Я стою, уставившись на закрытую дверь, слушая тикающие на стене часы. Уже полдень, я проголодалась, и с голодухи мне мерещится невесть что. То, чего нет. Комната всегда была забита едой. Словно быстрый перекус не стоил титанических усилий в виде спуска на первый этаж. Осмотрев полки, я вижу пакетик с арахисом – наверное, оставшийся с бейсбольной игры – и почти пустую коробку хлопьев. И то и другое идет в мусорку под столом.

За стопкой книг нахожу заначку Калеба: набор из мини-коробочек с разными видами хлопьев. Он опорожнял такую коробочку в один присест. Их осталось три из восьми. Пальцы дрожат. Возможно, от голода. Я выбираю свои любимые хлопья «Попе». Обычно Калеб хранил их для меня, хотя и сам любил их больше всего. «Попе» всегда доставались мне, и мое сердце разбивается, когда я вижу коробочку с ними. Эти хлопья по-прежнему ждут меня. Я открываю коробочку, переворачиваю ее и высыпаю хлопья в рот. Они покрыты медовым сиропом, и их хочется есть и есть бесконечно. Я вижу донышко коробки. Этих хлопьев никогда не бывает достаточно. Никогда они не остаются несъеденными.

Калеб любил приносить еду с собой в экзаменационные дни. Говорил, она нужна ему для мозга, для концентрации внимания. И ему это сходило с рук. Он каким-то образом убедил учителей, что его оценка зависит от того, будет ли при нем пакетик с чипсами.

Единственным местом, куда его не пускали с едой, была библиотека, поэтому тут ему приходилось особенно изощряться.

В щели под дверью темно, снизу не доносится никаких шагов. Я приоткрываю дверь и вздрагиваю от ее скрипа. В комнату просачивается теплый воздух. Держась ладонями за стены, как Калеб, спускаюсь по ступенькам вниз. Останавливаюсь у закрытой двери на втором этаже. Прижимаюсь к ней ухом, но ничего не слышу. Я тихонько стучу в дверь.

– Мия?

Ответа нет. Я опускаю ладонь на дверную ручку и слегка поворачиваю ее – посмотреть, заперта ли дверь, можно ли ее при желании открыть.

– Ив? – зову я.

Теперь слышно только тиканье часов в гостиной на первом этаже. Это старые часы дедушки Калеба в виде узкой башенки. Они уже не отбивают звоном каждый час, а лишь глухо гудят, как при сломанном механизме. Да и гудение это слышно лишь в непосредственной близости от них. Скорее всего, это Мия шарила в комнате Калеба. Видимо, она против моего присутствия в доме и считает, что вещи брата должны достаться ей. Наверное, она хочет узнать, каким он был – ее брат, без которого ей теперь придется расти.

Затаив дыхание, толкаю дверь. Я приоткрываю ее, чтобы заглянуть внутрь и убедиться – Мии в комнате нет. Не знаю, что я ожидала увидеть. Возможно, разложенные на полу вещи Калеба, как дань его памяти. Или коробки с ее собственными вещами, указывающие на неспешные сборы. Однако комната осталась точно такой, какой я ее помню: стены бледно-лавандового цвета, целая куча плюшевых единорогов, разбросанные по полу игрушки, кресло-мешок, книги в мягких обложках, набор для изготовления колье.

Мне казалось, все вокруг пропитается печалью, и Мия станет такой же мрачной и замкнутой, как и я. Что она бросит друзей и секции и сосредоточится на том единственном, чего лишилась. Вдоль стен здесь не стоят коробки. Видимо, выставив дом на продажу, Ив решила оставить все как есть, чтобы возможные покупатели с легкостью могли представить в этих комнатах собственных детей – как они тут растут и радуются жизни. Только комната Калеба должна исчезнуть. Снова превратиться в чердак. Кладовку. Библиотеку. Бункер. Никто не хочет видеть комнату, принадлежащую призраку. Я закрываю дверь, преодолеваю оставшиеся ступеньки вниз и зову:

– Есть тут кто?

Тиканье часов здесь гораздо громче. Я вздрагиваю, когда включается ледогенератор и в морозильное отделение падают свежие кубики льда. Я вдруг осознаю, что никогда не оставалась на кухне одна. Я была здесь с Калебом. С Мией. С Ив. С Шоном. Без них кухня выглядит заброшенной и старой. Даже ламинат кажется более желтым и расслоившимся. Я обхожу комнату кругом, ведя пальцем по краю кухонной стойки. Мне бы пообедать. Дверца в кладовку открывается со скрипом. Вспоминаются слова Калеба: «Продуктов у нас с гулькин нос».

В кладовке есть хлеб и арахисовое масло. Ненавижу арахисовое масло. Еще есть хлопья, но коробка пока не вскрыта. Наверное, это хлопья Мии, а она явно была бы против того, чтобы я их ела. Да и вообще, вряд ли я имею право брать их еду. Нет, я уверена, что не имею на это права.

Глянув в боковое окно, вижу машину Ив. Она стоит на длинной и узкой подъездной дорожке, ведущей к гаражу за домом. Значит, они с Мией где-то поблизости. Я открываю ящик рядом с холодильником в поисках бумаги и ручки – хочу оставить записку. Однако он пуст. Я заглядываю в остальные ящики. В одном звякают столовые приборы, в другом лежат запасные батарейки, в нескольких находятся кухонные принадлежности. Но не меньше половины ящиков уже вычищены. Такое ощущение, будто Ив, как и я, начала сборы с мест, скрытых от глаз. И опустошает их недра, оставляя одну оболочку.

Я решаю просто уйти. В миле отсюда, возле съезда, находится закусочная. Я могу обернуться за полчаса. Могу даже поесть на обратной дороге сюда. Входная дверь не заперта. Видимо, Ив с Мией отлучились ненадолго. Когда я выхожу на улицу, у самого крыльца застывает Мия. Она сидит на корточках с мелком в руке, ее ладони окрашены в розовый и зеленый. Перед ней цепочка из нарисованных квадратов – похоже, она рисует классики.

Я спускаюсь на одну ступеньку. Мия отворачивается к тротуару и выводит мелом новую линию.

– Привет, Мия, – здороваюсь я и не получаю ответа.

Лицо девочки скрыто за завесой длинных волос.

– Я иду обедать. Ты здесь одна?

Оторвавшись от рисования, Мия бросает на меня через плечо короткий, но твердый взгляд.

– Мне запрещено с тобой раговаривать, – тихо произносит она и возвращается к рисованию.

Слова Мии как удар под дых. Придя в себя, я аккуратно обхожу ее.

– Где твоя мама?

После недолгой заминки, не поднимая глаз, она отвечает:

– В гараже.

– Ясно. – Я стою рядом с Мией, и моя тень падает на ее нарисованную игру. – Если она спросит, где я, скажи, что я ушла на обед. Скоро вернусь.

Мия молчит, но, направляясь к машине, я не слышу скрипа мела по асфальту и ощущаю на себе взгляд девочки.

Когда я возвращаюсь, от моего сэндвича с ветчиной остаются лишь обертка и салат латук. Двор перед домом пуст, но машина Ив все еще стоит на дорожке. Я решаю до того, как зайти внутрь, выбросить обертку в контейнер за домом. Как-то неприлично возвращаться с мусором: свидетельством того, что для продолжения жизни мне требуется пища, напоминанием о том, что я здесь, а Калеб – нет.

Мусорные контейнеры стоят в крытом бетонном ограждении, построенном впритирку к задней стене дома. К ним ведет подъездная дорожка, проходящая между домом Калеба и соседским. Мне приходится сначала отодвинуть контейнер для вторсырья, чтобы добраться до обычного мусорного бака. Его колеса скребут по бетону, и я брезгливо морщусь. Поднимаю крышку, выбрасываю обертку от сэндвича и тут замечаю в баке красные подложки под столовые приборы, кулинарные книги и магниты – вещи из кухни, брошенные и забытые. Я прикрываю крышку бака и выхожу из бетонного пятачка.

За домом открывается гаражная дверь. Из нее выскакивает Мия, а за ней идет Ив с гидравлическим шлангом, включенным в расположенную в гараже розетку.

Мы тоже отмывали летом дом, поэтому я сразу понимаю, что собралась делать Ив. Подготовить дом к показу, выставить его на продажу. Я поспешно огибаю угол здания, чтобы она меня не заметила.

Входная дверь по-прежнему не заперта. Когда я захожу внутрь, поток воды из заработавшего шланга с шумом бьется о стену дома. Я ощущаю присутствие чужого человека даже прежде, чем слышу его. Возможно слух притупился из-за шума работающего во дворе агрегата, поэтому обострилось чувственное восприятие. В любом случае сначала я ощущаю чье-то присутствие в доме и только потом слышу шаги наверху. Там кто-то ходит. Я поднимаюсь на второй этаж и останавливаюсь, прислушиваясь, не вернулась ли Мия в дом раньше меня. Однако звук вновь раздавшихся шагов доносится не из комнаты Мии. А с третьего этажа, из-за синей двери – не запертой, а просто прикрытой. Я могу посмотреть, кто там ходит.

И опять же я полагаю, что, пока меня нет, вещи Калеба перебирает Мия. Мне не хочется ее спугнуть. Я хочу, чтобы она посмотрела на меня. Хочу выразить ей свои сожаления. Поэтому я на цыпочках поднимаюсь по лестнице, перешагнув скрипящую ступеньку, и заглядываю в приоткрытую дверь. В комнате суматошно двигается человек – слишком большой, слишком быстрый, – и я удивленно отскакиваю назад. Наверное, я чем-то выдала себя, может, охнула, потому что человек за дверью замирает.

– Мия? – зовет грудной голос.

Всего два слога, но я узнаю обладателя этого голоса, и мой страх сменяется яростью. Я со злостью распахиваю дверь и влетаю в комнату. Макс отступает, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Он пытается заговорить, но я уже вижу, что он натворил. Книги на полках свалены. Ящики полуоткрыты. Рюкзак выпотрошен, и все его содержимое валяется на ковре. Макс поковырялся и в открытой коробке, вывалив часть собранных вещей на пол.

– Что ты творишь?! – ору я. Мне наплевать, слышат ли меня Мия и Ив. Я так взбешена, что не могу сдержаться.

Макс, поморщившись, вытягивает вперед руки.

– Пожалуйста, Джесса, – говорит он, но я не понимаю, о чем он просит.

В горле встает ком, глаза жжет от выступивших слез.

– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я, обведя взглядом полки.

Макс проводит ладонью по лицу.

– Я кое-что искал, – отвечает он и смотрит на меня в упор. Смотрит прямо в глаза, чего не было уже целую вечность. А точнее, несколько месяцев. – Пожалуйста, не кричи. – Он устремляет взгляд за мое плечо, в коридор. Внизу не стихает шум работающей гидравлической системы.

У меня перед глазами все расплывается, Макс расплывается. По щекам бегут горячие слезы, и я отвожу взгляд, злясь на себя за них.

– Это не твоя комната. Здесь нет твоих вещей. Убирайся отсюда.

Я выталкиваю его, выпихиваю из комнаты на лестницу, и он снова просит меня о чем-то, обхватив ладонями за плечи и медленно пятясь.

– Это мое, – наконец регистрирует его слова мозг.

– Что твое? – Уж точно не эта комната. Уж точно не эти вещи. Уж точно не оставшиеся здесь воспоминания.

– То, что я ищу. Не Калеба. А мое.

Я неверяще мотаю головой. Какие вещи здесь могли принадлежать ему? Рубашки, которые я не стала разглядывать? Школьные записи, которые сунула в коробку?

– Что ты ищешь, Макс?

Он не сразу отвечает. Смотрит через плечо. На его шее дергается кадык.

– Деньги, – говорит он, не глядя мне в глаза. Так тихо, что я неосознанно наклоняюсь к нему – убедиться, правильно ли расслышала.

– Здесь нет денег, – качаю я головой. Я осмотрела ящики стола и карманы брошенных на полу джинсов. Бумажник исчез вместе с Калебом. – Если ты одолжил ему деньги, то, скорее всего, они были при нем. Похоже, тебе придется простить ему долг, ведь отдать его он тебе не сможет.

Мне представляется соленая вода и подводные течения, песок и океан – бесконечные просторы, неизмеримые глубины.

– Я не одалживал их ему, – говорит Макс.

Недоуменно моргаю. Это как? Макс почему-то не хочет ничего пояснять.

– Какую сумму ты ищешь? – тихо спрашиваю я, давая ему возможность не ответить, якобы не расслышав моего вопроса.

– Шесть сотен баксов, – отвечает Макс. – И еще девять.

– Ты думаешь, он взял у тебя без спроса шестьсот долларов? – Раз он не хочет произносить этого вслух, я произнесу это за него.

– Я не знаю.

– Когда?

– Давно. За несколько недель до несчастного случая.

– Ты думаешь, он взял у тебя без спроса шестьсот долларов…

– Шестьсот девять, – поправляет меня Макс.

– Шестьсот девять долларов, – послушно повторяю я, – но ты его об этом не спросил?

– Я не был уверен. Ну, то есть я практически уверен, что это он. Только он там был. Только он знал, где я их держу.

Предположение Макса абсурдно по множеству причин. Калеб не нуждался в чужих деньгах. Как я узнала позже, он мог позволить себе учиться в частной школе, потому что отец оставил ему по завещанию счет в банке. Управлял этим банковским счетом адвокат, но деньги принадлежали Калебу, и помимо крупных сумм на такие вещи, как оплата обучения в школе, он получал еще и ежемесячные выплаты. В отличие от Макса ему не нужно было беспокоиться о том, потянет ли он обучение в университете. Ему не нужны были ни стипендия, ни работа. Однако все это не важно. Важно другое.

– Калеб никогда бы ничего у тебя не украл. Он – твой лучший друг.

Макс прищуривается.

– А лучшие друзья никогда ничего друг у друга не берут, да?

Мои щеки вспыхивают. Зло пройдя мимо меня, он бросается на поиск денег, обыскивает полки, коробки. Пинает мусорную корзину, роется в пустых упаковках из-под еды, сдвигает оставшиеся вешалки. Он носится по комнате вихрем. Ураганом. Мне видится, как он разносит на части весь дом.

– Перестань! – кричу я, глядя на то, во что он превращает комнату.

Но Макс меня не слышит. Или не хочет слышать. Он шарит пальцами под матрасом. Потом с громким стуком вовсе спихивает его. Останавливается и медленно поворачивается ко мне. Должно быть, я снова закричала. Я крепко зажмуриваюсь, заткнув уши ладонями. Голова разрывается от рева. Макс мягко отнимает мои ладони от ушей. Его губы шепчут: «Мне очень жаль». И ему действительно жаль, как и мне. Он притягивает меня к своей груди, и я обнимаю его. Крепко-крепко, до боли, прижимаю к себе.

– Мне очень жаль, Джесса, – повторяет Макс еще раз.

Его грудная клетка тихонько сотрясается. Он плачет. Макс оставляет меня одну в комнате Калеба. Оцепеневшую. Неподвижную. Опустив голову, пересекает газон. Он проходит прямо мимо Ив и Мии, которые не замечают его. Макс даже не утруждает себя, чтобы открыть калитку. Просто перепрыгивает через забор и бежит. Не останавливаясь.