Обратно в Поттерс-Коув мы ехали почти в полном молчании, что, наверное, было к лучшему. Дождь все лил с темных небес, и мы вместе погрузились каждый в свои мысли. Я думал, не заговорить ли о том, что Бернард врал о своей службе в морской пехоте, но в тот момент это ничего бы не дало, так что я отодвинул от себя и кошмар, и сомнения и обратился к более приятным воспоминаниям.

Не успел я опомниться, как мы снова оказались на парковке у кафе.

Рик припарковал автомобиль, но оставил включенными двигатель и дворники.

– Мне надо добраться до дома и немного поспать.

– Мне тоже, – негромко сказал Дональд.

Я верил Рику, но знал, что Дональд сначала зайдет в бар или какой-нибудь магазин и проведет какое-то время с бутылкой. Скажи он об этом прямо, я бы к нему присоединился, но, так как он промолчал, я сунул ежедневник Бернарда под куртку и приготовился к броску до собственной машины.

– Я вам позвоню, – рассеянно сказал я.

– Как думаете, почему он жил в подвале?

Рик бросил взгляд на меня и тут же отвернулся. Я посмотрел на Дональда поверх спинки сиденья.

– Ты о чем?

– Почему он не жил наверху? – Дональд уставился на меня так, будто я знал ответ и отказывался ему объяснить. – С чего запирать собственного двоюродного брата в этом ужасном закутке, если можно выделить ему какой-нибудь диван?

– Не знаю, – сказал я. – Может, так было проще…

– Почему? Зачем так поступать?

– Дональд, я без понятия.

– Мне этот парень совсем не понравился, – объявил Рик.

– Тебе никто не нравится, – напомнил я.

Он помотал головой, и серьга затанцевала как живая.

– Не, есть в нем что-то такое, неправильное. Как будто Бернард его напугал.

– Ну блин, найти удавленника в собственном подвале довольно страшно, – заметил я.

– Я не об этом. Как будто его пугало то, что Бернард поселился с ними, так что он затолкал его в подвал, с глаз долой.

– С чего ему бояться Бернарда? Бернарда никто не боялся.

– А что с этими морпехами? – неожиданно спросил Дональд. – Зачем Бернард про них выдумал? Что толку? Я никак не могу понять.

Не мог и я, но был уверен, что здесь и сейчас нам не удастся решить эту загадку. Я потер глаза, чувствуя нараставшую за ними головную боль.

– Слушайте, нам всем надо передохнуть.

– Да, я не спал с прошлого вечера, а мне сегодня еще на работу, – вздохнув, согласился Рик. – Давайте встретимся через пару дней, вместе пообедаем, например.

– Отлично. – Я оглянулся на заднее сиденье. – Дональд, у тебя все будет в порядке?

Его глаза потемнели, и я не смог определить, то ли это я нечаянно коснулся больной темы, то ли он хотел мне что-то рассказать, но отчего-то не мог.

– Разумеется.

– Веди осторожно, – сказал Рик. – Погода отвратная.

– Ладно, увидимся. – Я открыл дверцу автомобиля и выскочил наружу.

Поттерс-Коув, прибрежный поселок к югу от Бостона, когда-то был процветающим фабричным городом, но, как и от прочих его прославленных достижений, от былого изобилия остались лишь смутные воспоминания.

Главная улица могла похвастаться рядом кафе и частных магазинчиков и множеством пустых витрин. В северной части города торчало несколько громадных строений с заколоченными окнами – памятник времени, о котором ясно помнили только старики. Более пятисот жителей работало на изготовителя одежды и громадную сеть универмагов, но в основном Поттерс-Коув состоял из рабочих, вынужденных искать занятие на стороне.

Я проехал через весь город, свернул на главную дорогу и припарковался позади местной пиццерии. Выбрался из машины и какое-то время в задумчивости смотрел на железнодорожные пути и воду за ними, здесь океан подходил особенно близко. Две утки скользили по поверхности, не обращая внимания на дождь, и меня внезапно посетили воспоминания о матери. До ее смерти несколько лет назад мы часто стояли на этом самом месте, кормили уток и тихо разговаривали обо всем, что приходило на ум.

Зимой я часто думал о ней.

Поднявшись по ветхой лестнице позади здания, я проскользнул в квартиру. В двухэтажном здании были как жилые, так и нежилые помещения. Половину первого этажа занимала самая популярная пиццерия в городе, другая половина уже больше трех лет пустовала. Наша квартира занимала весь второй этаж, и поскольку тут было безопасно и достаточно уютно, мы прожили на одном месте десять с лишним лет. Предполагалось, что это будет наша первая квартира. Но прошло двенадцать лет, а мы так и не переехали во вторую. Покупка собственного дома так и останется неосуществимой мечтой, если только деньги внезапно не свалятся на нас с неба.

В квартире было темно, в гостиной, на тумбочке возле дивана, горела единственная настольная лампа. Я положил ежедневник Бернарда на кофейный столик, отряхнул куртку от капель дождя, повесил ее в шкаф и пошел искать Тони.

Она стояла у раковины в кухне, уставившись в окно на площадку пожарной лестницы. Я не знал, догадалась ли она о моем присутствии, и прошел вперед; подо мной скрипнул пол. Проникавшие через окно редкие лучики солнца боролись с тенями, разрисовывая ее профиль полосками света и тьмы. Тони по-прежнему не оборачивалась, но по выражению ее лица я понял, что она знает о моем возвращении. Медленно моргая, она смотрела на выставленные в ряд на пожарной площадке глиняные горшки.

– Через несколько недель наступит весна, – сказала Тони, вытирая руки посудным полотенцем.

– Уже прямо не терпится.

– Мне тоже. – Она повесила полотенце на кран над раковиной. – Я хочу в этом году посадить какую-нибудь зелень. Может, петрушку. Не помню даже, когда у меня в последний раз был двор… настоящий сад, но…

Она умолкла, не договорив. Я подошел к буфету, схватил кружку и налил себе остатки из кофейника.

– Невероятно, ты решила наезжать на меня сегодня? Я делаю что могу, Тони.

Она наконец отвернулась от окна и встала, облокотившись о раковину.

– Я не наезжаю. – Внезапно она стала сама невинность с честными глазами. – Не поверишь, но я вовсе не пытаюсь унизить тебя при каждом удобном случае.

Я отпил кофе. Едва теплые помои.

– Я, наверное, пойду в душ.

– Завтракать будешь? – спросила она. – Мне надо сбегать в магазин, но у нас еще есть яйца.

Я взглянул на часы. Было только одиннадцать с минутами, но казалось, что уже намного больше.

– Нет, я не голоден. Просто хочу ополоснуться, сесть и спокойно разобрать вещи Бернарда, которые привез с собой.

– Все в порядке?

– У нас возникли кое-какие вопросы, но, подозреваю, так всегда выходит, когда кто-нибудь совершает самоубийство.

Я протянул руку мимо нее, вылил кофе в раковину и поставил кружку на кухонную стойку. От Тони смутно пахло кокосом и еще чем-то неопределенно мыльным.

– Тебя это не удивило, ведь так?

Она догадалась, что мои слова были скорее утверждением, чем вопросом, но все равно ответила едва заметным кивком.

– Мне жаль, что он так поступил, – негромко произнесла она, – но меня это не удивило.

– Почему?

– Жизнь может быть суровой. Не всем она под силу.

– Бернард тебе никогда особенно не нравился.

– Я не очень хорошо его знала.

Я вгляделся в ее глаза.

– Ты совсем не умеешь врать.

Тони оторвалась от кухонной стойки и подошла к столу.

– Давай не будем сейчас устраивать разборки, а?

– Ты тоже знала его много лет.

– И мне жаль, что он умер, Алан. – Она подхватила сумочку с одного из кухонных стульев, закинула ремешок на плечо и повернулась ко мне. – Но ты спросил, удивилась ли я. Нет, не удивилась. Бернард был странным. Он жил с матерью до самой ее смерти, так и не нашел девушки. Я вообще не слышала о каких-то его отношениях с женщиной – или мужчиной, или с чем угодно, если уж на то пошло. Он продавал машины, как будто даже не осознавая, что является живой карикатурой на продавца подержанных автомобилей. Да, Бернард умел быть милым и всегда вел себя со мной вежливо, но мы оба знаем, что он вольно обращался с правдой и бывал уклончив. В нем всегда проглядывало что-то неприятное, Алан.

Она была права, и я не мог придумать для него никаких оправданий.

– Кроме того, он всегда казался очень грустным, – продолжала она. – Его глаза всегда оставались печальными, это было видно, если вглядеться.

– Ну правильно, – сказал я, уставившись на нее. – А я ничего не заметил.

Ко мне снова подкрался кошмар, и я почувствовал, что пасую перед его решительностью. Мне всегда снились кошмары, даже во взрослом возрасте, но никогда сон не цеплялся за мое сознание даже после пробуждения. У меня снова затряслись руки, и на секунду я испугался, что упаду. Как можно незаметнее вцепился в кухонный стол и навалился на него всем весом. Тони замерла, разглядывая меня огромными карими глазами. Естественные изгибы ее фигуры скрывались под мешковатым спортивным костюмом.

– Ты готов спорить с каждым моим словом. – Она придвинулась и быстро поцеловала меня в щеку. – Прими горячий душ и отдохни. Я скоро вернусь, хорошо?

И исчезла прежде, чем я смог возразить, предложить пойти с ней или закричать, прося о помощи.

Перед встречей с Риком и Дональдом я ополоснул лицо, натянул джинсы и свитер, но не принял душ, так что теперь потоки горячей воды были особенно приятны. Окутанный клубами пара, я откинул голову и позволил воде стекать по лицу и плечам, наслаждаясь покоем и тишиной.

Длились они недолго.

Кошмар вернулся, пытаясь захватить мое сознание, и теперь, подчинившись гипнотическому теплу и ритму текущей воды, я не стал сопротивляться.

Эти часы сводят меня с ума. Знаете, такие вычурные, настольные, с рисунком земных полушарий. Они стоят футах в десяти от постели, но в небольшом помещении их тиканье перебивает все, даже шум проезжающих под окном автомобилей и случайные звуки, доносящиеся до спальни. От угнездившейся где-то позади глаз головной боли меня подташнивает. А от этого треклятого тиканья становится только хуже, как будто часы отсчитывают удары, пронизывающие мои виски. Я провожу рукой по лбу, смотрю на низкий потолок прямо над собой и замечаю краем глаза его. По-покойницки сложив руки на груди, я глубоко вздыхаю и закрываю глаза. Отчего-то проще вернуться в темноту. Я слышу, как поскрипывает пол по мере того, как он подходит ближе; задерживается, едва переступив порог. Я чувствую, что теперь он смотрит на меня, ждет, когда я обращу на него внимание. У меня ужасно пересохло во рту. Если я сяду, головная боль только усилится, но я все равно быстрым движением скидываю ноги с постели и сажусь на краю. Потирая виски, смотрю на него и отвожу взгляд. Он просто стоит и грустно смотрит на меня. Он выглядит… не то чтобы больным, а… непохожим на себя. Бледным. Он выглядит бледным и осунувшимся, как будто очень долго не спал. Наконец, я спрашиваю, что он здесь делает. На его лице появляется самая грустная улыбка, какую мне приходилось видеть, и он говорит, что пришел попрощаться, что ему дали несколько минут, чтобы попрощаться. Это всего лишь Бернард, но отчего мне так страшно? Оттого что он умер, или из-за ощущения, что он пришел не один? Я откашливаюсь, протягиваю руку к чашке с водой на прикроватной тумбочке и быстро отпиваю. Киваю Бернарду и говорю: как жаль, что так получилось. Я пытаюсь объяснить, как мне на самом деле жаль, но он снова улыбается – так грустно! – и поднимает руку, как будто… будто хочет сказать – не надо объясняться.

Я выключил душ и встал, склонив голову, упершись руками в кафель, прислушиваясь, как давится, глотая воду, сток. Мое сердце отчаянно билось, но я чувствовал, что если лягу, то просплю несколько дней подряд. Когда вода и мыльная пена просочились в водосток, я открыл глаза и отдернул занавеску. Зеркало запотело, вся ванная заполнилась паром. По единственному окну стучал дождь, сотрясая раму.

Зеркало на двери сквозь пар продемонстрировало мое отражение в полный рост. Волосы, кажется, редеют с каждым днем. Следовало бы побриться, но мне нравится вид щетины. Она подчеркивает линию подбородка и голубизну моих глаз. Я рассматривал себя среди подымавшихся к потолку завитков пара и думал: вот так вот подбирается к нам возраст. Подкрадывается, постепенно и едва заметно, как умелый соблазнитель, и мы оказываемся в его объятиях, не успев еще ничего сообразить. Мне нет сорока – еще три года до сорокалетия, но частенько кажется, что я уже куда старше.

Откуда-то из глубины отражения на меня глянул человек из прошлого, который никогда не поверил бы, что станет таким усталым, таким изнуренным. По крайней мере, не в тридцать семь. И иногда мне казалось, что это незнакомец, совершенно чужой и чуждый персонаж в чьей-то еще истории. Человек, которого я едва могу узнать.

Постепенно обсыхая, я стоял перед зеркалом, пока его поверхность не запотела окончательно. После этого вышел из душа и взял с раковины полотенце. Головная боль улеглась, но мышцы гудели. Я вытерся и перебросил полотенце через плечо, открыл дверь и вышел в прохладную спальню. Рухнув на постель, я потянулся и поудобнее устроился на подушке. Глаза закрывались. Кошмар отступил, и вскоре меня поглотила тьма.

Я распахнул глаза. Болела спина, желудок вовсю ворчал. Неужели я успел уснуть? А раз так, значит, меня разбудило что-то не совсем обычное. Какое-то время я лежал, прислушиваясь, уставившись на вылинявший потолок и множество пересекающих штукатурку тончайших трещинок.

Судя по звукам, погода все ухудшалась. Бесновавшийся снаружи ветер сотрясал оконные рамы. Я немедленно перевел взгляд на источник шума, и, хотя причина его стала очевидна, меня это не успокоило.

Из гостиной в спальню проник другой звук, и я уже не был так уверен, что на этот раз виноват ветер. Я лежал совершенно неподвижно и напряженно вслушивался, но мог уловить только шум дождя и ветра.

– Эй?

Заперла ли Тони дверь, когда выходила? Она никогда прежде об этом не забывала, с чего бы на этот раз было по-другому? И все же что-то было не в порядке. Мне казалось, что я не один. Я медленно сел в постели, соскользнул к ногам кровати и позвал:

– Тони? Тони, это ты?

Потом несколько секунд просидел в тишине. Хотя из гостиной больше не доносилось ни звука, время отдыха определенно подошло к концу. Я встал с постели, взял полотенце, которое принес из ванной, и обернул его вокруг талии. Дверь спальни была слегка приоткрыта, за ней виднелась небольшая часть гостиной. Только сделав первый осторожный шаг по ковру, я понял, что меня беспокоит.

Из-за непогоды в квартире было куда темнее, чем обычно, и Тони оставила свет в гостиной и на кухне. И я не помнил, чтобы выключал его, прежде чем пойти в душ.

– Эй? – Меня пробрала ощутимая дрожь.

А потом зазвонил телефон.

Я подскочил от неожиданности, отшатнулся обратно к кровати и принялся шарить по столику – успел подхватить трубку и прижать ее к уху до того, как прозвучал второй звонок.

– Алан, – всхлипнул голос на другом конце. – Алан, я…

– Дональд?

– Алан, я…

– В чем дело? – Я уставился на дверь. – Где ты?

– Дома, – ответил он срывающимся голосом. – Извини, я выпил.

– Все нормально. Слушай, давай я перезвоню через…

– Я хотел тебе сказать сегодня, хотел, но…

– Слушай…

– Я не смог, просто… Алан, мне снятся кошмары.

Я кивнул в трубку.

– Все образуется. Я…

– Тебе он тоже приснился, да?

Что-то в его голосе заставило меня переключить внимание с темной гостиной на его слова.

– Кошмар, который все не забывается, никак не оставляет в покое.

Я услышал, как он плачет, не скрываясь, и догадался, что он не только пьян, но и смертельно напуган.

– Ну, мне приснился кошмар, и что с того?

– Бернард приходил попрощаться? И с ним были эти… существа?

Я изо всех сил вцепился в трубку. У меня так сильно задрожали колени, что я боялся упасть.

– Как… Откуда ты знаешь?

– Алан, мне так страшно. Господи, мне так ужасно страшно.

– Откуда ты знаешь?

– Они ничего не говорили, но я знал – знаю, как и ты, – что случилось. Они забрали его в ад. Происходит что-то непонятное. Почему они забрали его в ад, Алан? Почему они забрали Бернарда в…

– Да ответишь ты наконец? Откуда ты знаешь!

Дональд начал давиться и закашлялся.

– Потому что между нашими кошмарами было одно различие, – шепотом ответил он. – Мне Бернард сказал, что сначала побывал у тебя.

Я несся по городским улицам, не обращая внимания на нависшие над головой черные тучи, на дождь и тьму, более подходящую для середины ночи. Мои мысли путались, ладони взмокли от пота, я чувствовал необычную отстраненность, как будто беспомощно наблюдал за окружавшей меня действительностью, а не был ее деятельной частью.

От нашей квартиры было меньше двух миль до дома Дональда в небольшом поселке, состоявшем по большей части из дачных коттеджей, гнездившихся среди густого леса на утесе, над самым большим пляжем города. Я свернул на грунтовую дорогу и поехал через лес. Летом эта часть Поттерс-Коув кишела туристами и дачниками, все дома были заняты, дворы завалены садовой мебелью и жаровнями, люди всех возрастов спускались по дороге к пляжу, и из всех магнитофонов и автомобилей гремела музыка. Но до начала сезона оставалась еще пара месяцев, постоянно здесь жило всего несколько человек, и большая часть домов стояла заброшенной и заколоченной. Этакий город-призрак, оживавший только раз в год. Сейчас он казался самым подходящим местом для обращения к прошлому и изгнания засевших там демонов.

Я припарковал машину перед домом Дональда. Его старенький «фольксваген» стоял на узком боковом въезде. Из-за жидких занавесок на окнах сочился бледный свет.

Входная дверь была открыта, так что я торопливо постучал и вошел, сразу оказавшись в гостиной. Скромная комната пребывала в некотором беспорядке. До этого мгновения я не задумывался о том, как давно не бывал у Дональда дома. Повсюду валялись журналы и книги в бумажных переплетах, переполненные пепельницы; смятые сигаретные пачки и пустые бутылки занимали практически все место на кофейном и журнальном столиках. В небольшой кухне в задней части дома царила чистота – за исключением холодильника, ею явно редко пользовались. В доме были еще только ванная комната и спальня, обе пустые и темные.

В углу гостиной работал телевизор с выключенным звуком, что объясняло бледное свечение, а в кресле в противоположном конце комнаты развалился в пьяном беспамятстве Дональд: на одном колене ненадежно балансирует пепельница, на полу, рядом с безвольно повисшей рукой, валяется пустая бутылка из-под водки. В другой руке он по-прежнему сжимал телефонную трубку, которая успела переключиться с гудка на неприятное жужжание. Я забрал ее и положил на место. У Дональда слегка дрогнули веки, и тут я заметил, что сигарета, которую он, по всей видимости, закурил, прежде чем отключиться, все еще дымилась на краю пепельницы и успела прогореть почти до середины фильтра. Я со вздохом загасил ее.

– О господи, однажды ты спалишь эту халупу и себя вместе с ней.

Он открыл глаза и с трудом поднял голову.

– Алан.

– Ты в порядке?

– Не знаю, – выдавил он, медленно шевеля пересохшими, растрескавшимися губами. – А ты?

Я присел на корточки рядом с креслом.

– Как нам мог присниться один и тот же сон?

Несколько секунд он бессмысленно ворочал глазами, затем несколько раз сморгнул и как будто немного собрался с мыслями.

– Я никогда не верил в загробную жизнь, сам знаешь. Никогда ни во что такое не верил. Ты верил, а я не верил, вот только… все это, я не знаю, я не понимаю, что происходит. – Дональд попытался сесть и едва не отключился. Он вряд ли долго мог оставаться в сознании. Его нижняя губа дрожала. – Я не знаю даже, почему, но… мне страшно.

– Мне тоже. – Заметив загнанное выражение его налитых кровью глаз, я предположил, что в моем собственном взгляде могло прятаться такое же выражение. – Все образуется. Всему есть разумное объяснение, нам просто нужно его найти.

– Тебе не обязательно было приезжать, я… Зря я тебе стал вот так звонить, ты… Ты извини, я…

– Успокойся, все нормально. – По прошлым запоям Дональда я знал, что он только смутно запомнит то, что сейчас происходит.

Он попытался улыбнуться, но алкоголь и утомление одолели его, и он внезапно осел, погрузившись в глубокий сон.

Я взял со спинки дивана старый плед и осторожно накрыл им Дональда, потом подошел к телефону и позвонил домой. Тони ответила после второго гудка.

– Это я.

– Ты где?

– Мне пришлось ненадолго заскочить к Дональду.

– Все нормально?

– Он немного перебрал с выпивкой, я только хотел убедиться, что с ним все в порядке.

– Это что-то новенькое. – Когда я не ответил, он сказала: – Я думала, ты будешь дома, когда я вернусь из магазина.

– Я тоже так думал. – Я отвлекся на мелькавшие на экране кадры старого черно-белого фильма. – Я буду дома через несколько минут, хорошо? Я уже выезжаю.

Я наскоро прибрался в гостиной и унес пепельницы в кухню. Вытряхивая в мусорное ведро окурки, я заметил разбросанные по кухонной стойке фотографии, которые Рик нашел в сумке Бернарда. Судя по всему, Дональд несколько раз лихорадочно их перетасовывал. Фотография неизвестной нам женщины лежала сверху. Я сунул ее в карман куртки, не знаю зачем, и вернулся в гостиную.

Дональд находился в полной отключке, но дышал ровно. Даже погрузившись в навеянный алкоголем сон, он сохранял на лице выражение душевной муки, которое никогда не покидало его до конца. Но сейчас Дональд казался как никогда умиротворенным.

Убедившись, что с ним все будет в порядке, я пошел к дверям.

Квартиру заполнял аромат жареной курицы, который напомнил мне о том, что я не ел со вчерашнего дня, и из-за этого, а также из-за недосыпа и сегодняшних событий я находился не в самом дружелюбном расположении духа.

Пока Тони готовила салат к ужину, я устроился за кухонным столом и в меру своих способностей объяснил ей ситуацию. Нам с Дональдом каким-то образом привиделся один и тот же кошмар, и даже до того, как мы это поняли, он донимал нас во сне и наяву. Она терпеливо слушала, не перебивая, пока я не договорил. Казалось, она потратила целую вечность на то, чтобы разрезать огурец и уложить его поверх салатных листьев. Работая, она прикусывала нижнюю губу, и это, как я знал, означало, что ответ-то у нее был, но она хотела тщательно обдумать его, прежде чем заговорить. Наконец Тони взглянула на меня, сведя брови.

– Алан, помнишь, после того как умер папа, он мне приснился? Через несколько дней я говорила с мамой, и оказалось, что ей он тоже снился.

– Тут совсем другое, – настаивал я. – Вам обоим приснился сон. Но не один и тот же.

– Любовь моя, вы с Дональдом тоже видели разные сны.

– Говорю тебе…

– Послушай, – сказала она, – мне приснилось, что папа пришел, поговорил со мной, сказал, что все будет в порядке. Мама видела примерно то же: папа пришел, они поговорили, он заверил, что у него все хорошо и что все будет в порядке. С тобой и Дональдом то же самое. Вы оба дружили с Бернардом, вам обоим приснилось, что он к вам пришел. Это довольно обычное явление. Людям постоянно снятся покойные близкие, особенно сразу после их смерти.

– Это не то же самое, это…

– Ты спрашивал об этом Рика?

– Нет, именно об этом не спрашивал, но сомневаюсь…

– Может быть, в таких снах, включая твой, нас и правда навещают умершие. Может, мой отец и правда явился мне во сне? Мне хотелось бы думать, что это утешение. Я верю в жизнь после смерти, а если так, то с чего бы считать посещение во сне чем-то невероятным? Оно вполне вероятно. – Она улыбнулась. – Может быть, Бернард мог попрощаться только так?

– Хорошо. Тогда почему нам не мог присниться один и тот же сон?

– По сути, так и случилось.

– Не по сути.

Тони улыбнулась.

– Для начала, словам Дональда едва ли можно доверять из-за его состояния. Когда человек вот так пьет, нельзя понять…

– Тут же не в том дело, что я рассказал ему о своем сне, а он по пьяни вообразил, будто ему приснился точно такой же. Я даже не упоминал о своем. Дональд первым принялся рассказывать мне о собственном кошмаре. И еще до того, как я что-то сказал, он знал, что мне приснилось то же самое.

– Ну хорошо, как Дональд описал свой кошмар? Что именно он сказал?

Я уставился на нее, уже догадываясь, куда вели все эти вопросы, и внезапно усомнился в собственной уверенности.

– Он упомянул несколько деталей, которые показались мне точным повторением того, что приснилось мне, – сказал я, – но я не расспрашивал его обо всех подробностях.

– Ну вот видишь. – Она развела руками, затем позволила им упасть, хлопнув ладонями по бедрам. – Вам обоим приснилось, что вас навестил Бернард. Что он был не один. В обоих случаях он пришел, чтобы попрощаться, и сказал Дональду, что уже побывал у тебя. Так? Или я упустила что-то из твоего описания?

– Нет, – со вздохом признал я, – все точно.

– Как бывает со многими, вам приснились похожие сны. Похожие, Алан, а не одинаковые. И я не сомневаюсь, что это само по себе может беспокоить, но в таких снах нет ничего необычного. – Она вернулась к стойке и салату. – Кроме того, когда вы его обсуждали, Дональд уже напился в стельку. К тому же ты устал, не успел выспаться и поесть, вы оба все еще пытаетесь справиться с потрясением, напряжением и душевным смятением из-за смерти близкого вам человека, и получается обстановка, в которой ты перестаешь понимать, что реально – или, по крайней мере, достоверно, – а что нет.

– Ты… да, наверное, ты права. Просто… – Я помотал головой, одновременно в замешательстве и в надежде немного прочистить мозги. – У нас обоих возникли дурные предчувствия. Этот сон не был особенно приятным или успокаивающим. Это был кошмар.

– Ну, если тебе снится, что умер твой лучший друг, конечно же, это будет кошмар.

– Я не об этом. – Сам того не осознавая, я начал нервно потирать руки. У меня снова вспотели ладони. – В этом сне был мрак, ощущение, будто… Я понимаю, что это звучит глупо, но в нем было ощущение зла. Как будто Бернарда забрали в ад.

Тони накрыла салат полиэтиленовой пленкой и поставила его в холодильник.

– Любовь моя, Бернард покончил с собой – разумеется, вас это потрясло. И, хуже того, он даже не оставил записки, которая хоть как-то объяснила бы, почему он так поступил. Это чудовищное, невыносимое и болезненное событие. – Она посмотрела на меня с сочувствием. – Ты наверняка считаешь себя в чем-то виноватым – это неправильно, но неизбежно, и в тебе одновременно кипят недоумение, гнев и бог знает какие еще чувства. Случилось нечто действительно мрачное и травмирующее, и ты пытаешься как-то разобраться, понять, что произошло. Только и всего, Алан. И этого вполне достаточно.

У меня на губах появилось что-то вроде улыбки.

– Неплохо.

– Невозможно десять лет проработать помощником мозгоправа и кое-чего не нахвататься. – Она ухмыльнулась, но улыбка почти тут же пропала. – У Джина очень много случаев в практике связаны именно со смертью.

Тони работала секретарем у частного психиатра в городе и успела многое узнать о человеческой природе. Я ненавидел свою работу, но Тони нашла дело, которое приносило ей настоящее удовольствие, она ладила со своим начальником и пользовалась его уважением. Если кому и следовало продолжить обучение после школы, так это ей. Она всегда интересовалась психологией, но, хотя я много лет предлагал ей пойти на какие-нибудь курсы, она так и не собралась. Все появлявшиеся у нас свободные деньги отправлялись прямо в «фонд дома», накопительный счет, который Тони создала сразу после нашего медового месяца. Сумма на этом счету росла так медленно, что мы неизменно оставались в четырех столетиях от покупки собственного дома, но Тони отказывалась сдаваться. Это во многом напоминало мне наш брак и то, почему она по-прежнему оставалась со мной, несмотря на все наши недостатки.

Разумеется, сначала меня привлекла ее красота. Хотя мы были ровесниками, Тони выглядела значительно моложе меня и сохранила не только фигуру, но и порядочную часть своей подростковой живости. Но наш брак держался на плаву благодаря искреннему взаимопониманию, а не только ее физическим качествам. Я отлично понимал, что не сумел стать кормильцем, как она ожидала, что застрял на низкооплачиваемой работе, куда устроился практически сразу после школы, и что спустя двенадцать лет брака мне вряд ли удастся найти другое занятие. Тони осознала этот факт и смирилась с ним куда раньше меня и, подведя, так сказать, итог, решила остаться со мной.

Мы никогда не говорили об этом, но оба в какой-то мере разочаровались друг в друге, в однообразной рутине, в которую превратилась наша жизнь, в автоматических действиях, совершаемых день ото дня. Но были в нашем существовании и удобство, безопасность и доверие, а это тоже кое-чего стоит. Привычка и постоянство пришли на смену страсти, ослабевшей через несколько лет после свадьбы, и из задыхающихся любовников мы превратились в надежных партнеров, друзей, верных и постоянных соседей по квартире, которые время от времени, как будто по глупости, занимались любовью.

– Не все могут смириться со смертью, – услышал я слова Тони. – Большинство не может. Но она касается нас всех.

Все, разумеется, правда, но я начинал думать, что у смерти были любимчики. За тридцать семь лет смерть не просто посещала меня с завидной регулярностью, она находилась рядом с самого начала, как будто с нетерпением поджидая начала кровопролития. Мой отец, каменщик, погиб в результате несчастного случая на стройке всего через несколько недель после моего рождения. В старшей школе Томми насмерть сбил невнимательный водитель. Родители Тони умерли от сердечного приступа, не дожив до шестидесяти, сначала отец, а всего год спустя – мать. Моя мать пережила несколько инсультов и вскоре умерла у меня на руках. А теперь и Бернард взял смерть под руку и переступил грань. Все это казалось таким бесцельным, таким бессмысленным, как сказал Дональд, но мне хотелось верить, что у этого хаоса была какая-то убедительная причина, какой-то план.

– Слушай, до обеда еще есть немного времени, – сказала Тони. – Может, тебе прилечь и немного отдохнуть?

Я встал, обхватил ее за талию и притянул к себе. Тони положила руки мне на плечи и улыбнулась, но я чувствовал, как напрягается ее тело. Я с радостью согласился бы с ее объяснением – что я переутомился и мой рассудок, возможно, был не совсем ясен, – но все еще не мог избавиться от страха.

– Просто у меня от всего этого неприятное чувство.

– Ты, скорее всего, беспокоишься за Дональда, – сказала она, поглаживая мою шею теплыми пальцами.

– Да, и это тоже. – Я обнял ее крепче. – Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю. – Еще раз быстро поцеловав меня, Тони отстранилась и с шуточно-строгим видом велела: – А теперь иди отдохни.

На этот раз обошлось без снов. Проспав больше часа, я проснулся на диване, хотя едва помнил, как на него ложился. После того как Тони разбудила меня, я постепенно выплыл из тьмы, как пловец медленно и плавно поднимается к поверхности мутной воды. Впервые за долгое время я пробудился как бы незаметно, без встряски, которая вырвала бы меня из сна. Все равно просыпаться, не чувствуя тепло прижатого ко мне тела Тони, было непривычно. В первые несколько секунд, еще не вполне сообразив, где нахожусь, я слепо протянул руку, пытаясь ее нащупать, но отыскал лишь пустоту и успел заметить, как Тони вернулась на кухню.

Какое-то время я лежал, вновь закрыв глаза. Тони включила проигрыватель и выбрала компакт-диск, из ближайшей колонки доносились негромкие переливы рояля. Безостановочный вой ветра и удары дождя по окну отвлекли меня от музыки, но внезапно возникший перед внутренним взором образ Бернарда – таращившееся на меня лицо, как будто приклеенное к внутренней стороне век, – заставил меня сесть. Я сделал медленный вдох, выдохнул и энергично протер глаза.

Мы поужинали за кухонным столом. Пустая болтовня изредка прерывалась случайным звяканьем столовых приборов по тарелкам и приглушенным жеванием, а весь остальной мир в это время поливал как будто бесконечный ливень. Еда была превосходной, беседа – несколько сдержанной. Мы оба не хотели продолжать прежний разговор, но, подозреваю, по разным причинам. Тони умела отстраниться от происходящего и, без сомнения, находила в этом облегчение, я же чувствовал себя слишком вовлеченным; ко мне, возможно, частично возвратилось здравомыслие, но, несмотря на все утешения и объяснения, я все еще не мог избавиться от страха. Что-то происходило или собиралось вот-вот произойти, – или, может быть, уже произошло, но что-то творилось; в этих кошмарах и неколебимом ужасе было нечто большее, чем Тони готова была принять во внимание, а я – осознать. В этом, по крайней мере, я был уверен.

После ужина Тони устроилась на диване с книгой, а я ушел в спальню с ежедневником Бернарда и фотографией, которую забрал из дома Дональда. Я сел на край постели и пролистал ежедневник, пытаясь отыскать среди неразборчивых пометок и записей что-то необычное, выделявшееся среди прочего, но не нашел ничего, что вызывало бы малейшее подозрение. Засунув фотографию внутрь, я застегнул чехол и положил ежедневник на тумбочку.

– Блокнот Бернарда? – Тони стояла в дверях. Она переоделась в шлепанцы-зайчики и атласную пижаму. Лампа на прикроватной тумбочке отбрасывала на нее мягкий желтоватый отсвет.

– Угу.

Она посмотрела мимо меня, на окно.

– Этот дождь когда-нибудь закончится?

Дождь мне всегда нравился, он казался скорее успокаивающим, чем подавляющим.

– Надеюсь, что нет.

– Ты такой странный. – Она улыбнулась, демонстрируя отличные зубы.

– Да, но ты меня любишь.

Она пожала плечами.

– Да, ты ничего так.

Я рассмеялся и почувствовал себя прекрасно. Как и кошмар, смех действовал разрушающе, но в хорошем смысле. Скука бессодержательного существования внезапно нарушалась смертью, самоубийством, кошмарами – или всего лишь простым искренним смехом. Существование было так легко потрясти, оно было столь поразительно хрупким. Я смотрел на Тони в дверном проеме, такую живую и прекрасную, и гадал, не теряю ли рассудок.

– Иди ко мне.

Ее улыбка пропала.

– Алан, мы оба устали.

Я, как всегда, пал духом и мог лишь надеяться, что выражение лица меня не выдало.

– Рано еще спать.

– Тебе надо отдохнуть.

– Мне надо… – Я умолк.

Уверенным шагом Тони прошла через комнату к противоположной стороне постели и отбросила одеяло.

– Давай немного полежим вместе.

Было приятно свернуться под одеялами, прижавшись друг к другу, соприкасаясь руками, ногами и пальцами рук и ног. Тони приютилась щекой в ложбинке между моим плечом и шеей, ее ровное теплое дыхание касалось моей груди. Пока совсем рядом неистовствовали дождь и ветер, мы лежали в тишине и покое, в безмятежном оке бури. Как любовники.

Пока комната не совсем погрузилась во мрак, в сумраке все еще жили тени, по стенам и потолку скользили призрачные отсветы, извивающиеся привидения выбирались из потайных углов, призывая ночь.

Тони пошевелилась и издала едва слышный мяучащий звук. Я провел рукой по ее спине к плечу, затем коснулся груди. Она немедленно напряглась.

– Алан, прекрати.

Я закрыл глаза и стал гладить ее волосы, отодвигая случайные пряди со лба, призывая воспоминания о ночи, когда умерла моя мать.

Мы лежали в этой же комнате, в этой же самой постели, возможно, в точно такой же позе, пока я не уткнулся лицом ей между грудей, тычась в них, целуя, нуждаясь в этом тепле. Но когда я зажал губами ее сосок, Тони оттолкнула меня.

– Хватит, – прошептала она, как будто кто-то мог услышать. – Боже мой, сейчас?

Она не понимала – и никогда не поняла – что в ту минуту, в то стихийное мгновение мне нужно было почувствовать себя сильным, мужественным, сексуальным и живым. Ей казалось, что заниматься любовью через несколько часов после смерти моей матери было отчего-то неприлично. Для меня это было необходимым выражением неувядающей любви, нашей любви, любви, которая способна выжить, выразить и защитить нас обоих.

С тех пор секс не был прежним. Чаще всего Тони не выражала никакого интереса, предпочитая лежать в обнимку, как будто любое другое действие было безвкусицей и разрушило бы в остальном прекрасное мгновение. А когда мы все-таки занимались любовью, процесс был таким же заученным, как все прочие повседневные действия. Я не мог понять, куда подевалась чувственная женщина, на которой я женился. Она не желала об этом говорить. И я давно перестал спрашивать.

Тони приподнялась, окруженная ангельским сиянием.

– Сделаем что-нибудь завтра утром, хорошо? А сейчас давай просто…

Я притянул ее к себе, уткнулся губами в шею. Когда она откинулась на подушку и закрыла глаза, я понял, что связь между нами оборвалась. Да, может, и не было никогда этой связи. Я поцеловал Тони нежно, без страсти, и почувствовал, как расслабилось ее тело.

– Когда мы стали такими? – спросил я.

Она взглянула на меня с выражением, которое можно назвать только преданным, погладила темные волосы на моей груди и прошептала:

– Спи, любимый.

А когда я уснул, Бернард уже ждал.