Жизнь может измениться за секунду. Иногда она превращается в бессвязные фрагменты, которые разлетаются во все стороны, как осколки разбитой вазы. Жизнь человека меняется без предупреждения и иногда безвозвратно, все прекрасное и поразительное в ней в одно мгновение превращается в мусор. Если человек мудр – или ему просто повезет – подобный опыт напоминает ему, кто он есть и зачем живет. Если ему не везет, он уходит в небытие. Ни объяснений, ни соболезнований.

Когда я вошел в квартиру, Тони паковала вещи, перемещая аккуратно сложенную одежду из комода в чемодан. Она не подняла на меня взгляд, не сказала ни слова. Я мог только стоять в дверях спальни и беспомощно наблюдать.

– И что это значит? – спросил я. Тони на удивление бесстрастно глянула в мою сторону и продолжила свое занятие; ее движения были экономными и неизменными, как будто она была роботом, а не живым человеком. – Очень вовремя. Этого мне только не хватало.

– Не хватало тебе.

– Да блин, Тони.

Тут она остановилась, сжимая в руках коричневую шелковую блузку, которую я купил ей на день рождения несколько лет назад.

– Я помню, как купил ее для тебя, – сказал я. – Продавщица спросила, не подарок ли это, и я сказал, что да, и она предложила завернуть ее как следует. И я сказал…

– Нет. Ты сказал нет.

Я кивнул.

– Хотя я представления не имею, как завернуть подарок. Никогда не понимал, как это делается. Я сказал продавщице, что все равно сам заворачиваю все подарки для тебя.

Тони прикусила губу, чтобы та не задрожала.

– И что она ответила?

– Сказала, что это так мило и что обычно мужчины рады, когда кто-то может завернуть для них подарок, особенно если они не знают, как это делается. – Мне хотелось протянуть руку и вырвать эту блузку у Тони из рук. Или, может, просто держать ее вместе с ней. – Я сказал, что я не один из этих обычных мужчин.

Отблеск в ее глазах подсказал мне, что, несмотря ни на что, она все еще думала так же. Тони отвернулась, как смогла, свернула дрожащими руками блузку и кинула ее в чемодан.

– Вернувшись сегодня с работы, я не стала сразу подыматься сюда, а сидела на скамейке у воды и смотрела на уток и лебедей. – Она отбросила с лица прядь волос и слабо улыбнулась, не глядя на меня. – Я сидела и курила, и на какое-то время все – этот шум, этот бардак – немного отступило, как будто кто-то убавил звук. Такое приятное чувство. В воздухе было такое ощущение… понимаешь… когда можно почувствовать, как сменяется время года, как весна постепенно становится летом. Другой воздух, другой свет – все другое. Все вокруг новое, но в то же время знакомое. И я подумала, что когда я была девочкой, весна длилась дольше. Ты помнишь время, когда она длилась больше пары недель? Все меняется, даже времена года, хотя на самом деле все остается прежним. Может, в этом-то вся суть. Я посмотрела на скользившего по воде лебедя и подумала, что могу прямо сейчас сесть в машину и уехать. Просто… уехать. Никто не убьет меня и не посадит в тюрьму. Я могла бы просто ускользнуть, и никто бы меня не остановил. Если бы хотела. Я могла бы, и мир бы этого даже не заметил.

– Он никогда не замечает, – сказал я.

– И я стала гадать, почему мы все это делаем? Почему мы остаемся. Потому, что это правильный выбор? Или потому, что мы боимся последствий?

Я обратил внимание, что она не назвала любовь как одну из причин – ни для того, чтобы уехать, ни чтобы остаться.

– Короче говоря, ты уезжаешь из города, так?

Она разочарованно покачала головой.

– Ты все понимаешь так буквально.

– Ах, прости, пожалуйста. Я подумал, что уж сбор чемодана – это буквальнее некуда, – сказал я как можно язвительнее, и все равно этого казалось недостаточно. – Значит, ты не уезжаешь из города. Только от меня.

Она выглядела искренне изумленной.

– Ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда что же нам делать?

– Может, это мне надо уехать? В смысле, может, так положено? Я даже не знаю, как это обычно делается.

Она едва заметно пожала плечами.

– Я тоже.

Она выглядела такой прекрасной, что я готов был ее убить.

– Не могу поверить, ты всерьез думаешь, что только так…

– Помнишь дом на берегу, который достался Марте от родителей? Она сказала, что я могу там пожить, если мне понадобится; это очень мило с ее стороны, потому что она могла сдать его на все лето.

– Да уж, такая заботливая. – Мне снова захотелось выпить, но я остался на месте из страха, что, если я уйду на кухню, Тони не пойдет за мной и наш разговор – какой уж есть – закончится здесь и сейчас. – И я так понимаю, он тебе понадобился.

– Да, ненадолго. Мне нужно отдохнуть от всего и подумать.

– А, то есть после этого отдыха и думанья ты вернешься? Ну хоть что-то.

Тони закрыла чемодан. Жужжание застегнутой молнии пронзило меня насквозь.

– Ты одержим этой историей с Бернардом, ты влез куда не следовало и впутался в мутную историю, справиться с которой тебе не по силам.

– Спасибо за поддержку.

– Тебе надо обратиться за помощью, Алан.

– Это твой дружок предложил?

– Иногда ты ведешь себя как ребенок.

– Ты права. Взрослые люди просто спят с кем-то еще. – Я увидел, как Тони поникла, как будто мои слова по-настоящему ранили ее, и на секунду ощутил волну радости. Я хотел поделиться своей болью. – Никогда бы не подумал, что ты так меня ненавидишь.

Она нарочито громко уронила чемодан на пол, и я представил, как посетители пиццерии на первом этаже смотрят на потолок.

– Я тебя не ненавижу, Алан. Сейчас я чувствую только тоску. Для ненависти или чего-то еще у меня просто не осталось сил.

Я оперся о дверной косяк, чтобы не потерять равновесие, может быть, потому, что слишком много выпил у Дональда. А может, и нет.

– Неужели я действительно такой неудачник?

– Нам нужно отдохнуть друг от друга. Мне нужно…

– Знаешь, мне кажется, было бы куда проще, если бы ты высказалась напрямую, швырнула бы все сразу мне в лицо, – сказал я. – Просто назвала бы меня козлом, отвратительным мужем и неудачником. Но от этого твоего «Мне нужно время» меня просто тошнит. Не надо притворяться, что дело в чем-то другом, Тони. Ты завела интрижку на стороне и теперь убегаешь, чтобы не чувствовать себя такой виноватой. Потому что если ты уйдешь, значит, мы уже не вместе, и это, вроде как, уже не измена, так? Получается, ты уже не предаешь меня, и это куда лучше, чем чувствовать себя безвольной блядью.

Она скрестила руки на груди.

– Ты закончил?

– Нет. Иди ты в жопу, шлюха. Вот теперь закончил.

– Полегчало?

– Не особенно.

– Ну тогда, может, от этого полегчает: сам иди в жопу! – Она подняла чемодан и пошла вон из комнаты, но оказавшись рядом со мной, ненадолго остановилась. – Тебе никогда не приходило в голову, что нет никакой интрижки? Ты веришь тому, в чем следует сомневаться, и сомневаешься в том, чему должен бы поверить.

– Ага, теперь ты еще и в философы записалась? – Я негромко рассмеялся, но это была всего лишь защитная реакция, не позволявшая мне расколоться, рассыпаться на части, сложиться как карточный домик. – Если ты уйдешь, то больше не возвращайся. Если ты сегодня уйдешь, то это конец, слышишь? Все кончено.

– Этого ты точно не хочешь.

– Нет?

– Нет.

– Тогда чего ты от меня вообще хочешь? Чтобы я просил тебя не уходить? Чтобы я умолял? Что? Чего ты от меня хочешь? Скажи, что я должен сделать, я сделаю.

– Я устала, Алан. Я устала, мне грустно и даже немного страшно, но я должна уйти.

– Ты меня любишь?

– Конечно, люблю.

– Тогда почему ты так отчаянно пытаешься от меня сбежать?

– Потому что сейчас одной любви недостаточно. И редко когда хватает ее одной.

– Неправда, – сказал я. – Любви всегда достаточно. Если она истинная, то ее достаточно.

– Я хочу…

– Ну, разумеется, давай позаботимся о том, чего хочется тебе. Гребаный мир горит синим пламенем, все катится к чертям, но в тот момент, когда ты нужна мне больше всего, ты убегаешь. Ты считаешь, что лучше всего сбежать и спрятаться. Отлично. Беги.

– Ты просто не хочешь этого признать, – сказала она громким шепотом, – но так будет лучше и для тебя тоже. Это нужно нам обоим.

– Значит, вот оно как. Вот так просто.

– В данный момент – да.

– Какого черта это значит?

– Нам нужно отдохнуть друг от друга. – Тони медленно подошла ко мне, и пока она не поднялась на цыпочки, чтобы дотянуться до моего лба, я не мог понять, собирается ли она меня поцеловать или задушить. Ее губы, теплые и мягкие, коснулись моей кожи, потом она снова встала нормально. – Вот что это значит. И только это.

Я слушал, как Тони спускалась по лестнице, – она едва справлялась с чемоданом и грохотала им о каждую ступеньку – и чувствовал себя виноватым, потому что не предложил помочь. Вина испарилась, как только завелся двигатель ее автомобиля. Только когда машина отъехала от дома, скользнув фарами по окнам, и звук двигателя растворился в ночи, я по-настоящему осознал, что все это происходит на самом деле. Но она все-таки решилась. Она действительно ушла.

Я снова прокрутил в голове весь разговор, уже в одиночестве, и поймал себя на том, что бормочу свои ответы вслух, стоя в новообретенной тишине на кухне. Мой разум оцепенел, я замер, не зная, что делать дальше. Сумеют ли наши жизни выправиться? Сможем ли мы исцелиться? Мы вдвоем? Мы все? Хоть кто-то?

Я отыскал в буфете непочатую бутылку виски, какое-то время пялился на этикетку, потом схватил телефонную трубку и набрал номер Дональда, решив, что если подловлю его прежде, чем он прикончит всю водку в доме, мне удастся убедить его приехать ко мне.

– Эй, это я. Я планирую упиться в дупель. Хочешь присоединиться?

– Теперь-то что не так?

– А что так? Давай, приезжай, напьемся в стельку.

– Может, я стал провидцем, но мне кажется, что Тони эта затея придется не по душе.

– Ну так ее здесь нет. – Я прижал трубку подбородком, снял крышку с бутылки и наполнил стакан. В трубке раздавалось дыхание Дональда.

– Где она, Алан?

– Она съехала на какое-то время.

– Вот же черт, Алан… Фигово.

– Давай, приезжай, выпей со мной. Привези лед.

– Я уже слишком пьян, чтобы садиться за руль, – виновато сказал он.

– Ясно. – Я вздохнул. – Тогда созвонимся завтра.

– С тобой там все будет в порядке?

Судя по всему, мы поменялись ролями, пусть и на один вечер.

– Слишком рано судить.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– Валяй.

– Ты когда-нибудь думаешь о нем? О том, как бы он поступил, если бы был жив?

– Бернард?

– Томми. – Он произнес его имя так, будто это было очевидно, как будто я должен был и сам догадаться, что он не мог говорить ни о ком другом. – В последнее время я часто о нем думаю.

– Я тоже по нему скучаю.

– Иногда кажется, что мы лишились его только вчера, иногда – будто прошло сто лет, да? Иногда кажется невероятным, что его нет уже так давно. – Из трубки донесся звон ледяных кубиков о стекло. – Но он бы знал, как поступить, да? Томми знал бы, что надо делать.

Разумеется, Дональд был прав. Томми – или, по крайней мере, его образ в нашей памяти, вечно молодой, навсегда безупречный, даже в моем воспоминании о том, как он умирал на обочине дороги, – тот Томми определенно знал бы, как поступить; как и положено прирожденному лидеру, он собрал бы нас вместе и все уладил бы одной-двумя невозмутимыми, сдержанными фразами.

Я взялся за выпивку. Раз Дональд не приедет, нет смысла оттягивать неизбежное.

– Да, Томми точно знал бы, что делать.

– Может быть, он нас направляет.

Было удивительно услышать от него столь искреннее выражение чувств.

– Будем надеяться.

– Тебе никогда не казалось, будто… он где-то рядом?

– Сразу после его смерти, – признался я. – Но я уже давно ничего такого не чувствовал.

– Я иногда чувствую. Или… по крайней мере, мне так кажется. Наверное, просто самообман.

Я услышал, как он глотает, грызет лед.

– Все изменилось, – сказал я. – Теперь все возможно.

– Ты прав. Если мы должны верить в демонов, то почему бы не поверить заодно и в ангелов? – У него сорвался голос. – Знаешь, я любил его.

– Да, я тоже.

– Нет… в смысле, я его любил, Алан.

Я заново наполнил стакан.

– Я знаю.

– И я не уверен, что до конца сумел оправиться после его смерти. – Хотя, заговорив вновь, он уже кое-как справился с собой, по ритму его дыхания я чувствовал, что еще несколько секунд назад он давился рыданиями. – Черт, может, Бернард и был прав, когда сказал, что мы стали просто собранием избитых штампов, сами того не подозревая.

– Бернард ошибался.

– Да уж, но Бернард с тем же успехом может оказаться самим Дьяволом.

– Нет, просто одним из демонов.

– Может быть, он был прав, когда говорил обо мне. Тоскующий в одиночестве, чересчур эмоциональный и ненавидящий себя гей-алкоголик, надо же, какой неожиданный поворот! Никогда не слышал ничего подобного. Пожалуйста, еще щепотку стереотипов из 70-х! Не хватает только напялить дурацкий парик и до раннего утра подпевать записям Дайаны Росс.

Даже теперь его юмор был заразительным.

– Не хватает?

– Ну ладно, это я тоже проделывал. По всей видимости, я страдаю от неизлечимой формы неполиткорректности.

– А я – неудачник без работы. И от меня только что ушла жена. К чему ты ведешь?

– Ты достаточно часто терял близких, чтобы знать, что не бывает вторых попыток, – негромко и снова серьезно сказал он. – Вы с Тони созданы друг для друга, Алан. Не упускай ее. Делай что угодно, но верни ее, потому что это ужасно, когда кто-то уходит – безвозвратно, и ты остаешься один, жалея о том, что не рассказал обо всем, что чувствовал, обо всем, что тебе так нужно было сказать. И, поверь мне, ты начинаешь говорить. Но к тому времени уже некому слушать. – Раздалось шипение спички, потом долгий, неторопливый вдох. – Верни ее, Алан. – И выдох. – Просто верни. Она тебе нужна. Да что там, она нужна нам всем. Тони – наша наставница.

Я негромко рассмеялся. Тони бы это понравилось.

– Посмотрим, как дело пойдет.

– Не слишком напивайся.

– Увидимся завтра, – сказал я, хотя уже ни в чем не был уверен.

Я повесил трубку и обратился к бутылке, думая: пусть приходят демоны, – и прекрасно понимая, что они не заставят себя ждать.

Но на этот раз мы будем общаться на моих условиях.