Часть пятая

— Рада вас видеть, Анечка, спасибо, что нашли время зайти, — мурлыкала Альбина Николаевна, принимая у Ани шубку и развешивая на плечиках. — А ведь мы только недавно о вас вспоминали.

— И с кем же вы меня вспоминали, Альбина Николаевна? — Анечка удивленно подняла бровки.

— С вашим учителем, Анечка, с кем же еще? — улыбнулась Альбина. — Мы своих учеников больше ни с кем не обсуждаем. И вы знаете, я как чувствовала, что вы скоро придете к нам снова. Такие люди, как вы — я имею в виду, цельные, сильные личности — никогда не останавливаются на достигнутом. Ваш учитель был о вас очень высокого мнения, он считает, что вы можете достичь больших высот не только в самопознании, но и в улучшении своей судьбы. В самом прямом смысле этого слова. В бытовом, так сказать. Что вам предложить, Анечка, чаю или кофе? Может быть, хотите бокал сухого вина?

— Альбина Николаевна, я никогда не отказываюсь от бокала сухого вина, — сказала Аня, у которой от волнения уже давно пересохло горло и язык буквально прилипал к небу.

— Одну минутку, моя дорогая, — пролепетала Альбина и стала хлопотать у круглого стеклянного столика.

Ане казалось, что она достаточно цинична, опытна и уверена в себе для того, чтобы с улыбкой произнести все то, что должна сказать Альбине. Она была уверена, что у нее не дрогнет голос, не дернется предательски глаз (как это часто случается от волнения), не затрясутся руки. В конце концов, ей предстояло сыграть не такую уж и сложную роль. И только теперь, когда она осталась с Альбиной один на один, Аня поняла, что эта роль дается ей с большим трудом. Неужели она себя переоценила? Но поворачивать назад поздно. Если она выпьет с Альбиной по бокалу вина, поболтает о том о сем, заявит о намерении продолжить курс и уйдет, это будет позор, с которым она вряд ли сможет справиться. Она просто не сможет себя больше уважать. Она сама предложила Илье свои услуги, убеждала его славных мальчиков в том, что отлично сумеет сыграть вымогательницу. И вот теперь, сидя в удобном кресле в Альбинином кабинете, ясно осознавала, что у нее ничего не получается. Она страшно волнуется. Девушка провела ладонью по затылку, якобы поправляя прическу, и с ужасом обнаружила, что пот буквально заливает шею, струится под волосами, стекает под жакет. «Не по Сеньке шапка» — вспомнилась ей старая русская пословица. А ведь еще утром, на последнем инструктаже, она была спокойна и уверена в себе. Или это ей казалось? Или просто хотелось определенным образом выглядеть в глазах двух незнакомых мальчиков, которые приехали вместе с Ильей? Сева — галантный такой, с донжуанской улыбочкой на губах, хотя ей было ясно, что это все показное, это он так резвится, разминается. А Владислав — просто душка, и глазки у него такие зеленые… Интересный парень, гибкий, жилистый, грациозный. Расслабленный. Вообще-то Ане не нравилось, когда мужчины носят длинные волосы, но ему шло. Она, дурочка, и распушила перед ними свой облезлый хвост. А на поверку оказалась ни на что не годна. Аня живо представила себе, как отреагируют ребята на ее позорное возвращение с пустыми руками, и мгновенно приняла единственно возможное решение, способное предотвратить катастрофу.

— А я ведь к вам не просто так пришла, Альбина Николаевна, — выпалила она, — у меня к вам дело.

— Я очень рада, Анечка, — отозвалась Альбина, — с удовольствием помогу вам всем, чем только смогу.

— Давайте не будем забегать вперед, — сказала Аня, напустив в интонацию столько тумана, сколько сочла уместным.

Альбина смотрела на девушку и изображала, как могла, сочувствие, похоже, не ощущала подвоха. Она уютно расположилась в своем широком кресле, закинула ногу на ногу и смирилась с необходимостью уделить какое-то время потенциальной клиентке. В конце концов, это же ее работа.

— Я, Альбина Николаевна, оказалась в непростой жизненной ситуации, — начала Аня.

— Как и все, кто к нам обращается за помощью, — поддержала Альбина.

— Возможно, — согласилась Аня, — но моя ситуация вполне разрешима и без вмешательства психологов, гуру и так далее. Моя жизненная проблема решается только одним способом — с помощью денег.

Я несу отсебятину, думала она, но только так я смогу спасти положение. Наверное, Илья в ужасе. Он не ожидал, что я так перепугаюсь. И я тоже не ожидала. Я могу спасти положение, только изменив тактику. Альбина — опытный психолог, она ни за что не поверит, что трясущаяся, потеющая собачонка — циничная, уверенная в себе вымогательница. Аня поправила на груди жакет, убедилась, что микрофон на месте, и продолжила.

— Я обратилась в «Белую лилию» не потому, что мне была нужна ваша помощь, — заявила Аня и замолчала, чтобы сделать глоток вина.

— Зачем же тогда? Я вас слушаю.

— У меня есть серьезный материал, Альбина Николаевна. Он касается деятельности вашей организации и судеб ваших подопечных. Но материал был бы неполным, если бы я своими глазами не увидела, что здесь происходит, не ознакомилась с вашими методиками, не испытала ваши приемы на своей шкуре, так сказать.

— Вы, собственно, кто? — холодно спросила Альбина.

Аня вынула из портфеля служебное удостоверение и показала собеседнице.

— Вот как? — повела бровью Альбина Николаевна. — Не скрою, я разочарована. И не потому, что не уважаю ваше издание, боже упаси. Но проблемы наших подопечных очень интимные, очень личные, и никто из тех, кто обращается к нам за помощью, не заинтересован в том, чтобы выставлять их напоказ. Поэтому мы не сотрудничаем с прессой. Ваши коллеги интересовались нами, и не единожды, но мы всегда вынуждены были отказывать им в сотрудничестве. По той самой причине, которую я назвала. Мне очень жаль, что вы воспользовались легендой, чтобы попасть к нам. Мы не беспокоимся за нашу репутацию, нам не за что волноваться, но если будет нарушен покой и конфиденциальность наших клиентов, вам и вашему изданию будет предъявлен серьезный иск. Учтите это.

— Вы меня не поняли, Альбина Николаевна, меня интересуют не проблемы ваших клиентов, а то, как вы пользуетесь информацией, которую они вам доверяют. И что потом случается с некоторыми из тех, кто вам доверился.

— Что вы себе позволяете?! Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

Альбина резко вскочила с кресла, на ее лице отразился праведный гнев, точеные ноздри раздувались, лицо вмиг преобразилось, и стало видно, что она уже далеко не девочка. Альбина старела прямо на глазах! Аня, сначала удивленная, а потом и завороженная подобным зрелищем, не могла оторвать глаз от ее лица.

— Не надо, Альбина Николаевна, не поднимайте шум, — тихо сказал она.

Страх, сковавший ее ледяной коркой в тот момент, когда она переступила порог этого кабинета, постепенно начал таять. Вернее, страх никуда не делся, он продолжал незримо витать в этой комнате, но теперь он переметнулся к Альбине.

— Вы забываетесь, девочка, — прошипела хозяйка кабинета, — и вы зря думаете, что мы не можем за себя постоять. Наша репутация безупречна, и мы никому не позволим мешать ее с грязью. Для вас все это будет иметь самые серьезные последствия. Со стороны закона.

— И все равно не такие, как для вас, — стала успокаиваться Аня. — Я никого не убивала, по крайней мере. Так что у закона ко мне претензий быть не может.

Альбина опешила. Она часто заморгала, глядя на Аню, под скулами заходили желваки.

— Да вы присядьте, Альбина Николаевна, — окончательно взяла себя в руки Аня. — Может быть, вам нужно ознакомиться с материалами, чтобы понять, о чем я веду речь? Вот, ознакомьтесь с этой папочкой, будьте так добры.

Альбина тоже взяла себя в руки. Одернула деловой пиджак, отошла к письменному столу.

— Мне незачем знакомиться ни с какими материалами, — заявила она, — у нас респектабельная организация, и мы имеем дело только с достойными и внушающими доверие людьми. Мы законопослушны и считаем шантаж тяжким преступлением. Я прошу вас покинуть мой кабинет, пока я не обратилась к охране и вас не вывели отсюда под руки.

— Какие-то угрозы у вас, Альбина Николаевна, странные, — хмыкнула Аня, начавшая входить в раж. — Подумаешь, выведут под руки… Тоже мне проблема. Не задушат ведь, как Полину Самохину. Или задушат, а?

Аня представила, что сейчас далеко отсюда жадно ловят каждое слово, передаваемое установленным у нее на груди микрофоном. Воспоминание о гибком цепком Владике приятно щекотнуло, и ей отчаянно захотелось, чтобы, слушая ее реплики, Владик думал: ай да девчонка!

Аня поднялась с кресла и придвинулась к Альбине вплотную.

— Хотя у вас работают специалисты широкого профиля, — заметила она, — они могут проявить фантазию. Как в случае с Робертом Семилетовым. Хорошо придумали. Парня бросила девушка, он поссорился с матерью, запил… Самое время спрыгнуть с подоконника, не так ли?

Лицо Альбины стало похоже на восковую маску.

— Дайте сюда, — сказала она, протягивая руку к папке.

— Пожалуйста, я сразу вам говорила, что надо сначала материал посмотреть, а потом уж возмущаться. Это ведь тоже плод напряженной работы, а чужой труд надо уважать.

С первой страницы досье на Альбину смотрела, широко и счастливо улыбаясь, Полина Самохина. Далее шел проект договора о пожертвовании суммы в 16 миллионов рублей благотворительному фонду «Жизнь». Альбина стала жадно пробегать глазами строчки, где были изложены особые условия пожертвования с правками, сделанными рукой, по всей видимости, юриста. Дальше следовало краткое досье на Роберта Семилетова, прилагался каталог коллекции его отчима с подробным описанием ювелирных изделий и других ценностей.

На отдельных листах была скопирована переписка Полины и Роберта в социальных сетях.

— Этого пока достаточно? — прервала Альбинино занятие Аня. — Узнаете знакомых?

— Я не понимаю, при чем здесь мы?! — взвилась Альбина. — Даже если эти люди посещали наши курсы, какое мы имеем отношение к их гибели, скажите, пожалуйста? Мы-то здесь при чем?

— Разберутся, при чем или ни при чем, — буркнула Аня, — мне надоело тратить на вас свое драгоценное время. Это не досье — это справка. Если хотите, презентация. Или мне нужно было притащить в ваш кабинет ноутбук Роберта Семилетова, в котором содержатся данные, которые красноречиво говорят о том, что перед смертью ему была назначена встреча? Ему было предложено купить готовый бизнес под ключ. И он намеревался приобрести его благодаря продаже своего наследства в виде коллекции, доставшейся от отчима. И эту сделку ему предложили в рамках той поддержки, за которой он обратился именно в вашу организацию.

— Почему вы решили, что мне должно быть что-то известно обо всем этом?

— Неизвестно — и не надо, — заключила Аня. — Не люблю, когда люди строят из себя дураков. Я вам уже сказала: у меня есть серьезная проблема, и она решается только с помощью денег. И это единственная причина, по которой я пришла сюда. Не хотите ее обсуждать — не надо, закроем тему и будем считать, что моего предложения не было. Я сделаю свою работу за тот гонорар, который мне заплатят в редакции. А вы идите в петлю, если считаете, что там вам будет удобнее. Дешевле — да. Но удобнее — вряд ли. Да и насчет экономии — тоже вряд ли. Могу представить, сколько с вас будут драть адвокаты, когда начнется вся эта заваруха.

— Хорошо, вы можете оставить эти материалы мне? Вы же сказали, что это справка?

— Презентация — так как-то современнее, — пошутила Аня. — Я сделала ее специально для вас, просто чтобы напомнить о тех персонажах, о которых собран основной материал. Если презентация не состоялась, до свидания.

— Подождите, вы должны понимать, что я не принимаю никаких решений, — остановила ее Альбина. — То, на что вы намекаете, для меня большая неожиданность. Эти люди занимались у нас, но я не знаю, что с ними произошло в дальнейшем. Мне нужно это обсудить. Дайте папку.

— Берите, не жалко, — Аня протянула досье, — ознакомьтесь. Ознакомьте товарищей. Прайс не прилагается. Он обсуждается только на словах. Двести тысяч евро.

Лицо Альбины вытянулось еще сильнее.

— Поймите, Альбина Николаевна, оно того стоит, — продолжала глумиться Аня. — Была бы у меня какая-то фитюлька, я бы столько не просила. А у меня все серьезно. И потом, скажите спасибо, что я всего лишь бедный журналист, а не профессиональный вымогатель, которым вы меня несправедливо обозвали. Я тоже волнуюсь, я тоже живой человек, и у меня серьезные проблемы. Одним словом, я хрупкая девушка, поэтому такая цена. Однако это досье можно перепродать, и цена возрастет в разы. Верите мне? Хотите проверить?

— Как мне с вами связаться? — машинально проговорила Альбина. — Ах да, у меня же есть ваш телефон. Хорошо, я вам позвоню. Сколько у меня времени?

— Мало, — отрезала Аня. — Я бы подождала, но у меня такая проблема, которую нужно решить в самый короткий срок. Поэтому жду до завтра. Завтра в это же время вы дадите мне ответ.

Аня вышла из кабинета, не попрощавшись, и добралась до выхода из особняка на автопилоте. Она не чувствовала под собой почвы, не видела ничего вокруг, слышала только оглушительное биение сердца, которое стучало, казалось, в каждой молекуле ее тела.

Солнечный свет, даже такой тусклый и блеклый, каким был богат непогожий зимний день, больно резанул по глазам. Илья ободряюще шепнул в передатчик: «Ты справилась, ты умница», но Аня не отреагировала на похвалу. Во что она ввязалась? Еще вчера она смотрела на все это как-то иначе. Нет, не как на игру, щекочущую нервы, и не как на забаву — все-таки погибли реальные люди, значит, где-то очень близко есть и вполне реальные преступники. Но еще вчера Аня жила в своем мире, не слишком устроенном и счастливом, но, по крайней мере, понятном и безопасном. Мире, где самым сильным чувством был страх остаться одной, а самым ужасным преступлением — предательство. Размышления о странных событиях, происходивших в «Белой лилии», заставляли ее думать и переживать, они сблизили ее с Ильей и Любой, людьми, которые стали ее друзьями и спасли от тоски и одиночества. В мыслях она не раз представляла себе Полину Самохину — женщину, которую никогда не знала. Обманутую мужем, запуганную, вокруг которой опасные люди сплели сеть обмана, из которого она не смогла вырваться. Она думала о той, которая сама дала себя одурманить, в буквальном смысле слова подставила шею под руки убийцы. Как могла она не почувствовать подвоха, не распознать лжи? А Роберт? Ане представлялся неудачливый в любви, чрезмерно опекаемый мамой молодой мужчина, которому так хотелось жизни, счастья, свободы и радости. Он мечтал стать шикарным и расточительным, кататься с девушками на лыжах и на яхтах. Бедный глупый мальчик! Он оказался так уязвим, так беззащитен, так близко подпустил свою смерть, что ей осталось сделать лишь одно легкое движение… Аня думала об этих людях еще и потому, что некоторое время назад сама считала свой мир рухнувшим, а себя — провалившейся в преисподнюю. Всех кто-то когда-то предает. Но не все умирают от этого. Она не ожидала, что удар, который ей нанесли, окажется таким болезненным, что ей так трудно будет его пережить. Что она будет падать, проваливаться, катиться с бешеной скоростью в бездну отчаяния и самоуничтожения. Она не думала, что потеряет гордость и чувство собственного достоинства, что начнет задыхаться от чувств, которые всегда считала глупыми, непродуктивными и саморазрушительными — ненависти, зависти, жажды мести. Ее спасли, конечно, не тренинги. Ее спасли новые люди, появившиеся в ее жизни. И еще — близость к чужой трагедии. В сравнении с тем, что произошло с Робертом и Полиной, драматизм ее собственной истории померк, потускнел, а затем и вовсе стал забываться как нечто отошедшее на второй план. Болезненное, но не смертельное. Как тяжелая двусторонняя пневмония, которая оставляет осложнения, поддающиеся лечению.

Сегодня Анна переступила черту. Она сделала всего один шаг из своего безопасного мира, где зло и смерть существуют лишь в виде рассказанных кем-то жутких историй, в мир настоящего, не придуманного, подлинного зла. Зла, которое находится на расстоянии вытянутой руки. И сейчас она начинала понимать, что переоценила себя. Пусть бы лучше Илья посмеялся над ней, пусть бы он начал ее презирать, если бы в кабинете Альбины ей так и не хватило пороху начать опасную игру, которую она сама же затеяла. Лучше было остановиться сразу, до старта, ведь все равно она не сумеет довести начатое до конца. В «Белой лилии» ей все-таки хватило смелости произнести роковые слова, а потом появился кураж, и Аня доиграла свою роль до эффектного финала. Но в кабинете Альбины она была в безопасности. Никто не стал бы убивать ее там — средь бела дня, не выяснив даже, стоит ли за ней кто-то или она действует по собственной инициативе. Внезапность состоявшегося разговора служила ей защитой и придавала наглости, но как только за девушкой захлопнулась дверь особняка, ее парализовал страх. В горле прочно встал ком, который будто вмерз туда и только по этой причине до сих пор не превратился в судорожное, истерическое рыдание.

Аня шла по улице, не находя в себе сил обернуться. Пугающая, неизвестная реальность была где-то за спиной, и казалось, что если ее не видеть, то есть шанс избежать худшего. Аня почти физически ощущала, что с каждой минутой нить, привязывающая ее к жизни, истончается. Илья предположил, что сразу после ее ухода Альбина, конечно же, бросится звонить своим хозяевам, обсуждать неожиданный визит шантажистки. И очень многое зависит от того, кем ее сочтут: дилетанткой, выскочкой, зарвавшейся девчонкой? Или участницей серьезной группы вымогателей? Или кем-то еще? Если первое, то, по мнению Ильи, операция не обещает ни особых сложностей, ни великих рисков. Хуже, если хозяева Альбины слишком пристально станут разбираться в том, откуда девчонка могла взять сведения строгой конфиденциальности. Альбининых боссов нужно было направить в неверном направлении, создать у них ложную иллюзию.

В четком соответствии с инструкцией Аня дошла до кафе под названием «Изумруд», направилась в зал, отделанный в зеленоватых тонах, и стала озираться по сторонам, чувствуя, как ужас проникает во все клетки ее тела. Владика нигде не было. Она должна была встретиться здесь со славным помощником Ильи, и они должны были изображать парочку сообщников-авантюристов, но взгляд Ани решительно не находил среди посетителей симпатичного паренька. Наконец из-за столика по правую руку от Ани встал какой-то сутулый худощавый сосунок с противной козлиной бородкой и потянул девушку за рукав куртки. Аня чуть не вскрикнула от страха и неожиданности.

— Ты че, в прострации, мать? — тягучим гнусавым голосом пропел неприятный юноша. — Садись.

Аня отпрянула, вытаращила глаза на наглого приставалу и только тогда поняла, что это и есть Владик. Его длинные светлые шелковистые волосы сделались сальными, на макушке он завязал их в конский хвост, на подбородок приклеил жалкую редкую бороденку, оделся черт знает в какие лохмотья — уродливые мешковатые штаны и куртку с черепом на всю спину. На запястьях у Владика висело множество браслетов, на столике перед ним стояли крутой ноутбук и большая чашка кофе.

До Ани наконец дошло.

— Как все прошло? — осведомился парень.

— Хорошо, — ответила она, с большим трудом подавляя в себе желание посмотреть в окно.

Всю дорогу сюда она преодолевала соблазн вычислить за собой слежку, но ей было велено обернуться только два раза и больше не вертеть головой. Наблюдение за ней осуществлял Сева — он вел ее от дверей офиса, и ему же предстояло вычислить человека, которого пустят по следу Ани. Илья в это же время должен был отследить, куда побежит с докладом Альбина Николаевна. Расчет Ильи был прост: она, конечно, позвонит по телефону, чтобы посоветоваться со своими боссами, но вряд ли доверит ненадежному аппарату столь щекотливую информацию. Если предположения Илья верны и руководство «Белой лилии» находится в городе, то Альбину непременно пригласят для беседы. Куда она пойдет? Ответ на этот вопрос представлялся Илье ключевым.

Аня выложила на стол диктофон и подозвала официантку, чтобы заказать себе чаю и пирожков с мясом. Владик включил диктофон, сунул в него проводок наушника и несколько минут изображал напряженное внимание. Затем он сунул его в рюкзак и углубился в работу на ноутбуке. От страха и нервного напряжения у Ани проснулся голод, и она молниеносно умяла два пирожка, запив их большой порцией чая. Дальнейшее бессмысленное сидение в кафе стало ее угнетать, она чувствовала себя обессилевшей и полностью опустошенной. Наконец Владик улыбнулся и вздохнул с облегчением:

— Все отлично, нас засекли, можем сматываться, — сказал он.

Альбина нервничала. Она набирала номер уже дважды, но абонент не откликался. Наконец трубку сняли.

— У нас неприятности, — сказала Альбина вместо приветствия.

— Что случилось?

— Приходила девочка с папочкой, — стала объяснять женщина, — похоже, нас пытаются шантажировать.

— Что за девочка? Знакомая? Откуда она взялась?

— Наша бывшая ученица, — ответила Альбина, — однако сунула мне корочку какой-то иностранной газеты. Наверняка липовую.

— У нее что-то серьезное?

— Как сказать…

— По телефону никак, — был ей ответ, — немедленно приезжай в офис. Девочка без присмотра?

— Нет, конечно, я послала за ней присмотреть.

— Сейчас тебе позвонит мой помощник, дашь ему контакт того, кого послала за девочкой, а сама немедленно ко мне.

— Буду через пятнадцать минут.

На своей замечательной высокооплачиваемой работе Альбине Николаевне никогда еще не приходилось сталкиваться с какой бы то ни было опасностью. Да это, строго говоря, и не входило в ее обязанности. Ее часть работы была чистой, как крахмальная салфетка на празднично убранном столе. Она с радостью приходила в свой уютный офис, расположенный в самом тихом месте центральной части города, радовалась просторному уютному кабинету, который любовно украшала и холила. На столах и шкафах у нее не было ни единой пылинки, цветы в оригинальных кашпо были ухожены, в воздухе приятно пахло арабикой, а в баре всегда имелся запас разнообразных напитков и закусок — печенья, цукатов, дорогих шоколадных конфет. Альбина до умопомрачения любила свой кабинет. Он был олицетворением сытой, спокойной, достойной жизни, подтверждением ее положения в обществе. Слишком многое ей пришлось пережить, слишком часто и слишком многим она рисковала, слишком резкие виражи делала ее жизненная дорога, в которой много чего было: нищее детство в рабочем бараке, ад жизни с отцом-алкоголиком, сумасшедшая юность, головокружительная карьера бизнес-леди, опасные связи, наезды и разборки, многомиллионные аферы. Шикарные курорты и пытки, о которых не было сил вспоминать. Альбина извлекала уроки из каждого прожитого дня, а полтора года, проведенные в следственном изоляторе, научили ее превыше всего ценить свободу и спокойствие. Работа в «Белой лилии» ее более чем устраивала, поскольку в ее обязанности входило привлечение новых клиентов, контакт с постоянными учениками, оценка их финансового потенциала и установление психологического статуса. Ничего противозаконного она не делала. Обманывала клиентов — да, но уголовно это было не наказуемо. Оценку жизненных ситуаций подопечных, их готовность к более тесному сотрудничеству осуществляли коллегиально, вместе с тренерами, и в этом опять же не было ничего противозаконного. Наиболее перспективных клиентов Альбина выделяла в особую группу. То есть занимались они вместе со всеми, но внимание к ним было повышенным, и досье на них велось более подробное. А дальше скопленная информация передавалась ею для дальнейшей работы другим людям. В случае чего — опять же никакого криминала. Спросят, зачем вела досье и передавала информацию? Так это уж, извините, наше дело, как организовать работу по более эффективной помощи нуждающимся людям. Деньги Альбине платили очень хорошие — фиксированный оклад плюс бонусы. К чему были привязаны бонусы, к каким таким служебным заслугам, никто никому не объяснял. Учредителям виднее, как оценивать службу своих подчиненных. Альбина все знала, но предпочитала не думать об этом. Причем она настолько вжилась в роль солидной респектабельной законопослушной дамы, что стала в нее искренне верить. Даже в мыслях не могла представить себе, что судьба еще раз заставит ее опуститься на дно.

Альбина прибыла в офис даже быстрее, чем за обе-щанные пятнадцать минут, пулей пролетела через приемную, даже не кивнув секретарше, и ввалилась в кабинет, где ее уже ждали.

— Ну, показывай, чем тебя так сильно испугали, — босс был слегка ироничен и не проявлял ни малейшего волнения.

Альбина протянула досье, которое ей вручила Аня. Босс полистал его, на каких-то страницах остановился подробнее.

— Происхождение этого досье у меня сомнений не вызывает, — наконец заключил он. — Когда работали по этому богатенькому буратинке Семилетову, в его квартире не обнаружили ноутбука. Вообще ничего не было — ни планшета, ни стационарного компьютера. При его профессии такое невозможно, нет такого юриста, который не имеет домашнего компьютера. Я тогда еще обращал на это внимание и просил поискать его ноутбук. Но работа была сделана плохо, как мы теперь видим, ноутбук никто не нашел. По всей видимости, он в тот момент находился у кого-то в ремонте, и после гибели Семилетова тот, кто его чинил, забрал его себе. Или скопировал имеющуюся в нем информацию. Что докладывает наружное наблюдение?

— Результаты наблюдения вполне вписываются в эту версию, — сообщил сотрудник, к которому обратился босс. — Сейчас мне сообщили, что девушка встретилась в кафе с парнем, по виду какой-то недоносок — так мне его охарактеризовали. Он прослушал запись разговора с Альбиной с диктофона, и они вышли из кафе. Прогулялись по улице и зашли в бар «Острый гвоздь», дешевое заведение. Заказали водки и пива, что-то съели, сели в маршрутку, идущую в сторону Северного микрорайона. Сейчас они топчутся у стеллажей с алкогольными напитками в гипермаркете «Престиж». По всей видимости, к нему попал ноутбук Роберта Семилетова, он скопировал его содержимое и отдал своей подружке. Вполне возможно, что она действительно журналистка, во всяком случае, ей хватило ума сопоставить факты и предложить своей редакции расследование. Вряд ли она занималась в «Белой лилии» за собственные деньги. Но могла предложить редакции материал о тренингах, а параллельно работала по своей теме.

— Это очень может быть! — неожиданно встряла в доклад Альбина. — Я помню, что однажды она являлась ко мне в кабинет в нетрезвом виде и явно темнила, чего она хотела, я так и не поняла.

— Может быть, у нее тогда уже были какие-то мысли относительно шантажа, — заключил сотрудник.

— Если все так, то ничего страшного, я полагаю, не происходит, — подытожил босс. — Наглая девица и недоносок, как вы изволили выразиться, — беда небольшая. Эту проблему мы решим в рабочем порядке.

— Позвольте мне не участвовать в ее обсуждении, — поднялась из кресла Альбина.

— Тебя никто и не приглашает, — заметил босс, — ты можешь идти, если у тебя больше нет никаких замечаний или наблюдений.

— Пожалуй, нет, — немного подумав, ответила Альбина, — только одно. Придя ко мне, девочка сама была очень напугана. Просто тряслась от страха. Она не профессионал, и никого за ней нет. Она так боялась, что я думала, она обмочит мне хорошее кресло.

— Ладно, Альбина, будем надеяться, что твоя наблюдательность тебя не подводит. Ты можешь идти.

— Мы оставим все это внутри или вы будете доводить эту информацию до других учредителей? — обратился к шефу сотрудник.

— Думаю, пока нет, — ответил начальник. — Хотя один из наших учредителей в общих чертах будет проинформирован. Другому пока говорить не стану. С ноутбуком — это наш просчет, нам и подчищать. Не нужно, чтобы другие знали, что в нашей части работы бывают такие досадные оплошности. Пока нет нужды распространять сведения о наших собственных ошибках. Пришли ко мне Зайца, и пусть все пока останется между нами.

Сотрудник поднялся, совещание на этом закончилось.

Я перестала звонить на тот телефон, и маме сказала, что нужда отпала и звонить больше не нужно. Он больше не появится. Он сказал, что ему нужен один день, но прошла неделя. И за все это время — ни одного сообщения через Аню. Ничего. Пустота. Словно и не было этого человека в моей жизни. А может, его и не было? Может, все это я себе вообразила? Может, на самом деле все гораздо проще? Приехал частный сыщик по своим делам в родной город, застрял ввиду таинственности происходящих в нем событий, заскучал, а тут под руку подвернулась дамочка. Слегка постарше его самого, но, в принципе, сойдет — дамочка еще вполне себе ничего. Дела кончились, все остальное тоже. Может, действительно все обстоит именно так? Илья не говорил мне, что наши отношения что-то для него значат. Не признавался в любви. Не строил никаких общих планов. Так с чего я вообще взяла, что имею для него какое-то значение? Разомлела дурочка под ясными глазками симпатичного мальчика? Хотя какой уж он мальчик? Мне еще повезло, если учитывать, что одна барышня из-за него добровольно на тот свет отправилась…

Как больно… А ведь я думала, что самая сильная, самая страшная боль мне уже известна, и хуже быть просто не может. Но господу зачем-то было угодно сделать испытания, посланные мне, еще более изощренными. Хотя испытывать по большому счету уже нечего. Я уже и так не я. Горстка пепла. Дунь на нее — разлетится по ветру, даже следа не останется.

Сидение дома в четырех стенах доконало меня окончательно. Аня не звонила, и мне, признаться, перестало нравиться наше одностороннее общение, которое имеет место, только если я сама наберу ее номер. И я тоже перестала ей звонить. Я практически перестала разговаривать с мужем, благо он тоже не рвался вступать со мной в общение, видимо, думал, что мне нужно пережить свой позор в одиночестве. В какой-то момент у меня возникло настойчивое желание пойти к Семе и все ему рассказать. Об Илье, о «Белой лилии», о трагических судьбах людей, которые оказались ее жертвами. Но что-то меня останавливало. Вернее, вполне определенное «что-то». Мне не давал покоя вопрос, откуда у Семена, а затем и у Максима взялись драгоценности из коллекции Семилетова. Наверное, стоило задать этот вопрос Семе напрямую — он простой человек и не любит обиняков и недомолвок, но я все еще чего-то ждала. Где-то в глубине души, видимо, продолжала ждать появления Ильи. А ему бы не понравилось, если бы я задавала Семену подобные вопросы. Он хоть и бывший, но следователь и привык, видимо, держать процесс под контролем. Или он Семена в чем-то подозревает? Или боится, что Семен, узнав о сомнительном происхождении вещи, начнет собственное разбирательство? Да, скорее всего.

На девятый день моего одиночества неожиданно выглянуло солнышко, я проснулась с плохим самочувствием, которым была обязана вчерашнему коньяку, и сразу же озаботилась привычной для себя проблемой: как привести себя в порядок. И неожиданно обнаружила, что быть брошенной любовницей — это тяжелее, чем страдать от алкоголизма. Алкоголь вновь показался мне спасителем в трудной ситуации, от него, по крайней мере, знаешь, чего ждать.

Начало смеркаться, когда я, испробовав все виды времяпровождения — шатание по магазинам, обед во французском ресторане и даже посещение выставки экзотических животных — оказалась перед обычной дилеммой. Что делать дальше — где-нибудь выпить или идти домой? Не хотелось ни того ни другого. Я отчетливо представила себе, каким мог бы быть мой день, находись рядом Илья. И когда от нахлынувшей тоски больно сжалось сердце, я увидела его. Живого и невредимого, вполне осязаемого. Сначала я не могла поверить своим глазам: этого не может быть! Илья уехал и еще не возвращался, его просто не может быть в городе! Не может по одной простой причине: если бы он вернулся, я должна была об этом знать. Но он был здесь, и я узнала об этом случайно. Осознание этого факта обрушилось на меня молотом, выбило из меня последние песчинки надежды и развеяло их по ветру. Я никак не проявила себя, хотя Илья находился на расстоянии 20 метров, он вышел из машины, серебристой «Ауди», и спокойно беседовал с кем-то по телефону. Я не стала ждать, когда он закончит разговор и заметит меня. Побежала вперед, как только на светофоре зажегся зеленый свет. Не важно было, куда я бегу и в каком направлении. Главное было уйти от того места, где сейчас находился Илья. Пройдя быстрым шагом квартал, я расслабилась, по моим щекам побежали быстрые горячие слезы. Еще через минуту они превратились в судорожное рыдание, с подвыванием и визгом, и я была вынуждена спрятаться в первую попавшуюся подворотню, чтобы избежать слишком пристального внимания прохожих.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я успокоилась и смогла выйти из своего укрытия. Я вышла на дорогу, подняла руку, довольно быстро остановила такси и назвала адрес офиса мужа.

После половины бокала пива и двух стопок водки, которые Владик чуть не силой влил в Аню, она повеселела — с Владиком все же было легче и не так страшно. Во всяком случае, он не подавал ни малейших признаков страха или паники и даже более того — периодически повторял, что все хорошо и пока идет по плану. Аня верила. Мерзкую козлиную бородку она почти перестала замечать, а когда та слишком уж мешала, старалась смотреть поверх нее — прямо в глаза своему компаньону. Глаза у Владика были светло-зеленые, с черными камешками и загнутыми кверху длинными ресницами.

Они вышли из маршрутки, и Владик потащил ее в гипермаркет.

— У меня все есть, можно пожарить мясо или сделать омлет, — робко возразила Аня.

— Нам нужно купить побольше спиртного, — настаивал он.

— Ты смеешься? — ужаснулась девушка. — Возможно, по нашему следу идут преступники, а ты хочешь напиться? Чтобы они взяли нас голыми руками?

— Думаешь, я ничего не соображаю? — шикнул на нее Владик. — Мы не будем пить. Мы купим спиртное. А ты помалкивай, не утомляй меня, ладно?

Аня больше не спорила. Минут семь они толкались у винных стеллажей и в итоге приобрели литровую бутылку виски, две банки английского эля и шампанское.

«Наши ребятки собираются упиться вусмерть, — сев в машину, прокомментировал их выбор тот, кто вел их по магазину, — будут спать как убитые». «Вот и отличненько, — ответили ему, — нам меньше хлопот».

Я доехала до офиса Максима, когда было уже четверть седьмого вечера. Скоро он засобирается домой. Я сама не знала, чего я хочу от него, но чувствовала, что так дальше продолжаться не может. Мы просто не сумеем жить как раньше. Я постояла немного на морозе, чтобы окончательно высохли глаза, тщательно запудрила следы покраснений и вошла в здание бизнес-центра. Офис Максима располагался на пятом этаже, я поднялась и нажала на кнопку переговорного устройства, и меня тут же впустили.

— Здравствуйте, Любовь Николаевна, — поприветствовал меня охранник. — Максима Леонидовича сейчас нет, он отъехал, но обещал вернуться. Подождете?

Я немного помялась, размышляя. Вновь садиться в чужую машину не хотелось, тем более началось время пробок, и по пути к дому можно было основательно застрять.

— Подожду, — ответила я.

Длинноногих девушек Максим, в отличие от Семена, в приемной не держал, у него работала почтенная дама за пятьдесят, строгая, собранная, безупречная на вид. Она уже собиралась домой и явно расстроилась, увидев меня, — ведь теперь придется меня обслуживать, и неизвестно, когда попадешь домой, учитывая растущую с каждой минутой пробку.

— Я подожду Максима у него в кабинете, — сказала я, чтобы предвосхитить возможные вопросы и предложения. — Я побуду тут. Если у него изменятся планы, поеду домой. Вы мне не нужны. Не задерживайтесь из-за меня.

— Предложить вам что-нибудь?

— Нет-нет, если я захочу кофе, сделаю сама, — сказала я и закрыла за собой дверь кабинета.

Офис Максима отражал сущность своего хозяина. Строгий стиль, такой же скупой на проявления каких бы то ни было вольностей, как сам хозяин. Из мебели — только самое необходимое. Шкафы для книг и бумаг, рабочий стол, большое директорское кресло, стол для совещаний со стульями и у окна — мягкий уголок: диван, два глубоких кресла и стеклянный столик. На стенах минимум украшений: три гравюры с видами Парижа. Я уселась в директорское кресло и закрыла глаза. Зачем я сюда пришла?

Через несколько минут я услышала, как закрылась дверь приемной, это ушла секретарша Максима. Надо было позвонить мужу, узнать, собирается ли он приезжать в офис, но руки не слушались меня. Все тело казалось разбитым и безвольным. Меня одолела такая тягостная апатия, что я еле-еле нашла в себе силы пойти в туалет.

Там я пристально рассматривала себя в зеркало и пришла к выводу, что следы слез, которые душили меня полчаса назад, все еще отчетливо видны. Во всяком случае, от Максима не укроется ни краснота глаз, ни распухший нос. Я смыла пудру и долго плескала в лицо холодной водой, пока до меня не долетел звук захлопываемой двери. Это Максим, подумала я и решила, что пора вернуться к нему в кабинет. Но Максима в кабинете не было, и свет не горел. Я подергала ручку двери, ведущую в общий холл, и обнаружила, что она закрыта. Охранник либо забыл, что я здесь, либо заглянул в кабинет и, не увидев меня, решил, что я тоже уже ушла, а он и не заметил. Меня закрыли в офисе, такая прелесть! Сначала мне стало смешно, потом накатила злость. Теперь уж точно надо было звонить Максиму, чтобы вызволил меня отсюда. Пока я искала, куда бросила свою сумочку, меня посетила неожиданная идея. Максим узнал о моей тайне, всего лишь нажав одну-единственную кнопку на моем телефоне. А ведь я никогда не делала ничего подобного! Не проверяла его телефон, не лазила по карманам, не подслушивала разговоры. Откуда я знаю, что прячет от меня мой безупречный муж? Черти, которые разожгли мое любопытство, заставили начать открывать все шкафчики и ящики подряд. В одном я нашла бар — вот уж не подумала бы, что он нужен Максиму, который почти не пьет! Я достала из него бутылку французского коньяка, налила себе в стакан и продолжила свое занятие. Через пять минут меня одолела тоска — какая смертная скучища рыться в бумагах, где одни цифры, мудреные термины и названия организаций и банков! Личных вещей Максима в кабинете не было. Личным оказался только верхний ящик его стола, это было ясно из того, что поверх бумаг там лежали упаковка таблеток от желудка, спазмалгон и коробочка кофейных зерен в сахаре — любимое лакомство мужа. Я сгребла их и сложила на стол, под ними обнаружилась тонкая прозрачная папочка с несколькими листами. Я взяла ее в руки и обомлела: это был распечатанный каталог коллекции Павла Семилетова, вернее, той ее части, которая принадлежала Роберту! Этот каталог показывал мне Илья, и я помнила, что на третьей странице будет лист с описанием «Опаленных крыльев». Так оно и было. Однако тот вариант, что я нашла в столе мужа, имел и небольшое различие с тем, что я видела в руках Ильи. Здесь, в верхнем ящике стола моего Максима, лежал подлинник каталога, над которым работал оценщик. Рядом с описаниями были карандашом проставлены какие-то цифры, сделаны пометки. Я принялась всматриваться и кое-что даже поняла: напротив описания подвески с изумрудом, которую автор назвал «Майский день», имелось указание на то, что камень с дефектом, и даже было указано, что это за дефект. Прочесть текст я не смогла, написано было очень неразборчиво, но слово «дефект» различалось отчетливо. Я держала документ трясущими руками. Он никак не мог находиться в столе у моего мужа. Этот документ пропал, и выяснилось это, когда погиб Роберт. В глазах у меня помутилось, и я стала лихорадочно перебирать оставшиеся бумаги, пытаясь зацепиться взглядом за какие-то знакомые слова. Но ничего интересного больше не увидела. Документ, принадлежавший покойному Роберту, я отложила в сторону и начала наводить порядок. Когда я складывала бумаги назад, мои пальцы наткнулись на что-то твердое и упругое. Кошелек? Бумажник? Я достала предмет из глубины ящика и застыла на месте. Меня скрутил такой чудовищный спазм, что мне пришлось вскочить с кресла, чтобы вернуть себе способность дышать. Отдышавшись, я снова воззрилась на предмет, извлеченный из стола. Это был мой собственный кошелек. И его никак не должно было здесь быть.

…Столько лет прошло с тех пор, но я прекрасно помню тот день в мельчайших деталях. Помню каждую деталь своего туалета, сумочку, с которой я тогда была. Помню все, что лежало в сумочке. Этот простенький кошелек я тоже помню прекрасно. Он был дешевенький, потому что в то время Максим только-только начал зарабатывать свои первые деньги, и до дорогих кошельков дело еще не дошло. Но я любила его за удобство: в нем было отделение для мелочи, для бумажных купюр и еще для всяких небольшого формата бумажек. В этом отделении лежала старая фотография. Я очень хорошо помню, когда и при каких обстоятельствах она была сделана. Мы отдыхали с Максимом в Крыму, и там кое-где в популярных туристических местах были кабинки: заходишь, позируешь, нажимаешь на кнопочку и забираешь фотографию. В тот день мы с Максимом за обедом напились массандровского вина и купили мне шляпу. Она шла мне необыкновенно, и потому, увидев кабинку, я потянула мужа фотографироваться. Мы дурачились и несколько фоток сразу выбросили. Но одна вышла на славу. Максим стоял у меня за спиной в темных очках, а я высоко подняла голову, одна бретелька легкого летнего сарафана упала с плеча, почти обнажив грудь. Это «почти» получилось очень пикантным, без тени пошлости. И я на этом снимке была похожа на какую-то кинодиву из 60-х годов. Эту фотографию мы оба очень любили и берегли как зеницу ока. И я очень хорошо помню, при каких обстоятельствах она была безвозвратно утрачена: в тот день, когда на меня напал наркоман, фотография находилась в моем кошельке. Потом мне вернули куртку, которую он так и не успел продать, сумку, телефон. Но кошелька в сумке не оказалось. Предположительно деньги преступник потратил, а кошелек за ненадобностью выбросил. Такого мнения придерживалась милиция. И вот сейчас этот кошелек лежал передо мной. А со старой фотографии на меня смотрел другой Максим и другая я. Нет, такое просто невозможно! Как этот предмет мог оказаться в столе мужа? Если его не нашла полиция, но нашел сам Максим, то почему он ничего мне не сказал? И где, при каких обстоятельствах он мог его найти? Это могло произойти только в том случае, если муж обнаружил проклятого наркомана первым, до того, как до него добралась милиция. Но тогда почему он его не сдал? Когда нашли того наркомана, он был мертв уже не первый день, и мне сообщили, что смертельную дозу наркотика он ввел себе не сам, кто-то был с ним в тот момент, кто-то сделал последнюю инъекцию. Выходит, это был Максим? Он сам решил за меня отомстить? Мысли взрывали мою голову. Нет, опять не то. Как Максим, ботаник и книжный червь, мог самостоятельно найти преступника? Пока я лежала в больнице, он неотступно находился рядом, и потом, когда меня уже выписали, он постоянно был при мне. Правда открылась мне во всей своей ужасающей простоте и непостижимой жестокости. Максим мог выйти на преступника, только если сам же его и нанял. Перед моими глазами всплывали одна за другой картины из прошлого… Я сообщаю Максиму о том, что принято решение отправить заявку на мое участие в международном конкурсе. Муж всегда был несколько скуп на проявление чувств, но тогда меня даже несколько обидело, почему он не радуется вместе со мной. Ведь это само по себе уже признание моего таланта и достижений, если такой крупный дирижер, как Вощак, считает меня достойной выхода на международный уровень. Сейчас я вспоминала, как осторожно выспрашивал меня Максим о том, какие перспективы могут открыться передо мной в случае, если я одержу победу на конкурсе. А если я займу второе или третье место? Могут ли мне предложить контракт звукозаписывающие компании? А оперные театры? Не значит ли это, что мне придется полжизни проводить в разъездах? Он спрашивал осторожно, и я относила эти расспросы к естественному желанию мужа знать, как дальше будет складываться моя профессиональная жизнь. Я не видела в этих вопросах ничего необычного. Не понимала, что переживал в тот момент мой муж. А он боялся меня потерять. Считал, что, став звездой, я перестану полностью принадлежать ему. И испугался. Он испугался и предпринял то, что считал единственным способом сохранить меня подле себя: нанял наркомана, чтобы тот поколотил меня перед поездкой в Москву, наставил синяков, сломал ребро или что-то в этом духе. А наркоман перестарался. Этого Максим, конечно, предвидеть не мог. И тогда он явился к нему по поводу окончательного денежного расчета и угостил последней в его никчемной жизни дозой. А кошелек не выбросил только потому, что рука не поднялась. Сделанная в будке фотография не имела и уже не могла иметь копий. Он просто очень ее любил…

Я положила в сумку кошелек и распечатку документов, которые нашла в столе, и стала искать телефон пункта охраны. Здание офисное, здесь наверняка есть круглосуточный пост. В приемной, на столе у секретаря, я обнаружила памятку с перечнем всех телефонов офисного центра. Дозвонившись, пожаловалась, что меня забыли в офисе, и попросила открыть дверь. Чтобы охранник ни в чем не сомневался, показала паспорт, представилась. У нас с Максимом разные фамилии, я показала охраннику штамп в паспорте. Увидев фамилию мужа, он взял под козырек и выпустил меня на свободу.

Если бы рядом находился Илья, мне хотя бы было у кого спросить совета. Но я была одна. В этом городе я осталась наедине со своим мужем, человеком, который изуродовал, сломал мне жизнь. В эту минуту я так ненавидела его, что даже страх, вполне уместный в данных обстоятельствах, отошел на второй план. Зато теперь я начала понимать, почему не согласилась завести ребенка. Это нежелание было неподотчетно моему разуму, оно шло откуда-то изнутри. Это сердце подсказывало мне, что мой убийца не может быть отцом моих детей…

В тот вечер я не нашла в себе сил вернуться домой и поехала ночевать к родителям. Жить с Максимом, словно я ничего не знаю, теперь стало совершенно невозможно. Мне нужно было предъявить ему свое открытие, нужно было видеть его глаза. Долгие годы я смотрела в них, не догадываясь, что это глаза убийцы. Даже не знаю, чего я боялась в тот момент больше: Максима, который, как оказалось, способен на страшные вещи, или саму себя — ведь неизвестно еще, на что окажусь способна я сама.

Возле подъезда Аня и Владик устроили небольшую шуточную потасовку, закончившуюся жаркими объятиями, — нужно было подпустить «хвост» поближе. Облегчить людям выполнение задания. Когда мимо них прошмыгнул мужичонка в нутриевой кепке, Владик шепнул:

— Кажется, можно идти, хотя я еще бы пообнимался…

— Сначала свою мерзкую бороденку сними, — отшутилась Аня.

Панический ужас отпустил ее, рядом с Владиком ей было спокойно. Она старалась абстрагироваться от его жалкого вида и жидкой растительности на лице и постепенно привыкла. У недоноска, которым выглядел Влад, по-прежнему были зеленые глаза и ровные белые зубы. Войдя в квартиру, они включили музыку и свет. Для верности Влад вышел на лоджию с сигаретой и бутылкой виски, открыл настежь окно, сделал вид, что дышит воздухом.

— Долго вы нас ждали? — спросила Аня Илью, когда тот появился на кухне и сел у самой дальней от окна стены.

— Мы здесь полчаса, — ответил Илья, — зашли, когда вы выбирали бутылку.

— Где Сева?

— Он прилег, надеюсь, ты не возражаешь? Нам предстоит ночное дежурство, так что час сна ему необходим.

— Может, тебе тоже стоит поспать?

— Нет, Анечка, я так, как Севка, не умею. Он может спать при свете, при музыке, он — как лошадь — и стоя заснет, если надо будет. Мне же нужен покой и все условия.

Илья был сосредоточен, но некоторые детали выдавали его волнение — например, он крутил в руках чайную ложку.

— Где мой кот, почему он меня не встречает? — вдруг встревожилась Аня.

— С Севкой прилег, — улыбнулся Илья. — Он так орал, что нам пришлось его покормить. Севка кошатник, твой Тибальд это быстро почувствовал. Лежит, мурлычет рядом с ним, как старый холодильник.

— Да, он такой… — улыбнулась Аня. — Тебя что-то беспокоит, Илья? Я же чувствую. Что-то идет не так?

— Не волнуйся, пока все идет как надо. Я думаю о Любе.

— Нехорошо мы с ней поступили, — укоризненно заметила Аня, — она ведь в полном неведении. Представляешь, что она сейчас думает?

В кухне появился Владик, поплотнее прикрыл за собой шторы.

— Кушать будем? — спросил он.

— Будем, — ответила Аня, — иди мой руки.

— А грязными нельзя? — поинтересовался он.

— Нельзя! — сказала Аня и замахнулась на него тряпкой.

Отправив Владика, Аня снова обратилась к Илье.

— Тебе не кажется, что ты поступаешь с ней жестоко?

— Вот это меня и мучает, — ответил он. — Более того, мне кажется, я ее сегодня видел.

— Где? Когда?

— Да на секунду выходил из машины… Не знаю, может, мне показалось. Но вряд ли. И она меня видела. Не могу себе представить, что она сейчас думает.

— Ничего хорошего, — расстроенно проговорила Аня. — Нельзя ей позвонить?

— Пока нет, — категорически отрезал Илья. — Давай-ка покорми нас, мы принесли еду, она в холодильнике.

— И когда мы по плану должны будем типа отрубиться? — уточнила Аня. — Ведь до этого к нам вряд ли кто-то сунется? Правильно я понимаю?

— Правильно, — кивнул Илья. — Типа отрубитесь в полночь. Думаю, они выждут час, не больше. Давай поедим, мы целый день голодные.

В одиннадцать Аня приглушила звуки музыки, а в полдвенадцатого в квартире воцарилась тишина. Ближе к полуночи Владик вышел на последний перекур. Он пошатывался и отпускал вглубь квартиры нечленораздельные реплики. Для достоверности он даже запнулся о порожек, ведущий в кухню, долго и громко матерился, изображая ушиб.

В полночь Анина квартира погрузилась в темноту. Владик лежал с краю кровати, убедительно изображая пьяного. Аня свернулась калачиком и с головой укрылась одеялом. Илье зрелище понравилось, и он решил, что Ане совершенно не обязательно действительно находиться под одеялом. Все равно первым делом исполнитель займется ее напарником — он и лежит ближе к входу в комнату, и сопротивление может оказать, так что его нужно привести в бесчувствие первым. Женщину, тем более такую субтильную, как Аня, усмирить в любом случае легче. Илья был убежден, что, понаблюдав вечером за развязной парочкой, преступники примут решение имитировать либо утечку газа, либо передозировку наркотического средства. Стрелять они не станут, это в данном случае совершенно неоправданный способ действий. Но подстраховаться все-таки следовало. Мало ли что? Вдруг исполнителя что-то насторожит и он изменит план на ходу?

Илья ничего не стал объяснять Ане, а просто закрыл ее в другой комнате, наказав по условному сигналу спрятаться за диваном и не выходить без его разрешения. Она так и сделала. В присутствии Ильи и его помощников она почти ничего не боялась и даже чувствовала себя немножко героиней — не каждому в жизни приходится принимать участие в поимке опасных преступников.

Движение в замке началось после часа ночи. Дверь была снабжена хорошим замком, и исполнителю пришлось повозиться. Впрочем, это длилось не более трех минут. Первым делом исполнитель замер и прислушался. В квартире царила тишина, Тибальда от греха подальше Аня взяла с собой. Двигаясь бесшумно, незваный гость заглянул на кухню, прошел в ту комнату, где пряталась Аня, никого не увидел и заходить не стал. Проследовал коридором и свернул в спальню. Свет фонарей хорошо освещал комнату, и исполнитель вполне удовлетворился увиденным. Парень с козлиной бороденкой спал мертвым сном, широко раскинув руки, девчонка, укрытая с головой одеялом, свернулась калачиком у него под боком. Исполнитель вернулся на кухню, открыл шкафчик, достал из него стакан, поставил на стол. Из кармана он извлек флакон, открыл его и вылил содержимое в стакан. То же самое проделал с другим стаканом. Приготовив смертельное зелье, он пошел в спальню, неся оба стакана перед собой. В спальне витал стойкий запах алкоголя (Илья разбрызгал виски по всему периметру комнаты, не жалея напитка). Исполнитель не мог не почувствовать запаха. Тихо приблизившись к спящему, он осторожно поднял его голову, придвинул к себе.

— Ну что, братишка, давай-ка накатим стаканчик.

Спящий заворочался, стал вертеть головой, и тогда исполнитель взял его в жесткий фиксирующий захват, лишив возможности брыкаться.

— Ну-ну, давай потихонечку, — прошептал он, поднося стакан к губам своей жертвы.

Свет включился в тот момент, когда жидкость уже лилась Владику на лицо, мимо его плотно сжатых губ.

От неожиданности исполнитель на мгновение зажмурил глаза и потерял ценные мгновения. У него еще был шанс боднуть головой того, кто уже стоял позади него, и попытаться вырваться, но он его упустил. Прямо перед ним возник невысокий, но очень плотно сбитый парень, который глумливо играл наручниками.

— Не дергайся, — предупредил он.

Исполнитель нечасто пользовался огнестрельным оружием, не было нужды. Его ценили не за это. Его ценили за другую работу, куда более тонкую, если не сказать — ювелирную. Он работал исключительно руками, без помощи оружия, но пользоваться им, безусловно, умел. Всего какие-то драгоценные доли секунды ушли у него на то, чтобы оценить, обстановку, но этого хватило, чтобы спасительная возможность прибегнуть к пистолету была утрачена. Пьяный выродок одной рукой с неожиданной мощью вцепился ему в предплечье как раз в тот момент, когда исполнитель попытался выхватить пистолет, а другой зафиксировал голову. Преступник оказался полностью парализованным, после чего в спину ночному визитеру уткнулось нечто острое и холодное.

— Поставь стаканы на столик, — скомандовал тот, кто находился сзади, — руки подними вверх. Быстрее, а то я буду стрелять. Владик, можешь не держать его, господину нужны руки. Поставить стаканы — раз. Протянуть руки — два. Повторяю: дернешься — стреляю. У меня нет команды обязательно брать тебя живьем.

Команды, которые звучали из-за спины, отдавались громко и четко. «Спецназ?» — успело промелькнуть в голове ночного визитера в тот момент, когда Сева защелкнул на его руках наручники. С начала сцены не прошло и сорока секунд.

— Положи его, пусть полежит, — скомандовал Илья, и Сева одним ударом под колени свалил исполнителя на пол.

Илья уселся на кровать, нагнулся к лежащему на полу преступнику. Тот только сейчас начал отходить от шока.

— Лицом ко мне, — сказал Илья, и Севка перевернул лежащего на спину.

Лицо исполнителя исказила гримаса.

— Сука! Поганая сука! — заорал он. — Вонючий ментенок, ты знаешь, что с тобой будет? Ты молить о смерти будешь, гнида!

— Узнал, значит, — констатировал Илья. — Я рад, что ты меня помнишь. Я тоже тебя помню. Видишь, встретились вот. Да ты не плюйся, чего ты брызжешь-то?

— Тебя упекут, мразотина, упекут по полной!

Рябое злобное лицо уголовника, который приходил к нему исполнять поручение Ярового, Илья запомнил на всю жизнь и сейчас был не особо удивлен, увидев его.

— И кто же мне в этом поможет? Сергей Иванович? — ерничал Илья. — Не плюйся, твоему работодателю не понравится, что ты так тупо попался.

— Да пошел ты… — просвистел исполнитель. — Кто ты такой? Ты никто! Ты не имеешь права меня трогать!

— Имею, — спокойно возразил Илья, — я предотвращаю совершение преступления. Ты пришел ночью в чужую квартиру, взломал замок, принес с собой яд. Что-нибудь наркотическое, да? На камеру все записано. Попытка убийства налицо, чего ты дергаешься, непонятно.

— У тебя тоже не все в порядке, — огрызнулся исполнитель, — ты частник, ты никто! А угрожал мне пистолетом.

— А кто тебе сказал, что у меня был пистолет? — развеселился Илья. — Детский сад, ей-богу! Я сказал, что буду стрелять, но это не значит, что у меня пистолет. Не было у меня пистолета, дружок. Мы тебя голыми руками взяли.

В ответ исполнитель разразился длинной матерной тирадой.

— Да ты не нервничай, — продолжал Илья, — сейчас мы тебя сдадим, побереги эмоции.

— Меня через день выпустят, и тебе конец, я тебе отвечаю!

— Не бросайся обещаниями, мы тебя сдадим в другую контору, — ответил Илья.

Изрытое шрамами лицо исполнителя, которое он помнил все три года своего отсутствия, стало багровым.

— Заяц — это ты? — подал голос Сева, обративший внимания на татуировку на основании его предплечья. — Ты, что ли, Заяц, спрашиваю? Ладно, не хочешь, не говори. Все равно ты свое отпрыгал.

— Это вы свое отпрыгали, в казематах вас ждут не дождутся! Вы не менты, вы частники, вы не имеете права меня задерживать. И оперативно-разыскной деятельностью вы заниматься не имеете права. Рано радуетесь, хорошо смеется тот, кто смеется последним!

— Это где ж ты, Заяц, так наблатыкался? — присвистнул Севка. — Смотри-ка, Илья, какие нынче урки грамотные пошли!

— У этого урки работодатели грамотные, — заметил Илья, — я его знаю.

— Вот как? — усмехнулся Севка. — Ну что, Заяц, не рад встретить старого знакомца, а?

— Да пошел ты… — отвернулся Заяц.

— Насчет законов я тебе, Заяц, все объясню, — сказал Илья, — чтобы ты не очень сильно обольщался. Мы действительно частники, и здесь никакой оперативно-разыскной деятельности не ведем, что, как ты справедливо заметил, противозаконно. Мы осуществляем физическую охрану лица, заключившего официальный договор с нашей фирмой. Что полностью соответствует заявленной лицензионной деятельности. Как ты, наверное, знаешь, закон обязывает нас немедленно реагировать на любое противозаконное проявление, если мы столкнемся с таковым в ходе осуществления нами мероприятий по охране доверителя. В случае если нарушение закона будет иметь место, мы обязаны немедленно — я подчеркиваю, немедленно — сообщить об этом в правоохранительные органы и оказать им всяческое содействие. Именно это мы сейчас и делаем. Так что не дергайся, веди себя хорошо. И доедешь целым. Будешь рыпаться, придется повредить оболочку.

Илья вышел в коридор и столкнулся с Аней, она стояла в проеме двери и внимательно вслушивалась в то, что происходило в комнате.

— Все прошло как надо? — вымолвила она бледными губами.

— Да, Анечка, все хорошо, пока ты можешь отдыхать. Но не расслабляйся, тебе еще предстоит давать показания.

Девушка бросилась Илье на шею и принялась размазывать слезы по его воротнику.

— Илюша, ты супермен… — бормотала она.

— Владик, прими объект! — обратился Илья к товарищу, и через минуту Аня висела на шее у своего напарника.

— Пора сдавать груз, — заключил Илья и стал набирать номер телефона, по которому велел звонить Вадим Вадимович Демьянов, когда операция будет окончена.

В пять утра Максима разбудил телефонный звонок. Люба вчера не явилась домой, и он принципиально не стал ее разыскивать. Она отключила телефон, значит, разговаривать не желает. Он позвонил всего один раз, больше унижаться он не станет. Максиму казалось, что трещина, которую дал их брак, в последнюю неделю постепенно стала затягиваться. Люба проводила вечера дома, не исчезала в неизвестном направлении. Сема даже пустил ребят походить за ней какое-то время, но слежка не дала никаких результатов. Люба посещала медицинские учреждения, кафе, магазины, салон красоты и родительскую квартиру. Больше она никуда не ходила. То, что она вчера не явилась ночевать, было вызовом, Максим готов был принять его, но на своих условиях. Бегать за ней он больше не будет. Он слишком дорожил ею всю их совместную жизнь. Слишком показывал ей свою безграничную любовь, слишком очевидно трясся над нею. И подлая измена оказалась единственной ее благодарностью. Пожалуй, с него хватит. Максим не стал звонить в квартиру Любиных родителей, он был уверен, что она там. Хочет побыть в одиночестве. Ну и пусть. Пусть знает, что он ее не ищет. Что ему все равно. Что он устал. В конце концов, она виновата перед ним! Не он, а она завела интрижку, она оказалась пошлой изменницей! Она должна чувствовать свою вину и пытаться ее загладить. Она, а не он! Когда эти мысли все же позволили Максиму заснуть, была уже половина третьего ночи. А в пять утра домашний телефон взорвался оглушительным звоном. Максим подпрыгнул на кровати, сердце готово было выскочить из груди. Не существует человека, который ждал бы хорошего от звонка в такое время суток. Неужели с ней что-то случилось? Пока он упивался своей обидой, с Любой могло произойти что-то страшное, а он даже не предпринял никакой попытки ее найти! Когда Максим тянулся к трубке, у него тряслись руки. Он уже готов был услышать незнакомый голос, механически спрашивающий его, кем ему приходится Любовь Николаевна Полетаева… Максим стряхнул с себя наваждение и схватил трубку. Против ожидания, он услышал взволнованный голос Семена.

— Старик, что-то пошло не так, — сказал старый товарищ, — человек не вернулся с задания. Мои люди искали его всю ночь, обзвонили под видом родственников все отделения полиции — его нигде нет. Что-то случилось. У дома нет его машины, телефонную трубку он не берет.

— Ты же говорил, что тут ничего серьезного, — заметил Максим.

— Я бы и сейчас так думал, если бы не все это, — отозвался Панюков.

— А по адресу не заходили?

— Это исключено, — отрезал Семен, — это очень опасно.

— И что теперь?

— Пока пороть горячку рано, хотя раньше за ним такого не замечалось, — ответил Панюков, — но мало ли что… Может, реализацию пришлось отложить. Может, какие-то обстоятельства непредвиденные были.

— Он должен был сообщить о них, — заметил Максим. — Мне все это не нравится.

— Еще слишком рано…

— А когда будет не рано, то станет уже слишком поздно, — воскликнул Максим. — Предлагаю включить аварийный режим.

— У тебя голос какой-то… Ты что, не спал?

— Не спал почти… — буркнул Максим. — Любы дома нет. Не ночевала.

— Только этого сейчас не хватало. Ладно, подождем несколько часов и будем принимать решение. Как только будет возможно, я проинформирую нашего общего друга.

— Он был не в курсе ночной операции?

— Нет, не в курсе, я не хотел его посвящать, счел, что это мелочь.

— Как бы эта мелочь не встала нам крупными неприятностями.

— Не накаркай, — сказал Панюков и отключился.

Заснуть после этого звонка Максим уже не смог. Он вышел на свою просторную лоджию, открыл настежь окно и впустил в дом свирепый февральский мороз. Столбик термометра, еще вчера державшийся на минус семи, за ночь совершил резкое падение и сейчас показывал минус 19 градусов. Окна расцвели расписными узорами, такими причудливыми, что можно было не отрываясь любоваться ими целый день. Максим бессмысленно смотрел на изысканные снежные черточки, не чувствуя ни холода, ни страха. Только теперь он со всей остротой осознал одну-единственную проблему, которая по-настоящему его волновала: Любы не было дома. От вчерашнего настроения не осталось и следа. Виновата она, не виновата — какая разница? Значение имело только одно: она ему нужна, и без нее он не может существовать.

Он в мельчайших деталях помнил тот день, когда она впервые сказала ему, что намерена участвовать в международном конкурсе. Он понял, что это серьезно, не только по ее сияющим глазам. Любочка очень много работала, она готовилась всерьез, рассчитывала на победу. Не сказав ей ни слова, Максим пошел к художественному руководителю театра. Он был проникновенен, очень убедителен в своем порыве помочь жене достичь высот. Он ждал только одного: характеристики, которую даст Любиным способностям большой дирижер. И тот сказал самое страшное.

— Ваша жена, Максим Леонидович, изумительная жемчужина, — рассуждал Вощак, — она настоящий виртуоз, у нее очень легкий и подвижный голос, искристые обертоны. При всем этом она молода и очень красива. У нее сценическая осанка, длинная шея, выразительные черты лица и очень живая мимика. Если она будет четко идти к своей цели, ее ждет мировая слава. Главное, чтобы она не ленилась, верила в себя, но с этим у нее, кажется, все в порядке.

Выслушанный вердикт Максим воспринял как приговор. Он понял, что дальше будет так: мировая оперная сцена приобретет великолепную звезду, и в этот же момент он сам лишится любимой, единственной на всю жизнь жены. Он не смог с этим смириться. Стал преступником, сломал жизнь любимой женщине, невинному человеку. Он изуродовал ее. Но оставил при себе. А дальше? Ему нужно было сделать все, чтобы дать ей возможность найти другой интерес в жизни. Он должен был зарабатывать много денег, чтобы у Любы появилась такая перспектива. И со временем она пришла. Сколько раз он переступил через себя, через свои принципы и свои моральные представления? Он уже не считал. Важно было только одно: чтобы Люба нашла себе занятие. Получала удовольствие от жизни рядом с ним, с Максимом. Но годы шли, а ничего не получалось. Ее ничего не интересовало, она ни на что не реагировала. Только коньяк доставлял ей радость, только он помогал ей удержать равновесие. Она не скатывалась в пропасть, но все время находилась на краю. Красивая, гордая, великолепная женщина. Иногда, когда Максим заставал ее пьяной, спящей с книжкой в руке, его душили слезы. Что же он с ней сделал! Как же он мог уничтожить такую драгоценность! Тогда он осознавал себя мелким, никчемным, низким подонком. Но сделанного было уже не отменить. А потом у них с Панюковым так хорошо стало все получаться. Сема находил бесценную информацию, разрабатывал комбинацию. Максим делал полученные деньги чистыми, как детская присыпка, и заставлял их работать, приносить все больший и больший доход. Сергей Иванович Яровой, с которым Семен был связан уже не один год, сделал их предприятие практически неуязвимым для закона. И вот теперь плоды многолетнего труда оказываются под угрозой. Но главное даже не это. Главное — где Люба?

Когда Семен позвонил в следующий раз, оказалось, что терзаться сомнениями и вопросами уже поздно.

— Альбину достали из теплой кроватки, — сообщил Панюков, — сейчас в «Белой лилии» идет обыск. ФСБ. До нас с тобой осталась пара часов.

— А что произошло ночью?

— Исполнителя взяли на месте, — проговорил Сема. — Это все, что я могу сказать.

— Что ты собираешься делать?

— Ждать гостей, чай заваривать! — рявкнул Семен. — Хочешь моего совета? Вали прямо сейчас, пока у них там идет бумажная работа. Визы есть, если успеешь уехать, еще есть шанс.

— Какой шанс?! — с отчаянием в голосе воскликнул Максим.

— Шанс, что не произойдет задержание и тебя не поместят на казенную койку, — объяснил старый друг. — Шанс, что ты не даешь показания. Вот о чем я говорю. Мы с тобой сейчас тут лишние. Не будет нас — не будет многих ответов на многие вопросы. А без нас тут разберутся. Есть кому, ты же понимаешь. Он сам уладит, со своей высоты. Короче, бабки у тебя есть, визы есть, вали как можно быстрее.

Семен не попрощался. Просто повесил трубку.

Максим понимал, что в трудной ситуации главное — сохранять трезвую голову и не терять скорость мышления. Он быстро собрал вещи, которые необходимы для короткого путешествия, нашел загранпаспорта — свой и Любин, собрал все прочие документы, сложил их в сумку. Наскоро принял душ, почистил зубы, оделся и даже выпил чашку крепкого кофе. Машина замерзла даже на подземной парковке, и ее пришлось какое-то время греть. Он посмотрел на часы: было без пятнадцати девять. Семен звонил полчаса назад, значит, до документов «Белой лилии» уже добрались. Но это не так страшно. Хуже будет, когда они явятся в офис Панюкова. Учредителем «Белой лилии» формально является Лариса Панюкова. Сема еще до их женитьбы зарегистрировал фирму на ее имя, потому что он, офицер, заниматься бизнесом не мог. «Белой лилии» тогда еще не было, но когда она появилась, учредителем сделали Ларису. В офисе Семена фээсбэшники найдут много интересного. Сколько же у него времени?

Как только Максим почувствовал, что машина может ехать, он влился в напряженный утренний поток транспорта. Единственный вариант найти Любу — ехать к ее родителям. Она, конечно же, воспользовалась тем, что они уехали на чей-то юбилей в Питер, и осталась у них, в этом Максим даже не сомневался. Проблема была в другом: как убедить ее ехать с ним? Он не может оставить ее здесь. Во имя чего тогда все это затевалось? Во имя чего он вел эту жизнь?

Максим был у дома на улице Мандельштама в девять утра. Люба, конечно, еще спит. Он быстро поднялся по лестнице и нажал на кнопку звонка. Никто не ответил. Максим выждал несколько секунд, но результата не было. Он позвонил снова, потом еще и еще. Никто не отозвался. Тогда он поступил так, как никогда не сделал бы в обычных обстоятельствах: начал молотить по двери кулаками.

— Открой дверь! Немедленно открой! — кричал он.

В истерическом припадке он начал молотить еще и ногами, но тут дверь открылась, и на пороге возникла Люба. Явно не из кровати, она была уже одета в джинсы и легкий свитерок.

— Ты что, с ума сошел? Хочешь, чтобы соседи вызвали полицию? — спокойно спросила она.

— Нет, не хочу, — ответил Максим, протискиваясь в квартиру. — Быстро собирайся, мы с тобой уезжаем.

— А что собирать? — съязвила Люба. — У меня вроде бы ничего и нет.

— Ну и не надо, — согласился Максим. — Твой загранпаспорт у меня, а больше ничего не надо, все необходимое купим на месте.

— И куда же ты меня приглашаешь? — нарочито жеманно спросила Люба, поворачиваясь к мужу спиной и удаляясь вглубь квартиры.

— В Лондон, мы срочно едем в Лондон!

— А почему срочно?

— Потому что это сюрприз, — удачно придумал Максим. — Давай-давай, Любочка, нам нужно успеть на рейс, который улетает в Москву в 11.20. На дороге гололед, морозище, давай скорей!

— Максим, оставь меня в покое и уезжай сам туда, куда ты считаешь нужным, — сказала Люба, хотя спокойствие в этот момент уже давалось ей с большим трудом. — Так будет даже лучше. Не придется объясняться.

— Я один никуда не поеду, Любочка, хватит, нам с тобой надо постараться абстрагироваться от всего, что произошло с нами в последнее время!

— А от того, что произошло раньше? От этого как абстрагироваться — не подскажешь?

Вопрос Любы сам по себе был как ледяной душ, но когда в руках жены Максим увидел кошелек, о существовании которого давно уже забыл, в его мозгу взорвалась бомба.

— Что ты так смотришь? — бросила Люба ему в лицо. — Это не змея и не скорпион, это тот самый кошелек, который похитил у меня наркоман, которого ты нанял. Наркоман, который лишил меня голоса — самого дорогого, что было у меня в жизни. Тот наркоман, которого ты убил, опасаясь, что он тебя выдаст. Что ты можешь мне на это возразить?

Максим пришел в себя не сразу. Он был ошеломлен, он не ожидал, что она узнает все.

— Этим ты хотел удержать меня возле себя?! — вдруг закричала Люба. — Ты ничтожество, чудовище, для которого нет ничего святого! Убирайся отсюда, иначе я за себя не отвечаю!!!

Глаза ее налились кровью, пальцы судорожно сжимали кошелек.

— Иначе что? — спросил Максим, не глядя в глаза жене. — Если я не уберусь, что будет? Что ты сделаешь?

— Я тебя убью, — с внезапным спокойствием в голосе твердо ответила Люба.

— Или я тебя, — ответил Максим.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, стараясь оценить, насколько серьезен оппонент.

— Что же тебе мешает? — выдавила Люба. — Ты уже сто раз мог это сделать.

— Раньше не мог, потому что ты была моя, — ответил Максим. — Теперь смогу. Я тебя предупреждаю, что я не шучу. Все, что я делал в этой жизни, я делал из любви к тебе. Даже самые ужасные вещи я делал, потому что любил. Тебе никогда этого не понять, потому что ты любила только себя. Свой голос, свою красоту. Ах, какая ты на сцене, ах, как божественно звучит твой голос, ах, как восторгается тобой публика! Ты была отравлена этим наркотиком и не могла без него жить. Тебе были недоступны обычные человеческие радости и печали. Тебе не нужны были дети, не нужен был никто. Только твое «я», безграничное, как космос. У тебя нет души. Твой голос был у тебя вместо нее. Сейчас нам дается один-единственный шанс: раз и навсегда переступить через плохое и перечеркнуть этот этап нашей жизни. Простить друг друга. Люба, у меня нет времени. Я прошу тебя, давай начнем все сначала. Надевай шубу, бери сумку и закрывай дверь. Больше ничего не нужно. Через несколько часов мы будем в Лондоне, немного отдохнем и начнем строить новую жизнь. Вдалеке от всего, что здесь было. У меня есть деньги, ты не будешь ни в чем нуждаться.

— Я не сомневаюсь, что у тебя есть деньги, — усмехнулась Люба, — не за бесплатно же вы убивали всех этих людей… Которых оболванивали в «Белой лилии»… С кого денежки, с кого рубины с бриллиантами. Как в моем ожерелье… «Опаленные крылья» — как красиво звучит, правда? Не в честь ли этого изделия вы приделали крылья Роберту Семилетову? Ну чтобы он полетал с восьмого этажа…

Лицо Максима стало похоже на маску, затвердело, окаменело на глазах. Он резко дернулся, чтобы схватить Любу за плечо, но она вырвалась. Он сделал новое движение, но она снова увильнула от него.

— Ты никуда от меня не денешься, — прошипел он. — Либо ты немедленно собираешься и едешь со мной, либо повторяешь судьбу тех, о ком так сильно переживаешь. Одно из двух.

— Максим, не смеши меня, ты же не сам убивал людей, правда? А вдруг у тебя не получится? Не сможешь? Тогда что?

— У меня нет времени, и я решу вопрос с тобой сейчас, в течение двух минут. Выбор тот же. Либо ты поедешь со мной, либо умрешь — я тебя здесь не оставлю. И если ты думаешь, что у тебя будет другая жизнь, ты ошибаешься. Ее не будет.

— Ты меня убьешь? Как? Я же твоя Любочка, как меня можно убить?

— Не дразни меня, Люба. Не надо.

Телефон Любы был отключен. Илья позвонил на городской телефон ее квартиры, но он молчал. Илья набрал номер родительской квартиры — и там трубка ответила длинными гудками. Впервые за все время проведения операции ему стало по-настоящему не по себе. Он так увлекся своей работой, так упивался своей местью… А что в это время произошло с Любой? Как он мог не подумать о том, что она находится слишком близко к опасности? Возможно, даже в сто раз ближе, чем Аня, вызвавшаяся взять огонь на себя?

В «Белой лилии» шел рутинный обыск. На текущий момент было установлено, что учредителем этой организации является некая Лариса Петровна Панюкова. Жена Семена Викторовича Панюкова, владельца и единственного учредителя компании «Сокол». Информацию Илья получал урывками, дело теперь было в компетенции серьезного ведомства, и докладывать о ходе оперативных мероприятий ему никто не собирался. Но кое-что все-таки просачивалось, особенно когда операм нужна была дополнительная информация по интересующим их вопросам. Илья предусмотрительно выдал им не все, что имел, чтобы обеспечить себе хотя бы приблизительное представление о том, в каком направлении и с какой скоростью движется их работа. Одного он не предусмотрел. Любу. Он так хотел, чтобы она была в стороне от всего этого, так боялся, что она окажется в опасности. Да и не только этого он боялся, чего уж греха таить. Он опасался, что она не выдержит, станет объясняться с мужем, спугнет удачу, разрушит его комбинацию… Он не знал, чего именно нужно бояться. Просто считал, что Люба должна быть в стороне. И только теперь осознал всю глубину совершенной ошибки: она, конечно, должна была быть в стороне. Но на его стороне. А не на той. Он должен был забрать ее из этого окружения. Он должен был сделать так, чтобы эти люди, в том числе ее муж, не могли дотянуться до нее. Чтобы она была вне пределов их досягаемости. Болван, жалкий идиот! Как он мог допустить, что Люба окажется в непосредственной близости к убийцам, загнанным в угол и оттого стократно более опасным, чем раньше?! Как он мог оставить ее в том логове?! Илья был готов заплакать, как маленький мальчик, от бессилия и злости на самого себя. Страх рвался наружу отчаянным криком, он был на грани истерики, но все-таки сумел взять себя в руки. Что толку кусать локти, если Любе это сейчас не поможет? Где она? На этот вопрос нужно ответить в первую очередь. Илья метался вокруг машины, которая никак не желала прогреваться, мысленно прокладывая маршрут. Телефон Любы по-прежнему был отключен. Искать ее вслепую означало бессмысленно терять время, и Илья рванул туда, откуда только что вышел — в помещение, где допрашивали Александра Ивановича Зайцева по кличке Заяц и где временно разместился штаб операции. Через несколько минут он знал, что автомобиль Максима Леонидовича Копейкина в данный момент находится по адресу: улица Мандельштама, дом 6. Это был адрес Любиных родителей.

Я выскочила из квартиры и первым делом ринулась к лифту, но он был занят. Бежать! Только бежать! Только движение спасет меня от перекошенного лица и бешеных глаз моего мужа! Он не на шутку испуган, и не знаю, на что способен в таком состоянии. Я перемахивала через две, через три ступеньки и мгновенно выскочила на улицу. На порожке я поскользнулась — подход к подъезду совсем заледенел. Слишком быстро упала температура воздуха. Все вокруг превратилось в сплошной каток. Ушибленное колено не сразу позволило мне подняться на ноги, я с ужасом поняла, что хромаю и быстро куда-то спрятаться мне не удастся. Пока я размышляла, в какую сторону бежать, дверь подъезда хлопнула, и на пороге показался Максим с моей шубой в руках.

— Одевайся и поехали, хватит ломать комедию, набегалась уже! — бросил он на ходу, с пульта открывая машину. — Времени на выяснение отношений нет. Если захочешь, поговорим потом.

С этим словами он больно схватил меня за локоть и швырнул в салон.

— Не дергайся и не пытайся выбраться, иначе я тебя ударю, — предупредил он, и я поверила ему на слово.

Ничего, у меня еще будет шанс сбежать, думала я. Посадить человека в самолет против его воли нереально. Как он планирует это провернуть?

Разве что уколет меня какой-нибудь дрянью. С него станется. Теперь я уже не знала, чего можно ожидать от мужа. Искать спасения необходимо без промедления, сейчас. Пока он не успел что-нибудь со мной сделать.

Но, кажется, было поздно. Текущий момент я безнадежно упустила. Защелкнулись замки, Максим включил зажигание. Говорят, в последние секунды земного бытия перед человеком в ускоренном режиме пробегает вся его жизнь. Так и есть, я убедилась в этом в тот момент, когда на скользком тротуаре взвизгнули тормоза. Это был даже не калейдоскоп событий, нет. Мне казалось, я обозреваю их все одновременно. Откуда-то из другого измерения, с недосягаемой простому смертному высоты. Мне виделась хорошенькая девочка с косой, которая поет перед зеркалом русский романс. Несчастная с перебинтованным лицом, лежащая на койке в отделении челюстно-лицевой хирургии. Вдруг передо мной ярко возник образ белоснежной кошки Норки, которая жила у нас на Мандельштама, — она была жутко породистой, один глаз у нее был голубой, другой зеленый. Эпизоды и картинки налезали одна на другую. Передо мной мелькали образы, возникали забытые ощущения. И одно вспыхнуло ярче всех прочих. Я видела себя на сцене, в опере Верди «Риголетто», звучал оркестровый аккомпанемент первой арии Джильды, и я очень отчетливо услышала свой голос и первые слова: «В храм я вошла смиренно Богу принесть моленье…» Я обратила свой взгляд в зрительный зал, и там ярко и четко вылепилось одно-единственное лицо: тонкое и чувственное, лицо падшего ангела — таким оно показалось мне, когда я увидела его в первый раз.

Страшный крик Максима, оглушительный визг тормозов и вполне реальное, а не привидевшееся в бреду лицо Ильи, до неузнаваемости искаженное страхом, в тот момент, когда он бросился наперерез нашему джипу. Все. Больше ничего не было. Ни тоннеля, по которому душа якобы должна нестись навстречу яркому свету, ни ощущения, что смотришь на все произошедшее со стороны или с небольшой высоты — и видишь все как на ладони, только уже ни на что не можешь повлиять. Ничего это уже не было. Только темнота.

— Наконец-то ты вернулась! — радостно проворковала Анечка, поднося к своим губам Любину руку. — Мы уже заждались. Соскучились.

Палата оказалась небольшая, но светлая, чистенькая и даже почти уютная. Стены в ней были выкрашены в мягкий розовый цвет, и занавесочки радовали глаз мелким провансальским рисунком. На столике, в простой стеклянной вазочке, стояли белые розы.

— Что произошло? — едва шевеля губами, спросила Люба.

— ДТП, — вмиг посерьезнела Аня, — Илья успел в тот момент, когда твой муж уже выруливал со двора. По всей видимости, он собирался увезти тебя против воли, потому что соседи рассказали полиции, что ты кричала, вырывалась, а он тащил тебя силой.

— А потом?

— Потом его занесло на скользком месте, он не справился с управлением… Я так думаю, что он увидел Илью и поехал прямо на него. Или Илья бросился наперерез, но в итоге джип сильно занесло, он какое-то время проскользил и врезался в столб.

— Мой муж тоже здесь? — прошептала Люба.

— Нет, — замялась Аня, — он умер в машине «Скорой помощи».

— Что с Ильей? — спросила Люба и зажмурилась от страха услышать что-то страшное.

— Он спит, — шепнула Аня и мотнула головой куда-то в сторону.

Люба слегка приподняла тяжелую голову. На стульчике у входа в палату сидел Илья, свесив голову на грудь. Он беспробудно спал.

— Пусть спит, — махнула рукой Аня, — у нас была такая ночь!

Поняв, что сморозила двусмысленность, она поправилась:

— Мы же задерживали преступника. Только ты на него не обижайся, что он тебе ничего не сказал, он за тебя боялся.

— Со мной что?

— Сильное сотрясение мозга. Так врачи говорят, — вздохнула Аня, — и перелом ребра. Но ничего смертельного.

Из угла послышался грохот и последующий возглас. Это Илья неловко шевельнулся во сне и упал со стула.

— Черт! — не удержался он, хотел продолжить тираду, но заметил, что Аня наклонилась к Любе.

— Ты пришла в себя, слава богу! — сказал он и бросился к кровати.

На следующий день Люба чувствовала себя уже почти хорошо, голова болела умеренно и почти не кружилась. Илья обещал прийти к десяти, но появился только после полудня.

— Давал показания, — объяснил он, — даже позвонить не мог.

Он рассказал о ночи, проведенной в квартире Ани. О результатах обысков в «Белой лилии» и в офисе «Сокола», где разрабатывались все криминальные операции.

— Какова же была роль Максима во всем этом? — спросила Люба.

— Он оценивал финансы, давал заключение о том, имеет ли смысл ради них брать человека в разработку, а после проведения мероприятия отмывал деньги через благотворительные фонды, потребительские кооперативы, хозяйства по заготовке зерна, подсолнечника и так далее. Он был финансовым мозгом предприятия. Семен разрабатывал оперативную комбинацию, отвечал за исполнение. Яровой их прикрывал.

— А это кто?

— Потом расскажу, сейчас твоя головка еще слишком слабенькая. Вкратце — это заместитель начальника следственного управления области.

— Не тот ли самый?..

— Тот самый, — кивнул Илья.

— И что с ним? Его причастность докажут? — заволновалась Люба.

— Видно будет, — пожал плечами Илья, — рано говорить. Его фамилию нашли в черной бухгалтерии «Сокола». Это уже что-то. От должности его уже временно отстранили, а вот насчет привлечения вопрос пока открыт.

— А что с Семеном?

— Задержан, показаний пока не дает. Вот, пожалуй, и все.

Люба привстала на кровати. Все, история заканчивается. Илья оказался героем. Она — вдовой с разрушенной жизнью и разбитым сердцем.

— Когда меня выпишут? — спросила она.

— А куда ты торопишься? — ответил он вопросом на вопрос. — На самолет тебе пока рано. В машине по такому гололеду я тебя везти не рискну. На поезде ехать только ночь, но это все равно лишняя тряска. Так что лежи пока. Дома в ближайшие два дня тебя кормить будет некому, я пока очень сильно занят. Через пару дней заберу.

— Я ничего не поняла. Куда мне нужно ехать в поезде?

— В Москву, — пожав плечами, просто ответил Илья, — точнее, в Люберцы. Я в Люберцах живу. У меня там квартирка с высокими потолками, тебе понравится.

— А что мне там понравится?

— Ну, например, фортепиано. У меня есть пианино «Беккер», старое, но очень хорошее. Да мало ли чего у меня там есть… Хочешь, кошку заведем?

— А можно белую, с разными глазами?

— Какую захочешь, — пообещал Илья, — я всяких люблю.

— А разве ты не захочешь теперь вернуться в следствие? На свою прежнюю работу?

— Нет, не захочу, — спокойно ответил Илья.

— Но ведь ты же так ее любил!

— Ну и что? Теперь у меня другая работа, тоже очень хорошая, и ее я тоже люблю. Тогда у меня не было тебя, а теперь есть ты, и это тоже реальность моей новой, другой жизни. Той жизни уже не будет, не нужно по ней тосковать. Нужно любить новую жизнь.

— А что я буду делать?

— Не задавай мне больше этот вопрос, Любочка, — ответил Илья. — Я тебе скажу один раз, и больше эту тему поднимать не будем. Три года назад я потерял профессию, которую любил и которой был предан, ничто в жизни не было для меня так важно, как работа в следствии. Но жизнь сложилась так, что для меня этот этап кончился. А дальше только от меня зависело, во что я превращусь — в разложившийся труп или в человека, который продолжает жить, работать, искать и находить. Сейчас я даже рад, что три года назад все так сложилось. Ведь если бы этого не произошло, я мог бы никогда не встретить тебя. Не так важно, что ты когда-то пела, а теперь не поешь, важно оставаться живым человеком. А жизнь сама тебе подскажет, куда идти дальше. Ты только должна решить, с кем идти.

— Женщина, закройте дверь, вы мешаете! — в неожиданной для себя манере вдруг прикрикнул Илья, обернувшись в сторону двери.

— Кто там? — встрепенулась Люба.

— Да это Анька, с ума сходит девка, просил ведь ее не беспокоить, — засмеялся он. — Будет тебе в столице готовая подружка.

— Как это?

— Они с Владиком с той ночи не отлипают друг от друга, — объяснил Илья. — Я так понимаю, они сегодня едут в Москву. Она же должна тебя чмокнуть на прощание.

— И она туда же! Я очень рада, — просияла Люба.

— Но у меня к тебе будет еще одна просьба, — тихо сказал Илья. — Евгения Леонидовна хочет с тобой поговорить. Она внизу, можно позвонить ей, чтобы поднялась к тебе в палату?

Люба молча кивнула.

Евгения Леонидовна была так же осаниста и величественна, как несколько месяцев назад, когда Люба увидела ее впервые.

— Вы очень отважная девочка, — сказала она, когда за Ильей закрылась дверь в палату.

— Это Аня отважная, — поправила Люба, — а я только так, чуть-чуть…

— Не перебивайте меня, Любочка, — попросила вдова, — я скажу вам на прощание несколько слов. Я потеряла любимого сына, как вы знаете, и я знаю, что такое горе. Поверьте. В жизни имеет значение только сама жизнь — наша и любимых нами людей. Все остальное приходит и уходит. Вы с Ильей нашли любовь, и это самое главное, все остальное не стоит ваших переживаний. Сейчас «Опаленные крылья» проходят как вещественное доказательство по уголовному делу, так мне объяснил Илья, но через некоторое время, когда закончатся формальности, мне вернут предметы коллекции моего покойного мужа. И я хочу, чтобы это украшение осталось у вас. В качестве моей благодарности.

Евгения Леонидовна поцеловала Любу в лоб и молча вышла из палаты. Любе хотелось заплакать, но слез не было. Она отвернулась к стене, демонстрируя возможным посетителям, что ее не надо беспокоить, и задумалась. Обо всех событиях, что ей пришлось пережить, о людях, чьи судьбы невольно коснулись ее судьбы.

Через несколько минут Илья бесшумно вошел в палату, боясь потревожить сон пациентки, осторожно присел на край кровати и залюбовался спящей. Ресницы ее не подрагивали, уголки губ приподнялись, лицо разгладилось и приобрело безмятежное выражение. Это было лицо счастливой женщины.

Назад: Часть четвертая

На главную: Предисловие