Мина

Был третий день в новой палате. Я требовала у трех (несуществующих) чижиков, сидевших на изголовье моей кровати, убираться отсюда немедленно, когда пожаловал с визитом доктор Адамс. Должно быть, я в самом деле выглядела куда лучше, потому что он улыбнулся мне с очень довольным видом. Его голубые глаза ярко блестели, он улыбался во весь рот. Мне всегда нравились такие обаятельные мужчины, веселые, жизнерадостные. Противоположности притягиваются, и все такое. Он притащил с собой мою медкарту и плюхнулся на стул у кровати в самой неофициальной манере.

– Мне кажется, вам гораздо лучше.

Смутившись неожиданным приливом гормонов, я, сама того не желая, ответила холоднее, чем обычно:

– Мне будет гораздо лучше, если вы отпустите меня домой.

Он только улыбнулся на одну сторону так очаровательно, что я снова ощутила неясное чувство в животе. Думаю, оно возникло у меня ввиду сенсорной депривации. Меня окружали старики и тяжелобольные, ну, еще медсестры, упакованные в синий полиэстер. Это объясняло мою реакцию на ближайшего привлекательного мужчину в зоне досягаемости. Я просто стала жертвой обстоятельств.

– Серьезно, – сказала я. – Мне тут плохо.

– Думаю, травму головы так быстро не вылечишь. – Он приподнял большой и указательный пальцы, и я изо всех сил постаралась не замечать, какие у него красивые руки. Изящные ладони, узловатые суставы. Так недолго начать воображать, как эти руки ощущались бы на моей коже.

– Слишком уж вы саркастичны для врача, – заявила я, отгоняя неуместные мысли. – Разве вы не должны быть мягким и говорить банальностями?

– А я уже не ваш врач, – ответил он на это. – Вы теперь под наблюдением, – он посмотрел в карту, – Манжури Канте. Я не знаком с доктором Канте, но слышал о ней много хорошего. Вы в надежных руках.

– А вы тогда что тут делаете?

– Смотрю, какое чудо совершил.

– Чудесное, – сказала я, вытянула руки, помахала ими, желая продемонстрировать свои превосходные двигательные навыки, и сшибла стакан оранжада. Жидкость разлились по всему столу, постель спас только выступающий край кровати. Удивительно, сколько жидкости вмещает стакан – стоит только ее разлить.

Доктор Адамс убежал и вернулся с рулоном голубых бумажных полотенец, которыми вытирают разного рода лужи.

Ненавижу, когда женщины постоянно извиняются, но на этот раз мне пришлось сделать над собой усилие, чтоб не сказать «простите». В конце концов, это мой стол. Мой мерзкий оранжад. Моя кровать.

– Принести вам еще напитка?

– Нет, – сказала я, – спасибо.

– Так чем вы занимались до того, как сюда попасть?

Светская беседа. Интересно. Мог бы посмотреть на историю болезни, чтобы узнать, где я работала. Может быть, даже вместе с ним – хотя, наверное, я запомнила бы его лицо.

– Я иностранный шпион.

Он улыбнулся.

– Вы не любите разговоров.

– Предпочитаю рассказывать истории, – сказала я. – Это интереснее.

Его улыбка стала шире, и внезапно мне стало тоскливо оттого, какой простой показалась игра. Отпустить сухую шутку-другую, не улыбаться слишком много. Держаться чуть на расстоянии, даже лежа на больничной койке; мужчина повернет голову и принюхается. Я устала от всего этого. И только что вспомнила, что у меня есть молодой человек. Партнер. Сожитель. Марк. Я повторила про себя его имя, просто чтобы напомнить себе. Закрепить в мозгу. Игра на расстоянии тем хороша, что особенно легко саботировать. Можно закончить в любой момент. И я закончила.

– Когда ко мне вернется память?

Доктор Адамс вновь включил профессионализм.

– Невозможно предугадать. Время в таких случаях…

Я сглотнула.

– Но это случится? Все вернется?

– Показатели говорят в вашу пользу. У пациентов с посттравматической амнезией почти всегда восстанавливается память.

– Почти, – я закрыла глаза. – Почему это слово кажется таким громким?

Он не ответил, и я не стала открывать глаз. Я ждала, что он уйдет, но он задал вопрос, который меня поразил.

– С кем вы разговаривали?

Глаза сами собой захотели открыться, но я зажмурила их изо всех сил.

– Вы о чем?

– Только что. – Я почувствовала, как он придвинулся поближе, услышала шелест бумаги.

– Сама с собой, – ответила я поспешно, открыла глаза и посмотрела ему прямо в лицо. Я не собиралась рассказывать ему о галлюцинациях. Иначе не избежать психотерапии и психотропных веществ.

– Ясно. – Доктор Адамс придвинул стул поближе. – Можно?

– Да пожалуйста, – это прозвучало чуть агрессивнее, чем я хотела, поэтому я выдавила из себя очередную улыбку.

– Вам не о чем беспокоиться, если вы что-то такое видите. Или слышите. Галлюцинации вследствие травмы головы – очень распространенное явление.

– Хмм, – я посмотрела на него с интересом, но отвлеченным, давая понять – ко мне это отношения не имеет.

– У вас ничего такого нет?

– Нет, – сказала я уверенно.

– Ну если будет, то, как я уже говорил, это абсолютно нормально. Был случай, когда пациент, выйдя из комы, страдал обонятельными галлюцинациями. Чудился запах печеной картошки, тухлых яиц, лимона и всякого такого.

– И это вы называете нормальным?

– Не уверен, что это нормально. – Доктор Адамс пристально посмотрел на меня. Должно быть, так он смотрел на пациентов реанимации, выясняя, нюхают ли они кокаин.

– Ну, у меня галлюцинаций нет. Если только вы сами не галлюцинация.

Он улыбнулся мне – очень нежно.

– Мне можно доверять, Мина. Я здесь, чтобы помочь.

– Очень мило, – я тоже вежливо улыбнулась. Я не собиралась ему рассказывать, что вижу призрак медсестры, и уж тем более – что галлюцинации случались у меня еще до аварии. Я же не идиотка.

– Но вы хотя бы знаете, когда мне разрешат вернуться домой?

– Во всяком случае, не в ближайшее время, – сказал он. – Я знаю, что вас это расстроит.

– Мне так скучно, – сказала я. – Поневоле начнутся глюки – и то хоть какое-то развлечение.

Возможно, это в самом деле был ответ. Я выдумала призрак медсестры просто от скуки. Такая версия принесла мне огромное облегчение.

Выспаться мне не удалось – пришла нежданная гостья. Парвин. Поскольку я всегда четко разделяла разные сферы жизни, видеть коллегу по работе у больничной кровати было ново и не сказать чтобы приятно. Она притащила с собой гелиевый шарик с розовой надписью «Поправляйся» и букет желтых хризантем из магазина этажом ниже. У хризантем плохая репутация, но я их люблю. И все равно это было странно. Хризантемы, как будто в честь рождения ребенка или чего-нибудь такого. Жизнерадостные, невинные. Хотя, может быть, она ожидала меня увидеть именно такой. Если она слышала об амнезии, вполне возможно, представила себе совершенно новую Мину. Веселую маленькую девочку, которая хлопает в ладоши при виде шариков. Я изо всех сил постаралась убедить ее в обратном.

– Тут вечно не хватает ваз, – сказала я, указав на цветы. – Они завянут.

– Ага, – ответила Парвин и склонилась над гобеленовым рюкзаком, чтобы вытащить оттуда чистую стеклянную вазу и ножницы. Она подровняла букет, наполнила вазу чистой водой и поставила на шкафчик, рядом с букетом Марка, уже начавшим вянуть. Потом снова села на стул и сложила руки на коленях. Выдержав долгую паузу, на протяжении которой Парвин меня рассматривала, я спросила:

– Ну ты будешь что-нибудь говорить?

– Ты никогда не любила разговоров ни о чем, – сказала она. – Поэтому в таких ситуациях приходится трудно.

Я не смогла сдержать улыбку.

– Как дела на работе?

Парвин улыбнулась в ответ и начала рассказывать обо всем, что я пропустила. Я не хотела это признавать, но слушать ее было приятно. Отсылки к реальности. Пол все такой же медленный, а заявку на предоставление финансирования подтвердили. Как заверила Парвин, я особенно настаивала, чтобы ее подтвердили, так что эта новость должна была меня обрадовать. Но не обрадовала, потому что я ни черта не вспомнила.

Нарушение когнитивных функций привело к тому, что разговор стал странным, сбивающим с толку. Некоторые фразы стали ключами, открывающими дверь в знакомое, но давно позабытое, некоторые заводили в тупик. Я не знала, где новые сведения, где старые воспоминания, где ошибочные суждения.

Парвин заговорила о Марке. Я помнила, что никому не рассказывала о наших отношениях, но все равно было облегчением услышать, как отстраненно она говорит о нем. Каждый день мог принести неприятный сюрприз, и мне было приятно узнать, что я ничем себя не скомпрометировала. Потом повисла пауза, Парвин посмотрела на меня, выжидая. Я заставила ее говорить, а сама отключилась. Может быть, даже закрыла глаза.

– Прости, – сказала я, – не услышала последние слова.

– Меня предупредили, что ты очень устала. – Парвин боролась с молнией на рюкзаке.

– Лежать в кровати очень утомительно, – заметила я. – Ну, работу мы обсудили. А у тебя как дела?

Не выпуская из рук молнию, Парвин нахмурилась, и мне на секунду показалось, будто она сердится, но она улыбнулась и сказала:

– Раньше ты никогда меня не спрашивала.

– Ну, я угрюмая необщительная стерва, чего уж там.

Парвин попыталась скрыть улыбку, но ей не удалось.

– Я бы так не сказала.

Ее темные волосы слишком отросли, чтобы можно было назвать стрижку бобом, с одной стороны блестела красная железная заколка. Я вспомнила – она всегда была очень милой и всегда меня этим раздражала. Казалась неестественной, как все милое.

– Марк, – сказала я, ощутив странное желание сблизиться с ней, раскрыв свою тайну. Я хотела сказать: «Марк – мой бойфренд», но это показалось мне глупым. Он такой старый. Эта мысль тут же поразила меня. Он не старый. Ему сорок один, и он прекрасно за собой следит, и потом, я-то ведь тоже не девочка. Я всегда казалась себе старой. Небольшое уточнение: раньше я всегда казалась себе старой. Теперь, лежа в кровати и ощущая боль в каждой косточке, я поняла, что, несмотря на все это, чувствую себя моложе, чем когда бы то ни было. Как будто родилась заново.

Я вздрогнула. Не хватало еще этого дерьма. Стать дружелюбнее – одно дело, вступить в религиозный культ – совсем другое.

– Он такой потерянный, – сказала Парвин, к моему удивлению. – Бродит туда-сюда по отделению.

– А раньше он так не делал? – спросила я. Это был искренний вопрос. Мои воспоминания по-прежнему были разбросаны – фрагменты, наброски того, что представляла собой привычная, нормальная жизнь. Я изголодалась по четким фактам.

– Он скучает по тебе, – заметила Парвин. И тут я все поняла.

– Ты про нас знаешь.

Она прикусила губу.

– Извини.

Еще одна стена рухнула.

– Пол тоже знает?

– Не думаю. Мы это не обсуждали, к тому же он такой забывчивый, помнишь какой?

– Ну и хорошо, – я удивительно спокойно отнеслась к тому, что Парвин известен мой большой секрет, но мне совсем не хотелось стать предметом сплетен на рабочем месте.

– А как ты… – я замолчала, махнула рукой, – хотя ладно.

– Еще до тебя у нас работала одна аспирантка, недолго, несколько месяцев. Они с Марком встречались.

Я ожидала, что мне будет больно, и постаралась не подавать виду. Но больно не было.

– Он ходил туда-сюда по лаборатории, и лицо у него было такое… счастливое, – Парвин пожала плечами. – Когда я снова увидела его таким, сразу догадалась, что дело в тебе. Ну то есть явно не во мне и вряд ли в Поле.

– Я и не думала, что все так очевидно, – сказала я.

– А вообще это не мое дело. – Парвин заерзала на стуле, и я поняла – она собирается встать и уйти. Я не хотела, чтобы она уходила. Этот день был полон нелепых сюрпризов.

– Спасибо, – сказала я, – что навестила. Мне так скверно из-за этих… провалов в памяти. Я помню много всего, но не знаю, что забыла, потому что… потому что забыла. Это меня пугает, и… – я осеклась, провела ладонями по лицу. Слава богу, они были сухими.

– Мы все по тебе скучаем, – сказала Парвин, – и надеемся, ты скоро вернешься.

– Вот этого не знаю, – ответила я, радуясь, что мы перешли к знакомой теме. – Может, у меня провалы в памяти, синдром ложной памяти, черепно-мозговая травма или еще что-нибудь.

– Ну, это очевидно, – заметила Парвин. – Ты и так знаешь, что у тебя черепно-мозговая травма. Ты же видела свою медкарту?

– Я имею в виду – что-то не помню, чтобы коллеги очень уж меня любили. Однако вот она ты. Я просто удивлена, только и всего. – Я помолчала, взвешивая новую мысль. – Без обид, но напомни, пожалуйста, мы с тобой дружили? Я не помню…

– Нет, – сказала Парвин, поджав губы. – Мы не подруги. Просто коллеги.

– Хорошо, – я ощутила облегчение и вместе с тем боль. Облегчение – потому что память не подвела, скрыв от меня лучшую подругу, боль – потому что она явно подчеркнула свои слова.

– Может, ты как раковина устрицы, – предположила Парвин. – Без нее устрица уже не та. К тому же, – она улыбнулась, – я казалась очень милой на твоем фоне. В одиночку справиться уже не так легко.

Я, к удивлению своему, расхохоталась, а улыбка Парвин стала шире. Глаза заблестели и внезапно стали очень красивыми.

– Можешь рассказать еще что-нибудь? – я не хотела просить у людей помощи, не хотела доводить до крайностей, но происходящее было сильнее меня. Я стала Большим каньоном потребностей, и это меня пугало.

– Например?

– Ну, скажем, опиши типичный рабочий день. Или что хочешь. Мне просто нужно сложить картинку. Очень прошу.

Парвин кивнула и начала рассказ.

Некоторое время спустя я открыла глаза и поняла, что провалилась в сон. Парвин собирала вещи, двигаясь тихо, чтобы меня не разбудить.

– Прости.

– Все хорошо, – сказала она. – Просто я засиделась. Утомила тебя.

– Ты еще придешь?

Парвин ничего не ответила.

– Я знаю, мы с тобой не подруги, и ты не обязана. Но мне было бы приятно.

Она улыбнулась.

– Может быть. Если будет время.

– Это честно, – заметила я. – Прежде чем ты уйдешь, можно еще вопрос? Насчет Марка.

Парвин напряглась.

– Он мой начальник.

– Я знаю. Просто… – я не хотела задавать этот вопрос, я ругала себя даже за то, что думаю об этом, но он зудел у меня в мозгу, не давал покоя. – Ты сказала, что Марк выглядел счастливым. А я?

Парвин посмотрела на меня с откровенным испугом.

– Ладно, – сказала я, – не отвечай. Я не должна была спрашивать.

– Да нет, все в порядке. Честно сказать, ты всегда относилась к нему довольно сдержанно. Но, как я уже говорила, я почти не знаю тебя и совсем ничего не знаю о ваших отношениях. – Она поднялась со стула, и я ощутила панику оттого, что она уходит. Парвин словно соединяла меня прежнюю со мной нынешней, даже надежнее, чем Марк. Что было странно.

– Ты можешь мне кое-что купить? Я тебе заплачу, – сказав это, я поняла, что не знаю даже, есть ли у меня деньги, не знаю, где мои вещи и сумка.

– Хорошо. – Парвин явно была рада, что я перестала задавать вопросы об эмоциях и чувствах, и я не могла ее за это винить.

– Я имею в виду, что обязательно заплачу, но позже. Я не знаю, где лежат мои вещи, но я…

– Да все в порядке, – сказала она, – если что, я знаю, где тебя искать.

Я откинулась назад, благодарная.

– Ну да, по всей стране метаться не буду.

Она кивнула.

– Времена твоих метаний в прошлом. – Потом, словно осознав, что это слишком обидно даже для шутливой перепалки, поспешно добавила: – И в будущем, конечно.

Я широко улыбнулась, показывая, что не обиделась, и, пока она еще чувствует себя виноватой, озвучила свою просьбу.

– Дешевый мобильник. Деньги отдам при первой возможности.

– Телефон?

– Я знаю, тут есть стационарный, но надо каждый раз просить, чтобы мне его принесли.

– Ясно, – сказала Парвин. – А это не противоречит правилам?

– А я бунтарка, – сказала я.

– И лентяйка, – добавила Парвин. – Давай-ка уже выходи на работу. Хватит симулировать.

Я хотела еще раз напомнить ей про телефон, спросить, когда она его принесет. Сама возможность, что он может у меня появиться, заставила хотеть его в два раза сильнее. Но вместо этого я сказала:

– Спасибо, что пришла. Я была очень рада тебя видеть.

Парвин вновь посмотрела на меня, приподняв брови и чуть покачав головой. Помолчала немного, словно ждала, пока я еще что-нибудь скажу, потом попрощалась и ушла.

Парвин и разговор с ней меня успокоили. Я провалилась в чудовищный сон, из тех, что охватывают весь мой организм так крепко, что я двенадцать часов ничего не чувствую. Но проснулась я не с тяжелой головой, как обычно, а полная жизни. Все чувства обострились. В палате пахло антисептиком, словно ее только что щедро полили хлоркой, и даже бледные цвета стен и занавесок казались яркими. На тумбочке сидел скворец и смотрел на меня типично птичьим, любознательно-глупым взглядом. Ясным и в то же время ничего не выражающим. Хотя мои нейроны работали на полную мощность, я не сразу осознала, что скворец на чем-то стоит. На коробке. На коробке с мобильником.

Мне удалось сесть в два раза быстрее, чем обычно, невзирая на боль, пронизывавшую весь позвоночник и пронзающую череп. Медсестра, которую я не узнала, стояла у кровати напротив и разговаривала с Квини. Каждое слово звучало слишком отчетливо, и я надеялась, что обострение чувств пройдет так же быстро, как и пришло. Иначе придется попросить Парвин принести мне солнечные очки и беруши.

Я распаковала телефон, включила. Медсестра осуждающе посмотрела на меня, но не подошла и не сказала, что пользоваться мобильными запрещено. Я поняла, что это правило слишком часто нарушалось, и они опустили руки. В этот момент я была благодарна слишком занятому и не слишком организованному медперсоналу и вообще системе общественного здравоохранения.

Телефон оказался гораздо навороченнее, чем я ожидала. С сенсорным экраном, доступом к интернету, иконками почты, сообщений и звонков. Парвин вставила сим-карту и зарядила аккумулятор на полную. Я была так ей признательна, что даже не рассердилась – неужели она думала, я сама не справлюсь? Я набрала номер Джерейнта, нажала на вызов.

Где-то на двадцатой попытке связаться меня все же вынудили положить телефон на тумбочку. Пришла медсестра, чтобы измерить кровяное давление, за ней другая, желавшая осмотреть ногу. Когда с этим наконец покончили, принесли завтрак, а за ним явился викинг Симон.

Теперь, когда я вспомнила Джерейнта и его звонок, когда пыталась ему перезвонить, я не могла думать ни о чем другом. Симон заставлял меня выполнять самые мучительные упражнения, сгибал сломанное колено так, что я готова была потерять сознание, но все это время мои мысли неслись со страшной скоростью. Шоу Джерейнта двадцать четыре на семь. Я вспоминала его, и каждое воспоминание тянуло за собой новое. Как в детстве он подстриг мне волосы. Как мы стояли в прихожей и смотрели на себя в большое зеркало. Я ясно видела наши отражения: серьезный темноглазый Джер и я сама, едва заметная. Я была слишком маленького роста, видны были только мои глаза, лоб и свежеподстриженная челка. Я не помнила, как нас ругала Пат, как Джер орудовал ножницами – только как мы стояли бок о бок и восхищались его работой.

Еще одно воспоминание: тетя Пат варит что-то загадочное в большой кастрюле на плите, кухня полна пара. Я сижу на полу, тетя Пат поет. Джер рисует пальцем на окне, а я завидую, что он первый это придумал.

Еще одно: мы сидим в углу любимого бара. Джерейнт рассказывает мне о простых числах, а я рассматриваю бармена, у которого красивые руки, а волосы собраны в хвост. Еще: клуб, Джерейнт с какой-то девушкой. Нам по семнадцать или восемнадцать, она работает в аптеке, рассказывает, что может принести лекарства с истекшим сроком годности. Они целуются часами напролет, я не могу оторвать от них взгляд, чувствуя одновременно любопытство, отвращение и странную зависть. Это воспоминание было таким ярким, что я не могла поверить – неужели это было много лет назад, а не на прошлой неделе?

– Ты сегодня тихая, – сказал Симон.

– Не считая воплей, – ответила я.

Он кивнул.

– Ну, обычно ты больше меня обзываешь. Что, выходишь из игры?

Он улыбался, но смотрел обеспокоенно. От этого взгляда у меня к глазам подкатили слезы. От этого чувства у меня к горлу подкатила тошнота. Как меня злили все эти сантименты! Будто я совсем расклеилась. Я улыбнулась в ответ, причем как можно язвительнее.

– Да нет, придумываю, как обозвать тебя в следующий раз.

Когда Симон ушел, я опустилась на подушку и закрыла глаза. Джерейнт всегда был легковозбудимым, нервным. Когда он был на чем-то зациклен, забывал обо всем остальном. Забывал отвечать на сообщения, мыться, есть. Когда мне начинало казаться, что все серьезно, одержимость начинала спадать. Решив задачу, собрав компьютер, освоив кларнет, он появлялся за завтраком, причесанный, оголодавший. Он был исследователем, отправлялся в долгие путешествия за новыми открытиями, доводил себя до предела психического и физического изнеможения и возвращался как раз к чаю. Когда мы говорили ему, что волновались за него (мы, конечно, говорили и раньше, но он нас не слушал), он смотрел на нас с невыносимой самоуверенностью и беспечно заявлял:

– У меня все под контролем.

Эксперименты с наркотиками были плохой идеей.

Мы немножко покурили марихуану, попробовали грибы, и все на этом. Однажды Джерейнт наелся спидов, хотя любой идиот понял бы, что они плохо сочетаются с его характером. Ему казалось, он жует жвачку, он искусывал до крови щеки и язык, всю ночь просидел на подоконнике в спальне, свесив ноги на улицу, и я напрасно умоляла его слезть.

Потом, кажется, на следующее утро, я хотела поговорить с ним об этом. Он рассмеялся мне в лицо.

– Я серьезно, – настаивала я. – Хватит. Ты мог вывалиться из окна. Мог сломать себе шею. – Джер скрутил сигарету и сказал, чтобы я перестала изображать мамочку. Сказал, что мне это не идет.

Метнувшись к прикроватному столику, я вновь схватила телефон. Спина болела, поэтому я легла и прижала телефон к лицу. Снова и снова нажимала на вызов и слушала, как телефон Джерейнта звонит и звонит.