Я еду к брату сразу после занятий. Нужно только как-то прожить этот день. В школе я в безопасности, окружена людьми. Но нервы все равно на пределе, и я дергаюсь из-за любой ерунды: хлопнувшей в коридоре двери, идущего впритирку ко мне школьника, звонка в конце урока. Обеденный перерыв радует меня как никогда: я на полпути к цели и мне осталось вытерпеть всего три урока. Хейли сидит в столовой рядом со мной и ест из моей тарелки картошку-фри, к которой я не притронулась. Для привлечения моего внимания она стучит пальцами по подносу.

– Ты закончила? Собирать вещи Калеба?

– Закончила.

Адрес Хейли был записан в блокноте Ив. Если я хочу, чтобы подруге ничего не угрожало, нужно срочно менять тему разговора. И тут Брэндон из нашей команды бегунов спрашивает, наклонившись через стол:

– Они будут устраивать гаражную распродажу?

Понятия не имею, будут они устраивать гаражную распродажу, продавать вещи по интернету или через магазин подержанных вещей. Мне противно, что Брэндон чуть ли не слюни пускает, интересуясь этим.

– Наверное, они будут что-то продавать, но не знаю, каким образом.

– Можешь попридержать кое-что для меня? – спрашивает он.

«Люди – сволочи, – решаю я. – Или у них слишком короткая память».

– Нет, – отвечаю с раздражением в голосе.

Похоже, Брэндон считает, что с привлекательной мордашкой хорошие манеры не обязательны. Он хлопает ресницами, обиженно надув губы. Надув губы! Фу. И что в нем девчонки находят? Брэндон поднимает руки в защитном жесте, словно я животное, готовое броситься на него. Может и готова. Во всяком случае, очень хочется.

– Ладно, ладно, не кипятись, – говорит он. – Просто я бы неплохо заплатил за туристическое снаряжение.

Я мысленно перебираю спортивные вещи, собранные в комнате Калеба.

– За ботинки?

Они, конечно, недешевые, но сомневаюсь, что Брэндон не осилит покупку новых туристических ботинок.

– Нет, спальный мешок. Он классный, всесезонный. Такие стоят немерено, и мои родители отказываются тратиться на него.

Я задумчиво качаю головой. Вспоминаю, какие вещи нашла в шкафу Калеба и под кроватью.

– Не было никакого спального мешка.

– Посмотри в шкафу, – пожимает плечами Брэндон. – Такие обычно вешают. Из-за наполнителя. Говорю же, мешок отпадный.

Спальный мешок, который вешают. Большой. В памяти всплывает звук, издаваемый покачивающейся на чердаке вешалкой. Я выпрямляюсь.

– Откуда ты знаешь, что у него есть спальный мешок?

– Столкнулся с ним в туристическом магазине, – объясняет Брэндон с набитым ртом. Боже, ну как он может кому-то нравиться? – Мы с отцом покупали удочки. Калеб был в отделе походного снаряжения, стоял в очереди в кассу. Держал в руках спальный мешок и непромокаемую спортивную сумку. Жаль, если он так ими ни разу и не воспользовался.

Балка на чердаке – единственное непыльное место. Я хватаю Брэндона за запястье, и он вскидывает на меня испуганный взгляд.

– Когда?

Он высвобождает руку и, вытаращив глаза, оглядывает стол: не пялятся ли на нас? Мог бы этого и не делать. Все пялятся. Как же, Джесса Уитворт слетела с катушек. Плевать. Я предпочитаю эту Джессу той, которая испарилась вместе с Калебом. Брэндон театрально потирает запястье.

– Не знаю. Где-то в конце лета. Блин, Джесса. Прости. Брякнул, не подумав.

Я выскакиваю из-за стола и бегу искать Макса. Но не нахожу. У него сейчас урок. В лаборатории, наверное. Но я не знаю точно его расписание, поэтому могу ошибаться. Я несусь по коридорам, заглядывая в окошки классных комнат. Макса нигде нет. Отправляю ему сообщение: «Я знаю, что Калеб держал на чердаке». Ответа не получаю.

Я мчусь к машине, забив на последние уроки. Воображение рисует Калеба, каким я видела его в тот день на забеге. Стоявшего у стартовой линии и наблюдавшего за нами. Дождь все усиливается, нарастает. «Пора», – думает он. Как долго Калеб ждал идеально подходящего момента? И чего он ждал? Разлива реки, да. Но если он хотел сбежать, то мог просто сбежать.

Все воспоминания начинают медленно обретать форму. И я вспоминаю, что есть еще одно место, где я смогу найти ответы на оставшиеся вопросы.

Я еду в библиотеку. Калеб – единственный знакомый мне школьник, занимавшийся там. Я не понимаю необходимости сидеть в городской библиотеке при наличии школьного и домашнего интернета. Мне нравится готовиться к урокам и искать нужную информацию дома, у себя в комнате. Где тихо и никто не мешает. А Калеб любил заниматься в городской библиотеке. Он все там знал. Даже водил меня туда на День святого Валентина. Сказал как-то Шону, что предпочитает делать уроки там, а не дома. Прятал конфеты в ящик, в который никто не лазит, и безбоязненно оставлял в нем домашку, зная, что ее никто не возьмет.

Библиотечный зал пахнет книгами и коврами, воздух гудит от работающих кондиционеров. Несколько читателей сидят в мягких креслах, другие бродят по проходам между стеллажей. Слышно, как кто-то печатает в одной из кабинок. Я с уверенным видом целенаправленно иду по проходам к столу, за которым всегда сидел Калеб. Кресло с тихим скрипом сдвигается назад, когда я в него сажусь. Колесики цепляются за линолеум. Я ставлю ноги в еле заметное углубление от стоп в нем и представляю на этом самом месте Калеба.

При включении компьютера загружается главная страница с библиотечным каталогом. Я открываю интернет-браузер и просматриваю историю поиска. Здесь она сохранена, в отличие от домашнего компа Калеба. Вот только ее слишком много. Этим компьютером пользовались и другие люди, поэтому невозможно понять, какие страницы открывал Калеб, а какие не он, даже если смотреть историю лишь за летний период.

В другом конце зала, за абонементным столом, начинает работать принтер. Туда направляется за своими распечатками женщина. Она протягивает мужчине за столом несколько монет. Я тоже иду туда в надежде, что этот мужчина сможет мне помочь.

– Здравствуйте, – здороваюсь я.

Мужчина поднимает взгляд, улыбается, не размыкая губ, и ждет продолжения.

– Я работала над одним проектом, – начинаю я рассказывать ему свою печальную историю. Не выдуманную, а настоящую. Изменив детали. – С парнем из моей школы. Он погиб. – Голос предательски дрогнул. Я никогда еще не произносила подобного вслух. Предпочла закрыться от всего остального мира. Замкнуться в себе.

Улыбка на губах мужчины увядает, он откидывается на спинку стула.

– Я слышал об этом. Мне очень жаль.

Я сглатываю вставший поперек горла ком, ощущая себя предательницей по отношению к Калебу. По отношению ко всем. Но меня это не останавливает.

– Он занимался здесь. Не осталось ли у вас какой-нибудь информации, над чем он мог тут работать?

Мужчина наклоняется вперед. Качает головой.

– К сожалению, нет. Да, я помню, что он над чем-то работал. Однажды спросил у меня, как получить доступ к публичным судебным документам. Я дал ему адрес нужного веб-сайта. На этом все. Мы не сохраняем копии распечатанных документов. Мне жаль.

– Не подскажете адрес этого веб-сайта?

– Конечно, подскажу.

Он вырывает из блокнота желтый лист и записывает на нем адрес. Я крепко сжимаю его в ладони, возвращаясь к компьютеру. Введя адрес, вижу, что это ссылка на правительственный сайт. Создав там аккаунт, можно получить доступ к протоколам судебных слушаний. Что же ты искал, Калеб? Хорошо бы поля с логином и паролем автоматически заполнились его данными. Но нет, они пусты.

В который уже раз возникает ощущение, что стоит мне чуть-чуть приблизиться к Калебу, как он снова ускользает от меня. Сюда он приходил, когда не хотел, чтобы другие знали, чем он занят. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Вспоминается, как мы сидели в этой кабинке в День святого Валентина, и я почти слышу, как Калеб шуршит фантиком, разворачивая для меня конфету, почти ощущаю на языке вкус ириски. Я открываю маленький ящик, ожидая найти в нем несведенные конфеты, но вместо сладостей обнаруживаю скрепку и выкатившийся от толчка карандаш.

Я наклоняюсь, чтобы заглянуть в ящик, и засовываю туда руку. В самый его конец задвинута стопка сложенных пополам бумаг. Они практически сливаются с белым основанием полки. Рядом лежит еще один карандаш и энергетический батончик – я такой видела в комнате Калеба, в бункере. Сердце подскакивает к горлу. Я вынимаю бумаги, надеясь, что они не пусты. Надеясь, что Калеб оставил какие-то записи. Но это не записи. Это бумаги поважнее.

Я вижу в верхней части листа шапку протокола судебного заседания. Вижу содержание. Это судебное разбирательство по делу его отца. Перечень сведений и приговор. Руки дрожат, пока я бегло читаю распечатки. Здесь не весь протокол. Несколько разрозненных страниц. На второй странице упоминается мама Калеба. Я потрясена тем, что она выступала свидетелем со стороны обвинения. Ее обвинение коротко и емко. Я слышу ее слова так, будто она сама шепчет их в мое ухо. И эта сцена оживает передо мной.

Мы с ним ругались. Он сказал, что мне нужно устроиться на работу, что мы не сможем погасить ипотечный кредит. Мы сильно повздорили, и я сказала ему, что отвезу нашего сына к моей матери. Однако я передумала и вернулась. Его не было дома. Меня разбудил запах дыма. Весь дом был в дыму. Я побежала за сыном. Он спал в комнате на другом конце коридора. Из-за густого дыма ничего не было видно, но сын кричал, и я его нашла. Он обжег о дверную ручку большой и указательный пальцы. Я накрыла нас одеялом. И мы побежали.

Я поглаживала зарубцевавшийся шрам между пальцами Калеба, слушая его историю о ребенке, пожелавшем нарезать себе ножом яблоко. Воображаемую историю, славную историю из добрых воспоминаний. Когда в реальности собственный отец подверг его жизнь опасности. Во всяком случае, Калеб очень долго в это верил.

Его мама давала показания против его отца. Его отец был обвинен и осужден за поджог, страховое мошенничество и угрозу здоровью ребенка. Страница обрывается на следующем свидетеле. Следователе по поджогам. Дальше идут сведения о другом свидетеле. Свидетеле, который видел мужчину, выбегающего из дома поздно ночью. Мужчину, подпадающего под описание внешности отца Калеба. На суде он на него и указывает.

Я возвращаюсь к первой странице, нахожу имя этого свидетеля и холодею. Шон Ларсон.

Я представляю Калеба, сидящего за этим столом и читающего эти страницы. Что он видит? Он ездил для чего-то в тот дом. На место преступления. Искал то, о чем пытался сказать его отец? Решил разузнать все самостоятельно? Напоминание о случившемся всегда было при нем: зарубцевавшаяся, изменившая цвет кожа на месте ожога.

– Аппендицит, – начал он перечисление своих бед, сняв рубашку. Склонил голову: – Царапина от собаки. – Подтянул штанину: – Вывихнул колено на лыжах, понадобилась операция.

А я перечисляла свои:

– Ветрянка, подхватила от Джулиана. – Провела пальцем по лбу. – На санках врезалась в дерево. – На подбородке еле виден побледневший от времени шрам.

Мне было десять, все съехали по этому спуску, а я – нет. Очень боялась. Но потом я вернулась туда одна. Меня изводила, мучила мысль, что я единственная не решилась на это. Я не стала рассказывать Калебу об этом. Короткая версия была куда лучше. Пусть остальное нарисует его воображение.

– А этот откуда? – указала я на ладонь Калеба.

Его лицо на секунду застыло маской.

– Совсем забыл о нем. Давно это было. – После долгой паузы Калеб сказал: – Нож. Мне яблока захотелось.

И я улыбнулась.

Как много было скрыто от нас обоих. Спрятано практически на виду в надежде, что никто глубже копать не будет. Я наконец-то понимаю Калеба. Знаю, что он искал и что нашел. Калеб обнаружил, что и его мама, и Шон выступали в суде против его отца. Когда Шон был незнакомцем. Когда он должен был быть незнакомцем. А теперь это обнаружила я.