UI (ULTIMATE INCLUSION), ПРЕДЕЛЬНАЯ ИНКЛЮЗИЯ

UC (ULTIMATE COMPUTER), ПРЕДЕЛЬНЫЙ КОМПЬЮТЕР

SI (SEMI–INCLUSION), СЕМИНКЛЮЗИЯ

ТРАНС

ПЛАТО

«Мультитезаурус» (Субкод HS)

– Кажется, это Малые Магеллановы. А справа, за Морским Змеем —

– Ты разбираешься.

– Когда-то разбирался, правда. Не можешь привести это в движение?

– Я в жизни не видела внутренности Клыка, даже в фильме. Кому интересны кишки машин? Это какой-то технический люк. Сам попытайся.

– А если в нем нет защиты от дурака?

– Ну, тогда мы удивимся.

Они находились в маленькой, прямоугольной кабине, с одним только креслом – потому оба стояли. Стены кабины были мягкими, уступали под малейшим прикосновением. Оказалось, если нажать под соответствующим углом, в них открываются экранные окна, которые показывают цветные двухмерные картинки, порой в месте нажатия. Новые нажатия запускали новые функции. Таким-то образом Адам и Анжелика прокрутили на экранах сканы неба, идущие из замешочных Клыков.

Непросто найти более интуитивный интерфейс; разве что аудио – но такой не работал, они пытались. Боялись наткнуться на языковый барьер. Потом заметили, что на полу выжжена инструкция из четырех пунктов. Инструкция была написана по-английски, хороший знак: Клык происходил из Прогресса Homo Sapiens.

Была она короткой, а заканчивалась пунктом:

кулак → Плато

Замойский мог боксировать сколько угодно, они находились под блокадой.

Проблема состояла в том, чтобы добраться до навигационных функций Клыка. Поскольку все здесь – как и во всей Цивилизации – проектировали с мыслью о процессировании на Плато, дело казалось невыполнимым.

Они уже какое-то время играли с сенсорным интерфейсом, но не вышли даже за пределы базовых команд: смена точки обзора, внутренние схемы Клыка, автодиагностика и тому подобное. Когда Анжелике удалось расшифровать макрос, который закрывал люк, она обрадовалась, словно ребенок.

Все остальное, скорее всего, было вписано в соответствующие Поля Плато.

Они вышли из одного порочного круга, чтобы попасть в следующий.

– А ты что скажешь?

Триворон беспомощно затрепыхал крыльями.

– Память не сохррранилась, мне жаль.

– Да-а, конечно.

Анжелика позволяла Замойскому свободно беседовать с наноматом и испытывать на мясистых стенах помещения любые комбинации ласк и ударов. Она наблюдала за Адамом, отступив к коридору. В ретроспекции не слишком-то могла распознать тот момент, когда сама сдалась и положилась на находчивость воскрешенца. Не желала соревноваться с ним в технозагадках: если она выиграет, то лишь еще больше его унизит; если проиграет – оскандалится поражением от невежды. К тому же она прекрасно знала, что Замойский все еще ставит ей в упрек ликвидацию биологической манифестации похитителя.

Она прошла по погруженному в полумрак коридору до самого порога шлюзовой камеры; тут уселась на пол (тоже мягкий). Высунувшись, могла выглянуть в перистальтационный люк на внешнюю сторону Клыка – верх, вправо, низ, через миг снова верх. Помещения вдоль его оси, за эластичным шлюзом, оставались в притворной неподвижности, но сам Клык продолжал вращаться – они не сумели его остановить, наверняка это было невозможно, – и в круглой раме люка попеременно мелькало небо цвета апокалиптической грозы и земля: светло-коричневый гобелен с невыразительным узором. И даже эта узкая картинка была частично заслонена, поскольку люк зарос сеткой наноматического кокона безопасности Анжелики (Замойский вошел в Клык первым).

Он все еще оценивает жизнь и смерть в абсолютных категориях, думала она. Трах-бах, on/off. Однако здесь все в отрезках, в кусках, в кривых приближения. С чисто логической точки зрения такая порционность не имеет смысла – но через столько-то веков культура должна была это как-то принять, «понять». Что хоть я и умру, буду жить в новой пустышке; не я, но все же я. Субъективно это абсурд. Живу, умираю; я тут, пустышка там, тождественность чисто внешняя. Но когда человек воспитывается и живет в мире – в культуре – в Цивилизации, – где такие вещи считаются нормой, где члены его собственной семьи, ближайшие из родственников, живут-не-живут во фрагментарных формах, где эта размытость «я» достигает – в случае многократных манифестаций – размеров, свойственных, скорее, объектам родом из квантовой физики, – тогда он невольно «врастает» в эту ментальность; и нахрен логику. Как же вспороть настолько глубокую сеть ассоциаций?

И зачем бы мне вообще это делать? Ведь именно Замойский не подходит к новому миру и не в силах его понять.

Мне нельзя утратить чувство пропорции. Я – стахс. Теперь это видно отчетливей всего: что я вообще задумываюсь над этим; что Адам сумел меня своей реакцией затронуть. Да, я стахс, и это будет иметь для меня —

До нее донесся оклик Замойского. Она вернулась в кабину. Свет здесь исходил из фосфоресцирующих синим плоскостей стен, и все в нем казалось неестественно близким к могиле.

Замойский стоял в самом дальнем углу кабины и резал охотничьим ножом Анжелики собственную руку и резиноподобный материал стены. Кровь впитывалась в пол у его ног, бугря поверхность темными пузырями и порами, словно едкая кислота.

– И что ты снова удумал?

Не оглядываясь, он указал рукою (непокалеченной) на стену слева, где вращались на искусственном атласе ночи таинственные созвездия.

– Это же, типа, что? – спросил Адам риторически. – Передача снаружи Мешка, верно? Но каким образом она до нас доходит при заблокированном Плато? Ты сама говорила, что именно для этой цели и создавались первые Плато: для навигации Клыков.

– Ну да-а.

– Но, например, пульсары, – он наконец оглянулся и сам, – видишь?.. Тут место склейки петли, файл идет сначала, вспышки не совпадают. Последняя запись, готов поспорить. – Тут он прервался, чтобы пустить еще немного крови. – А значит, есть аварийные процедуры. Клык знает, что делать в случае, когда отрезан от Плато.

– Но зачем ты себя режешь?!

– А ты видишь здесь какую-то аптечку? Средства первой помощи? Автоматических хирургов?

Анжелика осматривалась беспомощно, невольно уступая риторике Замойского. Триворон в углу чистил перья, только средняя голова поглядывала на воскрешенца, который аккуратно размазывал кровь по изрезанной стене.

– Но – зачем ты себя режешь?!

– Потому что сейчас ему придется оказать мне помощь, а без доступа к Плато он выберет аварийный алгоритм.

– Это какой же?

– Он не может оказать помощь. Так что сделает?

– То, на что его запрограммировали.

– А я полагаю, никто его специально не перепрограммировал, все есть на Плато. Это всего лишь стандартный хардвар на остаточной оэс. По крайней мере, именно так он себя и ведет. Он профилирован на физиологию HS, а эта резина, или что оно там, реагирует на человеческую кровь, видишь? Я понял, когда вдруг капнуло у меня с руки, из того твоего пореза; он еще не затянулся. А раз так – Клык не станет ждать, пока я истеку кровью до смерти! Верно?

– Хочешь сказать: ты на это надеешься.

– Ты не помнишь, что ты сама мне говорила? Что безопасность людей закодирована в программах Клыков глубже всего, высший из приоритетов, первейшая директива – не помнишь? А когда исчез контроль с Плато – что ему осталось? Только те архаические алгоритмы, базовая оэс, древнейшие приказания.

Оглянувшись через плечо, он ощерился Анжелике из густой бороды:

– Я достаточно долго работал с компьютерами. По-настоящему программы не эволюционируют. Они наслаиваются. Двадцать девятый век, да? Я готов поспорить, что если бы я нырнул достаточно глубоко, нашел бы в основах какой-то MS-Windows или примитивнейшие DOS-ы. Единственное, на что всегда можно рассчитывать, это последовательная глупость машинных интеллектов.

Анжелика предпочла не спрашивать, что будет, если Клык обладает попросту иной логической структурой, оэс, менее склонной к импровизации; выдавила бы из себя не более, чем стонущее «но ведь…». Она ни малейшего понятия не имела о внутреннем ROM-е Клыков. И сомневалась, нашлась бы во всей Цивилизации HS хотя бы дюжина стахсов, которые таким знанием обладали.

Вдруг с глухим щелчком захлопнулся люк, и мертвенная фосфоресценция осталась единственным источником света. А он, Замойский, скульптор с глиной, безумец за работой, и дальше вминал в изрезанный материал липкую красноту, надавливая всем весом тела. Все сильнее склонялся вперед – и Анжелика заметила, что и сама она непроизвольно меняет баланс тела, чтобы приспособиться к новой вертикали. Оглянулась на окна, полные звезд. На них – все те же картинки.

Она вспомнила опробованную недавно последовательность и тремя быстрыми ударами открыла непосредственный вид с брони Клыка.

Картинка оставалась хаотической уже из-за вращения, но менялась слишком резко, чтобы объяснять это исключительно оборотами Клыка. Причина была в ином. Они пролетали петлями – или настолько тесными, или настолько быстро. Пролетали петлями пространства-времени – одной за другой, миг на пейзаж, моргни – и пропустишь смену горизонта…

Все же, потом она поняла, что Клык, по крайней мере, не движется согласно петлям Мешка, но развязывает их по очереди.

Тогда откуда ускорение? Большое и продолжающее расти. Ей пришлось сесть, потом лечь. Замойский через миг рухнул, словно колода. Как минимум, 3g. Складки одежды врезались в кожу Анжелики жесткими сгибами, синяки останутся.

Это не ложное движение, подумала она, с усилием удерживая голову обращенной к окну непосредственного вида. Мы и правда летим с 3g. Клык пытается выбраться из Мешка, но поскольку не существует ничего такого, как «частично открытый Мешок», ему для этой цели необходимо Мешок уничтожить. Тогда движение сделается движением во внешней системе координат – и мы выйдем из наложенной Войной блокады. Но это уже на крафт-волне, а не благодаря реактивной тяге и ньютоновским скоростям.

Не имеет значения, в какую сторону сейчас направляется Клык. Наверняка поплывет он на максимальном скольжении, на высочайшей крафт-волне, если уж посчитал ситуацию аварийной. Но нет, направление имеет значение, он ведь непроизвольно направится к материнскому Порту, выдавая тем самым персону владельцев. Хм, были ли они настолько безрассудными, чтобы оставить в его памяти такого рода данные? Впрочем – без доступа к Плато откуда бы ему знать актуальное положение любого из Портов? А значит, движение некритично, по крайней мере, в начале.

Выходит, дело в том, чтобы как можно скорее самой выйти на Поля Плато и переслать информацию. Кому? «Гнозису», Джудасу, это очевидно. Да – но выход с материальных интерфейсов этого Клыка ведет, несомненно, на Поля похитителей, с тем же успехом мы могли бы сами себя здесь уничтожить. Зараза, отчего же я не подумала об этом раньше?

У нее одеревенела шея, пришлось несмотря ни на что повернуть голову. Замойский громко ругался. Она дышала неглубоко, с усилием, сосредотачиваясь на работе диафрагмы и мышц грудной клетки.

Какой же выход из ситуации? Думай, девушка, думай! Любое место во Вселенной одинаково близко к любому место на Плато – и дело только в предполагаемой системе коннекта. А имеем ли мы вообще доступ к какой-то другой системе Клыка, кроме фирменной?

Она зацепилась взглядом за среброперую птаху (похоже, на нее ускорение не оказывало видимого эффекта). Еще одна потенциальная угроза, совершенно по-глупому не замеченная. В момент выхода из-под блокады наноматы сконфигурируются заново и вернутся под контроль программ с Полей, им предписанных – Полей похитителей. Ergo: избавиться от триворона!

Что еще? Что еще? Милость божья, должен же существовать какой-то способ! Как она сейчас скажет Замойскому, что во всем этом нет смысла, что зря он старался, что хоть бы и удалось им – воистину чудом – выбраться из Мешка, сбежать из-под блокады, но все равно ничего это для них не изменит, потому что они не владеют никаким методом соединения с безопасными Полями Плато – как она ему это скажет?.. Не сумеет. Уже от одной такой мысли Анжелика сгорала от стыда. Он бы лишь посмотрел – без обвинений, без злости – посмотрел бы, а потом просто отвел бы взгляд. Ведь она сама его ко всему этому подговорила; а не подумала. Ну вот не подумала! С-с-сука! (Уже даже проклятия теряют вульгарность, дурной знак.) Если бы она не была стахсом!.. Если бы имела, по крайней мере, в мозгу постоянную привойку!..

Ну конечно! Она засмеялась вслух, даже ребра заболели. На самые простые решения труднее всего натолкнуться – мы всегда сперва ищем решения настолько же сложные, как и сама проблема.

А если уж они с этим справились… Список угроз, пункт второй.

– Смауг! – прошипела она.

Триптица приковыляла к ее голове.

– Едва лишь выйдем, – шептала она на мелких вдохах, – летишь к люку. Сразу же наружу. Из Клыка.

– Понял, пррринято, – триворон кивнул (двумя третями).

Теперь Замойский. Когда же Клык выпорется, наконец, из Мешка? Уже хребет у меня болит, а в легких —

Рефлекторное сокращение мышц подбросило ее на полметра над полом. Невесомость. Она проверила экранные окна. На обоих звезды. Означает ли это, что они вышли из-под блокады и теперь возвращено соединение с Плато?

Она ухватилась за поручни кресла и вернулась в вертикаль. Если память ее не подводила, созвездия не изменились, да и Малое Магелланово Облако Замойского было на месте. Впрочем, достаточно взглянуть на Смауга: он ей в глотку не вцепился.

Смауг!

– Люк! – рявкнула она.

Он полетел вглубь коридора.

Она оттолкнулась от стены и положила ладонь на макрос, открывающий люк. Краем глаза заметила еще, что Замойский без движения лежит на запачканном кровью полу – наверняка потерял сознание.

Она ткнула пальцами в стену. Ничего не случилось: грохота со стороны люка не послышалось.

По спине продрало холодом. Наномат на полях похитителей – запертый с ними в тесной кабине – убийство в холодном кошмаре – конец.

Преисполненная яростью, она отлетела вглубь коридора; неточно рассчитанный толчок обеспечил ее изрядными синяками на бедре и плече.

В туманном свете стен перистальтной шахты она заметила среброперого Смауга, притаившегося возле захлопнутого люка примерно в половине длинны туннеля. Шлюз! Клык сформировал шлюз! Ну да, можно было ожидать; очередной раз она выказала позорную нерасторопность мысли. Хорошо, что Замойский не был свидетелем этих фейерверков глупости.

Она вернулась в кабину. Повторно впечатала макрос. И через пару мгновений – еще раз. После чего поспешила проверить шахту. От триворона – ни следа.

Уже спокойная, подплыла к Замойскому. Тот лежал под нешрамированной стеной, по локти измазанный подсыхающей кровью. Она вынула нож из его руки и спрятала. Порезы на предплечьях мужчины были неглубокими; самым глубоким было дело ее рук. Она завязала рукава рубахи воскрешенца. Не открывая глаз, он бормотал что-то непонятное на каком-то чужом языке; несмотря на лекции отца Жапре Анжелика не сумела его распознать.

Она встряхнула Замойского. Оба взлетели в воздух. Она зацепилась ногою за кресло и с усилием стянула их вниз.

– Адам. Адам!..

Замойский во сне хватал что-то левой рукою.

Она усадила его в кресло, пристегнула. Не приходя в сознание, он уселся поудобней, потянулся куда-то вперед, взял какой-то невидимый предмет, приблизил к лицу (веки его все еще оставались прикрытыми) и улыбнулся легонько.

Блокируя себя на месте стопами, она с размаху отвесила ему пощечину. Он открыл глаза.

Она склонилась, заглядывая в них, словно заклинатель змей; обеими руками ухватившись за поручни, могла удерживать параллельную позицию, как бы он не вырывался.

– Послушай меня. Слушаешь? Не знаю, насколько серьезна блокада, но рано или поздно мы из-под нее выйдем. В тот самый планк мозг Клыка выскочит на свои Поля. Поля, принадлежащие похитителям. Я не знаю, насколько быстро они сумеют отреагировать и каким образом, но будет погоня. Ты меня слушаешь? Мы должны установить контакт с Цивилизацией, с Императором, с трибунами Ложи, Официумом или Джудасом. И мы не можем этого сделать через интерфейс Клыка, поскольку трансмиссия будет идти через те же приватные поля похитителей. Понимаешь? Это у тебя, у тебя в голове привойка!

– Что?..

– Раз-два-три, просыпайся, Замойский! Ты должен войти на Плато.

Он возмутился.

– И как это?

– Непосредственно. Как только мы выйдем из-под блокады.

– Как – «непосредственно»? Я никогда не пользовался Плато. Эта привойка… – он пощупал голову, словно и правда мог ощутить ее сквозь череп, – была сломана.

– Нет. Атака пошла по Плато: Поля вычистили. Коннекционная сеть осталась. И ты ошибаешься: ты пользовался Плато месяцы подряд. Теперь ты просто впервые сделаешь это осознанно. Смотри на меня! Ты сделаешь это! Едва лишь мы выйдем на чистое.

– Да успокойся, девочка, я таких —

– Ты сдаешься? Отказываешься?

– Что? Нет, я просто —

– Ну? Ну?

– Как мне это делать? – процедил он, уже настолько придя в себя, чтобы возбудить внутри себя холодный гнев. – Ну, скажи.

«Я поймала его», – констатировала она и отступила от кресла.

И только сейчас ее по-настоящему скрутил страх: на самом деле она не была уверена, что сеть на мозгу Замойского все еще действует, что структура и управляющие программы сохранились. Она помнила только несколько фраз комментария, оброненного отцом a propos результатов побочных покушений. К тому же, сама она никогда не пользовалась Плато напрямую. Располагала лишь информацией из чужих рук.

Однако Адаму продемонстрировала лицо эксперта.

– Существует десятка полтора стандартных, наиболее популярных макросов активизации, накрепко укорененных в культуре – как укоренены макросы savoir-vivre: рукопожатие, поцелуй ладони, поклон. Поскольку твоя сеть была установлена ради другой цели, я сильно сомневаюсь, чтобы семинклюзия посчитала необходимым копаться в управлении интерфейса. Ставлю на то, что там все настройки остались по умолчанию. Да, ты прав, все это нарастает слоями. Я покажу тебе мудры для вызова макросов. Потом – все зависит от того, какие Поля приписаны к твоей сети. Вероятнее всего, ты выйдешь на луга «Гнозиса». Тебя примет привратная СИ. Она займется всем. Ты даже не почувствуешь. Понял? Понял?

Он лишь улыбнулся.

– Ну что? – опешила она.

– Ничего, – покачал он головой. – Показывай свои мудры.

Она ему показала; а скорее – объяснила. Поскольку в большинстве своем это были фигуры разума, а не тела. Пришлось уверять, что он выполнит их верно. А он верил, что она правильно их описывает.

Цепочки ассоциаций, ритм дыхания, представления геометрических объектов, напряжение определенных мышц, тех, которыми обычно не пользуешься…

– Повторяй постоянно, – поучала она его. – Мы не знаем, когда минуем границу блокады. Крикни, когда войдешь.

Он и теперь улыбался? Борода все скрывала.

Анжелика стиснула зубы.

– Я запишу тебе адреса, которые вытянула из того медового мальчишки. Выучи их наизусть. Это длинные последовательности букв. Справишься?

– Ты же как-то запомнила.

– Этому меня учат в Пурмагезе.

– Чему?

– Управлению памятью. Принятию быстрых решений в условиях стресса. Ну, ладно. Исполняй!

Он скорчил такую рожу, что на этот раз засмеялись они оба.

В случае Замойского смех был почти истерический. Он пытался успокоиться – безрезультатно. Указывал на что-то поднятой рукою – рука летала во все стороны. Хотел схватить Анжелику за плечо – та оттолкнулась и полетела в стену звезд. Он ударился затылком о спинку. Оба продолжали хохотать.

Анжелика перестала смеяться лишь на миг, чтобы выдавить:

– Ну, исполняй.

После чего ее снова согнуло напополам.

Он расстегнул ремни и выпал из кресла – прямо на изрезанную стену.

– Кор… корм… кормить…

– Что?

– Его нужно кормить.

– А?

В смехе его занесло аж на потолок.

Даже когда он уже перестал чувствовать веселость, организм все еще тиранил легкие и диафрагму, кривил лицо… Хронический смех.

Она успокоилась раньше и выдохнула:

– Что ты говорил?

– Если он перестанет чувствовать свежую кровь…

– Понимаю.

Она оттолкнулась к передней стене. Замойский миновал ее, возвращаясь в кресло. Она надрезала себе палец, но этого оказалось маловато; повторила разрез над запястьем. Втерла новую кровь во вздувшийся облицовочный материал – тот вспух заново.

– Лучше бы нам выйти раньше, чем у меня пересохнут вены, – проворчала Анжелика.

Адам снова пристегнулся к своему креслу и напомнил:

– Адреса.

Где блокнот? Анжелика нахмурилась. Тот был у Замойского, но наверняка он оставил его с другими вещами внизу – то есть, в Мешке – то есть посреди его остатков, где-то в парсеках за кормой Клыка, в мусоре Африки, распятом на фалдах израненного пространства-времени.

Она вырезала адреса на экране слева, под Магеллановым Облаком.

Замойский передвинул на середину террасы очередной столик и уложил на нем, симметрично каменной таблице тут же, черный блок космоса с чередой серых букв, компонующихся в длинные бессмысленные выражения.

– Значит, теперь, – начал он, – буду отправлять чары, пока —

Пока что?

Это, наверное, была короткая потеря сознания: он пытался встать и покачнулся. Внутреннее ухо раз твердило одно – раз другое. Невесомость! Я на орбите. Он осмотрел помещение. Из слабо освещенного коридора выплыла Нина, явно чем-то обеспокоенная.

– Что… – заикнулся он. – Я что ли…

Он привез ее сюда. Она его привезла. Люди Макферсона привезли их сюда обоих. Договор подписан; договор не подписан. Здесь: станция ТранксПола. Здесь: Sunblock Beta.

– Тебе все же нужно хорошенько выспаться.

Она взяла его голову в теплые ладони, с заботой заглянула ему в глаза.

– Хочу пить, – прошептал он, сглотнув слюну.

Поднял руку.

– У меня есть борода?

– Нет, конечно нет.

– Какое-нибудь зеркало?..

– Спи, спи…

– Тут неудобно. Да пус-сти же.

Он посмотрел на стены. Никаких зеркал. Экраны занимала звездная пустота, чернота, облагороженная серебром.

Может я вообще… Эти созвездия… Ах, да, Ursa Major, Ursa Minor, Canes Venatici, Draco…

Отчего в камне? Кто при здравом уме тянет на орбиту камень, чтобы оправить в него экраны? Имитация, несомненно. Он сосредоточился и посмотрел над плечом Нины. Все же камень. Более того – из камня был и экран, на камне сверкали звезды. Млечный Путь словно белая жила, проведенная через блок черного мрамора. Блок треснувший, но – она хотела его удержать, он ее оттолкнул, подошел ближе, дотронулся – но трещина эта складывалась в литеры латинского алфавита, хорошо видимые борозды тени от лунного света.

Под Замойским подогнулись ноги, и он снова свалился в кресло. Все изменилось. Он рефлекторно огляделся. От Нины – ни следа, только чьи-то стихающие шаги за колоннадой, эхо из-под террасы. На ближайшем столике лежал удивительно изрезанный кристалл. Он взглянул на него и уже не сумел отвести взгляд. Мешок! Лабиринты пространственных петель! Анжелика! Клык! Плато!

Вероятнее всего был возвращен контакт, непосредственное подсоединение накорной сети с предписанными Полями. Но что я, собственно, должен теперь делать? Неужели программы, управляющие «Гнозисом», не сориентировались в ситуации? Почему я не вошел в —

Идиот! Ты сидишь во Дворце Памяти, отрезанный от чувственного мира и еще спрашиваешь!

В кабине Клыка Макферсон кормила стену. Когда Замойский открыл глаза, Анжелика глянула вопросительно.

– Иду, – сказал он ей, после чего встал и зашагал вслед услужливо указывающему дорогу человеку в ливрее цветов Макферсонов: пурпур и чернь.

Они прошли в обширный холл, абсолютно пустой. Из черно-белой шахматной доски пола выстреливали широкие конусы резких звуков. Стены зала были так далеки, что тень скрывала их почти до самого пола. Потолка Замойский не видел вообще. Аллею света обозначали два ряда высоких светильников. Адам и Анжелика шли посредине; взгляд не мог дотянуться до конца коридора.

И долго так? Время ведь идет. К чему все эти очковтирательные визуализации? Нельзя было залогиниться сразу?

Он схватил привратника за плечо, придержал и быстро произнес адреса инкриминированных Полей.

– Принадлежат владельцам Клыков, участвующих в похищении. Знаешь, кому это передать?

Привратник кивнул.

– Откуда эта задержка? – спросил Адам.

Тот освободился от захвата Замойского.

– Нет никакой задержки. Архивация завершена. Стахс Макферсон вас ждет. Формальности всегда занимают какое-то время в случае стахсов Первой Традиции.

– Но я не стану бегать тут по кругу, словно крыса в колесе, – пробормотал Адам рефлекторно. На самом деле, думал он о кое-чем другом.

Стахс Макферсон вас ждет! И архивация. Когда? Я вижу только то, чем тычут мне в глаза. Не Плато; не содержание Полей; даже не управляющие программы. Скорее, скринсейвер, обои рабочего стола.

Он сошел с аллеи – в полумрак, в тень, во тьму. Привратник не гнался за ним, Адам не слышал его шагов.

Дошел до самой стены. Каждые десять-пятнадцать метров ее пробивали узкие высокие щели, словно бойницы; между ними – изображения драконов. Подробности скульптур скрывали густые тени.

Он осторожно выглянул наружу. Должно быть, какой-то парк – гектары и гектары геометрической зелени, тропинки, живые изгороди, фонтаны, сколько глаз видит. Что странно, сад был абсолютно пуст; ни живой души. Скрывала его непроглядная тьма закрытого космоса, которую Замойский хорошо помнил по Сол-Порту. Ночь? Но здесь, в садах, светло, будто днем. Он поднял взгляд, заморгал, ослепленный. Там, в высоте, парили огненные птицы. Трудно даже рассмотреть точную форму креатур, глаза слезятся, когда обращены прямо на них. Белые фигуры размывались в акварельные лужи.

Интересно, откуда они вытащили эту смысловую конструкцию? Должна ли она что-то символизировать? Или тоже совершенно случайна – рефлекторный пробой из отдаленных Полей?

Шаги – ага. Он повернулся.

Привратник, согнувшись в полупоклоне, указывал на дверь рядом. Поскольку Замойский ее прежде не заметил, то решил, что это какое-то новое соединение.

Проигнорировав приглашение, он сам указал привратнику на пространства за окном.

– А собственно… где мы?

– Императорский Дом. – А когда Адам не отреагировал, добавил. – Плато.

– Публичный домен?

– В некотором смысле. Это комнаты «Гнозиса». А Плато HS как таковое принадлежит Императору; тем более Дом и Сады. Поэтому в некотором смысле. Мне нужно объяснять правовой статус?

– Допускаются какие-то интеракции? Если бы я, например, хотел с кем-то встретиться…

– Тут находятся толпы, господин Замойский, миллионы; но вы их не видите, поскольку Плато – это инклюзия Словинского.

– В смысле?..

– Туда, прошу, – привратник повернулся к двери.

Замойский подошел, открыл. Лестница. Узкая, ведущая вверх, заканчивающаяся очередными дверьми.

Он шагал через три ступени за раз и наверху споткнулся, грохнулся. Упал очень неудачно, ударившись хребтом – током прострелило все нервы, и Замойский встал какой-то разбитый, не до конца контролируя тело.

Поднял руку, нажал на ручку.

Дверь, ведущая в главный зал замка, в Фарстон. Позади него были ступени в подвалы, справа – широкий выход на террасу, слева – высокий, рыжебородый секретарь Джудаса Макферсона, Патрик Георг.

– Прошу, – Патрик указал в сторону террасы. – Вы застали господина стахса Макферсона за завтраком.

– А —

– Наши инклюзии уже составили полное Чистилище.

– Что?.. Но информация —

– Это уже не имеет значения. Дела идут своим чередом. Прошу.

Они вышли на солнце.

Он запомнил Фарстон со свадьбы дочки Джудаса, и теперь газон перед замком показался ему абсурдно большим и пустым, пространство для наполнения, поле для памяти: тут танцевали, там он ударился головой о ствол и потерял сознание… Только небо и солнце оставались теми же.

И может еще полуулыбка Джудаса Макферсона, легкий изгиб губ, не насмешливый, не издевательский, не имеющий целью унизить собеседника – но тем не менее помещающий его в вассальный контекст. Замойский ведь одного роста с Джудасом, может даже повыше – но, подходя, ощущает себя, словно взбирается к трону, задирает голову к монарху. А ведь Джудас, к тому же, сидит, не встал, приветствуя Адама. Ест завтрак за столом, поставленным в углу террасы, в остальном – пустом. (А здесь, вот здесь, Макферсон был убит.)

Патрик Георг подставил Замойскому стул. Адам сел. Секретарь кивнул Джудасу, после чего отошел.

Они остались одни. Макферсон мазал булку маслом, солнце стреляло на светлой стали ножа резкими отблесками. Стахс даже не поднял глаза на Замойского, и тому пришлось самому искать соответствую конвенцию поведения. В результате, он решился на вынужденную жовиальность. Уложил себе на колени салфетку, придвинул приборы, потянулся за кувшинчиком. Завтрак был скомпонован на континентальный манер, никаких пудингов, которых Замойский терпеть не мог. К несладкому кофе он долил молока; кофе в утреннем холоде исходил паром. Адам же этот холод как-то не ощущал. Наверняка слишком много адреналина.

– Прошу передать ей…

Замойский поднял голову от тарелки.

– Да?

Макферсон помассировал большим пальцем щеку под левым глазом:

– Она хорошая девушка, верно?

Странный вопрос из уст отца.

– Скажем так… решительная, – дипломатично увернулся Адам.

– Решительная? – улыбнулся Джудас. – И правда, я уже успел убедиться. Значит, такое вот ваше первое впечатление…

– Что я должен ей передать?

Макферсон махнул рукой:

– Неважно. Она, впрочем, и сама вам скажет.

– Тогда о чем вы хотели со мной поговорить? Я должен вам рассказать всю историю? Сколько вы знаете?

– Достаточно много. Сейчас я получу подробный анализ дренажа вашего Чистилища. Это больше, чем вы сами могли бы мне рассказать.

– Тогда, собственно, что такого —

– Ах, ничего не заменит живого общения; не нам, не стахсам. Я ведь так и не имел возможности с вами познакомиться.

Замойский вслушивался в слова Джудаса, искал в его лице дополнительные сигналы. Уж если интеракция, то интеракция.

Макферсон жевал с демонстративным спокойствием, взглядом кружил где-то по зубцам замка.

– Неужели я и вправду настолько важен? – покачал головой Адам. – Причина войны и вообще…

– Ох, вы вовсе не причина этой войны. По крайней мере, не в том значении причины, какое вы имеете в виду.

– Предсказания —

– Предсказания как предсказания, – скривился Макферсон. Потянулся за конфитюром. – Рваное эхо из неустойчивого будущего.

Замойский переваривал это, явным образом сконфуженный.

– Хм, – заворчал Джудас, отпив горячего кофе. – Вы полагали, что это из-за вас Деформанты набросились на Цивилизацию?

– Ну-у… не знаю; из-за чего-то. Эти вести из Колодца, ну и возможная корреляция во времени —

– Ах, верно, – Джудас замахал серебряной ложечкой. – Я должен был вас проинформировать. Время, верно. Нынче третье апреля. Прошел почти год.

Замойский на иррациональном рефлексе окинул взглядом парк и замковые стены.

– Там, в Мешке —

– Да-а-а.

Он раздражился.

– И все же кто-то решил, что стоит похитить меня изнутри Сол-Порта! Насколько мне известно, это беспрецедентная атака. Нет связи?

– Мы даже знаем, кто, – улыбнулся Макферсон. – Император решил исследовать историю тех Полей, чьи адреса вы нам принесли, а также структуры их владельцев. Хотите поговорить с вашим похитителем?

– Простите?

– Ону в кулаке у Императора, – когда Адам приподнял брови, Джудас добавил: – В переносном и буквальном смысле.

Тут Макферсон засмеялся, словно желая акцентировать шутку, которую Замойский не понимает, не имеет права понимать.

– То есть, те данные хоть для чего-то, да пригодились… – констатировал Адам.

– О, безо всякого сомнения! Фоэбэ Максимилиан де ля Рош!

Раздался шум, короткая серия резких щелчков, над террасой вскипел воздух, невысокий смерчик пыли встал из-под пола и передвинулся к сидящим. В три удара Адамова сердца смерчик вырос почти до двух метров и сгустился в фигуру светловолосого мужчины, одетого в белое кимоно.

Джудас проглотил, вытер губы.

– Вы узнаете прима фоэбэ Максимилиану де ля Рошу?

Замойский в молчании взирал на манифестацию, в любой миг готовый вскочить и перепрыгнуть через балюстраду террасы. Примовая де ля Рошу равнодушно таращилась в пространство, неподвижная.

Макферсон, как видно, заметил напряжение Замойского – впрочем, непросто было бы его не заметить – потому что со смехом склонился над столом в сторону Адама; даже протянул к нему руку, но тот свою отдернул.

– Нечего бояться, – пояснил театральным шепотом Джудас, насильно втискивая Замойского в конфиденциальные формы. – Весь нановар принадлежит Императору; де ля Рош манифестируется, потому что Император ону позволяет. Впрочем, егу связывает серьезный репрессивный протокол.

– Вы арестовали его… егу?

Джудас покивал.

– Что-то в этом роде.

– Всегу?

– Ого, вижу, Анжелика сумела кое-чему вас научить. Но на самом деле, господин Замойский, вы можете расслабиться, вам ничего не угрожает. Что бы ону моглу бы вам сделать?

Адам словно и отвернулся, но продолжал глядеть исподлобья на фоэбэ.

– Я слышал, что наноманция вырвала вам хребет, – проворчал в сторону Макферсона. – И тоже под Императором, под протоколами.

– Но что мы переформатировали Императора, об этом вы не слышали?

– О?

– Да-да. С того времени все несколько изменилось.

– Что случилось?

– Слишком много спонтанных стоков данных на Плато. Структурные дисфункции.

– Он фиксировал? Вы его продиагностировали?

Макферсон беспомощно вздохнул:

– Похоже, она объяснила недостаточно. Видите ли, господин Замойский, френы из высших районов Кривой Прогресса не подлежат анализу в рамках понимающих систем низших френов.

– Отчего же, извините?

– Да, словари, ну ладно… нет Кодов для Бездны, – отклонился от темы Джудас. – Термины сложные, абстрактные используются именно потому, что их точным эквивалентом была бы сотня слов, не меньше; а порой и тысяч не хватит. Потому посвященные говорят друг с другом так, ради экономии времени и чистоты ассоциаций, nomen omen, кодом. Но у меня нет ни времени, ни желания проводить нынче вашу инициацию. Кушайте, очень вас прошу.

Он ел. Вкусы жгли нёбо с силой ацетиленового огня, сосочки на языке корчились под такой атакой. Даже кофе – даже кофе этот был здесь кофе, возвышенный до величия.

– Гм, так все же – для чего? Это похищение. И остальное.

Джудас кивнул на фоэбэ де ля Рош.

– Животные, – сплюнула примовая.

– Говори, говори, – поощрял егу движением ладони Макферсон.

А Замойскому, вновь шепотом, словно фоэбэ действительно не моглу его услышать, сказал:

– Протокол навязывает послушание. Ону скажет.

– Сколько помнишь? – спросил у фоэбэ Адам.

– А каким образом ты измеряешь размеры собственной непамяти? – фыркнулу фоэбэ. – Глупец.

– И верно, глупец, – пробормотал Замойский. – Тогда: помнишь ли, отчего до такой степени ты жаждалу моей глупости?

– Ты не видишь, что он делает? – прошипела примовая Максимилиану. – Он ведь выдренажил меня до дна. Вынул, что хотел, добавил, что хотел. Подумай: даже если бы я стоялу за тем покушением, былу бы я такуё глупуё, чтобы не освободиться сразу же от воспоминаний о преступлении? Но ты совершенно безоружен, ты не сумеешь переформатироваться, соврать своей манифестации. И теперь ты задаром даешь ему полную симуляцию. Смотри! – она указала выставленным пальцем на Макферсона: Джудас ломал хлеб и даже не поднял взгляда. – Он слушает! Он наблюдает!

– Конечно, – кивнул Адам. – А я – за ним.

– Но ты не знаешь его френ.

Замойский все больше чувствовал себя как актер, которому в последний миг подменили сценарий. Он повернулся к аристократу.

– Вы что, перепрограммируете меня, стахс Макферсон?

– Ону тебя перепрограммирует, – Джудас нацелил нож в де ля Рошу.

– Одно не исключает другого, – заметил Адам. – На самом деле, все мы друг друга перепрограммируем, без устали.

– Но неосознанно, – надавилу фоэбэ, – а значит, что оно за перепрограммирование? Статический шум. А он-то пытается воздействовать на тебя полностью преднамеренно. Он прочел выводы из анализа модели френа из твоего Чистилища и теперь реализует секвенции психологического давления. Конечно же, обманывает.

– Вы лжете, стахс Макферсон?

– Непрерывно, – ответил Джудас.

– Муё дорогуё Максимилиан, – покачал головой Замойский, – все же это он тебя сюда доставил; и выдренажил тебя – тоже, еще ранее и еще подробнее; он и Император, и все полиции этой вашей Цивилизации.

– Верно. Обдумай, дурак, последствия обоих возможностей. Что сказано, то сказано – ранее ты не задумывался над такими возможностями, а теперь уже о них не забудешь. Слова были сказаны – даже если лживые. А этого ты не знаешь. Следовательно, что он сделал? Перепрограммировал тебя.

Замойский прикрыл глаза и прошептал:

– Хватит.

Может и существовал выход из этого лабиринта, но, все же, в этот момент он его не замечал. Фоэбэ Максимилиан де ля Рош вынеслу ему мозг. Он вспомнил, что Анжелика говорила о «постчеловеческих сущностях». Я и правда дурак. Чего я здесь, собственно, пытался достичь, вызывая на шахматный турнир сверхразум XXIX века? С мотыгой на Солнце!..

– Для чего вы призвали егу сюда? – спросил он Макферсона.

– Я полагал, что ты пожелаешь задать ому несколько вопросов.

– Зачем? Ты знаешь ответы. Тебя спрашиваю.

Джудас глянул на примовую фоэбэ. Та усмехалась узко, поправляя длинными пальцами композицию складок на кимоно.

– Вон, – рявкнул стахс, и наноманция обратилась в прах, а тот растворился в облачко и вовсе невидимых частичек.

– Спрашивай.

– Для чего я ому был нужен?

Макферсон взглянул в серое небо, прищелкнул языком.

– Помнишь ту блондинку, которую ты нокаутировал?

– Ага.

– Это тоже была работа де ля Рошу. На самом деле ону пыталусь об этом позабыть, но Император егу записал, прежде чем ону смоглу вырезать себе те факты из памяти. А потому мы нашли большую часть истории заговора. Благодаря тебе, конечно; благодаря тем адресам.

– Когда? Я ведь едва-едва —

– Прикидывай в а-времени. Ты был считан, едва лишь войдя на Поля «Гнозиса».

Замойский нахмурился. Отчаянно старался не потеряться. Те вопросы, каких он сейчас не задаст, останутся незаданными, не будет других шансов, по крайней мере, он не может на них рассчитывать. Сколько месяцев еще пройдет, пока он вернется в Сол-Порт?

– Если вы опирались на мои архивации… откуда уверенность, что это не фальшивка?

– Скажем так… мне было выгодней считать, что это правда.

– И сколько – пять минут?..

– Я как раз садился завтракать.

– Значит, немного успели вам передать.

– Факт. Рассказывайте.

– Нет-нет-нет. Я спрашиваю. Блондинка. Дальше.

– Блондинка. Мария Арчер, стахс Третьей Традиции. Когда-то… моя приятельница. Несколько лет назад один из Стоков прошел опасно близко к ее Полям. Император проверил: контрольные суммы вроде бы сошлись. Но на самом деле некая открытая независимая бескодексная инклюзия – теперь мы знаем, что скрытый Горизонталист, – воспользовавшись мгновенным хаосом, сумела скрыто перенестись на те Поля. Таким образом, де ля Рош получилу доступ к архивации Марии. Накануне свадьбы Беатриче со стахс Арчер произошел смертельный «несчастный случай». И она считалась уже с ожесточенной ненавистью ко мне и с железным планом уничтожения моей пустышки. Такой была первая часть интриги Максимилиану. Но, как ты, полагаю, догадываешься, убийство тела ничего не решает: одновременно ону должну уничтожить или фальсифицировать мои архивные файлы. С этой целью ону должну былу войти на Поля «Гнозиса». Задание ому облегчил тот факт, что такое нападение могло быть совершенно явно. А Горизонталисты-заговорщики с высот Кривой предоставили ому инструмент. Потому Максимилиан вошлу по-настоящему глубоко. Черт его знает, может им это даже удалось бы. Но чуть более раннее покушение, то, которого ты, как я знаю, не видел, привело к автоматическому возобновлению архивации на моих приватных Полях. Можно сказать – повезло.

– А кто был автором первого покушения?

– Ха, этого и самуё беднуё Максимиллиану не зналу. Но я говорю о кое-чем ином: что де ля Рош во время того штурма сумелу перенести на свои Поля часть содержимого Полей «Гнозис». Потом Максимилиану удалось открыть и расшифровать, кроме прочего, рапорты из нашего Колодца Времени. Там ону вычиталу о тебе; а индексировалу тебя довольно высоко уже во время свадьбы: ону также полагалу, что ты представлял собой резервную цель покушения, вторую после меня; что это не была случайность. Потому ону проконсультировалусь с другими заговорщиками. После неудачной атаки время страшно их поджимало, это уже была спираль решений – они высчитали, что следует идти на все. Хм, понятное дело, я многое пропускаю, поскольку все это – словинцы и верх Кривой.

– Откуда Мешок?

– От какой-то инклюзии, до которой мы, полагаю, еще не добрались.

– Вы остались технологически позади, – покачал головой Замойский. – Нехорошо.

Это изрядно позабавило Джудаса:

– Ты имеешь в виду «Гнозис»? Ты не знаешь, о чем говоришь.

– О чем говорю? Они обладают технологией Мешков, мы – нет.

– Не путай категории: это Цивилизация.

– Не понимаю.

– Анжелика тебе не объясняла Законы Прогресса?

– Нет.

– Что ж. Поверь мне на слово. Мы не остались позади.

– «Мы» – это значит кто?

– Я говорю. Цивилизация.

Джудас заметил выражение лица Замойского. Отставил тарелку, вздохнул, вытер губы.

– Видишь ли, «Гнозис» это не просто торговая фирма, у нее нет цели зарабатывать деньги, хоть я и признаю, управляемся мы неплохо. «Гнозис» – существенный элемент Базового Договора; без «Гнозиса» не могла бы существовать Цивилизация. Любой контакт с Деформантами и другими Цивилизациями должен происходить при нашем посредничестве. Любая информация, которая могла быть размещена на публичных Полях Плато Цивилизации HS, должна быть одобрена нами. Любая новая технология, прежде чем будет внедрена в Цивилизацию, должна обладать imprimatur «Гнозиса». Все научные исследования, в особенности Прогресс к UI, дренажи Бездны и гонки инклюзий, происходят под нашим контролем. Мы контролируем торговлю, которая идет вне Портов. Мы цензурируем информацию о других Прогрессах. Если бы не «Гнозис», вы бы не нашли в этом двадцать девятом веке, господин Замойский, ни одного человека.

– Погоди-погоди, что ты, собственно —

– У меня и правда нет времени, чтобы —

Адам не вынес бы очередной протекционистской выволочки. Махнул рукой.

– Неважно, – проворчал он и отвел взгляд. – Впрочем, из всего этого вытекает, что и акция де ля Рошу была результатом ложной интерпретации утечки из будущего.

Стахс выставил указательный палец, сознательно выбирая позу ментора.

– Потому что всегда нужно быть осторожней с интерпретациями. Из самой природы Колодца следует отрывочность информации. Но даже будь она совершенно… Мы ведь знаем, что Колодец есть не только у нас. Я уже не говорю о Деформантах и других Цивилизациях – но множество наших независимых инклюзий запустило где-то в Эн-Портах Колодцы Времени. Они получают из них данные, переваривают их, принимая во внимание в своих решающих играх. Что, в свою очередь, отражается и на нас. Четырнадцать СИ «Гнозиса» не делают ничего другого, а лишь обсчитывают деревья вероятностей этой системы взаимных сопряжений «завтра – сегодня – завтра». Спрашиваешь, причина ли ты войны? Ха!

Замойский допил кофе, откинулся на спинку стула, упер руки в столешницу.

– В одном де ля Рош былу праву: ты все же как-то меня программируешь. Иначе, зачем нужен этот разговор? Ты не должен был ничего такого мне говорить. Я тоже не должен ничего тебе рассказывать: можешь поговорить с моими чистилищными симуляциями, или как оно там зовется. Тогда что? Что такого ты хочешь получить? Информацию? Не думаю.

– Ты все это произносишь вслух.

– Знаю. Для тебя. Вот что я думаю о том, как оно было на самом деле… – Адам водил кончиком пальца по краю стола. – Вот что я думаю… За это время, на протяжении этого года, ты получил очередное сообщение из Колодца, Колодца «Гнозиса», Горизонталистов или другого. Ты получил, верно? Ты сделал из него выводы и вдруг решил добиться моей симпатии. Но поскольку некто вроде тебя не может просто подружиться с кем-то вроде меня… Ты начал с этого завтрака. Возможность, впрочем, сама представилась, – Замойский громко вздохнул настолько же отрешенно, насколько с неудовольствием. – А все остальное – просто вата.

– Да-да, конечно, – рассеянно согласился Джудас. – Ты заметил, что мы называем друг друга по имени? – он вытер руки и отодвинулся от стола. – Если ты так проницательно разобрался во мне, то наверняка настолько же быстро вговоришь в себя отвращение ко мне, да? Наверняка тебе удастся. О, они уже вернулись. Пойдем, пойдем, несчастная жертва моего дружелюбия.

Это страшно: Замойский ощутил в этот миг, что и правда мог бы подружиться с этим мужчиной. Что он хотел этого.

Слова были произнесены – даже если неправдивые.

Они сошли с террасы и двинулись к конюшням. Обошли восточное крыло, пройдя по берегу пруда. (Тут я бросал камни.)

Макферсон шептал в воздух на неизвестном языке: команды, вопросы.

Кони приветствовали его любезным: «добрый день». Замойского они окинули пустыми взглядами. Амазонки чистили щетками их шерсть. Не должны ли этим заниматься слуги? Но, может, они любили их чистить. Он видел мужчину в рабочей одежде, что раскидывал сено вилами. Запах сена был словно букет старого вина: тяжелый, развесистый, увлажняющий воздух, просачивающийся протоками в мозг. Когда же… сколько лет… Ездил ли я? Запах конского пота. У него закружилось в голове.

– Стало быть, это вы тот самый Адам Замойский. Наконец-то. Мы, полагаю, должны… Простите, – она провела своего скакуна в бокс. Тот саркастически жаловался; она успокоила его, похлопав по шее. Вернувшись к Замойскому, она сняла перчатки и распустила волосы. Те опускались ниже плеч. – Анжелика Макферсон.

Он пожал ее ладонь.

– Очень рад.

– Как я слышала, последние полгода я провела с вами, причем в каких-то безумных внепортовых вояжах.

– С вашей стороны на самом-то деле всего пару дней.

– А с вашей?

– Месяц, два. Но на самом-то деле тоже дни.

Он оглянулся на Джудаса. Макферсон послал ему над хребтом скакуна жены веселый взгляд. Разговаривал с ней вполголоса, сразу отвернулся.

Анжелика тем временем изучающе всматривалась в Замойского. Похоже, ожидала более решительной реакции. Подошла к нему достаточно близко, чтобы вызвать отклик одним только молчанием.

Адам же мысленно взвешивал подозрения. Посвятил ли Джудас ее в свой план? А может точно так же «запрограммировал»? А может – может и сами подозрения Замойского являются эффектом многоуровневого программирования?..

– Я полагал, что вы учитесь в Пурмагезе.

– Пурмагезе перестало быть безопасным.

– Да, верно, там немного, хм, продырявили окрестности.

– Вы должны рассказать мне обо мне.

Она взяла его за локоть, потянула. По Замойскому прокатилась вжимающее в землю дежавю. Он беспамятно позволял себя вести. Сглотнул горькую слюну. Тело слушалось его с совершенной уступчивостью, поддавалось очередным рефлексам.

Боковой лестницей они взобрались на третий этаж. Он не спрашивал, куда они, собственно, идут. Спрашивал ее, чем она занимается. Она расписывала политические нюансы ситуации и позиции «Гнозиса» и Макферсонов; как видно, это было здесь дежурной темой для товарищеского трепа.

По дороге Замойский заметил характерный барельеф – тот же герб и тот же девиз, что в главном зале. Теперь его ударила двусмысленность этого призыва. Unguibus et rostro. И правда, вся эта сила держится на когтях, зубах, клыках.

Анжелика заметила его веселость.

– Что?

Он указал на герб на стене.

– Ну да, – призналась она, – форс слегка конкистадорский.

– А разве роль «Гнозиса» не такова?

– Конкистадоров? «Гнозис» никого не грабит.

– У вас монополия на чужое золото. Если я могу так выразиться.

Разговор незаметно сдвинулся с полушутливого трепа на серьезную дискуссию. Анжелика смешалась. Она пока довольно плохо читала манифестации этого мужчины.

Потому что, как учит отец Пренье, мы всегда входим в интеракцию исключительно в манифестации и через нее, будь это управляемая с Плато наноманция или оригинальное тело стахса Первой Традиции.

– Уясни это себе, дитя, – говорил отец Пренье, – тело – это не ты. Конечно же, это твое тело, через него ты чувствуешь и его даешь чувствовать. Им ты распознаешь себя как самость, поскольку френ заметить невозможно, а идентификацию мы проводим только через контраст. Но если твое тело отрезать, ты все равно останешься Анжеликой Макферсон. Это попросту очередной слой одежды, только реже меняемый и уязвимый для раздражителей.

– Вы упрощаете, отче.

– Конечно. Говорю. Манифестирую. Мне приходится упрощать. Я даю тебе лишь зерно идеи. Ты сама должна его посеять, поливать, взращивать.

Не слишком это у нее получалось. Она впала в удивительное лицемерие: прекрасно понимала ничтожность телесных манифестаций других персон – так ее воспитали, и она умела смотреть «сквозь» физическую оболочку, бессознательно разделяя временную форму и эссенцию существования, – но сама думала о себе как об этой телесной манифестации.

«Кто?». «Я». И образ под веками: загорелая девушка с длинными ногами, темные волосы заслоняют лицо.

Под взглядом зеркала еще выразительней: болотная ведьма, слонобойка. Икона физической формы.

И вот она вошла в медитативную келью Пурмагезе, чтобы совершить ежегодную архивацию, села в кресле, еще потная после бега от океана, отец Флоо подал ей стакан, она выпила, наносок был холодным, чуть кисловатым, отдала стакан иезуиту, они поговорили еще минутку, она вытерла лицо футболкой – и выпала, кашляя тягучей субстанцией, на пол подвала, под опорожненной от исходящей паром жидкости емкостью, голая, ее трясло от неконтролируемых судорог. Некий мужчина пытался ее приподнять. Испуганная, она хотела убежать, отодвинуться… Они легко подняли ее, бессильную, она даже дыхания не контролировала, движений глазных яблок. Впрочем, эти-то первыми поддались разуму, уже через несколько секунд. Тогда Анжелика получила возможность сосредотачивать надолго взгляд на отдельных персонах. В той, что шла сбоку и в паре шагов впереди, полуобернувшись к ней, и что-то непрестанно говорила, она с удивлением узнала отца. Часто видела его по телевизору в Пурмагезе, потому и сомнения не имела, кто он: Джудас Макферсон. Под черепом серия разрывов: голая – укрыться – выровняться – отец – Фарстон – не выказывать радости. Когда она виделась с ним в последний раз? Боже, как давно – было ей тогда шесть, семь лет. Это бездна. Собственно, она ничего не помнила. Что-то он привез ей в подарок – что? Сладости, одежду? Взял на прогулку по окрестностям Пурмагезе. В тот раз был сезон дождей, далеко они не зашли. Кажется, она плакала.

Один из тех, кто ее вел (вся процессия ходила вот так по кругу между емкостями) прижал ей что-то по очереди к ушам, и она начала слышать.

– …с Адамом Замойским, воскрешенцем из двадцать первого века. Поскольку мы открыли Войны, следует поставить крест на всем, что не было в тот момент закрафтированным. И все же теоретически возможно, что тебе придется синтезировать френы. Учитывая все это, нет никакого смысла отсылать тебя назад в Пурмагезе.

Пурмагезе!

– Икх! Икккх! Ииирх!..

– Потихоньку, потихоньку, все уже, выплюнь это. Выплюнула? Выплюнь! Кто-нибудь, стукните ее!

– Крх! Ссс-сс… сссколько?.. – простонала она, сражаясь с языком и голосовыми связками.

– Больше пяти месяцев, – сразу ответил отец. – Воистину, тяжелая потеря. Я должен был настаивать на более частой архивации.

Она заметила свое отражение на поверхности одной из емкостей, мимо которых они проходили. Внутри замер рыжеволосый мужчина со щетиной на лице. Она отдавала себе отчет, что совершенно таково же содержание всех емкостей вокруг. В любом случае, другой Анжелики она нигде не замечала – за исключением, собственно, той, в отражении: покрытой лоснящейся слизью женщины с очень бледной кожей. Мне нужно загореть, подумала она. Это я убила слона, подумала. Что за жалкая манифестация, подумала.

Тогда она не давала себе отчета, но, собственно, это и был момент радикальной реконфигурации френа и разрыва самоидентифицирующего соотнесения:

ТА ДЕВУШКА → Я

Только на следующий день, проснувшись на шелковых простынях дубовой кровати в выделенных ей апартаментах Фарстона, когда она подошла к окну и взглянула с высоты третьего этажа на двор, корты и парк (светило сквозь тучи бледное солнце, лужи ночного ливня сверкали на дороге), только тогда она обернула суть в слова:

– Это не я.

Потом вычитала, что такое даже имеет название: трансценденция френа. Ребенок ведь не с самого начала соотносит себя со своим телом, тело с именем, френ с тем, что он видит в зеркале. Только через какое-то время он начинает говорить о себе в первом лице: «я». А теперь наступает обратный процесс – отрыв «я» от тела, от любой манифестации. Фоэбэ, происходящие от стахсов, часто ссылались на этот опыт как на первый раздражитель, подталкивающий их к тому, чтобы переступить Порог.

«Неужели я тоже пойду вверх по Кривой? – удивленно задумалась Анжелика. Это ли имел в виду отец Пренье? Невозможно».

Но ведь часто – и все чаще – ловила она себя на рефлексах и чувствах, которые до считки и имплементации в новую пустышку вообще не имели к ней доступа. Значит, альтерация наступила. Впрочем, теория такое предвидела: впечатывание структуры в мозг всякий раз вносит очередной элемент неуверенности, фактор хаоса.

Она доверилась матери:

– Теперь все это уже взято в кавычки. И если бы что произошло…

– Эй, не преувеличивай!

– Но это так! На самом деле! Какое мне вообще до этого дело? Такое чувство, особенно вечерами, когда я устаю, а еще перед самым пробуждением: весь мир в конце очень длинного туннеля; я смотрю сквозь перевернутую подзорную трубу. Не только взгляд, но и остальные чувства. Или боль. Я повредила себе вчера запястье во время тенниса с Мойтлем. И что?

– Ну? Может, не чувствуешь боли, а?

– Ну-у, ты все смеешься. Вот спасибо.

– Что, тебя задело? Ты обижена. И что же, сразу почувствовала, верно? …Воистину, ты инфантильно превращаешь это в трагедию.

– Я знаю, что есть плюсы: большее расслабление, ноль напряженности… Но —

– Иди сюда. Беру тебя на прогулку верхом.

– Не —

– Пойдем, пойдем. Ты уже ездила со мною, и тебе становилось хорошо. Кони тебя любят.

– Ах, ее.

«Она» проведывала проклевывающиеся из шелка сны Анжелики. Существовали подробные сканы свадьбы Беатриче (как и съемки полета в Пурмагезе), и Анжелика прошла ее всю, шаг за шагом за собой и потом за Замойским.

Замойский казался ей человеком, более всего достойным сочувствия, чем какого-то иного чувства. Это его пьяное очарование, беспомощность движений, топорность плечистой фигуры, ну и то, как он реагировал на ее слова по дороге в Африку… Видела она все это ясно и отчетливо. Наверняка не воспринимала бы его так, как воспринимала его «она».

Теперь же, лицом к лицу с его манифестацией… Сочувствие была совершенно за рамками набора возможных реакций. Замойский требовал совершенно другой конвенции, и Анжелика почти физически ощущала, как она в нее погружается.

Некоторые – Джудас, отец Френет – самим своим присутствием изменяют пространство конвенции, так сильно, что кто бы ни оказался слишком близко – неминуемо уступит воздействию этих супермасс и свернет на определенную ими новую орбиту.

– Монополией на золото, – ответила она, – обладают открытые инклюзии. Мы только отчаянно защищаемся от проклятия Мидаса.

– А те, кто не защитился, – это кто? Деформанты?

Она покачала головой, перескакивая через пару ступенек за раз.

– Прогрессы, редуцированные к третьей терции, – ответила, не оглядываясь.

Он погнал следом, но она все равно оставила его в зале, едва мелькнув во вторых, внутренних дверях.

– Простите, я на минутку.

Окна выходили на задний двор замка. Какие-то люди тренировались там, фехтовали, в большинстве своем полуголые. Только через некоторое время Замойский заметил, что сражаются они острым оружием. Это была разновидность шпаг, может рапир. Одно из окон оставалось приоткрытым, но он не слышал никаких криков – только звон металла.

Еще дальше, за двором, находились корты, крытый бассейн, широкий паркинг; рядом заворачивала дорога к частному аэродрому. Оттуда я полетел в Пурмагезе. Анжелика говорила, что —

– Прошу прощения. Я уже вернулась. Выпейте чего-нибудь.

– Виски.

– Вы кажетесь немного, хм, измотанным.

– Верно, там нам приходится нелегко. Спасибо. М-м-м. А-а, нет: я лишь позавтракал с вашим отцом.

Она взглянула на него странно.

Рукой со стаканом он указал на двор:

– Кто это?

– Патрик.

– Хм?

– Патрик Георг, муё кузен, Макферсон.

– Который? Тот?

– Они все. Он надевает новые пустышки.

Он заморгал, поглядывая на них из-под солнца. И правда, люди были схожи.

– Ону не стахс, – добавила Анжелика, сев на стул. – Белая ворона в семье. Но отец егу любит. Впрочем, идеальный секретарь при необходимости должен уметь раздваиваться, вам не кажется?

– Наверняка это серьезная необходимость, – пробормотал Замойский, бросая последний взгляд на легион фехтовальщиков.

– Уже не скрыть: сейчас сложная ситуация, время перелома.

– Собственно – да, – просопел он, тоже усевшись; стакан поставил на бедро. – Может, вы мне, наконец-то… Джудас, кажется, именно эту роль вам предназначил.

– Гувернантки? – улыбнулась она.

– Блесны.

– О?

– Знаете, для рыбалки, забрасываешь удочку, – продемонстрировал он, – а возле крючка —

– Вы пьяны? Уже?

– Красивое платье.

– Спасибо. Патрик, прошу, проверь мембраны трансмиссионных Полей господина Замойского.

– Кому это было?

– Патрику Георгу.

Замойский непроизвольно оглянулся.

Она фыркнула смехом – но без издевки; смех этот показался ему даже каким-то симпатичным и расслабляющим.

– Я ведь говорила, что ону не стахс.

– А в чем там дело, с теми мембранами?

– Способ, каким вы пользуетесь Плато —

Отворились двери, и внутрь ворвался задыхающийся мужчина, тридцати с небольшим лет в некомплектном костюме из белого хлопка: без пиджака, зато в жилете. Рукава шелковой рубахи были подвернуты, и Адам моментально обратил внимание на его правое предплечье. Оплетала его цветная татуировка: дракон. Очень похожих тварей Замойский видел на флагах и на свадебной посуде – ну и на гербе.

– Мойтль, – нахмурилась Анжелика, – что ты здесь, черт побери —

Мойтль смотрел на Замойского:

– Я только что услышал. Хорошо, что успел. Нам нужно поговорить.

– Это какой-то пароль, или что? – рассердился Адам. – Я должен знать отклик?

В открытые двери заглянулу Патрик Георг.

– На Плато норма, – обронилу, после чего голова егу вновь исчезла.

Замойский, дезориентированный, грустно заглянул в почти пустой стакан.

– Я только что вспомнил, что я – алкоголик.

– Я именно об этом! – крикнул Мойтль и подошел к креслу Замойского. Попытался заглянуть ему в глаза; не удалось. Потому присел и перехватил взгляд, предназначенный стакану. – Вы вспомнили, верно?

– Что?

– Все! Верно?

– Мойтль… – попыталась унять его Анжелика.

Тот отмахнулся, даже не оглянувшись. Он не спускал глаз с лица Замойского.

– Я могу попытаться, – пробормотал тот, – припомнить —

– Прекрасно!

– …за определенную плату.

Лицо Мойтля замерло.

Анжелика глянула искоса на Адама.

– Господин Замойский начинает ассимилироваться.

Мойтль вскочил, вскинул руки и глаза к потолку, исполнил какой-то молитвенный ритуал в ритме басового бормочандо, поволокся к двери и назад, после чего с тяжелым вздохом присел на подлокотник бидермейеровской софы.

– Ладно, – выдавил, – вали.

– Гм?

– Сумму, человече, размер оплаты.

Замойский возмутился:

– Я даже не знаю валюты, что здесь ходит!

– Тогда, твою мать, что тебе нужно?

– Ох, сущую безделицу, – пробормотал Замойский в стекло. – Гражданство. Кусок Плато. Пару секретов, – он глянул налево. – Могу я сам себя обслужить?

– Прошу.

В баре стояли напитки, о каких он и не слыхивал никогда – алкоголи из-под чужих солнц, чужих Портов, чужих физик… Некоторое время он потратил на чтение этикеток. Макферсоны за его спиною обменивались однозвучными замечаниями. Он дал им время.

Когда Адам вернулся на свое место, Мойтль изображал каменное спокойствие.

– Это абсурдное желание. Все, что у тебя в голове, находится также и в твоих архивациях.

– Что находится у меня в голове… – протянул Замойский. – У меня там ваши фальшивки, карьера отставного покорителя космоса – в скольких торговых переговорах я участвовал!.. Фальшивки, как я и говорю; но я помню. Потому, может, оставишь аматорский блеф и сразу перейдешь на три уровня выше? Если бы у тебя был доступ к моим архивациям, этого разговора не было бы. Ты крутишь что-то частным образом, за спиной у Джудаса. Плати.

Анжелика перевела взгляд на Мойтля:

– Твой ход.

– За спиной Джудаса! – фыркнул Мойтль. – Ничего себе! Ты слышалу, Патрик?

– Ага! – крикнулу Патрик Георг Макферсон из коридора рядом.

– Ты слишком много себе воображаешь. Это никакой не внутрисемейный заговор. Мне просто нужно знать.

– Что?

– То, что ты мне тогда сказал.

– Когда?

– То есть – не помнишь, верно?

– Я никогда ранее в глаза тебя не видел, – отрезал Замойский и сделал изрядный глоток.

Мойтль указал на его стакан:

– Я тебя опоил. Опоил до положения риз. Знаю об этом от твоей надзирающей СИ. Она тебя фильтровала; я сломал протокол Сойдена.

– Что тут скажешь, ее и спрашивай.

Тот покачал головою:

– Увы. Я сам вычеркнул из нее эти данные.

Замойский скорчил мину разочарованного кретина. Ничего не сказал, только тупо таращился на Мойтля, рука инстинктивно колыхала бокал с алкоголем.

Анжелика принялась смеяться. Был это тот же самый смех – изрядно заразительный, из глубины подвздошья, – который там, в Клыке, долгие минуты удерживал их обоих в железной хватке.

Это уже не дежа-вю, подумал Адам, это шизофрения реальности.

– Вы трёхнутые, – выдавила она наконец. – Голос в голос, волос в волос.

– Да, трех таких как нас – больше одного не найти.

– Что за проблема, – проворчал Замойский, – берем пустышку, включаем копирование – и оп-па.

Она продолжала смеяться.

– Ну ладно, – Анжелика хлопнула Мойтля по спине, – исповедайся ему в своей глупости.

Тот лишь выругался тихонько.

– А она бездонна, как море, – закончила Анжелика на высокой ноте, после чего обратилась к Замойскому. – Он полагал, что Джудас его недооценивает, что пренебрегает им, что он мог бы стоять выше в «Гнозисе». Словом, корпоративный Шекспир. Ну и услышал, несчастный дурень, о загадке «Вольщана» и уколола его шпора амбиций. Покажет, чего он стоит! Где не смогли помочь все инклюзии «Гнозиса», он справится! Что, не так было? Мойтль! Да у тебя тестостерон чуть из ушей не брызгал.

– Сестра, представляешь, двоюродная, – доверился Адаму Мойтль. – А то и прабабка – тут как смотреть. Она знает меня с полгода, а рассказывает мне мои сны, прежде чем те мне приснятся.

– Женщины, – согласился с ним Замойский, – это системы более высокой сложности: они нас легко анализируют; мы их – не умеем.

– Верхушка Кривой, – кивнул Мойтль.

Анжелика прислушивалась к ним с явной заинтересованностью.

– Как дети, как дети, ну как мальчишки малые под лестницей…

Но в этот момент Мойтль Макферсон и Адам Замойский были уже старыми приятелями. Только обменялись взглядами.

– В любом случае, – продолжила она, – взялся он за тебя всерьез. И, похоже, о чем-то узнал, потому что взял под собственный кредит трезубец и вылетел из Сол-Порта. Ну и пропал без вести: никакого движения на его Полях с год уже. И теперь его грызет: какой же смертью он умер?

Замойский с комичным удивлением осматривал на просвет золотистую жидкость в бокале.

– Воистину, велика и таинственна его сила.

– Это не только алкоголь, – фыркнул Мойтль. – Алкоголь был прикрытием для СИ, я тогда придумал что-то другое. Будь это вопрос исключительно соответствующей химической стимуляции… Как полагаешь, отчего ты постоянно ходишь подшофе, вполсвиста, одной ногой в делирии?

– Верно, – согласилась Анжелика. – Это все извивы когнитивистики. Ты можешь иметь на Плато полную архивацию, но это еще не дает тебе доступа ко всей информации, содержащейся в считанном сознании. Запускаешь его во времени, предпроцессируешь во всех возможных условиях и получаешь полное Чистилище: полную модель френа и памяти. Она тебе покажет вероятностное поведение делинквента. Но всегда – лишь в пределах какого-то процента, промилле. Всегда остается нечто за горизонтом души. Верно я говорю, Мойтль?

– Но теперь я слышу, как он что-то вспоминает!

– Ну-у, – заколебался Замойский, – тот наш разговор – наверняка нет.

– Неважно. Что удалось раз…

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – Замойский ткнул пальцем в Макферсона. – Ты – из более ранней архивации. А потому нет ни малейшей гарантии, что во второй раз твои размышления пустились бы той же самой тропкой. Кроме того… что на самом деле скрывается за твоим интересом? М-м? Полетел бы ты туда еще раз? Не-ет; секретарь Джудаса слушает. Тогда что? Какая польза? Я вот как думаю… Что ты делаешь здесь, в Фарстоне, Мойтль? Неужели наказание? Ну, ведь ты – стахс, верно? Охо-хо, не делай такого лица! Я ведь знаю: папочка задвинул тебя в резерв, а ты вновь пытаешься втереться к нему в доверие, доказать полезность. Ну так вотрись сперва ко мне и предложи мне гражданство.

– Какой наглец.

– Спасибо.

– Немного выпил – и истинный Шерлок Холмс. А может меня не хватит на выкуп гражданства?

– Да ладно. Тебя хватило на три Клыка.

– Ты сам говорил, что не знаешь современного рынка.

– Это я тоже покупаю: знание.

Анжелика наклонилась к нему.

– Но правда – ты вспомнишь? – спросила уже всерьез, без улыбки.

На такие dictum он мог лишь пожимать плечами и отводить взгляд. Вспомнит ли он? Обыщет Дворец и, возможно, найдет; есть большие шансы. С другой стороны – и этого Адам не собирался говорить вслух, – он был почти уверен, что это дело не имеет большого значения, или что Джудас уже знает ответ на вопрос Мойтля. Одно из двух, а скорее – второе, поскольку во время завтрака шеф «Гнозиса» не заикнулся об этой тайне ни словом.

В свое время, правда, Джудас испытывал настоящий интерес к судьбе «Вольщана». Иначе зачем бы он держал здесь Замойского? Зачем накладывал ему на кору мозга сетку, приставлял семинклюзию, шпионил с помощью модуляторов сознания под прикрытием алкоголизма? А потом все же отослал в Пурмагезе. Но, может, после новости из Колодца и после покушения (покушений!) у него не было выхода. В любом случае, о договоре Адама и Мойтля Джудас узнает в тот самый миг, когда тот будет заключен. А наверняка и еще раньше; скорее всего – он уже знает.

– Что ж, – проворчал Замойский, – я не требую плату вперед.

– А ты, безумец, – Анжелика обратилась к Мойтлю, – неужели хочешь полететь туда во второй раз?

– Да успокойся, Войны же везде вокруг нас…

– Собственно, – вмешался Замойский. – Что там с Войнами? Если нас схватили Деформанты сразу после выхода из Сол-Порта, а на Деформантов в свою очередь набросились Войны – то где мы, я, где я теперь нахожусь относительно Сол-Порта? В какую сторону он направляется? Если я буду знать ваш курс с момента наложения блокады Плато, может, как-нибудь сумею вас догнать. А?

Они обменялись невеселыми взглядами. Такие вопросы не обещали ничего хорошего. Адам взмахнул рукой, чтобы они произнесли это вслух, склонился ближе.

– Хм, это все равно ничего бы не дало, – проворчал наконец Мойтль. – Сол-Порт не открывался со времен первой атаки Деформантов. То есть, уже седьмой месяц. Полная изоляция. И тут Совет полностью прав: мы не можем рисковать. Впрочем, все Порты Цивилизации приняли такую тактику. Войны снаружи, мы внутри. Мы, в конце концов, самодостаточны. Нужно переждать.

– Вот уж чудесно! – фыркнул Замойский.

Отставил стакан, поднялся. Подошел к окну. Там продолжали сражаться, хотя, кажется, было их уже несколько поменьше – Патриков Георгов Макферсонов.

– Патрик! – крикнул он.

Секретарь Джудаса появилусь на пороге.

– Император ведь принял Поля, верно? – спросил егу Адам. – Те, которые я указал.

– Конечно же.

– И кто ими теперь управляет? Или как оно называется…

– Официум.

– А?

– Следственно-репрессивный орган Ложи.

– Пусть так. И что этот Официум – кстати, откуда вы берете такие названия? – что этот Официум вложил на Поля Клыков? Какой план его полета?

– Насколько я знаю, очень простой: вытянуть вас за границы Войн и разогнать до релятивистской скорости, пока все не успокоится. И тогда вас примет ближайший Порт.

– Действительно, просто. Какие-то предвидения относительно даты Великого Успокоения?

– Ведутся разговоры.

– Разговоры?

– Между сторонами конфликта.

– А собственно, каков был casus belli?

Патрик со вздохом запалу в одно из кресел.

Замойский прикрыл окно и присел на подоконнике, чтобы видеть всех их.

– Ну? – надавил он.

– А как обычно начинаются войны? – скривилась Анжелика. – Спешные донесения, взаимные обвинения. Они обвиняют нас в краже пары тысяч Клыков – идиотское обвинение; у нас претензия насчет той атаки а-ля Пёрл-Харбор —

– Я спрашивал егу, – Замойский указал на Патрика.

Патрик ответилу, но только на другой вопрос:

– Стахс Джудас Макферсон был проинформирован о представленном вам стахсом Мойтлем Макферсоном предложении и заявляет, что готов сам заплатить такую цену за информацию о цели путешествия стахса Мойтля.

– Ну это уже хамство! – рявкнул Мойтль и выбежал из комнаты.

Адам проводил его взглядом:

– Он сделал это мне назло?

Анжелика пожала плечами:

– Он имеет какую-то цель, это несомненно.

Патрик почесалу переносицу:

– Я многократно убеждался, что люди демонизуют ум Джудаса. Ради бога, это стахс. По природе своей он пользуется, скорее, интуицией. Ему могла просто-напросто вдруг прийти в голову мысль; вспомнил и выдвинул предложение. Так что ответите?

– Я должен подписать какой-то договор?

– Нет нужды. Император слушает. Но если вы настаиваете на письменной форме… мы изрядно это ценим.

– Нет. Я согласен.

– О’кей.

Некоторое время они молчали. Анжелика следила за Замойским из-под руки, о которую оперлась лбом (сидела она точнёхонько напротив окна). Патрик Георг лениво массировалу переносицу; наконец поднялусь и двинулусь к двери.

– Что, уже? – удивился Замойский.

– Договор? Да. Вы можете начать вспоминать, – секретарь многозначительно ухмыльнулусь и вышлу.

Остались они одни, Анжелика и Адам.

К счастью, в зал влетела муха. Громко жужжа, она кружила под потолком, совершая непредсказуемые выпады в более низкие пространства. Они следили за ней.

– Кажется, мы встретимся не слишком быстро, – обронил Замойский, поворачивая голову за насекомым.

– Ну, по крайней мере, вы тогда будете гражданином Цивилизации.

– Будем надеяться.

– Раньше вы как-то уж вспомнили.

– Мойтль забрал это «как-то» с собой в могилу, – сказал Замойский с кислой миной. – На самом-то деле я могу себе как-то все объяснить – похищение, ходы Джудаса, сына, играющего против отца, ваши политические интриги, совпадения обстоятельств в виде вспышки звездных войн в такой удобный для меня момент – я не могу понять лишь одного: отчего наноманция пыталась меня убить, тогда, на свадьбе? Я этого не помню, но слишком много персон мне об этом говорит, чтобы сомневаться. Что, черт побери, мог получить кто бы то ни было от ликвидации моего актуального тела? Загвоздка, понимаешь.

– Хм, я, правда, тоже этого не помню… То есть, видела только сканы. Ну, следовало бы сперва проверить, когда последний раз вас архивировали, и насколько подробной была регистрация данных по разуму. Вы обладали для этого специальной семинклюзией, а значит, скорее всего, это была постоянная архивация. Так мы бы сузили —

– Нет, спасибо, я не хочу ее видеть.

– О?

Он отмахнулся, словно отгоняя от себя эту тему.

И точно перерезал траекторию мухи – та отскочила, закружившись перед самым его лицом. Он поймал ее второй рукой. Насекомое забилось у него в ладони.

– Господи! И правда, алкоголь меня подшлифовал. С такими рефлексами я мог бы удачно обороняться просто на слух.

– Это всегда так в незамутненных наноматических манифестациях.

– Что?

– Видите ли, – Анжелика даже склонилась к нему, – видите ли, тело реагирует по нервам, импульс идет от мозга. Голова – нервы – рука – движение. И обратно, и коррекция, и назад, пик-пик, складываются сотые секунды. Но наноманция управляется с Плато, в один и тот же планк информация о движении попадает в затылок манифестации и в руку, запаздывания симулируются не до конца. Это несколько странное чувство, но привыкнуть можно.

– И правда, – медленно сказал Замойский, приблизив к уху кулак с мухой, – у меня было такое забавное впечатление…

– Именно.

– Но я полагал, что нахожусь на Плато.

– Простите?

– Что это виртуальная симуляция. Конструкт Фарстона на Полях Джудаса. Я бы голову дал на отсечение, что… – повторял он беспомощно. – Я ведь вошел… Ну, вошел…

Он вспомнил свой страх при появлении манифестации де ля Рошу, и как его все же преодолел: убедив себя, что все это – словно в VR. Ему даже казалось, что именно на это намекал Джудас. Вам ничего не грозит. Что бы они смогли вам сделать?

Итак, неправда. Но значит ли это, что ему стоило бояться?..

– Нет-нет-нет, – качала головой Анжелика. – Это на самом деле Фарстон. И вы тут присутствуете как нельзя материальней. Хотя трансмиссия идет, конечно же, через Плато – поскольку как иначе?

Другой рукой он ощупал лицо, бороду, дотронулся до рубахи, смял штанину.

– Это все – это наноматы?

– Да. В вашей манифестации.

Он придвинул ладонь к глазам.

– Я вижу вены под кожей! Чувствую пульсацию крови! Тепло тела.

– Патрик, сними ему комплементарную симуляцию, – после чего обратился к Замойскому. – А запах? Вы сейчас чувствуете запах?

Бзз-зз, зз-тз, муха рядом с ухом. За окном звенели рапиры. Проглоченный виски все еще грел горло.

– Может, лучше приняться уже за работу, – проворчал он.

От пруда дул сильный ветер, ивы громко шумели. Он вскочил на террасу. Я не стискивал ладонь, думал он. Муха улетела на свободу, когда я распался в облако мелкой пыли. Я должен был попрощаться с Анжеликой. Независимо от намерений Джудаса, это девушка, достойная внимания. По крайней мере та, что из Сол-Порта, поскольку та, что в Клыке, похоже, начала превращаться под давлением ситуации в какое-то уродливое —

Рапира вышла у него из бока, пять дюймов окровавленной стали. Убийца сейчас же выдернул ее и ударил снова.

Замойский опрокинулся на столик с парижской фотографией.

Патрик Георг Макферсон исполнилу классическую палестру, промазав мимо почек Адама на два пальца. Закричав от боли, Замойский прыгнул за колонну.

Увидел еще троих Георгов, что бежали от пруда, клинки рапир сверкали в серебристом сиянии Луны.