Недели, последовавшие за падением «Зоотроп», стали очень тяжелыми для Лукаса. Он чувствовал себя брошенным. Коппола к началу 1971 года уже глубоко увяз в подготовке к «Крестному отцу», предстоящие съемки входили в его план по возврату 300 тысяч долларов студии «Уорнер». Но у Копполы хотя бы была работа, а у Лукаса – нет. Они с Маршей едва держались на том, что она получила за монтаж фильма «Кандидат» Майкла Ритчи. Лукас подумывал найти подработку оператором документалки или собрать деньги на съемки нескольких претенциозных «симфонических поэм», которые так любил.

«Апокалипсис сегодня» по-прежнему оставался в подвешенном состоянии после разрыва контракта с «Уорнер» в «черный четверг». Это был единственный текущий проект Лукаса, и он находился на стадии разработки сценария, который они с Милиусом дописывали с переменным успехом. Лукас привел в проект еще одного партнера, серьезного и спокойного тридцатилетнего продюсера по имени Гэри Керц.

Как и Лукас с Милиусом, уроженец Лос-Анджелеса Керц окончил киношколу USC. Но он часто повторял, что во время его выпуска в 1963 году киношкола была «бедной родственницей» той, в которую поступили Лукас и Милиус годом позже. Как и большинство выпускников, Керц не смог проникнуть в Голливуд, так что остался в USC, работал над информационными медицинскими фильмами для Министерства здравоохранения США и заведовал киноархивом. Затем он тоже нашел работу у Роджера Кормана и стал у него мастером на все руки: занимался звуком, съемками и даже спецэффектами.

Однако в отличие от Лукаса и Милиуса Керц не смог избежать войны; в 1966-м его призвали в морскую пехоту и отправили во Вьетнам. Во время боевой подготовки Керц осознал, что он – «отказник по соображениям совести». Сочувствующий и здравомыслящий старшина посоветовал Керцу не высказывать возражений вслух, но вместо ружья дал ему в руки кинокамеру. Керц провел два года во Вьетнаме в составе съемочной группы, глядя в окуляр камеры на кровь и горящие деревни, с пустой кобурой на бедре. Он вернулся домой в 1968 году с новообретенной духовностью, вел себя с тихим достоинством квакера и даже отрастил бороду-«ширму», которая придавала ему сходство с Авраамом Линкольном или капитаном Ахавом .

Керц вернулся в кинематограф и к 1970 году работал вместе с режиссером Монте Хеллманом, еще одним учеником Кормана, над роуд-муви «Двухполосное шоссе». Фильм был совсем малобюджетный: его в спешке проспонсировал Нед Танен из «Юниверсал» в надежде прокатиться на волне «Беспечного ездока»; и Керц, пытаясь сэкономить как можно больше, хотел, чтобы Хеллман снимал «Двухполосное шоссе» на недорогой тридцатимиллиметровой пленке формата «Текнископ». Единственная проблема заключалась в том, что раньше ни Керц, ни Хеллман не работали с «Текнископ». Так что Керц позвонил Копполе – еще одному питомцу братства Кормана – за советом. Коппола со своей типичной высокопарностью сообщил Керцу, что тому нужно встретиться с одним из его протеже, который недавно закончил съемки своего первого фильма, «THX 1138», как раз в формате «Текнископ» и сейчас занимается монтажом у себя в мансарде в Милл-Валли.

По инструкции Копполы Керц приехал в Милл-Валли и постучался в дверь. Когда Лукас открыл, Керцу показалось, что перед ним еще студент. «Он был такой маленький парень», – говорил позже Керц; Лукас был в джинсах, кроссовках и незаправленной рубашке, которая, казалось, ему размера на два велика. Но чем больше они разговаривали – и чем больше Керц следил за тем, как искусно Лукас управляется с видеомонтажным пультом «Стейнбек» – тем больше он ему нравился. «В школе мы оба пришли к тому, что все нужно делать самим, – рассказывал Керц. – Он полностью соответствовал моему представлению о том, каким должен быть кинематографист». Керц уехал от Лукаса с хорошим впечатлением и отправился снимать «Двухполосное шоссе» на пленке «Текнископ», а Лукас остаток 1970 года провел в борьбе с «Уорнер» за «THX». Однако это было начало одного из самых важных творческих партнерств: всего за десять лет Лукас и Керц вместе создали три неслыханно успешных фильма. Наверное, неудивительно, что именно Коппола свел Лукаса со следующим человеком, который стал ему заменой старшего брата. «Я знал репутацию Джорджа, видел несколько его студенческих работ, – вспоминал Керц, – но познакомил нас Фрэнсис».

Коппола видел некоторые материалы, снятые Керцем во Вьетнаме, и сказал Лукасу, что Керц может стать идеальным соавтором фильма о войне. Однако у самого Керца такой уверенности не было. Если Лукаса и Копполу можно назвать полярными противоположностями, то Лукас и Керц по темпераменту были из одного теста, тихие и сдержанные, и Керц волновался, что никому из них двоих не хватит силы характера для руководства съемочным процессом. Но они с Лукасом так хорошо сошлись, что решили двигаться дальше, несмотря ни на что.

Керц искренне заинтересовался «Апокалипсисом»; он рассматривал его как возможность снять собственную черную комедию в духе фильма Роберта Олтмена «Военно-полевой госпиталь», вышедшего в 1970-м. Но чем дальше они обсуждали будущую картину, тем больше вопросов возникало у Лукаса. Например: могут ли они вообще думать о продаже фильма другой студии, ведь фактически он все еще находится в собственности «Зоотроп»? Лукас, как обычно несогласный, продолжал настаивать, что фильм принадлежит ему и Милиусу, и Коппола изначально не имел права козырять им в переговорах. Однако больше всего Лукас сомневался в том, стоит ли вообще снимать фильм о войне. Невероятно непопулярная война не сходила с первых полос газет, и Лукаса трясло от мысли, что они могут, сами того не желая, спровоцировать развитие какой-нибудь ждущей своего момента циничной тенденции. «Я работал над фильмами в основе своей негативными. И “Апокалипсис сегодня”, и “THX” – злое кино, – говорил Лукас. – После “THX” я понял, что люди не хотят видеть, как и почему разрушается страна. Мой фильм только усиливал их пессимизм и депрессию, подавлял желание меняться к лучшему». И он решил: «Мы должны возродить оптимизм».

После «THX» Лукас мечтал снять кино, которое было бы не только оптимистичным, но и мейнстримным, коммерческим и актуальным. «Апокалипсис сегодня» на время отложил в сторону, хотя Лукас понимал, что точно хочет дальше работать с Керцем. Поклявшись, что когда-нибудь обязательно вернутся к «Апокалипсису», они с Керцем начали обдумывать идеи нового фильма. Какие фильмы им нравятся? Что они считают актуальным? Некоторое время они размышляли над ремейком классической картины Куросавы «Скрытая крепость», ее переосмыслением в более современных реалиях, как это сделал Джон Стерджес с «Семью самураями», перенеся действие из древней Японии на Дикий Запад в «Великолепной семерке», фильме 1960 года.

А вот по-настоящему их восхищал «Флэш Гордон». Лукас с воодушевлением рассказывал, как любил смотреть сериал о Флэше Гордоне на канале KRON ребенком, но ему даже не нужно было напрягаться: Керц тоже обожал этот фильм. Они с азартом обсудили возможность приобретения прав у компании «Кинг Фичерс». Лукас связался с ней и даже ненадолго съездил в Нью-Йорк, чтобы продвинуть свою идею, но, как вспоминал Керц, «это оказалось слишком дорого для нас». Скорее всего «Кинг Фичерс» намеренно завысили цену для Лукаса, поскольку надеялись, что их франшизой займется режиссер-звезда: на тот момент они пытались заманить Федерико Феллини. Лукас попытался надавить. «Они были готовы к переговорам, – рассказывал Керц, – но их условия оказались настолько драконовскими, что мы сразу поняли: перспектива так себе». «Кинг Фичерс» переоценили свои возможности – Феллини тоже отказался от съемок.

И Лукас, и Керц мечтали снять «какую-нибудь научно-фантастическую историю в стиле “Флэша Гордона”». «Такой фильм мы бы сами хотели увидеть, мы бы за это заплатили! – говорил Керц. – А никто и не думал снимать такое!» Лукас не смог получить права на «Флэша» и решил создать свой мир, где не пришлось бы подчиняться чужим правилам и работать с чужими персонажами. Отказав Лукасу во «Флэше», «Кинг Фичерс» невольно подтолкнули его к «Звездным войнам». Кстати, «Флэш Гордон» дождался экранизации только в 1980 году: этот провальный фильм, спродюсированный Дино де Лаурентисом, был снят в попытке заработать на волне повального увлечения научной фантастикой после «Звездных войн». Ирония этой ситуации не ускользнула от Лукаса.

Но Лукас был не готов заниматься еще одним научно-фантастическим фильмом. «После “THX” меня стали считать отчужденным странным режиссером, помешанным на научной фантастике, парнем, который повсюду таскает калькулятор. А я совсем не такой», – сказал Лукас позднее. И Марша, но и Коппола подначивали Лукаса попробовать что-то другое. «Не будь же ты таким дураком, – говорил ему Коппола. – Попробуй снять что-то человеческое. Забудь про свои абстракции». И посоветовал: «А почему бы тебе не написать сценарий о чем-нибудь из своей жизни – с теплотой и юмором?»

Вызов был принят. «Они хотят теплую человеческую комедию? – сказал Лукас. – Хорошо, я выдам им комедию, просто чтобы показать, что я это могу». Он точно знал, как ее надо снимать. Позднее Лукас утверждал, что толчком к созданию «Американских граффити» стал его растущий интерес к антропологии. «Меня очаровали современные брачные игры американской молодежи, которая предпочитает обихаживать друг друга в автомобилях, а не танцевать на городских площадях или пользоваться другими способами, принятыми в разных обществах», – говорил он репортерам сорок лет спустя. Но скорее всего это не вся правда. Сценарист, который ненавидел писать, пошел по пути наименьшего сопротивления и решил, как и предложил Коппола, рассказать про что-то из своей жизни. «Если вы сценарист и режиссер, – говорил Лукас, – пишите и снимайте о том, что хорошо знаете». Учитывая такой подход, Лукас не сомневался с выбором темы: «Я рос в Модесто, много лет занимался круизингом на Десятой улице, и мне это очень нравилось».

Однако это не означало, что сам процесс написания окажется легким. «Я начал “Американские граффити” и почти сразу сказал себе: “Не хочу это писать. Вообще ненавижу писать”, – признавался Лукас позднее. – И начал лихорадочно пытаться заключить договор на сценарий». Но для договора нужен был хотя бы синопсис, так что Лукас вымучил пятистраничную историю о нескольких молодых людях, большинство из которых занимаются круизингом или хотят им заниматься; они вот-вот закончат старшую школу и разбредутся по очень разным жизненным путям. Лукас представлял себе фильм о взрослении в духе «Маменькиных сынков» Феллини, в котором рассказывается о пяти парнях, переживающих поворотные моменты своих судеб. «[Он] вроде как о той же проблеме взросления, – говорил Лукас. – Эта тема прозвучала в моем первом фильме, “THX”, и мне хотелось раскрыть ее подробнее». С помощью университетских друзей, Уилларда Хайка и его жены Глории Кац, синопсис Лукаса оброс деталями и увеличился до восемнадцати страниц. Лукас пообещал Хайкам, что, если кто-то заинтересуется фильмом, они станут сценаристами, а затем передал синопсис еще одному новому творческому партнеру, двадцатидвухлетнему продюсеру по имени Джефф Берг, которому предстояло связаться со студиями. Для Лукаса поиск финансирования проекта у студий был равносилен проигрышу, ведь он поклялся больше никогда не становиться деталью голливудской машины. Но без денег и перспектив Лукас готов был соглашаться на все, что можно найти.

К несчастью, время для этого было самое неудачное. Берг начал презентовать студиям «Американские граффити» в марте 1971-го. Как раз недавно в прокат вышел «THX 1138». Несмотря на то что идея второго фильма казалась привлекательной, Лукас уже считался «бракованным товаром». «Самая простая задача – получить шанс снять первый фильм, – с горечью замечал Лукас позднее. – Легче легкого – потому что никто не знает, умеете вы снимать или нет… Но вот вы его сняли, и начинается чертовски тяжелый период попыток снять второй фильм. Они смотрят вашу первую картину и говорят: “Нет, вы нам не нужны”». Лукас никому не был нужен. Почти каждая дверь захлопывалась перед носом Берга. Только Дэвид Чэсмэн, продюсер из «Юнайтед Артистс», руководивший созданием «Вечера трудного дня» и фильмов о Джеймсе Бонде, проявил вялый интерес.

Однако у «THX 1138» были поклонники. Большинство жили во Франции, где «THX» включили в пятьдесят два фильма, отобранных для показа на «Двух неделях режиссеров» в рамках Каннского кинофестиваля. Так что обходными путями первый фильм Лукаса все-таки помог ему в создании второго. «Конечно же, «Уорнер» не собиралась оплачивать нашу поездку», – сетовал Лукас. Но он решил все равно лететь в Европу. «Да какого черта, – сказал он Марше, – давай поедем». Чтобы оплатить далекое путешествие, они сняли со счета последние 2 тысячи долларов. Жить планировали скромно, останавливаясь в хостелах или у друзей, а большую часть пути хотели проделать пешком; их самой большой тратой стали абонементные билеты на поезда по Европе. Уолтер Мерч и его жена Эджи храбро согласились поехать с ними.

Лукасы покинули Калифорнию в начале мая и отправились в Лондон – они собирались прожить несколько дней в дешевом пансионате перед отъездом в Канны. Но их первая остановка случилась в Нью-Йорке, где Джордж и Марша провели ночь у семьи Копполы в ожидании своего рейса. Лукас намеревался извлечь как можно больше из краткого пребывания в Нью-Йорке и встретился с Дэвидом Пикером, главой «Юнайтед Артистс» – единственной студии, которая проявила хоть какой-то интерес к «Американским граффити». «Если удастся с ними встретиться, – решил Лукас, – то, возможно, я смогу хорошо подать фильм, и его возьмут». Лукас добился встречи с Пикером, представил «Американские граффити» и напомнил голливудскому магнату об интересе Дэвида Чэсмэна к проекту. Пикер кивнул, взял экземпляр синопсиса и сообщил, что должен подумать. Пикер тоже собирался в Канны и попросил связаться с ним, как только Лукас прилетит в Лондон.

Лукас провел у Копполы бессонную ночь. «У Фрэнсиса был ужасный стресс», – вспоминал он. Коппола занимался «Крестным отцом», совершенно увяз в работе и ненавидел ее всей душой. («Я постоянно волновался, – говорил позже Коппола, – все время думал: когда же меня уволят?».) Его жена Элли была на девятом месяце, ожидая появления дочери Софии, что добавляло напряженности. «Нам нужно было выезжать около семи, чтобы успеть на самолет в Лондон, – вспоминал Лукас, – но Фрэнсис и Элли встали в четыре утра и срочно отправились в больницу: начались схватки. В тот день она родила Софию. Мы прилетели в Лондон. Я разыскал таксофон и позвонил Дэвиду Пикеру. Он сказал: “Я подумал и готов дать тебе немного денег на сценарий. В Каннах я остановлюсь в отеле “Карлтон”. Навести меня там, и мы все обсудим”». Это случилось 14 мая, в двадцать седьмой день рождения Лукаса. «Был мой день рождения, день рождения Софии, и я получил “Американские граффити” – все одновременно».

Пикер не мог предложить много денег – только 10 тысяч долларов на полный сценарий. Но Лукасу этого было достаточно. Он позвонил Хайкам в Калифорнию и сообщил, что заключил договор. «Я выбил деньги, – сказал он. – Можно работать над сценарием». К его разочарованию, Хайки отказались; они готовились к съемкам своего низкобюджетного фильма ужасов в Лондоне и не могли выделить время на написание полного сценария. Лукас повесил трубку и набрал Гэри Керцу. «Надо уже поскорее начать», – сказал он Керцу. Они решили передать работу Ричарду Уолтеру, еще одному однокурснику из USC. Лукас хотел, чтобы Уолтер работал очень быстро; в идеале сценарий должен быть готов к возвращению из Канн. Керц пообещал позаботиться об этом.

Довольные Лукасы отправились в Канны, где уже несколько дней праздновался двадцать пятый день рождения фестиваля. Присутствовал Чарли Чаплин. По набережной прогуливались Джон Леннон и Йоко Оно, а также группа «Роллинг Стоунз» почти в полном составе – они приехали на премьеру рок-документалки «Дай мне кров». Лукас наслаждался жизнью. Вот только не было денег, поэтому он даже не смог купить билеты на показ собственного фильма; им с Маршей пришлось прокрасться через черный ход. К его удовольствию, французская публика полюбила «THX», и руководство фестиваля даже устроило пресс-конференцию, где Лукасу предстояло рассказать о своем фильме. Правда, Лукас об этом событии ничего не знал и потому пропустил его к великому неудовольствию организаторов. «Я едва попал на показ своей картины, что уж говорить о пресс-конференции, – объяснял Лукас. – Но долгое время во Франции меня считали законченным снобом».

А вот встречу с Пикером он не пропустил. Как и было велено, он явился в отель «Карлтон» к главе студии. «В один из тамошних огромных номеров, – вспоминал Лукас. – Впервые я столкнулся с миром большого кино». Они подписали договор на «Американские граффити». Пикер поинтересовался, есть ли еще идеи. В голове у Лукаса мелькнуло, как Коппола ради сделки с готовностью предложил «Уорнер Бразерс» незаконченный «Апокалипсис сегодня», и он тут же выложил Пикеру все задумки для своей «космической оперы в стиле фэнтези и в духе “Флэша Гордона”», пока без названия.

– Отлично, – сказал Пикер, – на это тоже подпишем договор.

«Именно так, – говорил Лукас позднее, – по-настоящему родились “Звездные войны”. Раньше они были лишь только идеей, а теперь превратились в обязательство!»

Лукас собрался уходить, и Пикер отдал ему собственные билеты на мероприятия, чтобы молодая пара смогла в полной мере насладиться остатком фестиваля. Он закончился 27 мая. Следующие несколько недель Лукасы провели, колеся по Европе в поездах и стараясь перед возвращением в Штаты и к своим фильмам посетить как можно больше автогонок, в том числе гонку на выносливость Ле-Ман и Гран-при Монако. Это было напоминание о том, что Лукаса можно вытащить с гоночной трассы, а вот вырвать гонки из его сердца – никак нельзя.

Лукас вернулся в Калифорнию в конце лета и сразу позвонил Ричарду Уолтеру, чтобы узнать, как обстоят дела со сценарием «Американских граффити». И тут же понял, что есть пара проблем. Во-первых, Керц пообещал Уолтеру все 10 тысяч, которые Пикер выдал на написание сценария, а значит, Лукас остался вообще без денег. Второй проблемой оказался сам сценарий. Начав читать, Лукас «сразу страшно помрачнел, – вспоминал Уолтер. – Джордж, конечно, всегда выглядел так мрачно, будто ему вот-вот голову отрубят. Но я видел: черновик ему точно не понравился».

По словам Уолтера, Керц выдал ему восемнадцатистраничный синопсис, описал основной сюжет, а затем велел «не обращать внимания на все это». Уолтер, подумав, что ему дали полную свободу, решил основать сценарий на собственном романе о рок-н-ролле, «Барри и Подстрекатели», действие которого происходит в Нью-Йорке. Это мало походило на сцены круизинга в Модесто, которые набросал Лукас. («Я еврей из Нью-Йорка, – говорил Уолтер позднее. – Что я знаю о Модесто? У нас даже машин не было»). Керц мудро отклонил эту идею, но Лукас все равно возненавидел конечный вариант, который получился у Уолтера. «Дома я оказался с совершенно никчемным сценарием о дрэг-рейсинге , который, по сути, повторял “52 мили страха”, – сказал Лукас. – Он был совсем непохож на изначальный синопсис… Мое страстное желание найти сценариста сыграло со мной злую шутку, я получил бесполезный сценарий и потерял все деньги». Каким бы мучительным ни был процесс, Лукас решил написать все сам. Так что следующие три недели Лукас писал с восьми утра до восьми вечера, семь дней в неделю, истекая кровью на страницы, как он всегда описывал это.

В конце лета агент Джефф Брег передал оконченный сценарий Дэвиду Пикеру, но тот сразу его отклонил. Идея по-прежнему его интересовала, но ее воплощение не понравилось: в сценарии Лукаса были четыре разные, хоть и переплетающиеся, сюжетные линии, положенные на рок-н-ролльный саундтрек. Сегодня это распространенный и даже клишированный ход, но в 1971 году о таком никто не знал. «Эту мою структуру в те дни попросту не использовали», – говорил Лукас.

С провальным научно-фантастическим фильмом и новым невостребованным сценарием за плечами у Лукаса опять не оказалось ни перспектив, ни денег. В отчаянии он занял деньги у Копполы и – страшное унижение – у отца. «С финансами у него все было очень плохо, – вспоминала сестра Лукаса Кейт. – Думаю, будучи сыном своего отца, он считал неприемлемым брать в долг». Но Лукас также решительно не желал слышать «нет» в ответ. Берг должен был продвигать сценарий дальше, пока не найдется хоть кто-нибудь, способный его оценить. Тем временем в начале 1972 года он сделал небольшую работу для «Крестного отца» Копполы – монтаж сцены вращающихся газетных заголовков и фотографий с мест преступления, когда «Пять семей» начинают войну, – но ничего больше.

Тем не менее Лукас был намерен двигаться дальше и работал со своим юристом над необходимыми документами для того, чтобы зарегистрировать «Лукасфилм Ltd» как полноценную корпорацию – в то время она была всего лишь маленькой, чисто номинальной и никому не известной компанией. Когда они с Керцем заполняли документы, Лукас едва не отказался от слишком британского сокращения Ltd («лимитед») в пользу американского Inc («инкорпорейтед»). «Почему-то Лукас подозрительно относился к Ltd, – вспоминал Керц. – Ему казалось, это какой-то снобизм. Но мы решили, что на время создания корпорации оставим это сокращение, а беспокоиться будем потом». Им не пришлось беспокоиться: с тех пор «Лукасфилм Ltd» никогда не меняла свое название.

Берг ходил повсюду с «Американскими граффити». Как выяснилось, фильмом мало кто интересуется, зато есть киностудии, заинтересованные в Лукасе, как в режиссере. «Туморроу Энтертейнмент» жаждала заполучить Лукаса для съемок картины, которая находилась на этапе препродакшена – речь шла о фильме про ограбление «Дамочка при бриллиантах» с Дональдом Сазерлендом в главной роли. Студия сделала Лукасу заманчивое предложение, подняв его режиссерский гонорар до 100 тысяч долларов плюс часть чистой прибыли. Были и другие предложения: снять фильмы на основе концептуального альбома группы The Who, «Томми», или рок-мюзикл «Волосы». «Мне звонили продюсеры и говорили: “Я слышал, вы хорошо работаете с бессюжетным материалом. У меня есть музыкальный альбом, и я хочу, чтобы вы сняли по нему кино”, – вспоминал Лукас. – Они предлагали большие деньги… за ужасное кино».

Но деньги были очень нужны. Лукас поговорил с Маршей, но она убедила его не терять веру в «Американские граффити». А что, если «Граффити» кто-нибудь купит? Подписавшись на чужие съемки, он попросту не сможет заниматься своим фильмом. Так что Лукас скрепя сердце отказывался от всех предложений. «У меня тогда была черная полоса», – говорил он позднее. «Ужасные проблемы с деньгами… Я не согласился на “Дамочку при бриллиантах” в самый тяжелый момент: я был должен родителям, Фрэнсису Копполе, моему агенту; я увяз в долгах и не верил, что смогу выбраться». Понадобились годы, чтобы «после первого фильма приступить ко второму, я стучался во все двери, пытался выпросить шанс, – вспоминал Лукас. – Я писал, мучился, на счету вообще не было денег… брал небольшие подработки и кое-как перебивался. Пытался выжить и продвигал сценарий, от которого все открещивались».

Две преграды сильно мешали Бергу продать «Граффити». Первая – название, которое казалось студиям странным: они считали, оно звучит, как будто это итальянский фильм об американской пехоте. Но еще большей проблемой было то, что Лукас продвигал «Американские граффити» не просто как кино, а еще и как мюзикл. Он даже написал на первой странице сценария: «“Американские граффити” – мюзикл. В нем есть песни и танцы, но это не мюзикл в обычном понимании, потому что персонажи не поют и не танцуют». Неудивительно, что руководители студий приходили в замешательство. Что еще хуже, «Граффити» воспринимали как еще один фильм, который пытается ответить на запросы молодежного рынка, – а это течение Деннис Хоппер похоронил так же блистательно, как и создал: его следующая картина, «Последний фильм», с треском провалилась в прокате.

А потом в начале 1972 года сценарий оказался на столе у Неда Танена из «Юниверсал». Танен, один из первых поклонников студенческого фильма Лукаса, «THX», тоже обожал автомобили – правда, ему был знаком круизинг Южной, а не Северной Калифорнии. Он сразу понял, о чем именно хочет рассказать Лукас. Керца он тоже знал: они вместе работали над «Двухполосным шоссе» несколько лет назад. Танен подумал, что с таким составом может сработаться. Он позвонил Бергу и сказал, что хочет встретиться с Лукасом и обсудить «Американские граффити».

Лукас пришел в кабинет Танена с кассетой, куда записал музыку из собственной обширной коллекции пластинок: Бадди Холли, «Зе Бич Бойз», Элвис, «Зе Платтерз» – все, кого он слушал, когда подростком колесил по Модесто. Как и обещала первая страница сценария, Лукас представил «Американские граффити» как мюзикл: описывая истории каждого из четырех главных персонажей, Лукас включал соответствующую композицию с кассеты. Он знал, что каждая песня возродит в памяти зрителей определенный период времени: «Это представления поколений американцев о том, что значит быть подростком – от 1945-го до 1962 года», – говорил он позднее. Это сработало; Танен тут же включился в тему. «Это история обо всех – о каждом парне и девушке, с которыми вы ходили в школу, – с восторгом отозвался он. – Обо всем, что происходило или не происходило с вами, о том, что случалось с вами в ваших фантазиях или воспоминаниях». Он согласился работать с Лукасом… при некоторых условиях.

Во-первых, Танен занимался только фильмами с бюджетом меньше миллиона долларов. На «Граффити» выделили 750 тысяч. Под фильм Лукаса не предоставляли студийных помещений – все съемки предстояло проводить на натуре. Еще критичнее, расходы на покупку прав на музыку не собирались покрывать из дополнительного бюджета. Лукас хочет использовать в «Американских граффити» песни Элвиса? Отлично, но заплатить за них придется из тех же 750 тысяч. Сумма была меньше той, которую он получил на «THX 1138», и он понимал, что на музыку может уйти до 100 тысяч долларов. Еще до первого съемочного дня Лукас знал: как минимум десяти процентов бюджета у него уже нет.

Ситуацию еще больше отягощало последнее и, возможно, самое сложное требование – студия хотела, чтобы в фильме снялся знаменитый актер, чье имя на плакате привлечет внимание зрителей. Лукас начал спорить: раз фильм о подростках, то актерский состав скорее всего будет молодым и неизвестным, он не хотел портить историю, бессмысленно вставив туда звезду первой величины. Танен согласился с мнением Лукаса и предложил вместо актера найти известного продюсера. А весной 1972 года, после выхода в прокат «Крестного отца», встреченного великолепными рецензиями и сборами, которые ошеломили режиссера фильма, не было более известного имени, чем Фрэнсис Форд Коппола.

Танен и Коппола как-то повздорили в прошлом – Танен всегда называл Копполу «Фрэнсисом Безумным», – но идея рекламы «Американских граффити» с именем Копполы на плакатах вскружила головы руководителям «Юниверсал». Лукас все еще держал обиду на Копполу из-за краха «Зоотроп». Если бы его приперли к стенке, то он наверняка бы признал – он хочет, чтобы к нему относились как к независимому кинематографисту и главе «Лукасфильм Ltd.», а не как к юному подмастерью Копполы. Но он хорошо знал Копполу и понимал: Фрэнсис не будет мешать и перепоручит непосредственное управление съемками Керцу. Лукас сказал Танену, что будет рад поработать с Копполой как продюсером, и отправился обсудить это уже с ним.

«Да, конечно, замечательно, – с ходу согласился Коппола, а затем подкинул, как он думал, еще более прекрасную идею: – Знаешь, мы должны снять эту картину вместе! Давай заберем ее у “Юниверсал”. Я проспонсирую ее сам». Лукас, находившийся на пороге заключения договора со студией, решил, что это плохая идея: если бы Танен узнал, что Коппола пытается увести у него фильм, сделка могла бы сорваться. Но Фрэнсис есть Фрэнсис… Лукас решил дать Копполе немного времени – пусть подумает, что можно сделать. Со своими доходами от «Крестного отца» в качестве закладной Коппола отправился в Ситибанк в Беверли-Хиллз и попытался получить заем на 700 тысяч долларов, чтобы вложить их в «Американские граффити». Но его жена, она же бухгалтер, пресекла эти планы на корню. Элли Копполе не понравился сценарий, и она заявила мужу, что если он и будет ставить все свои доходы на какой-то фильм, то на свой собственный, а не на картину его протеже. Коппола протрезвел и решил не оформлять заем. И согласился взять деньги у «Юниверсал».

«Мы получили согласие [Танена] не из-за [сценария], – вспоминал позднее Керц. – А из-за имени Фрэнсиса… Они [студия] считали, что идея может сработать, но хотели больше уверенности. Его репутация эту уверенность давала». Коппола официально присоединился к проекту, и Танен смог подписать договор. Как продюсеру, Копполе полагалось 25 тысяч долларов плюс десять процентов прибыли; Лукасу собирались выплатить 50 тысяч долларов за сценарий и режиссуру плюс сорок процентов от прибыли. Изначальные цифры небольшие, но сама сделка – щедрая: Лукас и Коппола могли очень хорошо заработать, если бы (очень серьезное «если бы») «Американские граффити» принесли доход. Наконец, как и в изначальном договоре с «Юнайтед Артистс», Лукас включил в сделку с «Юниверсал» «штуку типа “Флэша Гордона”» – космическую оперу без названия. Если бы все пошло по плану, она стала бы его следующим проектом.

В целом Лукас был доволен соглашением. Танену пришлось сразиться за Лукаса с главой студии, Лью Вассерманом, который со скепсисом отнесся к «Американским граффити» и с еще большим скепсисом – к «штуке типа “Флэша Гордона”». Позже Танен говорил, что у него попросту было хорошее предчувствие по поводу Лукаса: «Я как будто знал, что с ним произойдет что-то великое». Лукасу тоже понравился Танен, а главное, его методы работы. «[ «Юниверсал»], по сути, выписывали вам чек, говорили идти восвояси и возвращаться с законченным фильмом, – говорил Лукас позднее. – Они никогда не доставали. Атмосфера была очень приятная».

Единственное, чего Лукас не смог добиться в этой сделке, – контроля над чистовой версией монтажа. После относительной неудачи «THX» у Берга было немного козырей в переговорах об этом пункте. Лукас с неохотой согласился передать «Юниверсал» контроль над монтажом. И потом вновь пожалел о таком решении.

Вооружившись договором и с помощью Керца, Лукас немедленно начал предпродакшен «Американских граффити». Он разместил свой офис в Сан-Рафаэле, в пятнадцати минутах езды от Милл-Валли. Лукасу нравились главные улицы Сан-Рафаэля – в отличие от Модесто витрины магазинов все еще выглядели так же, как десять лет назад. Уличные сцены он планировал снимать в основном именно там. В поисках машин соответствующей эпохи Лукас разместил объявления в газетах области Залива и пообещал владельцам по двадцать долларов в день за то, чтобы они разъезжали в автомобилях 1962 года на заднем плане. Помощница Керца, Банни Элсап, сестра его жены, фотографировала каждого отозвавшегося владельца и сам автомобиль, чтобы у Лукаса был как можно больший выбор. Однако именно сам Керц нашел “Форд Модель B” 1932 года с опущенной крышей, который почистили и покрасили в желтый – еще одна желтая спортивная машина! Так был создан самый знаковый автомобиль «Американских граффити».

Но все-таки главной задачей было получение прав на музыку. Без музыки, как настаивал Лукас, фильм не получится; это все-таки мюзикл. Лукас составил огромный список песен, отобрав как минимум три для каждой сцены на тот случай, если не удастся получить права и понадобится замена. Керц показал список руководству «Юниверсал», и «у них чуть не случился сердечный приступ». Лукасу посоветовали записать песни с оркестром или кавер-группой. Керц побледнел. «Это невозможно, – сказал он. – Нам необходимы оригинальные записи». В конце концов руководство согласилось, но предупредило Керца: если на покупку прав уйдет больше десяти процентов бюджета, разницу придется покрыть Копполе.

Лукас все равно не смог бы себе позволить половину из необходимых ему композиций. Песни Элвиса сразу же вылетали; права были слишком дорогие, а лейбл Короля отказывался вести переговоры. Керцу больше повезло с «Зе Бич Бойз», в основном потому, что он лично знал барабанщика Брайана Уилсона – они вместе работали над «Двухполосным шоссе». В конце концов Керцу удалось заполучить несколько песен группы, в том числе Sur n’ Safari и All Summer Long за умеренную плату. Теперь Лукас и Керц могли говорить другим об участии «Зе Бич Бойз» – и получение авторских прав пошло намного проще. В итоге Лукас купил права на сорок три песни, в том числе на хиты Бадди Холли, Чака Берри, Фэтса Домино, «Дел-Викингз» и «Букер Ти&ЭмДжи’с». Лукас получил саундтрек, которого хватило бы на фильм, и они с Керцем потратили на покупку прав около 90 тысяч долларов. Как раз уложились.

Кастинг был не менее важен. Лукас все еще собирался пригласить молодых актеров, близких по возрасту персонажам, и даже прочесывал местные школьные драмкружки в поисках талантов. По рекомендации Копполы и Керца он обратился за помощью к опытному специалисту по кастингу, Фреду Русу. Для Лукаса поиск актеров был не просто важен – он был очень личным: все четыре главных героя выросли из его собственной личности и жизненного опыта. «Я вроде как каждый из них», – сказал Лукас позднее. «Каждый из них был собирательным образом, основанным на моей жизни и жизнях моих друзей», – объяснял он репортеру. «Неловко гоняясь за девушками, я был Терри “Жабой”, затем стал гонщиком, как Джон… И наконец превратился в Керта – посерьезнел и поступил в колледж». Единственный персонаж, с которым у него были проблемы при написании сценария, – умница Стив. «[Это] единственный персонаж, которым я никогда не был, – говорил он. – Но многие мои друзья были Стивами, они следовали по намеченному пути и никогда с него не сходили».

Несколько недель Лукас проводил открытые прослушивания, чтобы увидеть как можно больше актеров. Рус сидел рядом, а Лукас просматривал тысячи десятиминутных выступлений молодых актеров, шесть дней в неделю, от двенадцати до четырнадцати часов в день. О каждом он делал заметки, записывал свои мысли в блокноты неразборчивым почерком и редко говорил. Его молчание удивляло некоторых молодых актеров. «Он мне сказал едва ли два слова, – вспоминала Кэнди Кларк, которая получила роль легкомысленной, но доброй Дебби. – В основном он просто смотрел на меня, и было очень некомфортно: меня оценивали, не пытаясь взаимодействовать».

Закончив первый отборочный этап кастинга, Лукас отобрал четверых-пятерых актеров для каждой главной роли и разбил их на пары мальчик-девочка, а затем записал на камеру, чтобы потом тщательно разбирать их игру снова и снова – такая практика затем стала стандартом в индустрии. После внимательного изучения роликов Лукас выбирал лучших двоих или троих и вновь записывал их игру, в этот раз на шестнадцатимиллиметровую кинопленку. Процесс долгий и трудоемкий, но Лукас хотел попасть в точку с каждой ролью.

Недели тяжелой работы окупились: у Лукаса получилось подобрать идеальный состав, и большинство актеров потом сделали успешную карьеру. Лукаса настолько впечатлил Ричард Дрейфус, что он предложил актеру самому выбрать, какую роль играть: умного, но авантюрного Керта или популярного, но запутавшегося в себе Стива (Дрейфус выбрал Керта, поскольку считал, что этот персонаж ему ближе). Сюзанна Сомерс получила свою первую настоящую роль загадочной красавицы-блондинки за рулем «Форда Тандерберда», из-за которой Керт почти решается остаться в своем маленьком городе, а не убежать, как объяснил это Лукас – повторение ведущей темы «THX 1138». Керт и его ночные поиски блондинки – отражение прошлого самого Лукаса; по словам его матери, «Джордж всегда мечтал о девушке-блондинке. Но так и не нашел ее». У Керта тоже не получилось.

Но персонаж, который заполучил блондинку, пожалуй, был больше всего похож на Лукаса: Терри «Жаба», которого с гиковским энтузиазмом сыграл Чарльз Мартин Смит. «В “Жабе” столько от Джорджа – просто невероятно! – рассказывал Джон Пламмер. – С этим героем происходит то, что случалось в жизни Джорджа, и он так же неловко ведет себя с девушками». Смит пропустил первый этап кастинга для «Граффити», но Лукас поймал его в здании студии и пригласил на пробы. Наверное, помогло и то, что в очках с толстой оправой Смит немного походил на Лукаса.

Синди Уильямс, которая получила роль Лори – «инженю», как назвал ее Лукас, – не выспалась после перелета и пришла на прослушивание с припухшими глазами. Решив, что плохо сыграла, она долго не соглашалась на роль, пока на нее не надавил Коппола. «Позвонил Фрэнсис Коппола, и меня охватил благоговейный страх, – вспоминала Уильямс. – Он меня как будто загипнотизировал. “О да, злейший повелитель, я снимусь в этом фильме, – сказала я наконец. – Конечно же, снимусь”».

Роль Стива, персонажа, с которым у Лукаса все не ладилось в сценарии, досталась одному из самых опытных, но при этом самых юных актеров в фильме – восемнадцатилетнему Рону Ховарду. За плечами Ховарда было больше десяти лет актерского опыта, в том числе восемь лет участия в невероятно успешном «Шоу Энди Гриффита» и запоминающаяся роль в фильме «Музыкант». Но было неясно, вытянет ли он фильм как взрослый и примут ли зрители то, что драгоценный Оппи из «Энди Гриффита» вырос.

Кстати, в 1972 году Ховард готовился к поступлению в киношколу при USC, намереваясь стать больше, чем просто актером. Но, услышав, что сам Лукас устраивает открытые кастинги, решил поучаствовать. Пришел с «некоторой тревогой», как он рассказывал позднее, – его смутило то, что Лукас настойчиво называл «Граффити» мюзиклом. «Джордж, я должен кое в чем признаться, – сказал Ховард Лукасу на кастинге. – Да, я снимался в “Музыканте”, но, думаю, меня взяли именно потому, что я не умею петь… Правда не умею. И уж точно не умею танцевать. Я едва ли смогу напеть мелодию». Лукас пожал плечами. «Не переживай, – ответил он. – Петь не придется. Это мюзикл, но там никто не поет».

«И это все, что он сказал», – вспоминал Ховард. Он получил роль и больше не спрашивал о пении. Но некоторое время был озадачен «мюзиклом».

Именно Фред Рус, специалист по подбору актеров, привел одного из самых незаурядных актеров состава – плотника-самоучку по имени Харрисон Форд. Актерская карьера не складывалась, так что Форд занялся плотничеством, чтобы как-то жить, и оказался настолько хорош, что заработал репутацию «Плотника звезд»: построил студию звукозаписи для Серджио Мендеса и террасу для Салли Келлерман, а также периодически подрабатывал у арт-рок-группы «Зе Дорз». Кстати, Форд настолько хорошо зарабатывал, что чуть не отказался от роли лихача Боба Фалфы – за нее собирались заплатить в два раза меньше, чем за плотничество. В итоге Форд согласился на маленькую зарплату, но решительно отказался сбривать волосы. Лукас разрешил ему спрятать их под белой ковбойской шляпой. Как оказалось, это не последняя культовая шляпа, которую Форд надевал для Лукаса.

На кастинги ушло пять изнурительных месяцев. Работа с актерами никогда не была сильной стороной Лукаса, но на этот раз он установил себе особенно изматывающий график: каждую неделю летал из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, весь день проводил на прослушиваниях, а ночью валился на диван в доме Мэттью Роббинса в Бенедикт-Каньоне. По счастливой случайности Лукас был не единственный гость в доме Роббинса; той весной Роббинс начал работать над сценарием для фильма Стивена Спилберга «Шугарлендский экспресс», и Спилберг заходил к нему каждый вечер, чтобы за ужином обсудить работу. «Они обсуждали свой сценарий за кухонным столом, – вспоминал Лукас, – мы вместе ужинали, разговаривали, общались. Именно так мы узнали друг друга».

С самой первой встречи на студенческой киновыставке в UCLA в 1969 году – Спилберг шутил, что сразу же «стал безумно завидовать» Лукасу, – отношения Лукаса и Спилберга всегда оставались смесью добродушного соперничества и взаимного восхищения. Например, в январе 1971-го Спилберг блестяще снял одну серию сериала «Самая суть» (The Name of the Game) под названием «Л.А.-2017», и Лукас со сдержанным злорадством отметил, что декорации в нем – они показывали смутно антиутопическое будущее, в котором жители Лос-Анджелеса обитают под землей, – слишком уж похожи на «THX 1138». Но Лукас искренне восхищался недавней работой Спилберга – захватывающим телевизионным триллером «Дуэль» о робком водителе, которого преследует невидимый дальнобойщик за рулем автоцистерны. Лукас посмотрел его дома у Копполы во время вечеринки, запершись в комнате наверху, пока под ним гремело празднество. «Я побежал вниз и сказал: “Фрэнсис, ты должен увидеть это кино. Этот парень правда хорош…” Я был очень впечатлен его работой».

Спилберг всегда с теплотой вспоминал долгие вечера в Бенедикт-Каньоне, то, как они с Лукасом обменивались историями и сетовали на проблемы кино. «Мы были этакие киносорванцы, которые давно друг друга знают и любят поговорить о том, как тяжело снимать фильмы, – рассказывал Спилберг. – Мы вечные нытики. Любим жаловаться друг другу». Разговоры за столом у Роббинса – сетования и прочее – навсегда скрепили их расцветающую дружбу.

Последней важной задачей с «Американскими граффити» было исправление вымученного сценария Лукаса, который так раздражал Элли Копполу. Лукас вновь связался с Хайками и с облегчением узнал, что они свободны и могут поработать над сценарием. Лукас и Хайки начали совместно размышлять над ним, дописывать и переписывать, иногда даже печатая прямо по тексту ранних черновиков. Хайки работали быстро, Лукас был благодарен за их помощь и не скупился на похвалы их таланту. «Они улучшили диалоги, сделали их смешнее, человечнее, правдивее, – объяснял Лукас. – Но по сути история осталась моей. Сцены мои, а диалоги их». Финальная версия сценария была готова к 10 мая 1972 года, как раз вовремя – Лукас собирался установить камеры на улицах Сан-Рафаэля 26 июня, в понедельник, в первый день стремительного двадцативосьмидневного графика съемок.

Проблемы посыпались чуть ли не с самого начала. «Сложность в том, что мы снимали ночью, – рассказывал Лукас позднее. – И график был очень жесткий – солнце садилось в девять вечера, а поднималось в пять утра. Промежуток очень короткий… а у меня было всего двадцать восемь дней, так что расписание было очень суровое, тем более все происходило на натуре, автомобили ломались и происходили другие неприятности… Физически нам было очень тяжело». В первую ночь съемок Лукас собрал команду на Четвертой улице в Сан-Рафаэле в четыре дня, чтобы начать крепить камеры на капоты и крылья нескольких автомобилей; этот процесс отнял так много времени, что съемки начались только около полуночи. После перерыва на ужин – или уже завтрак? – в час ночи Лукас снимал без остановки до пяти утра, но смог завершить едва ли половину запланированных сцен. «Мы отставали на полдня, – сетовал Лукас, – а отставание на полдня, когда есть только двадцать восемь, похоже на конец света».

Вторая ночь была не лучше. Лукас заключил с властями Сан-Рафаэля соглашение, по которому должен был платить триста долларов за ночь съемок на Четвертой улице. Но местные торговцы все равно начали жаловаться на перекрытие улицы. Во вторник вечером, приехав в Сан-Рафаэль, Лукас и съемочная группа узнали, что муниципальный совет отозвал разрешение на съемки и запретил полиции перекрывать или контролировать движение на Четвертой улице. Лукас все равно попытался извлечь максимальную пользу из этой ночи – быстро отснял девятнадцать сцен. Керц же бросился подыскивать новую локацию. «Потом у нас расфокусировалась камера, и помощника оператора сбила машина, – вздыхая, вспоминал Лукас. – Потом случился пожар пятой степени. Обычная ночь».

Керц подыскал новую локацию в городе Петалума, в двадцати милях к северу от Сан-Рафаэля, но это не означало, что снимать стало легче. К своей чести, Сан-Рафаэль позволил Лукасу вернуться еще на две ночи, за которые он отснял все основные сцены круизинга, но проблемы заключались не в этом. Во-первых, Лукас был страшно измотан. После ночных съемок он пытался немного спать днем, но в основном проводил дневные часы за просмотром пленки, отснятой предыдущей ночью; делал заметки и передавал их Марше, которая вместе с Верной Филдс мгновенно собирала черновой вариант монтажа – Лукас едва успевал поставлять им материал. Каждый вечер он приезжал в Петалуму к началу съемочной смены, едва ли сомкнув глаза за весь день. Иногда он засыпал в своем кресле, и Керц заботливо накрывал его своей курткой; иногда он засыпал, свесившись с креплений на крыле движущегося автомобиля. «Джордж очень тяжело переносил бессонные ночи, – вспоминал Харрисон Форд. – Часто он уже спал, когда приходило время крикнуть “Стоп, снято!”. Я будил его и говорил, что надо сделать еще один дубль». Даже в июне ночи в Северной Калифорнии выдавались прохладными, Лукас кутался в свой бомбер с логотипом USC, но постоянно дрожал от холода. В итоге он подхватил грипп, а диабет, который он обычно держал под контролем, начал его беспокоить. «Кажется, я этого не переживу», – сказал он как-то Милиусу, стуча зубами.

Лукасу не нравилось то, что у него получалось. Он снимал «Американские граффити» в документальном, почти отстраненном стиле: устанавливал камеру, а затем произвольно перемещал ее, пока актеры свободно входили и выходили из кадра. Он снова взял недорогую пленку «Текнископ», в основном потому что обожал ее зернистость. Но освещение было в основном естественное: уличные фонари, фары, неоновые вывески, и все выходило в расфокусе. «Выглядело бесформенно», – говорил Керц. Просмотрев отснятый за неделю материал, Лукас понял, что у него серьезная проблема.

Лукас точно знал, кому надо звонить по поводу освещения – Хаскеллу Уэкслеру. Кстати, он с самого начала хотел взять Уэкслера оператором, но тот отказался; Уэкслер не любил пленку «Текнископ» и к тому же был очень занят на съемках рекламных роликов в Лос-Анджелесе. «Но когда у нас начались трудности и я попросил его приехать, он сделал это просто как друг, чтобы помочь мне», – с восхищением говорил Лукас. График Уэкслера был почти таким же плотным, как у Лукаса: каждый день он летал из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско и обратно, весь день снимал рекламу, а всю ночь – «Американские граффити». Керц волновался, что такой темп может плохо сказаться на здоровье Уэкслера, но тот утверждал, что это совсем его не беспокоит. «Это никак на меня не повлияло, – пожал он плечами. – Мне все нравилось. Нравилось работать бок о бок с этой детворой, с Джорджем и над этой историей… Великолепный опыт».

Уэкслер сразу же все исправил. Лукас рассказал Уэкслеру, что картинка в «Американских граффити» должна быть похожа на музыкальный автомат, «очень кричащая, с ярко-голубым, желтым и красным» («Уродство», – пробормотала Марша). И Уэкслер сделал именно то, что требовалось: установил более яркие лампы в вывески магазинов и уличные фонари, с умом разместил маломощные лампочки внутри автомобилей, чтобы они освещали непосредственно лица актеров. «Уэкслер спас мне жизнь», – сказал Лукас. Он восхвалял его без остановки: «потрясающий профессионал, так что я просто не вмешивался и больше не беспокоился… он фантастически справился с работой. Фильм стал выглядеть именно так, как я хотел».

Передав технические проблемы в умелые руки Уэкслера, Лукас смог сосредоточиться на съемочном процессе, актерах и завершении съемок в срок. Лукас прекрасно знал, что работа с актерами – его величайшая слабость, и ему повезло подобрать состав, который почти не нуждался в указаниях режиссера. «Джордж выбрал себе актеров, и ему приходилось снимать так быстро, что, по сути, не оставалось времени на настоящую режиссуру, – вспоминал Коппола. – Он просто расставлял их и снимал, а они оказались такими талантливыми… Чистая удача». Ричард Дрейфус считал, что дело здесь не только в удаче. «Он доверял нам», – объяснил Дрейфус. А почему бы нет? По мнению Лукаса, он нанял лучших актеров, идеально подходящих для своих ролей, так почему же им не доверять?

Однако режиссерский стиль Лукаса мог быть крайне непредсказуемым. Иногда он кратко говорил с актерами перед сценой, перечислял несколько примеров или вариантов, потом, наконец, кивал и спрашивал: «Сможете так сделать?» – а затем исчезал, чтобы подготовиться к съемкам. После завершения сцены Лукас редко ее комментировал, разве что говорил: «Замечательно! Превосходно!» или изредка «Давайте заново!» «Это немного нервировало, – рассказывал Рон Ховард, – потому что Джордж почти не разговаривал с нами». Иногда Лукас вообще не говорил ни слова и просто устанавливал несколько камер, не разъясняя актерам, на какую из них записывается общий план. Частично он делал это ради скорости и экономии; при съемке на две камеры Лукас, по сути, получал две разные версии одной сцены, из которых затем можно было выбрать во время монтажа. Но к тому же это придавало фильму документальности, он выглядел почти как «найденная пленка» – такое Лукас любил. Под прицелом нескольких камер актеры часто не понимали, на какую же надо играть. «Просто продолжайте по сценарию!» – кричал Лукас: такой подход казался Рону Ховарду и будоражащим, и странным. «Часто мы не понимали, где находятся камеры. Мы не знали, что вот в этот конкретный момент длиннофокусный объектив снимает наши лица крупным планом, – сказал Ховард. – Так что сначала мы немного растерялись, но в конце концов почувствовали невероятную свободу».

«[Джордж] всегда хотел держать все под контролем, – объяснял Уиллард Хайк, – но режиссура часто ему не подчинялась». Однако именно неподконтрольные моменты могли оборачиваться кинематографическим совершенством. В первой сцене «Граффити» Терри «Жаба» подъезжает к «Закусочной Мела» на мопеде «Веспа», затем, покачиваясь, въезжает на тротуар и врезается в ряд торговых автоматов. Это произошло случайно по вине актера Чарльза Мартина Смита, который всего лишь пытался быстро выжать сцепление, чтобы «Веспа» остановилась с рывком. «Но мопед поехал дальше, и я вцепился в него», – рассказывал Смит. Прихрамывая, он пошел прочь от мопеда, не выходя из роли и не показывая, что его гордость ущемлена: получилась непреднамеренно идеальная сцена знакомства с местным нердом «Граффити».

Время текло, но даже с надежным присутствием Уэкслера за камерой и стоическим спокойствием Керца вне объектива возникали проблемы, которых Лукас избежать не мог. У нескольких автомобилей переломались оси колес, у желтого «Форда» 1932 года полетела шестерня заднего хода, а любимая камера Лукаса марки «Эклер» – которую он обычно держал на руках и носил, как младенца, – серьезно пострадала, рухнув со штатива. Вне съемочной площадки некоторые актеры вели себя неподобающе. «Что произойдет, если вы поселите группу молодых людей в один отель? – говорила Кэнди Кларк. – Конечно, они будут пьянствовать! Когда они не работали, то просто тусовались, пили пиво или виски. В этом не было ничего необычного или скандального». Харрисон Форд показал себя особенно озорным пьяницей: он бросал пивные банки на парковке отеля, только чтобы посмотреть, как они взрываются, и однажды залез на вывеску отеля «Холидей Инн», чтобы закрепить наверху бутылку. Керц отвел актера в сторону и зачитал ему закон об охране общественного порядка – раскаявшийся Форд никогда не забывал этот выговор. «Именно [Керц] запретил мне пить пиво на улицах, – рассказывал Форд, – потом запретил пить пиво в трейлере, а потом вообще запретил мне пиво». К счастью, ни Нед Танен, ни кто-то еще из руководства не появлялись в Петалуме слишком часто, а когда Танен все же приехал на съемочную площадку, Лукас его полностью проигнорировал. «Джордж вообще не знает, что такое этикет, – сказала как-то Глория Кац. – Он считает, что эти шишки нужны только затем, чтобы выписывать чеки. Он не хотел их слушать, не уважал их и не замечал».

Но если на съемочной площадке и был кто-то, к кому Лукас проявлял глубокое уважение, так это грандиозная личность, которую Лукас выбрал на роль греческого хора и совести фильма: тридцатичетырехлетний радиоведущий по имени Роберт Смит, более известный как Вульфмен Джек.

Лукас всегда утверждал, что слушал Вульфмена Джека, когда занимался круизингом в старшей школе, но это неправда; Смит создал образ Вульфмена Джека только около 1962 года, когда все еще крутил пластинки в радиопередаче «Большой Смит и его пластинки» на станции KCIJ-AM в Шривпорте, Луизиана. И даже тогда его голос не могли слышать за пределами штата. Однако в 1964-м Смит перешел на мексиканскую радиостанцию XERF-AM, сигнал которой можно было поймать почти по всей Северной Америке, с 250 тысячами ватт за его спиной, а затем, в 1965-м, на станцию XERB в Тихуане, на еще одну «нарушительницу границ», к которой мог подключиться почти каждый в Соединенных Штатах, поймав частоту 1090 на шкале AM. И именно там Лукас в годы учебы в USC впервые услышал Вульфмена, который визгом и воем добился своей славы, завораживая слушателей хриплым голосом и особой манерой речи. «Вы все еще здесь?» – спрашивал он каждый вечер. Слушатели не знали, белый он или черный, находится ли в Мексике, Калифорнии, на лодке посреди Тихого океана или на Луне, раз уж на то пошло.

Лукас обожал каждую его передачу – каждую их минуту. «Это был по-настоящему мистический персонаж, уж поверьте мне, – говорил Лукас. – Он был дикий, он отвечал на безумные телефонные звонки, и он появился из ниоткуда. И его станция была вне закона. Он был вне закона, и, конечно же, это невероятно привлекало подростков». Лукас лучше многих понимал силу радиоведущего; не зря он выбрал Императора Хадсона для своего первого студенческого документального фильма в USC: «Для многих подростков радиоведущий становится воображаемым другом, но он гораздо более реален, потому что говорит с ними, шутит… Он часть семьи. Вы слушаете его каждый день, вы очень близки и проживаете с ним самые личные моменты».

Участие Вульфмена Джека было жизненно важно для фильма; именно музыка из его передачи, переплетающаяся с болтовней самого Вульфмена, «несла» на себе весь фильм. Лукас уселся вместе с Джеком и записал целую радиопередачу, которую затем собирался вмонтировать в звуковую дорожку фильма, в дополнение к настоящим радиозаписям, где Вульфмен отвечает на звонки и перешучивается с реальными слушателями в прямом эфире. Лукас был благодарен загадочному Джеку за то, что тот согласился на роль. Большинство слушателей увидели бы его в фильме в первый раз, и Джек волновался, что это приглушит блеск его чисто радийной личности. Из-за ограниченного бюджета Лукас смог заплатить ведущему только 3 тысячи долларов, так что он пообещал Джеку часть своей доли от доходов фильма: если фильм хорошо заработает в прокате, то и Вульфмен тоже. И, надо сказать, это оказалась одна из самых прибыльных его передач.

Лукас поместил диджея в центр одного из самых важных моментов «Граффити» – ведь именно Вульфмен высказал главную мысль фильма: «Хватит сидеть, действуй», – безмятежно говорит он Керту, дробя мудрость на глубокомысленные звуковые отрывки. Похожим образом Йода будет поучать Люка Скайуокера через десять лет. Для Лукаса это было то же послание, которое он передавал в «THX 1138», но только более зрелое. Его первый фильм был о побеге; «Граффити» – о взрослении. Для Лукаса, как и для многих представителей его поколения, 1962-й – год до убийства Кеннеди – стал годом, в который мир изменился навсегда, не важно, к лучшему или к худшему. Те, кто его пережил, стояли перед простым выбором: эволюционировать или исчезнуть.

Именно поэтому Лукас отказался менять название фильма, хотя руководители студии настаивали. Даже Коппола попросил актерский состав и съемочную группу подумать над другим вариантом, а сам предложил «Рок-н-ролл на районе» (Rock Around the Block). Но Лукас точно понимал, что означает название. Фильм сам по себе был американскими граффити: уникальный период истории, запечатленный на кинопленке, которая передавала его суть на киноэкран и, как надписи на египетских монументах, сохраняла эпоху навсегда. «Он о переходном историческом периоде в Америке, когда появился президент, которого любили многие подростки… Была ваша музыка – рок-н-ролл, была страна, где вы могли верить в будущее… Казалось, что жизнь предопределена, – объяснял Лукас в 1974 году. – Но в следующие два года все переменилось: вы перестали быть подростком, превратились во взрослого, который собирался поступать в колледж… или что там еще вы планировали делать. Радикально поменялось правительство, и отношение к нему тоже поменялось радикально. Появились наркотики. Война всегда была где-то далеко, но теперь вышла на первый план. Музыка полностью изменилась. “Граффити” о том, что необходимо принимать перемены – они на горизонте, – а если вы их не принимаете, начинаются проблемы. Пытаясь оставаться вне перемен – значит проиграть». Хватит сидеть, действуй.

Лукас завершил съемки «Американских граффити» в пятницу 4 августа 1972 года. Последние две недели процесс, как обычно, тормозили технические сбои: из-за сломанной рулевой тяги отменилась съемка с каскадером, из-за недоэкспонированной пленки пришлось переснимать многие сцены, лопнуло колесо, удерживающее самолет в заключительной сцене на месте. Лукас поднял всем настроение в последнюю неделю съемок, устроив вечер танцев босиком в спортивном зале старшей школы Тамалпайс, куда явились даже Коппола и Марша. Но он был искренне рад, что все закончилось. «Нельзя выразить в денежном эквиваленте то, через что приходится проходить ради создания кино, – жаловался он «Нью-Йорк таймс». – Это мучительно. Это ужасно. Физически плохо. У меня на съемках вечный кашель и температура. Не знаю, может быть, это психосоматическое. Ты чувствуешь себя отвратительно. Невероятное напряжение и душевная боль… Но я все равно буду этим заниматься, потому что люблю. Это как ходить в горы».

Верный себе Лукас с нетерпением ждал начала монтажа. «Настоящая режиссура начнется в монтажной, – сказал он Рону Ховарду. – Именно там я буду делать выбор». Основной частью монтажа занималась назначенная Таненом Верна Филдс, она работала в гараже у Копполы. Но поскольку у Филдс была еще и другая работа, рангом повыше – монтаж «Бумажной луны» Питера Богдановича – ей назначили не менее способную помощницу в лице Марши Лукас. Это гарантировало, что у Лукаса есть хоть какой-то голос в процессе монтажа. Чтобы быть полностью уверенным, он взял на себя еще одну важнейшую составляющую монтажного процесса – музыку. Лукас точно знал, какие песни хочет слышать и в каких сценах, но вот непосредственно нарезать их так, чтобы они незаметно вливались в сцены, не получалось без особого таланта. Столкнувшись с проблемой освещения, Лукас позвонил Хаскеллу Уэкслеру. Теперь, когда предстояло искусно решить трудности со звуком, он точно знал, кого звать на помощь – Уолтера Мерча.

Лукас понимал, что нельзя просто положить музыку на видеоряд. «Зрители тогда разозлятся», – согласился с ним Мерч. Перед ними стояла сложная задача: сделать, чтобы музыка в фильме звучала так, будто ее передают по радио в автомобилях, по громкоговорителям в спортивных залах, или через колонки оловянных транзисторных приемников. «Надо соединить музыку с окружающим миром» – сформулировал Лукас, и Мерч с нетерпением принялся за работу. Вместе с Лукасом они перезаписали всю звуковую дорожку фильма – вплоть до болтовни Вульфмена Джека, – пропуская записи через дребезжащие колонки спортивных залов, старые системы оповещения, а некоторые отрывки даже записывали на заднем дворе дома, по которому Лукас медленно ходил из стороны в сторону с колонкой в руках, проигрывая звуковую дорожку под запись магнитофона Мерча. «Мы сделали так, чтобы музыка отражалась от окружающей среды… как звуковой спецэффект, – объяснил Лукас. – Затем мы брали эти звуковые спецэффекты и накладывали на те места, где нужно было передать напряжение или драматизм».

В первый раз саундтрек из популярных песен приобрел такую значимость, и эту инновацию с готовностью переняли другие кинематографисты – Квентин Тарантино, Джоэл и Итан Коэны, особенно в фильмах вроде «Криминального чтива» или «О, где же ты, брат?», выстроенных вокруг тщательно подобранных известных песен в жанре поп и фолк. В своем желании сделать из звуковой дорожки набор спецэффектов Лукас превратил саундтрек – а потом и альбомы с ним – в жизненно важную часть восприятия кино. Монтирование звуковой дорожки оказалось тяжелой работой, пять недель ушло только на то, чтобы вставить звук, но каждая секунда приносила Лукасу огромную радость. «Я люблю рок-н-ролл, – говорил он. – Во время работы над “Граффити” я мог целый день просидеть за моим столом «Стейнбек», слушая рок-н-ролл целый день; это была часть моей работы при монтаже. Монтажеры нарезали эпизоды, а я вставлял песни и говорил: “Ух ты, как здорово”. Это как вырезать что-нибудь из бумаги: появляется форма, и это очень весело».

Настолько весело, что первый вариант фильма длился почти три часа. Лукас агонизировал над следующим этапом монтажа: вырезать сцены и при этом сохранять логику музыкального сопровождения казалось безумно сложно. Ему удалось укоротить фильм всего лишь на час. «Со всеми машинами и с музыкой он изначально получился на сто шестьдесят минут, – рассказывал Лукас. – Мы понимали, что надо резать, ведь в договоре стояло сто десять минут». Начался очередной этап работы: Марша монтировала фильм, а Лукас с Мерчем работали над звуком, пока наконец фильм не сократился до прописанного в договоре времени. Удалять материал было сложно, но по крайней мере наблюдал за процессом он сам, а не какой-то студийный бюрократ, ничего не смыслящий в кино.

Лукас отправил чистовой вариант в «Юниверсал» в декабре 1972 года. Он был очень доволен. А вот руководители студии – не вполне.

В конце января 1973 года Нед Танен взошел на борт самолета из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско в дурном расположении духа. «Юниверсал» по-прежнему сомневалась в «Американских граффити» и назначила публичный предпоказ фильма в Сан-Франциско в десять утра в субботу, 28 января, чтобы оценить реакцию зрителей. Но Танен с самого начала пребывал в мрачном настроении; студия быстро теряла веру в «Граффити», предпочитая вкладывать время и деньги в рекламу мюзикла «Иисус Христос – Суперзвезда» («Они забыли о нас», – вздыхал Лукас). И хотя сам Танен пока видел всего лишь несколько минут фильма, он стремительно терял энтузиазм. Фильм вполне бы подошел для телевидения, думал он, но не более того.

По пути к своему месту Танен протолкнулся мимо Мэттью Роббинса, сценариста Хэла Барвуда – еще одного участника «грязной дюжины» USC – и Джеффа Берга, агента Лукаса: все они тоже летели на север на премьеру «Граффити». «Мы поздоровались с ним, он поздоровался с нами, но я прекрасно помню, что выглядел он недружелюбно», – рассказывал Роббинс. «Нед не сел рядом с нами в самолете и отказался разделить такси до кинотеатра. Он был в ярости еще до того, как увидел сам фильм». В Сан-Франциско настроение Танена не улучшилось, даже когда он вышел из такси у кинотеатра «Нортпойнт» на углу Бэй-стрит и Пауэлл-стрит в районе Норт-Бич.

Кинотеатр на восемьсот мест был забит под завязку. Но Танен все еще сомневался. Кинотеатр находился рядом с домом Лукаса, и продюсер решил, что Лукас набил его друзьями и родственниками, которые будут хлопать чему угодно. Лукас правда пригласил друзей, актеров и семью – там были его родители, готовясь увидеть фильм, который их сын так хотел снять, что даже залез в долги, – но среди зрителей в основном были незнакомые молодые люди, ровесники Лукаса или младше, – новый типаж кинозрителя, выращенный на рок-н-ролле и вскормленный «Беспечным ездоком». Танен угрюмо окинул их взглядом, а затем развалился в кресле в первом ряду; Джордж и Марша, Коппола и Керц заняли свои места в заднем ряду зала.

«Начался фильм, – сказала Марша, – и как только зазвучала “Rock Around the Clock”, люди принялись вопить и кричать. А когда Чарли Мартин Смит выехал на своем мопеде и врезался в стену, зрители захохотали. Они включились в фильм с первой минуты». Рон Ховард соглашался: «Зрители просто с ума посходили». Во время заключительных титров, бежавших под музыку «Зе Бич Бойз», «слышались аплодисменты, одобрительные возгласы и оживленная болтовня, – вспоминал Роббинс, – было ощущение всеобщей радости и изумления. Показ прошел замечательно».

Лукас выдохнул с облегчением. «Фрэнсис, Джордж, да и я сама – мы все пребывали в эйфории», – вспоминала Марша. А затем они увидели Танена, который шел прямо к ним вверх по проходу между рядами. Проходя мимо, он со злостью схватил Керца и Копполу за воротники и потащил их в темный проход между последними рядами кресел. «[Танен] был в ярости: он считал, что [фильм] провалился, – рассказывал Мерч. – Именно это он говорил Фрэнсису… а Джордж сидел в стороне и думал: “Боже мой, история с “THX” повторяется, они заберут у меня фильм”». Маршу поразил безапелляционный вердикт продюсера. «Я была в шоке», – вспоминала она.

Коппола взбеленился.

– Что вы такое говорите? – кричал он на Танена. – Вас что, не было в кинотеатре последние два часа?! Вы ничего не видели и не слышали?

– Я не собираюсь об этом говорить, – отрезал Танен. – Мы подумаем, будем ли запускать фильм в прокат.

– Подумаете, будете ли запускать? – кипел Коппола. – Да вы должны на коленях благодарить Джорджа за то, что он сохранил вам работу! Этот парень чуть не убился, пока снимал для вас этот фильм. Он закончил его вовремя, по графику. Меньшее, что вы можете сделать, – поблагодарить его!

Коппола потянулся за воображаемой чековой книжкой и немедленно предложил выкупить фильм у «Юниверсал».

– Если вам настолько не понравилось, откажитесь от фильма, – сказал он Танену. – Мы выпустим его у кого-нибудь еще, и вы отобьете все свои деньги.

Танен не клюнул на приманку Копполы и с раздражением вылетел из кинотеатра. Коппола был в ярости и еще долго хранил обиду; они с Таненом не разговаривали друг с другом почти двадцать лет (годы спустя Коппола оценил цифры и убедился, что если бы Танен разрешил ему купить «Американские граффити», то он заработал бы двадцать миллионов долларов). Лукас был весьма тронут воинственным заступничеством Копполы. «Фрэнсис по-настоящему выступил против Неда, – сказал Лукас позднее. – Я плохо думал [о Фрэнсисе] после того, как “Уорнер” набросилась на “THX”, я правда очень на него обиделся тогда – “Ты вот так вот дашь им его порезать, не пойдешь к ним и не остановишь?” Когда началась та же история с “Граффити”, я подумал: “Ну вот, опять то же самое”. Но Фрэнсис сделал именно то, что должен был. Я очень гордился им».

Роббинс изо всех сил старался утешить Лукаса, который в состоянии шока вышел из кинотеатра на нетвердых ногах. «То, что студия, да еще такая серьезная студия, повела себя так слепо, бесчувственно и тупоумно, с новой силой возродило у Джорджа все те чувства, которые он и раньше испытывал к Голливуду», – рассказывал Роббинс. Однако Танен даже и не думал о чувствах Лукаса; он переживал, что у него на руках оказался очередной артхаусный фильм Лукаса, теперь еще и с дорогущим саундтреком из рок-н-ролльных песен. Он забрал «Американские граффити», чтобы перепроверить и перемонтировать.

Дома Лукас кипел от злости и жаловался Марше, друзьям, всем, кто его слушал. «Я не знаю, что делать, – изливал он душу Уилларду Хайку. – Эта картина… люди так здорово откликаются на нее, а эти продолжают твердить, что запустят ее по телевизору». Марша сочувствовала ему, но лишь до определенной степени. «Джордж был никому не известным режиссером, который снял один маленький выпендрежный фильм, даже не принесший прибыли, – говорила она позднее. – Не в его силах было заставить людей прислушиваться к нему». Тем не менее именно она убеждала его бороться, упрашивала поговорить с Таненом и отстоять свой фильм. Но Лукас угрюмо отказывался иметь дела с Таненом и передал все переговоры с «Юниверсал» в руки Керца. Продюсеры, а не художники, должны воевать со студийными бюрократами.

Керц смог убедить Танена передать новый монтаж самому Лукасу, который учел бы рекомендации студии. Лукас занимался монтажом следующие три месяца, радостно игнорируя все предложения Танена, так что результат оказался предсказуемым: Танен передал пленку штатным монтажерам «Юниверсал». С подачи Копполы даже эти монтажеры осознали, что Лукас прав: картина – настоящий хит. В итоге они убрали из «Американских граффити» только три эпизода общей длительностью четыре минуты. Но Лукас побагровел: «Не было причин вырезать эти сцены, – жаловался он. – Это всего лишь каприз тиранов».

Для Лукаса, как сказал Уолтер Мерч, это был «важнейший опыт». Лукас увидел, как Голливуд испортил – нет, изуродовал – его искусство, и уже не в первый, а во второй раз. И он не собирался еще раз с этим мириться. «В первую очередь это вопрос морали», – четко заявил Лукас. «Именно тогда зародилось его страстное желание стать независимым кинематографистом, – рассказывала его сестра Венди, – чтобы самому полностью контролировать свои фильмы, а не подчиняться какому-нибудь студийному управленцу со степенью в менеджменте, который сам никогда не писал сценарий, не снимал фильм и не монтировал его с чистого листа».

«За всю свою жизнь эти люди не сняли ни одного фильма, все эти агенты и адвокаты не представляют, что такое драматургия, – говорил Лукас с горьким сарказмом. – Но они могут появиться из ниоткуда, посмотреть фильм пару раз и потом указывать вам, что нужно вырезать или сократить. Киноиндустрия была основана независимыми предпринимателями, диктаторами с собственным видением того, как нужно снимать фильмы. Они знали, чего хотят, и воплощали это в жизнь». Эти четыре вырезанные минуты породили империю, которая подчинялась лишь одному независимому предпринимателю и диктатору – Джорджу Лукасу.

Большую часть весны 1973 года Керц делал все возможное, чтобы руководители «Юниверсал» прониклись фильмом «Американские граффити». Он устраивал им показы в кинотеатрах, переполненных молодыми зрителями, а не в тесных просмотровых студиях. «Четырнадцать тучных мужчин сидят в одной комнате – и все», – так говорил Лукас про студийные просмотры. Стивен Спилберг посмотрел фильм в Беверли-Хиллз 15 мая и сразу понял, что его друг создал настоящую бомбу. Но Танен все еще не был уверен. Между тем у фильма начали появляться поклонники, и несколько других студий, в том числе «20-й век Фокс» и «Парамаунт» высказали интерес к покупке прав на распространение фильма, если «Юниверсал» струсит. Внезапно, вспоминал Лукас, в «“Юниверсал” поняли, что надо держаться за фильм».

Ограниченная премьера «Американских граффити» состоялась 1 августа 1973 года только в кинотеатрах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. В кинотеатре «Авко» на бульваре Уилшир в тот премьерный вечер очередь растянулась на квартал. «Граффити» заявили о себе с самой премьеры, получили хорошие рецензии и одобрение аудитории. Через две недели его наконец запустили во всех кинотеатрах страны, и импульс, который накапливался постепенно, превратился во взрыв. «Нет, он не то чтобы взорвал кинотеатры, – говорил Танен. – Не такой уж это был хит. Но он задержался в прокате года на два».

Критики лезли из кожи вон, пытаясь подобрать для «Американских граффити» самые хвалебные слова. Журнал «Тайм» превозносил его, как «великолепный и исключительный», а «Вашингтон пост» назвала «прелестной ностальгической концепцией… [которая] обещает стать одним из все более редких, но обнадеживающих явлений, новым американским кино, привлекательным почти для всех». Чарльз Чэмплин, один из самых влиятельных критиков «Лос-Анджелес таймс», назвал его «одним из самых важных фильмов года» и объявил, что «пропустить его – значит пропустить что-то по-настоящему особенное».

Одним из самых больших поклонников оказалась «Нью-Йорк таймс», которая за два месяца опубликовала несколько историй о фильме и о самом Лукасе и превозносила «Американские граффити» как «произведение искусства». Лукас не был уверен, стоит ли злиться на этот ярлык или нет. «Моя позиция в отношении искусства такова: мне не нравится слово “искусство”, потому что за ним кроется претенциозность и прочее дерьмо, и я ставлю между ними знак равенства, – рассказал он журналу «Филммейкерс ньюслеттер». – Я не считаю себя художником, и не думаю, что смогу когда-то так себя назвать… Я ремесленник. Я не создаю произведение искусства; я делаю фильм. Если у меня получается выразить то, что я хочу, пусть остальные пробуют это понять».

Единственные критики, которые так и не смогли понять фильм, оказались на его домашнем поле. Рецензент из «Сан-Франциско кроникл» возненавидел «Граффити» и сообщил, что это «без сомнения самый банальный фильм, который я когда-либо видел». Его оценили на «пустое кресло» – эквивалент нуля звезд. Несмотря на остальные положительные отзывы, для Лукаса лишь рецензия из «Кроникл» что-то значила: эту газету читатели его родители, и лишь эту рецензию увидели его друзья и родственники в Северной Калифорнии. «Из-за подлых рецензий в “Кроникл”, – с сочувствием говорил Коппола, – все его друзья и соседи считали, что фильм провалился».

Однако точка зрения «Кроникл» оказалась в абсолютном меньшинстве. За исключением тихого ворчания критиков вроде Джина Сискеля из «Чикаго трибьюн», который обвинил Лукаса в слишком сильном акценте на ностальгию, фильм Лукаса стал любимцем критиков – как и сам Лукас. «Один из мировых мастеров режиссуры, – объявила «Нью-Йорк таймс», – вундеркинд мира кино». Журнал «Тайм» отметил, что после относительно стерильного «THX» «Американские граффити» явили миру «новую и чарующую глубину чувств» Лукаса, а «Вашингтон пост» посчитала, что Лукас стал «цельным кинорежиссером», и, по мнению Лукаса, это было самое подходящее описание. «Он обожает эту фразу», – дразнила Марша. Но Лукас настаивал, что не «слушал ничего из этой чуши. Если верить в нее, то нужно верить и плохим отзывам». Тем не менее он не собирался держаться слишком скромно. «Я знаю, что я отличный режиссер, – будничным тоном заявил он в интервью «Нью-Йорк таймс». – “Граффити” добились успеха, потому что целиком вышли из моей головы. Это моя концепция. И только так я могу работать».

«Американские граффити» попали в многочисленные списки «Лучшее из…» за 1973 год и выиграли несколько наград, в том числе «Золотой глобус» за лучший фильм (комедия или мюзикл) и награду Сообщества кинокритиков Нью-Йорка за лучший сценарий. С началом сезона «Оскара» он был представлен в пяти номинациях, в том числе «Лучший фильм», «Лучшая режиссура» и «Лучший монтаж», но не получил ни одной награды, проиграв почти во всех номинациях «Афере». Марша плакала; Лукас только отмахнулся. Он и не ожидал, что его «маленький фильм» вообще что-то выиграет.

Однако он принес много денег. При прямых издержках в миллион долларов «Американские граффити» принесли более 55 миллионов в прокате и стали одной из самых эффективных инвестиций в кинематографе как того времени, так и нынешнего. По своей процентной доле в фильме Лукас получил почти четыре миллиона после вычета налогов. Лукас стал миллионером до тридцати, как и поклялся отцу больше десяти лет назад. У него даже оставалось два года в запасе.

На «Американских граффити» разбогател не только Лукас. Один процент из общей прибыли он разделил поровну среди актеров – он считал, что это справедливо, ведь большинство из них работали за минимальный оклад. «Твои труды окупаются, когда фильм становится большим хитом, – говорила Кэнди Кларк. – Мы ни о чем его не просили, это было его решение». Вульфмену Джеку тоже достался процент и часть прибыли от невероятно успешного саундтрека к «Граффити». Как и Хаскеллу Уэкслеру, который помогал Лукасу бесплатно, как и Керцу, Хайкам и юристу Тому Поллоку – каждый из них за следующие десятилетия получил более миллиона долларов.

Как дистрибьютор фильма, «Юниверсал» тоже заработала свою долю – и Лукас жадно косился на каждый цент. «Мысль о том, что эти бюрократы нажились на его фильме, была ему отвратительна», – говорила Глория Кац. Но не только «Юниверсал» злила Лукаса, его раздражал и Коппола. Как продюсер фильма, Коппола получил десять процентов – это прекрасно и замечательно. Но они с Лукасом договорились поделить остальные сорок процентов поровну, и детали этого соглашения вызвали раздор между мастером и выскочкой-подмастерьем. «Когда дело касается денег, Джордж становится бухгалтером, – сказал позже Уиллард Хайк. – Сумма, которую Джордж вынужден был отдать Фрэнсису, расстраивала его».

Из своих двадцати процентов Лукас согласился заплатить актерам, Поллоку и Хайкам. Лукас ожидал, что Коппола заплатит Керцу из своей доли – все-таки продюсер должен помочь другому продюсеру – и выделит деньги Уэкслеру. Но Копполе не понравился этот план, он утверждал, что раз именно Лукас нанял Керца, то Керц под его ответственностью. А что касается Уэкслера, то Лукас привел его посреди съемок, и поэтому Коппола считал, что об операторе тоже должен позаботиться режиссер. Однако Коппола собирался работать вместе с Уэкслером над «Разговором» и потому предложил выделить ему три процента – один из доли Лукаса, а два из его собственной. Лукас тут же оплатил свою долю; Коппола – нет.

Лукас в гневе обвинил Копполу в нарушении договоренностей. После долгих переговоров Коппола наконец заплатил и Керцу, и Уэкслеру из своей доли, но поезд ушел: отношения Лукаса и Копполы вновь испортились, и ситуация не менялась к лучшему на протяжении большей части следующих десяти лет. Для Лукаса суть проблемы была не в прибыли, а в принципиальности. «Фрэнсис ставил под сомнение мою честность, – сказал Лукас в 1983 году. – Он подумал, что я буду действовать точно так же, как он сам. Он обвинил меня в том, что я похож на него, и это расстроило меня. На самом деле между нами не произошло какой-то большой ссоры, – добавил он с осторожностью. – Но это одна из причин того, что мы отдалились друг от друга».

Из прибыли от «Граффити» Лукас быстро выплатил все деньги, которые занимал у друзей, коллег и родителей в течение черной полосы, заполненной попытками продать свой фильм. Джордж-старший принял выплату от сына с гордостью; он вновь поставил на верную лошадку. Но даже с четырьмя миллионами долларов на банковском счету Лукас по-прежнему был убежден, что может потерять все, если не будет аккуратен, – тем более деньги начали быстро уходить. «Он решил, что этот успех – однодневка, – вспоминала Марша. – Что он выиграл один раз, но это все, что ему достанется, никаких гарантий нет». Так что, разбогатев, он не собирался менять образ жизни слишком сильно. «Деньги – не самая важная для него вещь, – объяснял Джон Пламмер. – Но он не расточителен. Долгое время после “Американских граффити” он все еще водил свой “Камаро” шестьдесят девятого года». Лукас не тратил, а втихую инвестировал в недвижимость и облигации и распределил деньги по сберегательным счетам. В отличие от Копполы, он не покупал дорогущих машин или громадных особняков на холмах.

Или по крайней мере ничего слишком дорогущего или громадного. Осенью 1973 года Лукас купил одноэтажный викторианский особняк на Парк-Уэй, 52, в крошечном городке Сан-Ансельмо, недалеко от маленького дома в колониальном стиле на Мэдуэй-роуд, 30, куда они с Маршей переехали чуть раньше тем летом. Место было в упадке – особняк построили в 1869 году, и он уже считался архитектурным памятником округа Марин, – и походило на дом с привидениями с темной черепицей и покосившейся крышей. Но они с Маршей обожали его; Марша назвала его Паркхауз, а Джордж быстро обустроил в доме кинозал, кабинеты и монтажную комнату в мансарде. Друзьям-кинематографистам и участникам «мафии USC», таким, как Кэррол Баллард, Мэттью Роббинс и Уолтер Мерч, он бесплатно предложил кабинеты и возможность использовать оборудование. «Это был кинематографический комплекс», – с гордостью сказал Лукас о своей «Зоотроп» в миниатюре.

Но самое важное рабочее пространство находилось все же в их собственном доме на Мэдуэй-роуд, где Лукас – он всегда был не прочь поработать архитектором – переоборудовал башенку на втором этаже по образцу старых фотографий. Там он построил уютный кабинет с камином и окнами в трех стенах, через которые открывался вид на лес: казалось, что комната находится в шалаше на дереве. Большую часть пространства занимал огромный стол, который Лукас собрал сам, сделав столешницу из трех больших дверей. Эта комната предназначалась для писательства, и как раз тогда Лукас бился над первыми черновиками сценария для «штуки типа “Флэша Гордона”». Как он рассказал журналу «Филммейкерс ньюслеттер», это будет смесь «научной фантастики в духе “Флэша Гордона”, “Космической одиссеи 2001 года” и Джеймса Бонда с открытым космосом… и еще там летают звездолеты». Это должен быть «фильм, более сюжетно и структурно продуманный, чем [“THX”] или “Американские граффити”, – объяснил он. – Так как раньше я ничего подобного не делал, сложно сказать, что именно он из себя будет представлять».

Но у него уже имелся двухстраничный синопсис, записанный от руки на тетрадных листах, и название, набросанное неразборчивым курсивом по центру заглавной страницы: «Звездные войны».