Глава 3. Сны
Марле вновь снилось, что она молода. Что руки легки, ноги быстры, а она сама все еще слышит, как поют травы, о чем шепчутся люди, что говорят карты.
Здесь, высоко над землей, во дворце средь облаков ей часто снилось что-то про юность. Может, потому что повелитель был невозможно юн. Невозможно юн и невозможно добр к ней. Не выгнал, не наказал, когда она не смогла вспомнить, о чем спрашивал. Оставил рядом с собой.
Ждал.
А ей впервые за много-много лет было спокойно. Потому что демоны остались далеко внизу. А здесь были лишь птицы да облака.
И вот она, юная и полная сил, бежит по горной равнине, догоняет облако. Она знает — внутри, в облаке, туман. Ей хочется оказаться в нем, тронуть рукой, вдохнуть в себя. Она юная, она еще не возненавидела туманы Нат-Када. Она будто и не знает, что такое Нат-Кад.
Имя города приходит смутным воспоминание, когда от облака доносится запах. Сладковатый и гнилостный. И облако — уже грозовая туча. И темнеет с каждой секундой. Она замирает, делает осторожный шаг назад. И бежать, вроде как, надо, прочь, подальше. Но слишком интересно. И запах, вроде как, отвратительный, но слишком сладкий. Ее тянет к нему.
А потом — из облака шагает он.
Невысокий — чуть выше ее самой — человек в свободных темных одеждах. С темными влажными прядями волос, которые смешно липнут к лицу и топорщатся в разные стороны. Бледный, худощавый, еще и хромой — заметно припадает на одну ногу. А глаза — широко распахнуты, горят болезненным огнем.
Человек выглядел не красавцем, но — как и к запаху — к нему тянуло.
"Глаза, — подумала она, — все дело в глазах..."
В них бушевал шторм и в то же время — стыл лед. А в глубине сверкала бриллиантовая, твердая, жесткая, насмешка.
— Я сплю… — растерянно сказала она. Он сделал еще шаг, и она мысленно взмолилась: “Остановись! Я не могу уйти, остановись! Не подходи ближе!”
— Ты спишь, — кивнул он, замер, будто услышал ее мысли. И криво самодовольно ухмыльнулся — кажется, и впрямь услышал. — И безумна.
И представился:
— Ух’эр.
— Ты?! — удивилась она. — Но ты... мертв! Мертвые — мертвы...
И растерянно оглянулась, будто ждала, что кто-то сейчас подойдет и подтвердит это. И бог смерти послушно рассыпется туманом, из которого только что шагнул.
— Ага, — он щелкнул тонкими пальцами, Марла развернулась на щелчок и тут же, вскрикнув, отпрянула: стоявшее рядом могучее дерево рухнуло между ними.
Легко, будто не хромал, Ух'эр запрыгнул на поваленный ствол:
— Я мертв, — подтвердил ее слова. — Пока могу являться только так.
Подтянул под себя ноги, прищурился, подался вперед, к ней. И она послушно шагнула, будто поняла: сейчас он скажет что-то важное, скажет тихо, и его надо будет услышать.
— Но угадай, что, подружка? — прошептал он, выбросил руку вперед и, прежде чем она успела испугаться, потрепал ее по щеке. — Мы возвращаемся.
И подмигнул.
А потом бриллиантовая насмешка заледенела.
— Правда, тут одна проблема… — пробормотал он, задумался о своем и тихо добавил. — Он всегда проблема…
— Я могу помочь? — неуверенно спросила Марла.
— А? — встрепенулся Ух’эр, который будто и забыл, что говорит с ней, нырнул в свои думы. — Да! Легенду. Легенду про меч.
И требовательно щелкнул пальцами. Теперь он не ждал, что будут падать деревья, теперь по щелчку должна была начать говорить она. Но она не помнила. Она слишком стара, чтобы помнить…
— Глупости! — отмахнулся он, спрыгнул, оказался рядом, пахнуло сладким, а его губы оказались очень близко. И бриллиантовые глаза — прямо в душу. — Ты юна и прекрасна
Протянул руку в сторону, вернул — уже с зеркалом в ней. Вложил в ее дрожащие пальцы. Одним движением оказался у нее за спиной, залюбовался вместе с ней на отражение.
Тихо сказал ей в волосы:
— Меч, Затхэ… Вспоминай, Марла, вспоминай, — коснулся щеки.
Ледяные руки. А какие еще у Смерти могут быть руки?
— Меч, — жестко напомнил он, — Затхэ. Ты помнишь легенды.
— Это не написано… Я слышала давно, но... Я не помню...
Ух’эр раздраженно вздохнул и закатил глаза.
— Что? — спросил нетерпеливо. — Что ты слышала?
— Что Затхэ спасет всех... — неуверенно ответила она.
— Еще! — холодная ладонь легла на плечо и требовательно, больно сжала. Марла задохнулась.
— Затхэ, — начала вспоминать, — пойдет... к Свету... возьмет меч и спасет мир.
— Ах вот как… — неожиданно равнодушно произнес Ух’эр, ладонь соскользнула с плеча. Зеркало пошло морозными узорами. Зазвенело хрусталем. — К свету…
Ух’эр уходил, оставив ее позади. Хромал, думал о своем, вскинул руку — и облако окутало его. А она даже не смогла его окликнуть. Хотела, но не смогла. Зеркало в руках покрылось трещинами.
Из зеркала на нее уставилась безумная старуха. Которая вот-вот проснется и забудет не только этот сон — забудет, кто она, где она, и почему так больно было просыпаться.
— Постой… — только и сумела прошептать она вслед.
Ух’эр не ответил.
Растворился в облаке.
* * *
Тейрин стремительно поднимался по ступеням, плащ летел следом за ним, а далеко за плащом — кряхтел и не поспевал Крит. Письмо Тейрин смял и бросил в карман — рядом с белым камнем. Другие два, ответные — уже привязаны к лапам соек.
Весть о всаднике на черной виверне пришла с северных границ. Он не спрашивал разрешения — просто летел вперед. В него поначалу даже стрелять не додумались, растерявшись от такой наглости, только потом уже, как пролетел, развернули катапульты и ударили вслед. Как будто бы зацепили виверну. И пустили соек с вестью в Нат-Кад. Сначала Тейрин рассердился. Даже вслух пробормотал что-то вроде “не хватало еще и с севера…”, осекся, глянул на Крита, но не увидел, понял ли тот что-либо. Крит был гномом. Что по выражению лица гнома можно определить в принципе?
Что он недоволен жизнью и жалованием? Что не против был бы выпить? И что все человеческие механизмы — редкостная дрянь в сравнении с механизмами гномьими... Все гномы так думают, разве нет?
О чем еще думает — не разглядишь в глубине темных глаз.
Тейрин даже немного скучал по Бордреру — у того на роже всегда было все написано. И по Кроверу — теперь искать нового информатора.
У него, правда, был один на примете. Но как раз к нему заглянуть и не успел — прилетела сойка.
Тейрин взбежал на башню, вскинул обе руки — и в небо выпорхнули ослепительно белые птицы. Стремительно помчались вперед.
— Да что… — хрипло начал Крит, останавливаясь за спиной и пытаясь отдышаться, — что… происходит?! — прокашлялся и менее возмущенным тоном добавил уважительное. — Повелитель…
— Черная виверна, — ответил Тейрин, глядя вдаль. Сойки уже умчались — скрылись в сером небе, вновь затянутом грозовыми тучами. — С севера. И всадник, пренебрегший правилами пересечения границ. Я немного знаю о Дааре, но достаточно, чтобы понять, что происходит.
Он круто развернулся и уставился гному в глаза. Одно было в гноме удобно — не приходилось смотреть снизу вверх. С другой стороны, Тейрину привычнее было общаться с собеседниками нормального человеческого роста. Там он, по крайней мере, точно знал, куда вогнать кинжал, если что. Как ударить снизу вверх, коротко, смертельно.
А если умеешь правильно смотреть в глаза, совершенно неважно, снизу ты смотришь или нет.
Гнома-то куда бить?
Крит нахмурился.
Он был все же до ужаса тупым. Либо прикидывался.
Тейрин злился — до сих пор не нашел подхода к гному. Не знал его слабостей, болевых точек и привязанностей. Он вообще ничего о нем не знал — пустое место, а не существо. Впрочем, как любой другой ученик Бордрера. Найденный на улице, наученный исключительно уничтожать. Как-то он мыслит, как-то думает, чего-то наверняка хочет…
Понять бы, чего.
— Мы ждем гостя, — сообщил Тейрин Криту. И устало добавил. — В последнее время у нас слишком много гостей.
Направился к двери.
— А зачем я… — начал в спину Крит.
— Да, — спохватился Тейрин, замер у двери, ведущей на лестницу, оглянулся через плечо, — ты его встретишь. Он прилетит, — и махнул рукой в направлении севера.
Хотел было идти дальше, но Крит снова заговорил:
— А мне его…
Тейрин смотрел в глаза Криту. Тот мрачно таращился в глаза в ответ. Бордрер бы уже с балкона спрыгнул от его взгляда, а этот — таращится. Как же тяжело с гномами…
— Проводить, — сказал Тейрин наконец. — В мои покои. Вежливо проводить. Не угрожать, не бить, не намекать. От того, останется ли доволен визитом гость, зависит дальнейшее развитие отношений Нат-Када с Дааром. И от того, останусь ли доволен я.
Тейрин замолчал, подождал, пока гном кивнет, чтобы точно знать: он таки понял. Круто развернулся, чуть не врезался в створку двери и сбежал по ступеням вниз. Гном хорош в бою, несмотря на то, что гном. Решения принимает верные, действует точно, четко, быстро и уверенно. Но совершенно не разбирается в том, что происходит где-либо, кроме поля боя.
Как позволять ему ходить следом за собой? И что делать, если больше некому?
Не оставлять же телохранителей встречать нарушителя границ…
С другой стороны, это и хорошо, что гном не вникает в происходящее вокруг. Меньше вероятности, что устроит какой-нибудь бунт. Или просто мелкую пакость. Бордрер вот — пытался, и не раз.
С третьей — гном слишком туп. Демонстративно туп.
Что-то здесь не то...
— Не поворачивайся к нему спиной, — тихо сказала Сорэн. — Он не из тех, кто будет верен. Он из тех, кто предаст. Я вижу в нем черное сердце предателя. Не поворачивайся к нему спиной…
“Я просто спускаюсь по лестнице”, — мысленно отмахнулся Тейрин. Сейчас только наставлений не хватало.
— Тейрин! — непривычно громко, властно одернул голос в голове. Он остановился на мгновение, тяжело вздохнул.
“Да знаю я, знаю… Но, Сорэн, сердца черны у всех. У всех. Потому ты должна прийти. Потому ты придешь”.
— У тебя — нет, — смягчилась она. — У тебя сердце не черное, Тейрин. Ты светел…
“…пока, — мысленно договорил он. — Но уже скоро оно потемнеет. Стоит только начать действовать… Стоит только начать”.
На самом деле где-то глубоко внутри он не злился — был рад гостю. Его появление вынуждало Тейрина отложить начало воплощения в жизнь всего задуманного. Жаль только, не успел поговорить с ведьмой.
* * *
Было спокойно, хорошо. Тихо. Вот что в последнее время было редкостью — тишина. Шаайенн наконец убрался искать общий язык с Мирдэном. И можно было наконец посидеть в тишине.
Нивен был не слишком рад, что рыжий полез следом за ним на судно. Во-первых, он устал от разговоров. Во-вторых, судно с ним на борту и впрямь скрипело сильнее, чем без него. Ну, и в-третьих, он в любой момент мог снова превратиться в рогатого монстра.
Или это — во-первых?
В любом случае, вот кого действительно было бы неплохо выбросить за борт. А теперь у него еще и меч запел. Конечно, меч слышно, только если очень, очень хорошо прислушаться. Как птицу в лесу, что вдалеке чирикнула о незнакомце на тропе. Не Нивену — но он услышал.
Вот и железяка — поет будто издали. Едва слышно дрожит в воздухе.
Нивен вынул из-за пазухи несколько лент ткани — той, что использовал для перевязки ран. Развернул их, присел рядом с мечом. Жаль, эта штука ему не принадлежит. Впрочем, ему такая и не нужна — слишком большая. Шаайенн слишком шумный, меч — слишком большой, так что, как сойдут на берег, пускай сами разбираются, куда им дальше...
Но нехорошо, чтоб оружие оставалось раздетым.
Нивен обернул меч.
Стало тише: из-под тряпок не очень-то позвенишь.
А он сел в угол, прямо на полу, уронил расслабленно руки на полусогнутое колено, вытянув вторую ногу, откинул голову назад и прикрыл глаза. Вот теперь — тихо. Теперь можно подумать, что делать дальше.
Но вместо этого Нивен вдруг подумал, что ему ведь снилось море. Очень много раз, именно такое, с таким запахом, с мерным покачиванием, с шепотом волн. Он будто знал, как это — когда укачивает море. А ведь ни разу не был на море, даже не видел...
А потом он упал.
На середине недодуманной фразы, провалился вниз, в бесконечную, бездонную темноту. Безо всякого перехода от реальности ко сну и с очень четким ощущением падения. Нивен рухнул на твердый пол, кажется, вскрикнул, но крик растворился в темноте. Зато очень внятно прозвучал другой, чужой голос, доносящийся будто отовсюду сразу, будто говорила сама темнота. И этот голос звал его.
Змеиный, вкрадчивый:
— Ниве-ен...
Пробирающий до костей.
“Мало было волшебных мечей и рогатого монстра! Теперь еще и... вот!” — растерянно подумал Нивен.
Вскочил на ноги. Огляделся. Принюхался. Но то ли чувства подводили его, то ли темнота была слишком плотной. Как туман над Озером Скорби.
Еще раз, над самым ухом:
— Ниве-ен...
Все внутри похолодело. Нивен и не знал, что способен так испугаться — что забыл, как дышать.
“Проснись! — приказал себе. — Проснись!”
Но без толку.
В нескольких шагах и без того плотная темнота стала еще плотнее, почти обрела очертания. Оцепенение отпустило. Нивен выхватил из-за спины мечи, прыгнул вперед, полоснул по темной фигуре наискось, сразу двумя руками. Темнота зашипела, рассыпаясь.
И тут же сгустилась в другом месте. Нивен снова ударил, но она рассыпалась секундой раньше, и он понял — обманный маневр. Но предпринять уже ничего не успел, его схватили за шею сзади.
"Правильный захват, на удушение," — зачем-то констатировал он. Ушел вниз, не опускаясь — падая на колено, чтобы перебросить через плечо того, кто держал.
Но обнаружил — не держит никто.
Нет никого.
И снова сразу отовсюду:
— Ниве-ен...
"Проснись!" — повторил, крикнул себе, но не смог.
Вскочил.
Определенно, это было чем-то большим, чем просто сон. И тьма, будто услышав его мысли, рассмеялась в ответ, дохнув многоголосым холодом в лицо. И он почувствовал: это, оно, надвигается со всех сторон. Больше не будет играть в человеческие игры, поступит по-своему. Раздавит. Уничтожит.
И уже отовсюду все ближе и ближе шептали так, что кровь стыла в жилах: "Нивен, Нивен, Нивен"...
— Нет! — крикнул он, крутнувшись вокруг себя, крепче сжал рукояти мечей, но те были бесполезными сейчас. И, наверное, потому рассыпались в его ладонях.
А потом его захлестнул черный холод.
Сковал по рукам и ногам — и не вдохнуть, не пошевелиться.
* * *
Эльфенок сопротивлялся.
А его собственные силы вновь были на исходе. Говорить, принимая чужие облики, когда-то — детская забава, сейчас давалась ценой неимоверных усилий. Его ведь не было! Его совсем не было. А она — уже была. И это было следствием его ошибки. Опрометчивого шага, сделанного много веков назад.
О, он совершил много ошибок, но тогда, в Великой битве богов — одну из самых страшных. Он пожалел ее.
Никто не напоминал ему об этом, не упрекал — да и не могут они говорить, разве что — голосом Ух’эра во сне. И не до того им сейчас, но он-то помнит. Он-то знает. Из-за него она уже почти жива. Уже почти поднялась.
Та, которая всегда смотрела на него с неизменным презрением, ухмылялась совсем не так, как положено Светлой. Как будто он не видел! Глазами, конечно, он видеть не мог, но чувствовал ведь. Все чувствовал.
Как будто она одна — Истинная! А все они, братья и сестры, по крови, по отцу — низшие существа, подобные людям. И удивительно — остальные как будто молчаливо соглашались с этим. До поры до времени. Но как это было долго… Он один противостоял ей открыто. Хотел отомстить за уязвленное самолюбие. Хотел...
Нет, не того он хотел.
Но об этом — не сейчас. Ибо сейчас — бросил тени, протянул щупальца-змеи и увидел — твердым камнем стоит Сорэн, опираясь на плечо людского ребенка. И вот-вот войдет в мир, не как он, через щель, войдет гордо ступая, шествуя, побеждая. Вновь — белыми ступнями по мраморным мостовым.
И ее-то ребенок слушается, повинуется, тащит за собой из небытия. Не то, что это… создание.
Да оно даже выжить толком никогда не пыталось. Оно вообще на редкость неудачливое, хотя мнит о себе иначе. Оно не знает, как сам Лаэф, как его младшие братья-сестры то и дело теряют только-только накопленные силы снова и снова, спасая его от очеденой смерти.
А теперь оно еще и сопротивляется. Не как раньше — бездумно.
Осознанно, в полную силу.
* * *
Йен застыл на пороге, коротко оглянулся через плечо, быстро захлопнул дверь.
— Эй, — осторожно позвал Нивена, — эльф… Ты меня слышишь? Ты чего? Эй, это со мной здесь неладное… С тобой, конечно, тоже, но не настолько…
По мере того, как говорил, Йен медленно приближался к Нивену. Конечно, хотелось бы делать это не так неуклюже, но корыто все еще качалось под ногами, и приходилось махать то одной, то второй рукой, чтобы устоять.
Нивену качка не мешала совершенно. Он стоял у стены, стоял на прямых ногах, не приваливаясь никуда в своей излюбленной манере, ни за что не держась и при этом не падая. Глаза закрыты, капюшон — отброшен назад. И последнее — совершенно точно ненормально. Все остальное — непонятно, потому что, кто этих эльфов разберет... Но что капюшон он не снимет никогда и ни за что, кроме случая крайней необходимости, Йен был готов руку дать на отсечение.
Еще шаг.
Покосился на меч. Естественно. Опасная заколдованная вещь. Что нужно сделать? Завернуть ее в тряпочку. Ох уж эта эльфийская любовь к оружию...
— Не может же, чтоб это Весло тебя так… — пробормотал Йен, но на всякий случай отшвырнул меч ногой. Подозрительно покосился на него. Тот, как и раньше, был совершенно обычным мечом, не издававшим ни звука.
Сделал еще шаг к Нивену, подошел почти вплотную. Осторожно пнул того ниже колена. Нивен не шелохнулся. Но вдруг заговорил.
— Да’хнэм, — выдохнул он. — Ахэрх’э…
Слова были незнакомыми, да и голос — совсем другим. Скрипучим, хриплым, пробирающим до костей. И самое страшное — живым. Очень явно раздраженным.
Йен снова покосился на меч.
Кто именно завернул его в тряпочку? Сам эльф или этот, с другим голосом?
— Нивен! — резко позвал Йен, щелкнул пальцами у него перед носом, встряхнул за плечо, заговорил, продолжая трясти. — Эй! Хватит! Когда ты уже запомнишь? Я здесь оборотень, ты — э…
И пропустил тяжелый удар ладонью в грудь. Отшатнулся, устоял на ногах, но согнулся, зашипев больше от злости, чем от боли. Сильный удар, ребра целы, но синяк остается надолго.
"И чего ты к нему полез? — раздраженно спросил себя. — Оставил бы, дверь бы прикрыл поплотнее — и пускай тут сам с ума сходит... Вот чего ты к нему лезешь постоянно?!"
Нивен открыл глаза. Мгновение бессмысленно таращился на Йена, потом моргнул. Сказал:
— Не трогай меня, если я сплю.
— Вы, эльфы, как зогры? Стоя спите? - спросил Йен.
— Это опасно, — продолжал Нивен. — Я ударил рукой. Мог схватить кинжал. Рефлекс. Если я сплю…
— Ты не спал! — рассердился Йен. В основном на то рассердился, что эльф пересказывал ему его собственные мысли. — Ты стоял! И говорил что-то непонятное! Это что было?
Нивен молчал.
— Часто у тебя такое?
Нивен молчал.
— Ты зачем Весло тряпочками обмотал?
— Хватит спрашивать… — попросил Нивен и медленно осел на пол.
— Снилось-то хоть что? — спросил Йен.
Нивен медленно поднял голову и уставился в глаза мертвым взглядом.
— Рыба, — ответил он.
