Мина

В детстве я считала рентгеновские снимки чудом. Мне казалось, эти неясные черно-белые изображения появляются благодаря какой-то странной алхимии. В отделении радиологии мне приходилось иметь дело с мультиплицированными изображениями в целях исследования и диагностики, и рентген был на фоне всего этого настолько примитивен, что не должен был вообще вызывать у меня интереса, но меня никогда не покидало чувство, будто эти снимки – послания из неизвестности. Безусловно, я хорошо разбиралась в науке, но в глубине души никогда не переставала верить, что они – не только проекция электромагнитного излучения на фотобумагу. Было нечто таинственное, нечто невыразимое в этих размытых белых очертаниях, мерцающих на темном фоне. Они высвечивали и вместе с тем скрывали. Они произвели революцию в медицине, дали нам возможность заглянуть внутрь себя, не разрезая тело, но показали не все. Тень на снимке могла быть случайностью, ошибкой, возникшей при проявлении, или же опухолью, намеренной убить пациента в ближайшие семьдесят два часа.

Я сидела в кровати, ждала, когда принесут завтрак, и думала о брате. Я пыталась вспомнить, нужно ли беспокоиться за Джера, или это чувство, как и воспоминания, родом из прошлого. Я ощущала и смутное беспокойство за саму себя, пугающее чувство тревоги, наполняющее все тело, но это могла быть депрессия. Доктор Адамс продолжал уверять меня, что любая мысль, любое чувство, любые ухудшения настроения, любая неясность абсолютно нормальны. От этого мне становилось только хуже. Я не только паршиво себя чувствовала, я к тому же чувствовала себя ходячим (ну ладно, лежачим) стереотипом. Я не хотела быть совокупностью симптомов. Я хотела быть человеком. Хотела снова быть собой.

Закрыв глаза, я повторила про себя все то, в чем была уверена. Имя, возраст, адрес. Я по-прежнему не могла представить себе свою квартиру. В голове отложился образ лилового дивана, о котором рассказывал Марк, но я не знала, воспоминание это или только моя фантазия. Вспомнила свой кабинет. Парвин, Пола, Марка. Вспомнила, как оказалась в больнице, как начала встречаться с Марком. Вспомнила, что никогда раньше не имела дела с таким взрослым и организованным мужчиной, вспомнила, как мне нравилась его способность планировать числа и маршруты совместных поездок. Потом все мешалось в кучу.

Вспоминать далекое прошлое было куда проще. Если разум блуждал, сами собой приходили ясные картинки из детства, стоило только подождать. Картинки, которые уже долгое время не всплывали в моей голове, да я и не хотела, чтобы они всплывали. Если я закрывала дверь, я ее закрывала. Большинство людей забывают о детстве, прячут эти воспоминания где-то в уголке и не заглядывают в этот уголок, пока психотерапия, тяжелые наркотики или, как в моем случае, травма головы не вытащат их с визгом и отбрыкиванием на свет.

Я была на исполинской могиле. В огромном каменном мавзолее времен неолита. Шестидесяти футов в длину и двадцати в ширину, с низкими каменными стенами и крышей, поросшей травой. Мы с подругой сидели на краю этой могилы. Не помню, о чем мы разговаривали, какая из наших бесцельных прогулок привела нас сюда. Помню только тишину и полоску деревьев. Помню вкус жвачки, как собирала во рту сладкую слюну и погружала в нее кончик языка, чтобы удержать этот вкус подольше.

А потом, вместе с воспоминанием о сахарном сиропе, сбегавшем по горлу, я вспомнила кое-что еще. Нам не разрешали гулять одним. В лесу нашли девочку, о ней писали в газетах. Папа моей подруги работал в полиции, он рассказывал, что с этой девочкой совершили акт. Я не очень понимала, что это означает, и никогда не знала ту девочку, но она снилась мне несколько недель подряд. Еще до того, как новости стали известны, я видела птиц. Каждый день, когда я ждала на остановке школьный автобус, я видела трех трясогузок. Они сидели аккуратным рядком на навесе над автобусной остановкой, неестественно опустив поникшие хвосты. Когда я заходила в автобус, они влетали вслед за мной и садились на переднее сиденье. Каждое утро я видела трясогузок, и каждую ночь мне снилась девочка, моя ровесница, уснувшая в лесу. Ее одежда была изорвана, в грязи, нога, по-видимому, сломана. В наушниках играла волшебная музыка, глаза были широко открыты.

После физиотерапии с викингом я в изнеможении лежала в кровати, чувствуя обжигающую боль в колене и позвоночнике, чувствуя нечто еще, очень напоминающее благодарность. Даже радость. Это, конечно, было неправильно. Я понимала. Я лежала в больнице, я пережила долгий процесс восстановления. Моя память играла со мной в прятки, я все еще не решилась позвонить Пат и Дилану и сообщить, где нахожусь. Я сказала себе – сначала нужно поправиться, чтобы не волновать их, – но дело было не только в этом. Дело было в привычке. Возможно, я наполовину лишилась рассудка, но кое-что помнила. Я помнила, что была плохой дочерью.

Ощущение радости ушло, сменилось привычным чувством вины и страха. Как я вообще посмела радоваться? Я так и не дозвонилась до Джерейнта. Я не знала, что случилось и как ему помочь. По правде сказать, я мало чем могла бы ему помочь, не покидая границ больничной койки, но могла хотя бы попытаться.

Я вынула мобильник из ящика прикроватной тумбочки, нажала на повторный вызов. Слушая гудки, пыталась вспомнить, когда последний раз видела Джера. Был ли он обеспокоен? Я слышала в его голосе страх… Это было что-то новое? Или в последнее время такое случалось?

Но увы, мой мозг так и не вспомнил ничего недавнего, ничего полезного. Я отключила телефон и снова сунула в тумбочку. Мне не хотелось, чтобы Марк его увидел и начал ругаться. Он так хотел меня защитить, он начал бы выпытывать, откуда у меня мобильник и кому я звоню. Я не успела задуматься, о каких проблемах в наших отношениях это говорит, потому что, держа телефон в руках, увидела еще одну картинку из прошлого.

Джер мне позвонил. Я не знала, как давно это было, задолго ли до катастрофы или нет, но вспомнила – он хотел встретиться. Он сказал, что не может обсуждать это по телефону, и я встревожилась, решив, будто он принял что-то, что усилило его паранойю. Хотя, конечно, он всегда любил драматизировать, успокоила я себя и решила – все нормально.

Я поехала его встречать. Значит, это случилось в последние три-четыре года, потому что пять лет назад у меня не было машины. Я напрягла память, стараясь увидеть каждую деталь, и наконец увидела.

Воздух был холодным и свежим. Высоко в утреннем небе чертил огромную стрелку гусиный клин. Я нервничала, мне казалось, сейчас я краем глаза увижу нечто нехорошее. Может быть, птицу на приборной доске или на капоте. Какой-нибудь знак того, что Джер собирается сообщить мне неприятную новость. Не знаю, почему я так волновалась. Может быть, потому что волноваться за Джера вошло у меня в привычку.

Я приехала раньше него, нашла свободный столик в кафе, напротив двери, и вздрагивала каждый раз, когда дверь открывалась. Он опоздал на двадцать пять минут, что было вполне в стиле Джерейнта. Я смотрела, как он, войдя, озирается, как, заметив меня, улыбается, не разжимая губ, вполне в стиле Джерейнта. Я махнула ему рукой, он подошел. На нем было пальто поверх толстовки. Я вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, насколько он исхудал. Джер заметил мой взгляд, и уголки его рта поползли вниз.

– Извини, – сказала я. Джерейнт сел напротив.

– Этот человек следит за мной? – спросил он у сахарницы.

– Какой человек? – я повернула голову, чтобы посмотреть ему через плечо.

– Не смотри, – отрезал он. – О господи.

– Никто за тобой не следит, – сказала я. – кроме официантки. Она, по-моему, выбирает имя вашему первенцу.

Джерейнт улыбнулся и откинулся на стуле, заметно расслабившись.

– Давно не виделись, – сказал он.

– Ага, – ответила я и хотела спросить, зачем он вызвал меня так срочно, но он меня перебил:

– Ну и что ты опять творишь?

– Что ты имеешь в виду?

– Пат с ума сошла. Звонила мне вчера раза три.

– Ах, Пат. – Я сняла крышку чайника, ложкой подтолкнула пакетик. – Ты будешь?

Он кивнул.

– Черный.

– Я знаю. – Я стала разливать чай. Джер следил за ритуалом, обвив пальцами чашку. Его руки казались непропорционально огромными по сравнению с узкими запястьями, и такими худыми, что проступал каждый узел. Анатомический рисунок. Никакого рентгена не надо.

– Ну, – я решила закрыть тему, – что, по ее мнению, я опять творю?

– Как обычно, – сказал Джер. – Разбиваешь ей сердце.

– Только и всего? – я хотела перевести все в шутку, но Джер не улыбнулся. Я сменила тактику.

– Ты телефон потерял?

– Что?

– Писал мне с нового номера. Меня испугали твои сообщения. Ты бы подписался.

– Я подписался.

– Только в последнем, – я улыбнулась. – Я уж подумала, за мной охотятся.

Джер так резко выпрямился, что ударился коленями об стол.

– И за тобой тоже?

– Нет, – сказала я, обеспокоенная внезапной тревогой в его голосе. – Нет, конечно. Я просто шучу.

– А-а, – он чуть покачал головой, будто отгоняя непрошеные мысли. – Я много работал. Я думал… – он резко оборвал себя. – Ладно, ничего. Правда ничего. Но да, у меня новый телефон.

– Ну и отлично. – Я помолчала. – Так зачем ты меня позвал? Испугал до полусмерти. Я всю дорогу ехала… – я оборвала себя: – Это же не из-за Пат, верно? Если она хочет со мной поговорить, пусть мне и звонит. Через тебя действовать – последнее дело.

– Она говорит, ты не отвечаешь на звонки. Думает, у тебя высвечивается, что это она.

Я пожала плечами.

– Само собой. У меня все номера высвечиваются.

– Но ты ей не перезваниваешь.

– Перезваниваю, – сказала я. – Обычно. Не всегда супермегабыстро, но перезваниваю.

– Ну, если бы ты перезванивала чуть чаще, она не заставляла бы меня писать тебе сообщения. – Он открыл свою сумку, огромную, цвета хаки, сумку-мессенджер с надписью, гласившей «Человеку свойственно ошибаться, но чтобы облажаться по полной, нужен компьютер», и стал копаться в карманах. Вытащил целую кучу флешек, прежде чем нашел нужную.

– Что там?

– Картинка. Не сохраняй себе на компьютер, просто открой файл и сразу удали.

– Что происходит?

– Может быть, и ничего. Может, это просто моя паранойя. Скорее всего.

– Ты заставил меня проделать такой путь, чтобы всучить вот это? – я помахала флешкой перед его лицом. – Когда-нибудь слышал про имейл? Почтовый сервис?

– Так безопаснее. Еще раз: не сохраняй себе на компьютер.

– Ладно, – я начинала злиться. – Вообще-то я и с первого раза поняла.

Джер скорчил рожу.

– Почему бы просто мне не рассказать?

Джерейнт вновь покачал головой.

– Так лучше. Честно. Если я тебе скажу, ты не поверишь. Просто посмотри.

– Хорошо, – я сунула флешку в карман джинсов. Эта скрытность раздражала меня, но спорить с Джером не хотелось. Так что я расспрашивала его о недавнем увлечении и тянула время, наслаждаясь чаем и слушая, как он рассказывает о системах частиц. Джер оживился. Руки спокойно держали чашку, но он весь излучал энергию. Не улыбался, но казался абсолютно счастливым, всецело сосредоточенным на происходящем. Это был дзен.

– Что? – Джер нахмурился, и я осознала, что едва заметно улыбаюсь.

– Дзен и искусство системы частиц, – сказала я и улыбнулась уже широко, ощутив знакомый прилив любви пополам с беспокойством и печалью.

Я спросила о Кате, его девушке на тот момент. У Джера никогда не было проблем с девушками. Он привлекал женщин, которые хотели спасти мужчину, хотели заботиться о нем, и меня устраивал такой расклад. Ему нужно было, чтобы за ним присматривали, а меня он так близко не подпускал.

Он пожал плечами, глядя в чашку.

– Да блин, Джер!

– Ладно тебе. У нас не было ничего серьезного.

– Она приехала из России ради тебя.

Джер посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом.

– Она приехала учиться.

– Разве она не работала в супермаркете?

– А, ну да… и это тоже. Она много чем занималась.

Я представила себе сцену расставания так ясно, будто видела ее своими глазами. Катя вся в слезах, Джер равнодушен. Погрузившись в работу, он ничего не замечал. Катя могла целыми днями с ним говорить, а он ни слова бы не услышал Она могла при этом голая свисать с секс-качелей, и это ничего бы не изменило.

Попрощались мы уже на улице. Вновь похолодало, и я натянула куртку. Джер неожиданно и быстро обнял меня, и я ненадолго ощутила нашу близость. Вдохнула запах его толстовки, постаралась не думать, до чего он отощал.

– У тебя точно все хорошо? – спросила я, и он отмахнулся от этой фразы, как от надоедливого насекомого.

– Позвони Пат, – велел он.

– Позвоню.

– Сегодня, – подчеркнул он с шутливой строгостью.

– Можешь ее отвлечь? Скажи, что я в командировке, что позвоню через пару недель.

– Это дела не решит. Ладно, скажу, что порвал с Катей.

Пат волновалась за нас обоих по очереди, но никогда – одновременно. Когда под прицел попадал Джер, я звонила ей, отвлекала, выкручивалась. Идеальная система.

– Веди себя хорошо. – Джерейнт криво ухмыльнулся и пошел. Я смотрела, как он бредет по дороге и исчезает за углом.

Когда я ехала домой, солнце низко стояло в небе, светило мне в глаза. Потом зашло за горизонт, ослепительно-алое над черной полоской деревьев. Казалось, они охвачены огнем. Я постаралась не представлять Джерейнта одного в квартире, озаренного светом экрана.

На флешке, которую он мне всучил, оказалась всего одна, очень размытая фотография. Я смотрела и смотрела на нее, пытаясь понять, что же в ней такого ужасного, отчего ее даже нельзя послать по почте. Спустя несколько минут, максимально приблизив ее к себе и сощурившись, я разобрала, что на ней человек. По-видимому, мужчина, хотя точно определить было невозможно. Сколько бы я ни смотрела, ничего жуткого или компрометирующего не видела.

Я знала, нужно позвонить Джерейнту, удостовериться, все ли с ним в порядке, но не стала. Мне не хотелось обсуждать фотографию и выяснять, что он придумал связанную с ней историю. Не хотелось думать, что у него паранойя, как бывало с ним, когда ему случалось переборщить с кофеином и долгое время не спать. Я предпочла сделать вид, что все нормально, что он нормален.

Я поборола в себе тревогу за Джерейнта в связи с инцидентом, который назвала «пустая картинка». Это было несложно. Дел хватало. Я работала над диссертацией, читала книги, смотрела фильмы, вечера проводила в клубах, ночи – со случайными знакомыми, время летело со скоростью, которую я посчитала бы опасной, если бы придала этому больше значения.

Однажды мне позвонили с незнакомого номера. Это оказалась Катя.

– Я волнуюсь за твоего брата. Не знаю, кому еще позвонить.

– Вы все еще встречаетесь? – удивилась я.

– Нет. Давно расстались. Но я все равно за него волнуюсь.

Джерейнт обладал таким эффектом. Обращался с людьми хуже некуда, бросал их, а они продолжали за него беспокоиться. Когда я вела себя безответственно и инфантильно, я ненавидела саму себя. Совершив маленькую ошибку, чувствовала, что весь мир сейчас на меня ополчится.

– Мне кажется, тебе надо с ним встретиться. Ты ему нужна.

– Не могу же я все бросить, – я думала о защите диссертации, о том, что пора искать квартиру. Вдобавок меня разозлила ее самоуверенность. Неужели она лучше меня знает, что нужно моему брату?

– Почему бы тебе самой с ним не встретиться? Ты по-прежнему в Челтнеме, верно?

– Я не могу, – сказала Катя, и ее голос задрожал. – Это слишком больно. Я думала, мы сможем остаться друзьями… но я не могу.

– Ладно, – я понимала, что говорю с ней сердито, и понимала, что так нельзя. Заставила себя поблагодарить ее за звонок, за заботу.

– А он что-нибудь говорил? Про меня?

Я закрыла глаза. Сколько раз мне еще предстоит убирать бардак за Джерейнтом?

– Нет, – ответила я. – Уж прости, но ты же знаешь, что он за человек.

– Сначала он был так заинтересован, – сказала она.

– Просто увлекся чем-то новым. Ничего личного. – Я хотела добавить, что он всегда так делает, но вовремя сдержалась. Я старалась не быть жестокой.

– Но зачем он просил меня приехать, если не хотел со мной быть?

Потому что это Джерейнт, хотела сказать я. Он всегда работал с высоким КПД. Он затрачивал ровно столько энергии – не больше и не меньше, – сколько требовалось, чтобы добиться желаемого результата. Когда его внимание было чем-то поглощено, он не мог расходовать ее на все остальное.

– Не знаю, как объяснить, но это было логическое решение. Он, видимо, решил, что будет удобнее, если ты будешь жить здесь, и ему не придется тратить время и силы, чтобы к тебе ездить.

– Твой брат – социопат, – сказала Катя.

– Да нет, он просто занят, – я пыталась его оправдать, хотя была полностью с ней согласна.

В трубке захлюпало. Катя плакала, и темная сторона моей души была довольна. В том смысле, что этот мучительный разговор почти закончился.

– Мне правда жаль, – сказала я, стараясь казаться нормальным, неравнодушным человеком. – Он всегда так себя вел, и, честное слово, ты ему нравилась. Он не хотел причинять тебе боль.

– Он ничего не ел! – воскликнула она, и я отчетливо услышала, как она заламывает руки. – Мне просто нужно было кому-то об этом сказать. Он недостоин моей помощи, но…

– Спасибо, – снова ответила я, – обещаю, что разберусь с этим.

Но я не стала. Я позвонила, он не ответил. Я решила к нему не ездить. Отправила несколько сообщений, получила лаконичный ответ: Работаю. Устал.

Как я уже говорила, когда Джерейнт не хотел общаться, ничто в мире не могло его заставить. Во всяком случае, так я себе сказала и тоже с головой ушла в работу.