Затянувшаяся скачка подчас кажется сном, бредом, небытием. Даже если приходится драться, даже если ты не один, а впереди что-то виднеется – перелесок, город, армия… К счастью, кошмары и дороги не длятся вечно. «Фульгаты» осадили коней, и тут же из-за угла прилично иссеченного пулями дома выскочил сержант-драгун, судя по галуну и канту на изодранном мундире – из полка Хейла.

– Монсеньор!.. – на закопченной физиономии сперва облегчение, потом – счастье. Еще бы, начальство в бою сродни ангелам.

– Где адмирал Вальдес и полковник Стоунволл? – Главное, разобраться, что творится в этой кошачьей Вержетте! – И где Хейл?

– Там, – взмах рукой куда-то вверх, к нависающим над городком тучам. – Господин Стоунволл у церкви были. А господин полковник Хейл на соседней улице! К ним можно вот тут, через дворы…

– Ясно. – Церковь на каком-никаком холме, и у нее имеется колокольня, там хоть что-то поймешь даже без Стоунволла. – Бертольд, найдите Хейла, если ему нужна помощь, пусть возьмет эскадрон у Шарли. Но не жадничать. Сержант, у церкви площадь есть?

– Маленькая, считай, что и нету.

Зато прямо тут отличный пустырь. Встать можно, и передние халупы, если что, прикроют.

– Когда подойдут Шарли с Лагаши, заверните их на пустырь, витязям… Коломан, раз уж догнали, за мной. Меня искать у церкви, приказы Стоунволла всем исполнять, как мои.

Галопа с лошадей хватит, переходим на рысь, взмыленная Проныра мотает головой и бурно дышит, улочка забирает куда-то вбок. Злополучная Вержетта вжалась в землю, как зверушка, – авось эти, большие и страшные, не заметят, не тронут, пробегут мимо. Плохонькие заборы, закрытые воротца, можно подумать, мародеров это остановит, можно подумать, внутри есть что брать.

– Да уйми же ты свою кошку, – взрыкивает Коломан, – сил нет!

– Это другая, – откликается Дювье, – вот она, у трубы.

И правда – на ближайшей крыше дурным голосом орет пегий котяра, перекрывая и стрельбу, и писки сорвавшего голос Раймона, и собачий вой. Псы воют по всей Вержетте, в этом что-то наверняка кроется, хотя кони не артачатся.

Небо вовсе дикое – ледяная, будто белыми когтями рассеченная синева и клубящееся свинцовое безумие на северо-востоке. Буря топчется на месте, будто стеснительный кавалер, ветра нет и следа, но городишко маленький, до окраины рукой подать, так что стрельба слышна, и стрельба частая. Странно, при таком обилии нечисти здесь должно быть тошно, а этого нет… Да уж, «Монсеньор», с головой у вас вовсе худо, вот кто умница, так это Проныра, спокойно рысит за витязями, пока всадник роется в седельной сумке. Есть, нашел! Серебряная маска равнодушно созерцает небо Вержетты, она спокойна, как и Салиган, а проверить ее, пока дуксу было тошно, до тебя не дошло.

– Знал бы, стребовал с тебя за пистолетик, – пристроившийся сбоку Раймон разглядывает древний лик. – А вы похожи!

– Спасибо, мне уже говорили.

Прямо на пути что-то вроде ямы, кони поочередно берут препятствие, но разговору конец. Собаки упорно воют, мушкеты трещат, за ближайшей оградой либо младенец плачет, либо кот орет, не разберешь… Ага, вот и «главная» площадь, тут в самом деле не разгуляешься. Закрытая церковь, напротив – дом с претензией на важность, возле него с полсотни драгун и бергеров, мундиры мелькают и на колокольне. Вальдеса не видать, но Стоунволл незамедлительно устремляется к маршалу. Маршал, само собой, спешивается, Проныра фыркает и кладет голову на хозяйское плечо. Пускай, заслужила.

– Монсеньор, – Стоунволл торжественно салютует сразу и начальству, и его лошади, – разрешите доложить вам о происходящем!

– Только самое главное.

– Слушаю, господин маршал. – Лысого Томаса врасплох не застанешь! – Нас атакуют силами четырех полков пехоты при поддержке эскадрона драгун и нескольких орудий, определить их точное количество возможным не представляется. Наблюдатель заметил с колокольни еще одну полковую колонну; что находится за ней, не рассмотреть из-за бури. Полковник Хейл обороняет северную окраину города, полковник Гедлер – восточную. Адмирал Вальдес четверть часа назад поспешил в центр, там было очень опасно, и адмирал взял половину нашего последнего резерва. Донесений о том, что противник прорвался, не поступало. Мной и адмиралом Вальдесом принято решение подготовить к взрыву мост за городом, лед здесь тонкий, армию по нему не перевести.

– Что сейчас у Гедлера?

– Некоторое затишье. Видимо, ваше появление изрядно удивило противника, но можно ожидать возобновления их атак. Не берусь судить, зачем Залю изначально потребовалось направить сюда два полка, но сейчас они упорно хотят войти в Вержетту уже гораздо большими силами.

– Томас, что вы думаете о буре?

– Она случилось неожиданно и крайне не вовремя, к счастью, в городе пока совершенно безветренно.

– К счастью? Поясните вашу мысль.

– Ненастье прекратило бы сражение, что дало бы нам возможность перегруппироваться, но при этом значительная часть бесноватых может дезертировать и разбежаться по окрестностям; собственно говоря, это уже начинается. Наблюдатели дважды замечали, как от наступающих частей откалывались небольшие группы и бегом уходили в перелески… Прошу простить.

– Господин полковник… Монсеньор… – Рука гонца кое-как перевязана, сквозь желтую ткань проступают красноречивые пятна. – Эти… снова атакуют, уже все вместе. Полковник Хейл передает… придется использовать всех новых… То есть совсем, не один эскадрон.

– Хорошо. – Да уж, хорошо, лучше не придумаешь, но делать что-то надо. Прущих тварей нужно куда-то девать, здесь их не перемолоть – ни сил, ни позиции.

– Монсеньор, – Томас серьезен, как пол-Райнштайнера, сейчас предложит убираться, то есть, конечно же, спасать столь необходимую Талигу жизнь. – Не лучше ли вам покинуть Вержетту?

– Нет. – Если бросить Вержетту, быстро бросить, что станет с бураном? Прекратится, накроет город вместе с «зайцами» или увяжется за тобой? – Томас, мне нужен Вальдес.

– Монсеньор, он, вероятнее всего, находится в конце одной из трех этих улиц, – полковник с некоторым сомнением махнул рукой – Сейчас я пошлю людей.

– И очень глупо! – Салиган успел расстаться с лошадью, но не с продолжающей бушевать сумкой. – Ли, бери-ка своих кошек и давай за мной!

– К Вальдесу? – на всякий случай уточнил Лионель.

– Никого другого я тебе и не найду, я и тебя не найду, так что не теряйся. Нам прямо наискосок, – дукс сунул Стоунволлу сумку. – Полковник, под вашу ответственность. Утратите, многие возрыдают. Первым буду я, но вот кто будет рыдать последним?

– Там, – уточнил слегка оторопевший Стоунволл, – кошка?

– Там Раймон, у Вальдеса для него сейчас… слишком бурно.

– Берите, Томас. – Разбираться, с чего бесхвостый Раймон так уверен, некогда, главное – найти Ротгера и решить, что делать с Вержеттой, что вообще делать. – Полковник Стоунволл, обороной впредь до моих следующих распоряжений командуете вы. Пока нужно держаться, но подумайте и о том, как быстро вывести людей. Видимо, лучше воспользоваться мостом.

– Да, господин маршал. Если вы решили идти, то лучше пешком, в той стороне ниже складов – сплошные буераки.

– Коломан, будете здесь в резерве. – Фульгатские прыгуны и в буераках не растеряются, а совсем без коней лучше не оставаться. – Раймон, собрался вести, так веди.

– Я передумал. Нет, Вальдеса ты увидишь, но сумку я не отдам, а то, бывает, собрался куда-то на полчасика, а вышло – навек. Прощайте, на всякий случай.

– До свидания, Томас.

Удивленный и, бывает и такое, встревоженный Стоунволл, хмурые бергеры, яркий солнечный свет и словно пьющая его облачная громадина, что так и висит за колокольней. Близкие выстрелы, еще более близкий вой… Отсалютовать, что ли, на прощание? Нет, умирать тут никто не собирается. И не соберется.

На щель, годную лишь для того, чтоб обдирать лошадям бока, без Салигана никто бы и не глянул, но дукс спешился и решительно полез именно туда. Что ж, ему должно быть виднее, и Ли, в ответ на безмолвный вопрос Дювье, повернул за проводником навстречу нарастающему шуму – где-то неподалеку разгоралась нешуточная резня. Две колючие изгороди, которые в Вержетте просто обожали, так и норовили сомкнуться; ничего, продрались, чтобы упереться в калитку, идиллически завязанную ленточкой. Раймон откуда-то вытащил нож, под копыта упали розовые обрезки, а сама калитка – нет, не открылась, рухнула внутрь двора. За оградой зашлась в лае собака, но дукс с конем в поводу уже протискивался в дыру, Ли с Пронырой были следующими.

– Вот и не заблудились! – почти пропел Салиган и с отрешенно-поэтическим видом уставился вглубь обширного, засаженного побеленными деревьями сада, через который огромными прыжками несся бергер с перевязанной рукой. За горцем рысила монументальная старуха, чем-то похожая на королеву Алису.

– Монзеньор… – запыхавшийся бегун вытягивается в струнку, – зершант Хроссе. Имею рану и наблюдаю двор от зайтсев.

– Грядки! – выкашливает добежавшая «Алиса». – Грядки… Сударь… Как же… Как же мы?!

Да как все! Надрывается привязанная дворняжка, в сад по одному пролезает свита, драка рычит совсем рядом, но порохового дыма в воздухе почти нет. Значит, не стреляют, а режутся.

– Сержант, где адмирал Вальдес, знаете?

– Имеет зрашение на улице за забором!

В самом деле нашелся!.. Теперь дело за малым: вытащить альбатроса из драки и выяснить про Вержетту и бурю. Если кто и понимает, что оно такое, то это Вальдес. Драка глухо рычит, будто разросшийся в пол-улицы пес, которого не дает разглядеть укрепленный густыми зарослями все тех же колючек забор. Не беда, рядом с заложенными брусом воротами – разлапистое дерево, где «гнездился» сержант. Встать в седле, ухватиться за сук, перемахнуть на ствол и можно любоваться. Красавцем в некогда белом, а теперь скорее багровом, и с двумя клинками в руках.

Любимых парных сабель под рукой у альмиранте не оказалось, пришлось обходиться палашом и обычным пехотным тесаком, но справлялся Вальдес с ними отлично. Творившееся на сжатой матерыми заборами улочке живо напоминало побоище у Нохи, причем по части неистовства Ротгер бесноватым не уступал, а в осмысленности и сноровке превосходил не на голову, а на все четыре. Ли не успел даже толком оглядеться, а Вальдес уже прикончил двоих кадельцев и тяжело ранил еще одного, не позволяя никому прикоснуться к себе хотя бы кончиком клинка. Вот и умница!

Резкий «алвасетский» свист рассекает рев схватки. «Иди сюда! Немедленно!» Вальдес во главе пары десятков бергеров геройствует ниже по улице, где-то в полусотне бье от ворот, пробиться на зов ему труда не составит. Не составило бы, если б альмиранте этого захотел.

Повторный приказ дает не больше первого, Вальдес продолжает упоенно истреблять залевских мушкетеров. Те, судя по всему, быками поперли снизу вверх к перекрестку, где их поджидал Гедлер, и по дороге огребли сюрприз в виде посыпавшихся из-за каменной ограды «бирюзовых» во главе с Бешеным. Гедлер, пользуясь этим, ударил в лоб, и атака не то чтобы вовсе захлебнулась, но затопталась на месте, превратившись в форменное побоище. За бергеров, не считая козыря в виде обоерукого адмирала, были опыт и сплоченность, «зайцы» же давили бесноватостью и, изначально, числом, но теперь их изрядно проредили. Во всяком случае, выше по улице общая свалка начинала распадаться на отдельные стычки.

– А здесь не скучают, – Салиган тоже вскарабкался на дерево и вовсю любовался происходящим. – Не слушается? Свистни-ка еще разок.

Лионель свистнул. Без толку, что ж, придется отвлекать Бешеного от кровопролития лично, и хорошо, что здесь бергеры. Проще различать своих и не расставшихся с черно-белыми мундирами уродов.

– Так я и думал, – заявил Салиган и вдруг отвесил самому себе оплеуху. – Это я чтоб не уснуть. Не терплю ветропляску…

– Бредишь?

– Слегка. Альмиранте сам не уймется… Но тебя, думаю, признает и в полях рассветных.

Что не уймется, уже ясно. Подобраться сзади, оттеснить бергеров и унять? А ведь можно и проще!

– Лишим-ка мы его жертв, в смысле, перебьем их сами, а там поглядим. – Ли спрыгнул наземь и зацепил поводья за луку седла, заодно доверив прижимающей уши Проныре плащ и шляпу. – Рединг, Дювье!

– Монсеньор?

– Будем пробиваться к Вальдесу. Идем двумя клиньями, обходим адмирала с двух сторон, убиваем всех, кто вокруг него. Именно всех. Дальше я с ним говорю, вы прикрываете. Держаться вместе и не увлекаться.

– Само собой, Монсеньор. Вы…

– Я веду правых, вы – левых. Раймон, ты-то куда собрался?

– Скажешь, у меня нет навыков такой резни? – тоже освободившийся от плаща и шляпы Салиган умело разминал руку с палашом. – Ну нету, и что?

– Скажу, что ты еще нужен Залю и коту.

– Коту и Залю. Ладно уж, покараулю твои сумочки.

– Спасибо, что напомнил. Дювье!

– Монсеньор, я помню.

– Не всё. Вот эта сумка, если что, тоже на вас, отдадите Алве и только Алве. – Вот ведь! Не успел вспомнить конные атаки, а тут еще и рукопашная, да какая дикая. Эх, Торка-Торка… Всё, шпагу – из ножен, пистолет – в руку; вдох, медленный выдох. – Открыть ворота.

Это не будет правильной атакой под барабанный бой с дышащими в спину пехотинцами, это будет Леворукий знает чем, но так проще и… веселее. Два десятка быстрых шагов, и «в драку, как в море».

Появления новых участников веселья дерущиеся не замечали почти до последнего, потом раздался торжествующий рев ближайшего бергера и тут же – тревожные вопли двух его противников. Этих закололи, и завертелось: спина в черном – удар под лопатку, над головой взлетает тесак – идущий слева Мишель опережает, вонзая клинок «зайцу» под мышку, пинок навстречу – щуплый мушкетер отлетает на пару шагов, чтобы получить по голове бергерским палашом. «Как в море»? Верней было б назвать это болотом, уж больно гнилью несет, только болота не штормят!

Белые глаза, ощеренные пасти – сразу двое, но своевременный шаг в сторону, и «зайцы», сталкиваясь друг с другом, теряют темп, а с ним и жизнь: укол в грудь первому, тело оседает, открывая вторую мишень… Ага, о ней уже позаботились! Тем лучше, цель стала ближе еще на шаг. А это у нас тут кто? Надо же, целый теньент, только шляпу потерял… Юнец бросается в атаку с такой безоглядностью, что колоть страшно – пробьешь насквозь, и высвобождай потом клинок. Короткий отвод, а подлетевшему почти вплотную дураку – рукоятью пистолета по темени. Череп наверняка хрустнул, но в таком реве разве услышишь?

Мгновение, чтобы скосить глаза по сторонам: Мишель с Дювье целы, остальные тоже, идем дальше.

В трех шагах на землю заваливается, держась за бок, «бирюзовый», над головой занесен приклад мушкета, бросаться вперед глупо, и первый из трех пистолетов идет в дело. Разряженный – за пояс, в руку второй.

Пронзительный свист перекрывает шум схватки: Рединг добрался до цели первым. Еще десяток шагов и два тела… последнее, падая, открывает вид на озирающегося над кучей трупов адмирала. Жив, здоров, только рубаха уже полностью красная, без белых пятен, сразу видно: ее владелец старался, вон даже тесак сломал… или оставил в ком-то.

Дювье с Редингом – молодцы, ничего не забыли и не напутали, замыкают кольцо, оставляя Вальдеса без добычи.

– Ротгер!

Черный с голубыми промельками взгляд, шалый, веселый, тебе тоже становится весело. Разве можно не веселиться, когда по утреннему небу мчатся разноцветные облака, и ты бежишь за ними расцветающим лугом… Это в разгаре-то зимы?!

– Ротгер! Кальявэра, да приди же в себя, на тебя Бе-Ме смотрит! Что, и его забыл?

Бермессер? Где?! Ага, на Ротфогель он смотрит, с мачты… Наконец-то на своем месте, паскудник, корабль войдет в гавань на рассвете, облака будут розовыми, небо – зеленым, небо, и волны, и смех!..

– Монсеньор… Монсеньор!

– Что такое, Дювье?

– Простите, Монсеньор. Просто… вы стояли и смотрели. Не говорили.

– Долго?

– Да нет… Монсеньор, эти выдохлись вроде. Больше не лезут, а с теми, кто выше застрял, бергеры заканчивают.

– Хорошо!

Вальдес – не госпожа Арамона… Матушка Селины за собой не тянула, просто валялась на земле меж сараев, а Ротгер стоит и улыбается… Очень весело.

– Дювье, я улыбался?

– Пожалуй…

Что же это за радость тут такая? Кровь ее смоет или нет? Вытащить кинжал, резануть… Бой не кончен, руку трогать не стоит, кольнем-ка себя в грудь… Королеву Холода это как-то отогнало, а улыбочку?

– Ротгер, просыпайся, «зайцы» кончились.

– У них пушки… – Синие искры гаснут, улыбка тоже. – Гады разбили пару домов, служивших хорошими укрытиями, и едва тут не прорвались. Пришлось встречать. Не знаю, из-за чего так получилось, я их не трогал. Славно, что ты тут, вместе веселее!

– Веселиться будем после, давай со мной!

Адмирал сам очнулся или твоя кровь чего-то стóит и здесь? А может, она важна, но лишь для тебя; ты уже не бежишь в травах, и солнца больше нет. Леворукий, его в самом деле нет! Туче надоело топтаться на месте, и она двинулась на город. Если не раздумает, схватки стихнут сами собой не поздней, чем через четверть часа.

– Монсеньор, – Беата сделала реверанс, – я не готова вас принять, я еще не наняла служанку, у меня мало дров и… в спальне заклинило ставень. Лучше вам остановиться в «Четырех скворцах и раке», там и чисто, и удобно.

– Зачем мне раки? – удивился Эмиль Савиньяк, разглядывая напыжившуюся вдовушку. – Я не бергер. Дровами займется интендант, ставнем – плотник, а ты – тестом. Другие препоны есть?

– Вам будет холодно, – отрезала Беата и шмыгнула враз покрасневшим носиком.

– Да ну? – удивился Савиньяк.

– Я не могу сдать вам комнаты.

– Кто же тебе запрещает?

– Проэмперадор!

– О как! – расхохотался Эмиль. – Тогда где приказ? Письменный, с печатью, ему я подчинюсь.

– Монсеньор…

– Цыц! – шикнул маршал, обнимая упорно прячущую взгляд женщину. – Так где приказ, Беата? С печатью…

– Но…

Поцелуи Эмилю всегда удавались, сегодня тоже хорошо получилось: Беата сперва выкручивалась неубедительно, а потом и вовсе перестала.

– Он запретил мне ехать… в Акону, – тихонько ябедничала она, – я хотела… дом вот продала… А он…

– Запретил? – со смешком подсказал маршал, отстраняясь от Беаты. – И правильно сделал! Где бы я остановился в Тарме, если б ты устроилась в Аконе? Ну что, прислать дров и плотника или обойдемся?

– Обойдемся, монсеньор, – хозяюшка улыбнулась сквозь слезки. – Вы уж простите… Обидно мне было.

– Ты сама наглупила, – Эмиль поправил слегка сбившийся воротник. К старой знакомой договориться… пусть будет о постое, он заскочил на пару минут, после чего его ждал Райнштайнер. – Зачем было девочкам навязываться?

– Ну… Я думала…

– Зря!

– Но ведь Проэмперадор и эта… беленькая… Я все-таки честная вдова, болтали бы меньше. Нет, замуж он ее так и так пристроит, но это когда еще!

– Беата, – Эмиль тронул пальцем прелестный носик, – ты не думай, ты тесто ставь! Братец у меня не аскет и никогда им не станет, но эти две малышки ему для дела нужны. Ты бы, прежде чем к ним в подружки набиваться, меня б спросила.

– А…

– Ставь тесто, – велел Эмиль и вышел.

Мысль не волочь всю армию в Акону по усиливающемуся с каждым днем морозу, а задержаться в Тарме принадлежала Райнштайнеру, но Эмиль ее полностью одобрил. Городок располагался очень удобно, зима вконец озверела, да и отдохнуть хотелось. Всем, командующий исключением не был. При необходимости Эмиль гнал бы, куда велено, как бы ни мело и ни морозило, но война уснула, а Рокэ занялся придворной пакостью и обещал вернуть Лионеля не поздней, чем к середине Зимних Волн… Чего было бы не позволить себе недельку безделья, которой очень кстати объявившаяся Беата с ее обидами и булочками обещала добавить веселья.

– Я квартирую у своей бывшей хозяйки, – сообщил маршал обживавшему «Скворцового рака» Райнштайнеру. – Она продала дом в Герлё и перебралась сюда, могу как-нибудь пригласить к ужину. Не сегодня.

– С удовольствием принимаю твое приглашение, – заверил бергер. – У госпожи Беаты очень хорошая кухня, но пока мы можем поесть заказанное мной мясо и обсудить скопившиеся дела.

– Всегда пожалуйста, – бодро согласился Эмиль, – что-то важное есть?

– Ничего, что требовало бы немедленного вмешательства командующего. – Взгляд Райнштайнера уперся в бумажную кучу, видимо, предназначенную к рассмотрению. – Зимой Тарма подходит для размещения армии заметно меньше, чем летом, особенно тут не хватает конюшен. По некотором размышлении я все же отправил кавалерию в Акону, полагаю, генерал Шарли её уже туда довел, а для того, что у нас осталось от пехоты и артиллерии, места хватает, для раненых – тоже. Подвоз продовольствия налаживается. Это – основное, но некоторое количество рапортов тебе просмотреть придется. А как твоя поездка, фельдмаршал Бруно доставил какие-нибудь трудности?

– В этот раз он мне как-то больше понравился. Старый бык соображает явно лучше, чем до сражения, и выглядит поспокойней, чем сразу после. Правда, тогда дело могло быть и в Рокэ. Просветлению среди «гусей» Кэналлийский Ворон несомненно способствует, но что до спокойствия – извините… Леворукий, это еще что такое?

У окна маршал оказался одним прыжком. Никакой бури не было и близко, сияло солнышко, бодро пыхтел своей трубой домик на другой стороне улицы, дым столбом уходил в чистое небо. Проклятье!

– Ты что-то почувствовал, – сообщил Райнштайнер. – Что именно?

– Сам не знаю, – Эмиль сдвинул занавески, за которыми все было пугающе мирно, и обернулся. Бергер сидел, запрокинув голову, из породистого носа шла кровь.

– Что с тобой?

– Ничего особенного, если иметь в виду здоровье. Гораздо важнее причина. Почему ты бросился к окну?

– Если б я знал, – Эмиль плеснул в кружку касеры и залпом выпил. – Показалось вдруг, что буран…

Поздняя весна сверкала изумрудами и серебром, а на горизонте над чужой высокой башней висело светлое утреннее солнце. Если восток остался востоком, лучше ехать налево, и побыстрее, пока эта красота не отобрала если не память, то решимость.

У Дидериха и даже у Лахузы уставшие от дорог герои валятся в луговые травы, сетуют на жизнь и зарекаются от любви, которая их накрывает в следующем же акте, но у них этот акт всегда наступает. Ли хмыкнул и потрепал кобылу по шее, в этот раз он помнил если не всё, то главное. Мало того, память вернула то, что он забыл, вырвавшись с изнанки Лаик: свою кровь на клинке и братнюю – на мозаичном полу, обломки Победителя Дракона, огонь, который стал выходом из ловушки. Броситься в пламя и выбраться. Метаться меж сужающихся стен и сгинуть… но сейчас нужен не выход и не решение вселенских загадок, сейчас все проще. Заль должен увести свою сволочь за Кольцо, и желательно – всю, для чего нужно развернуть эту кошачью тучу! На Мельниковом нечто подобное уже было сделано, Савиньяк исходил из этого, хотя Ариго с Райнштайнером ничего не помнили и не понимали. Кто-то, скорее всего Придд, развернул смерч, который был посерьезней здешней вьюги, и тут же о своей удаче забыл. Теперь компания непомнящих пополнилась Вальдесом и, слегка, Салиганом. Этот бурь не будил, но, похоже, видел весенние промельки и знал, где носит Вальдеса. В отличие от самого Лионеля.

Треска мушкетов уже не слышно за дальностью. Но раз пушки еще бьют, значит, оборона держится, ворвись кадельцы в Вержетту, артиллеристам пришлось бы прерваться, чтобы не бить по своим. Канонада стихнет и тогда, когда Дювье с Мишелем выведут отряд в тыл непогоде.

Ледяной ветер усиливается, снежные заряды все чаще накрывают небольшую кавалькаду. Проныра отфыркивается, мотает головой и при этом топчет ту самую зацветающую ветропляску, о которой внезапно вспомнил Салиган, только травы тускнеют, их покрывает мелкая пыль, а порывы ветра вздымают сероватые облачка, закручивают слабые, пока еще слабые вихри. Полупрозрачные змейки и змеи танцуют по всей степи, наверное, так и должно быть.

Все больше серой пыли, все больше вихрей. Серые, расплывчатые, они спешат со всех сторон, становясь – нет, не туманом, катящимся по дрожащим травам облаком. Тучей! Наверняка, той самой. Небо впереди словно исцарапано, а горизонт начинает мерцать и ломаться. Проныре туда хочется не больше, чем тебе, но она идет, куда деваться, а вокруг носятся птицы. Не хищные, не страшные, а счастливые до полного равнодушия: сейчас это черное уйдет, и не важно куда, здесь всё равно солнце и можно кружиться, щебетать, гоняться за мухами…

Мутно-белое темнеет, наливается свинцом, в клубящемся месиве что-то вскидывается, будто мотнул гривой норовистый конь. Птиц больше нет, клубящаяся темнота вытягивается, припадает к земле. Она могла быть табуном, она бы и походила на табун, гуди земля от топота и доносись из валящей на запад-юго-запад лавины ржанье или то почти рычанье, которое издают вошедшие в раж жеребцы.

Не отрывавший взгляда от «табуна» Ли не сразу понял, что в изодранном, но всё еще солнечном небе вспыхнула алая звезда – значит, место схватки они обогнули. Савиньяк усмехнулся несвоевременным мыслям о прогулке среди цветов и послал кобылу в галоп, та вздохнула, но послушно приняла с места великолепным, впору потомкам Роньяски, скачком.

Черные глаза равнодушно смотрят на серебристый снег, а серебряные? Оборотная сторона гальтарского лика дрожит и корчится, словно древний мастер создал ее из дыма. Из черно-синего кипенья вскидываются, трясут кудлатыми гривами почти конские головы. Земля теперь, как и положено, стонет, а свист ветра сменяется храпом. Табун, это все-таки табун, идет неспешной рысью; он огромен, чудовищно, невозможно огромен, его не прокормит не то что Старая Эпинэ – вся Вараста, но эти кони не нуждаются в траве.

Свинцовая жуть уверенно валит мимо, остановить ее невозможно, а повернуть? Ты не знаешь, не можешь знать языка тех, кто сотворил подобное, но картину или статую понять проще, чем музыку и тем более – поэму на чужом языке. Так почему бы тем, кто приходит и уходит, творя и разрушая, не оказаться… художниками? Они позаботились, чтоб ты встретил то, с чем знаком и с чем совладаешь. Тебя здесь нет, и ты есть, тó же и с бурей. Ветер смертному не унять и не оседлать, а лошадь можно, хотя Валентин на Мельниковом наверняка видел нечто другое, с чем смог справиться, да и ты сам… Ты видел камин, ты его зажег и вырвался из галереи мерзостей; ты видел закатную башню, и ты на нее поднялся, теперь перед тобой табун, который надо развернуть. Отлично, ты его развернешь и погонишь за уже синей звездой, а пока – кентером вдоль растянувшейся, сколько хватает глаз, тьмы, она не может быть бесконечной.

Шея Проныры взмокла, кобыле было страшно, как и самому Ли, но они нагоняли голову табуна, и нагоняли стремительно. И столь же стремительно иссякала весна. Трава становилась пылью, пыль – снегом, а кони-тучи меняли масть. От иссиня-черных к мышастым, от мышастых – к серым в яблоках, светло-серым и, наконец, невозможно белоснежным. Такими рисуют крылья ангелов, так порой сверкают в полете перья чаек и блестят в большие морозы снега.

Снежный табун валил снежной же равниной, сбоку еще вспыхивало солнце, но серое неотвратимо переползало наверх, становясь тем, что было бы небом, не будь оно кошмаром, но голубоватая звезда на нем как-то держалась. Отлично, теперь дело за вожаком. Огромный, больше любого тяжеловоза, и при этом сложенный как мориск, он как раз выяснял отношения с другим жеребцом, пониже, но помощнее. Бретеры изгибали шеи, становились лбами друг к другу, как спорящие коты, замирали и вдруг с ревом вскидывались на дыбы. Столкнувшись, кони опускались на все четыре ноги, поворачивали и бежали вперед до следующей сшибки. Думать, с какой скоростью твари помчатся за чужой кобылой, не хотелось. Огненному коню варастийка почти не уступала, не уступит и сейчас. В самом деле, кому по силам догнать молнию? Не туче же!

– Ну что ж, моя хорошая, – Ли тронул Проныру коленом, вынуждая перейти некую черту, – давай!

Варастийка не подвела: рыжая стрела ринулась вперед, обошла грозовой табун на полсотни корпусов, вылетела наперерез, вскинулась на дыбы и, заржав, понеслась в сторону, за звездой, вдруг полыхнувшей бешеной синевой.

Белоснежные гиганты продолжают свою то ли битву, то ли пляску, гнаться за кобылой они не желают. Остается развернуть вожака как-то иначе. В полях Эпинэ тебе бы такое не удалось, но здесь огонь становится дверью, а понсонья – лестницей. Страшно? Не страшней того, что уже за спиной. Нужно делать то, за чем пришел, или вовсе не приходить.

Которого же выбрать? «Мориска»! Хвататься за огонь страшно, хвататься за туман, за небытие страшней стократ. Если прогадаешь, затеряешься в рухнувших наземь облаках, задохнешься в воющем снегу, угодишь под свинцово-серые копыта… Чушь, ты должен, можешь и сделаешь! Табун подчинится, как подчинялись армии, и пойдет, куда нужно тебе. Вот за этой слабенькой звездочкой, что неспешно смещается к востоку.

Первой подчиняется Проныра, она опять не хочет идти и опять идет. Он тоже не хочет – и, сжав зубы, перепрыгивает на спину снежно-облачного зверя. Зверя? Все, слово сказано. Свист ветра становится конским храпом, пустота, которая тебя несет, наливается упругим холодом, как плотью. Это – тело, тело лошади, сразу мертвой и живой, вечной и живущей лишь миг. Она злится, она хочет пить, ее жажду утолит лишь пойло, которое она давно чует и к которому рвется. Ей нужно только оно, отвратительное, чуждое, желанное, ведь затем будет покой, будет свобода, танец ветра, игра звезд, блеск росы, облачные тени… Что-то возникнет, что-то исчезнет, не все ли равно? Главное, слизнуть брызги меда! Они малы, но их много, и больше всего там, куда она и бежала. Брызги сливаются в капли и лужицы, запах щекочет ноздри, скорее! Скорее туда…

– Направо! Направо, кляча твоя несусветная!

Ты не получишь своей отравы, ты ее обойдешь, вклинишься меж Вержеттой и «зайцами», отшвырнешь их от бедняги Стоунволла и погонишь к Кольцу. От тебя они побегут, им будет страшно, ведь табуна нельзя не бояться, хотя всех ему не перетоптать, как орлу не истребить мух. Дай вам волю, вы слизнете одного из пары десятков и полсотни из тысячи, а уцелевшие отлежатся и поволокут скверну в пока еще чистые городки и села. Нет, пусть убираются за Кольцо всей стаей, то есть армией. Там их для тебя не станет и ты уберешься, уснешь, исчезнешь!

Ты поворачиваешь, поворачиваешь, поворачиваешь, земля мешается с небом, меняется местами, что-то свищет, в глазах туман, туман везде. Ничего нет, и есть все, есть бег и есть долг. Удастся вырваться – будет о чем подумать, нет… Салиган с Вальдесом должны что-то запомнить, а Рокэ – понять.

Сколько это будет продолжаться? Что будет, когда все кончится? К каким огням тебя вынесет, если вынесет? Впереди мерцает голубая искра, значит, табун летит, куда требуется. Где-то под ногами снег и земля, а сквозь метель пробиваются лошади из крови и плоти. Тот же ветер, что загонял «зайцев» к Вержетте, теперь гонит их прочь. День еще не кончается, к ночи кадельцы успеют добраться до Кольца, а сейчас они откатываются от города, с оторопью оглядываясь на танцующие снежные смерчи.

Хватит ли у тебя сил? Хватит ли ума у Дювье? Хватит! Потом ты обретешь право упасть и сдохнуть, а сейчас – держись и гони табун. Дышать трудно, соображать – тем паче, сердце заходится, лицо словно корой облепило, ничего, потерпишь! Когда получается, всегда трудно. Когда лезешь в гору, сворачиваешь камни, волочешь на себе то, что нельзя бросить, но сколько можно? Вернее, когда можно… Когда можно подумать о возвращении, ведь умирать на земле, вдыхая пороховую гарь, – счастье. Если сравнивать просто смерть и это слияние с пустотой… Ты пока держишься, зато звезда… Звезда резко вздрагивает, замирает на месте, гаснет. Всё, дело сделано, пора выбираться, понять бы еще как.

Заставить тварь уйти на десяток корпусов вперед и сдать в сторону? Нет, тогда табун тоже наддаст, повернет – и начинай все сначала, да ведь теперь и не начнешь! Маяка больше нет, без него промахнешься. В галерее у тебя был огонь и хоть какое-то время, а здесь что? Кровь? Ну да, отличный способ затянуть в эту жуть братьев с матерью. Исключаем.

Соскочить наудачу и наверняка угодить под копыта или то, что кажется таковыми? Скакать, пока скачется, и будь что будет? Бури рано или поздно иссякают, но куда тебя успеет затащить? Хоть бы какой-нибудь обрыв попался, или дерево, или мост, или море… С закатного маяка море было видно просто отлично, но он вслед за Вальдесом влетел сперва в нечто рассветное, а потом и вовсе неясно куда. Маяков в здешней мути нет, и гореть тоже нечему, кроме твоей крови, но ее лить нельзя. А что в этом мареве можно, когда ты есть и при этом тебя вроде и нет?

Снежный табун уверенно прет вперед. Живого тебя уже сто раз сбросили бы и добили, живые кони давно бы выдохлись, но тучам для бега нужен лишь ветер, они не устают, а тебе… Будь логичен, вассалу Молний нужны молнии. В Зимний Излом они тебя догнали и проводили, ведь ты пустил в ход собственную кровь, но кровь без памяти ничто. Память!.. Полыхающий костер…

Тех, кто нужен, не зовут, те, кто нужен, приходят сами. Проныра выскакивает из серой мглы и, вытягивая шею, почти стелется над снегами. Мгновенье назад ее не было, теперь есть. Золотая варастийка приближается стремительно, ее по-прежнему не замечают, но тем лучше. Прощай, Зверь, несись к своей скверне сам.

В родном Савиньяке он бы на подобный прыжок не отважился, здесь другого выхода нет. Руки хватают рыжую гриву и становятся видны; ощущать под собой спину лошади – быть живым. Скорее! Вперед и наискосок, прочь с дороги табуна. Свист ветра, дальний гром, алая вспышка становится звездой. Неужели он ошибся? Неужели нужно назад и всё заново? Нет, из мглы проступает башня с алым солнцем на вершине, такая знакомая!

Черный маяк на горизонте, черные птицы в вернувшемся небе, под ногами – выжженная земля, мимо по оврагу катится туман, на твоей рубахе кровь, вдали громовые раскаты, башня далеко и близко, солнце становится сердцем, ветер – пеплом. Рядом, совсем рядом, бьет рогатая молния, так это грозы выжгли травы? И травы ли?

Холодно… Очень холодно и тихо, но снег на лице тает, значит, жив.

– Проснулся? Вот и славненько!

– Ох, слава Создателю!

Он в седле, вокруг все свои – Раймон, Мишель, Дювье… Проныра стоит, опустив голову, на серый снег падают розоватые хлопья.

– Она… скакала?

– Мы все скакали, вслед за тобой. Потом она стояла, ты сидел, а мы прыгали вокруг. Дювье аж испугался.

– Тут испугаешься. Монсеньор, вы бы спешились… Ее ж поводить надо!

Спешиться? Прямо сейчас? Рукой шевельнуть, и то трудно. Ничего, смог развернуть бурю, сползти с седла тоже сможешь, уже смог… Теперь обнять лошадь за шею. Чтобы не упасть и чтобы сказать спасибо, ее ведь никто не спрашивал, хочет ли она нестись тропами Зверя.

Под сапогами скрипит, будто выговаривая, снег, незримая игла резко колет висок, в глазах рябит, но красное солнце над черным гребнем перелеска видно отчетливо, а туча – туча заметно отдалилась, причем в правильном направлении. И ветер ослаб, плащи треплет, но так, без злобы. Артиллерии тоже не слышно, только кони железом звякают и кот орёт! Они, конечно, от Вержетты прилично отмахали, но пушечные басы разносятся далеко. Значит, бою конец, значит, получилось!

– Монсеньор, я и не знал, что ваша того ж завода, что и монсеньоров!

– Что?

– Простите, запутался. Только сейчас разглядел, на вашей то же клеймо, что у Дракко. Полумориска Монс… герцога Эпинэ.

– Лэйе Астрапэ! – Рогатая молния на золотистой шкуре. Словно всегда тут была, хотя в саду у старухи Проныра клейма еще не носила. Что ж, вот тебе и доказательство, только чего?

– Монсеньор, вы что-то сказали?

– Возвращаемся.

– А вы как?

– Отлично.

Разбираться с сегодняшним приключением придется долго, но главное он, кажется, понял! Остается еще раз проверить на себе, а потом, если потребуется, на Талиге. Окровавленный закат… Вечер.