любовь, и, пусть пока все складывалось по-другому, она и переживала, и сомневалась. Что там, в будущем?

Под Яблонцем незадолго до конца войны она снова встретила того капитана, который когда-то в траншее назвал их с Тасей посторонними и ругал их, а потом приглашал Аню с Розой Шалаевой на чай и дразнил Аню «москвичкой». Он очень Ане нравился. Сколько могла, она все же упиралась. Когда Анатолий спрашивал: «Ты девочка?» — делала вид, что не понимает, и отвечала: «Нет, я мальчик». И все же сдалась. После победы Анатолий забрал ее к себе в часть, и до демобилизации она была там писарем. Многие ее подруги из взвода тоже были уже кто где — с фронтовыми мужьями, из которых потом многие, но отнюдь не все стали им мужьями в мирной жизни.

В Москву Аня с Анатолием поехали вместе — демобилизовали, и, когда собирали состав на московское направление, Анатолий сказал, что нечего ей ехать домой в Семанщину — успеет. Прямо с войны он привез Аню в комнату в Марьиной Роще, где жили его родители, где он вырос.

«Часто задумываюсь, как мы, военные девушки, будем возвращаться с войны? Как нас будут встречать? Неужели с подозрением, несмотря на то что мы рисковали жизнью и многие из нас погибли в боях за Родину?» — писала, волнуясь о будущем, Роза Шанина. Аня про это тоже, конечно, думала, но такой реакции от родителей своего жениха не ожидала.

Отец Анатолия встретил ее враждебно и прямо при ней убеждал сына: «Столько сейчас девок свободных, богатых, а ты что привез?» Мать молчала, но было видно, что она тоже не пришла в восторг при виде Ани. «Это моя жена», — ответил Анатолий, и снова пошли возражения, что жить ему негде, никуда не пристроен, а привез вот эту женщину — в шинели, в сапогах, ее же еще и одеть во что-то надо. Как будто не привезла Аня с собой и отрезы, которые выдали при демобилизации, и продукты! Анатолий в ответ сказал фразу, которую Аня помнила всю жизнь: «Это — чистое небо». И больше разговоров не было.

Про трагедию девушек, вернувшихся с войны и встреченных соседями или даже собственными семьями так, как будто они были на фронте проститутками, написала Светлана Алексиевич, и прибавить к этому нечего. Такой поворот предугадала Саша Екимова, которая в 1944 году записала в дневнике Розы рассказ о трех девушках.

«Милая Розка, в ночь на 30 ноября 1944 г. мне приснился такой сон. Шел июнь 1947 г. Был прекрасный солнечный день. Столица Советского Союза Москва жила прежней шумной жизнью. Прошло два года со дня окончания суровой войны. Участники боев вернулись в родные края… Как изменились эти люди за два года мирной жизни! Сегодня особенно шумно на улицах Москвы — воскресный день. По улице им. Горького шли две девушки… Заметно было, что они куда-то спешат. Дойдя до белого дома, они остановились у подъезда. Через несколько минут из подъезда вышла третья девушка. На ее устах сияла улыбка. Не прошло несколько секунд, как эта тройка продолжила свое шествие дальше… Навстречу им шла пара. Глаза девушек мигом устремились на эту пару. Стройный молодой человек в военной форме был элегантно одет. На руках у него в легком покрывальце был завернут ребенок. Рядом с ним шла стройная девушка — брюнетка. Они о чем-то весело болтали… Молодой человек устремил свой взор на трех девушек. Глаза их скрестились. Мигом у каждого перед глазами пролетела вся фронтовая жизнь. Их дружба — снайперов и катюшников.

Поравнявшись, они не остановились. Лишь кивнули головами в знак приветствия. Два года мирной жизни резко изменили этих людей… А когда-то они были большими друзьями… Видимо, молодой человек счел низким для себя признать себя другом перед лицом своей спутницы. Три девушки продолжили свой путь, но молча. Если бы вы внимательно посмотрели им в лицо, без всякого труда бы заметили, что одна из них особенно угрюма…»

Послевоенную жизнь из «боевой тройки» увидела только Каля. После того как был взят Кенигсберг, ее дивизию повезли воевать с Японией. Ехали в вагонах — сначала, может, две недели, до Москвы. Красивый оживленный город поразил контрастом с мертвым разрушенным Кенигсбергом. Пока стоял поезд, она успела забежать к тетке с дядей, и дядя-генерал провожал ее на вокзал. На командира Кали дядя произвел большое впечатление: подруги знали, что есть такой дядя, а офицерам скромная Каля не хвасталась. «Я не знал, что у тебя дядя генерал, я бы за тобой ухаживал», — сказал командир. И снова — недели в пути. На станциях устраивали концерты самодеятельности, которые организовывала и вела снайпер Зоя Михайлова — ее давно уже прозвали артисткой. Снайперские винтовки были при них, начищенные, по-прежнему хранимые как зеница ока. Но на Дальнем Востоке они из них не стреляли — поработали телефонистками, а скоро война кончилась и их демобилизовали.

После школы Каля хотела идти в институт иностранных языков, а когда ехала с войны, решила стать врачом: после всего пережитого хотела спасать людей. Но в Москве общежитие ей обещали только в университете, туда и пошла — учиться на гидролога. А почему нет, отличная профессия. Сестра ее приодела, и пошла совсем другая жизнь. Тяжелая и не очень сытая, но для того страшного, что было в прошлом, в ней уже не было места. В семидесятых годах к Калерии Александровне Мороховец, «научному сотруднику, яркой, уверенной в себе женщине», в которой с трудом можно было узнать «глазастого солдатика», смеявшегося с фронтовой фотографии вместе Розой и Сашей, зачастили корреспонденты, писавшие о Шаниной. Калерия показывала им на фотографиях тех, кто вернулся с войны, и тех, кто погиб: Машу Шварц, Сашу Екимову, Розу… Дусе Шамановой удалось спастись от немцев, утащивших Танайлову и Нестерову, но потом она все же умерла от ран. Валя Николаева ранена в челюсть, Ева Новикова — в глаз. Аня Нестерова умерла в концлагере, Люба Танайлова отсидела в немецком лагере, потом была отправлена в советскую ссылку. Надежда Минаева умерла от ран. Погибли Анна Лысенкова, Маша Фертова, Дуся Кекешева. И Валя Лазоренко, и Пасашникова, и Карева…