Глава тридцать четвёртая

Прощания с телом не было – Фред Джонсон, Палач станции Андерсон, завещал переработать своё тело в системе станции Тихо. Должно быть, вода, бывшая прежде его кровью, уже прошла через краны станции. Кальций его костей войдёт в цикл питания гидропоники. Более сложным липидам и протеинам потребуется больше времени чтобы превратиться в гумус на грибных фермах. Фред Джонсон, как и все умершие до него, распался на компоненты и снова вернулся в мир, изменённый и неузнаваемый.

Его образ воплощали фотографии на стенах часовни. Портрет зрелого мужчины, полковника на Земле. Изображение старика, черты лица ещё твёрдые, но в глаза уже вкралась усталость. Нескладный мальчишка, лет десяти, не больше, в одной руке держит книжку и машет другой, лицо расплылось в счастливой детской улыбке. Те же уши и разрез глаз, но Доузу как-то трудно было поверить, что этот счастливый ребёнок вырос в того сложного человека, которого он, Доуз, знал, которого называл другом и предал.

Поминальную службу устроили в небольшой часовне, настолько агрессивно межконфессиональной, что не отличить от зала ожидания. Вместо религиозных символов её украшали сдержанные абстрактные формы. Золотые круги, травянисто-зелёные квадраты. Нарочито-пустые международные атрибуты, заполняющие место, где могло находиться что-то значимое. В логотипе промышленной корпорации «Тихо» в полумиле отсюда – и то смысла больше.

Скамьи были из текстурированного бамбука и производили впечатление настоящего дерева – сосны, ясеня или дуба. Доуз видел живые деревья лишь на картинках. Он не отличил бы одно от другого, но деревянное покрытие придавало маленькому помещению солидный вид. Он не стал садиться, а расхаживал у портретов Джонсона, заглядывая в глаза, не возвращающие взгляда в ответ. Что-то в груди Доуза мешало ему дышать – что-то тяжелое и неясное.

– Я подготовил речь, – сказал он. Голос эхом отозвался в пустоте, придавая ей глубину. – Очень продуманную. Тебе бы понравилась. Насчёт природы политики и прекраснейшей способности человеческого существа меняться, подстраиваясь под окружающую среду. Мы, как вселенная, осознанно перестраиваем себя. При этом неизбежны провалы, победы и отступления, – он невесело усмехнулся. Это прозвучало как всхлип. – На самом деле я хотел сказать «прости». Мне не просто досадно, что поставил не на ту лошадь. Я об этом жалею, да. Но прошу прощения за то, что при этом дискредитировал тебя.

Он помедлил, как будто Фред мог ответить, потом покачал головой.

– Я подумал, речь будет кстати. У нас с тобой позади так много. Это кажется странным. Когда-то я наставлял тебя. Что ж, колосс на глиняных ногах. Ты понимаешь, о чём я. И всё-таки, думаю, ты оценил бы, если бы я вернулся. Но этот выскочка Холден… – Доуз покачал головой. – Паршивое время ты выбрал для смерти, друг мой.

За спиной Доуза открылась дверь. Вошла молодая женщина в заляпанном смазкой рабочем комбинезоне станции Тихо и тёмно-зелёном хиджабе, кивнула ему, выбрала на скамье место и преклонила голову. Доуз отступил от портрета покойного. Он хотел бы сказать ещё много. Наверное, всегда будет что сказать.

Он сел через проход от женщины, сложил руки на коленях и опустил голову. В разделённом горе есть нечто глубинно-привычное. Тут правила так же прочны, как любой человеческий этикет, и они не позволяли Доузу продолжать свой односторонний разговор. По крайней мере, не вслух.

Вольный флот мог бы и должен был стать моментом великой славы для Пояса. Инарос создал для них целую армию из ничего, как по волшебству. Доуз всегда говорил себе, что недостатки Инароса в роли политика не составят проблемы. Это даже скорее возможности. Доуз, как член ближнего окружения, мог бы оказывать на него влияние. Стать серым кардиналом. Да, цена была высока, но и награда поистине фантастическая. Независимый Пояс, освободившийся от внешних планет. Контроль над угрозой со стороны сети врат. Да, Инарос – позёр, прокладывавший себе путь с помощью харизмы и насилия. Да, от Розенфельда всегда слегка несло серой. Но Санджрани умён, а Па – способна и преданна общему делу. А если бы Доуз всё же сказал «нет» – всё равно было бы так же, но без него.

Так он говорил себе. Так он всё это оправдывал. Было бы намного лучше, если бы кораблями распоряжался кто-то другой, не Инарос. И ещё – если бы он входил в круг советников Инароса. А что же третье?

После того, как Цереру бросили, Доуз на некоторое время перешёл к роли мудрого опытного политика – до тех пор, пока после восстания Па не стало невозможным делать вид, что всё идёт как надо. Когда пришло сообщение Эйми Остман о том, что Фред Джонсон собирает встречу на Тихо, это показалось возможностью стать посредником в установлении мира. Если не между Землёй и Вольным флотом, то хотя бы с остатками АВП. За столом переговоров можно было отлично использовать их с Фредом Джонсоном отношения.

Вошла ещё одна женщина и села рядом с первой, в хиджабе. Они тихонько обменялись несколькими словами. Позади них сели двое пришедших вместе мужчин. Наступал час пересменка. Скорбящие будут заходить по пути с работы или на работу. Доуз почувствовал укол огорчения оттого, что ему не дали побыть в церкви одному. Иррациональная обида, и он это понимал.

В любом случае, Фред Джонсон ясно дал понять, чего хотел, даже если не намеревался. И Доуз по-прежнему кое-чем обязан полковнику.

– Всё это – хрень собачья, – сказала Эйми Остман. – И вонючий Джеймс Холден может идти в жопу.

Доуз кивал, потягивая эспрессо. Первым делом Холден ее унизил. И Доуз понимал причину. Но всё-таки ей тяжело было потерять лицо.

– Я ему это прощаю, – сказал Доуз. – Ты тоже должна.

– Чего ради?

Эйми Остман нахмурилась, потирая подбородок. Её квартира на станции была просторной и роскошной. Одну стену полностью занимал экран, связанный с внешней камерой – прекрасное решение, настоящее окно в космос. Диван безупречно мягкий, воздух насыщен мельчайшими частицами, имитирующими ароматы сандалового дерева и ванили. Доуз обвёл интерьер чашкой с кофе.

– Только взгляни на это. Комната для посла. Для президента.

– И что?

– И он её тебе предоставил, – сказал Доуз и сделал ещё глоток. – А значит, тебе оказана честь. Лучшие апартаменты на станции.

– Он плюнул тебе в лицо, – Эйми Остин сложила указательный и средний пальцы, изобразив дуло пистолета. – Он тебя вышиб.

Доуз засмеялся и пожал плечами, приглашая её присоединиться. Это ранило его душу, но так надо.

– Я явился без приглашения. С моей стороны это грубо. Холден прав. Как бы тебе понравилось, если бы я, не предупредив тебя, привёл его в банкетный зал Апекса?

Она хмуро смотрела куда-то влево и вниз.

– Ему следовало быть повежливее.

– Возможно. Но по этой части он новичок.

Она села напротив, скрестила руки. Глаза оставались мрачнее тучи. Но Доуз и не ждал другого. Однако тучи всё же не были грозовыми.

– Возможно, – неохотно согласилась она. – Но я не останусь. После этого – ни за что.

– Ты должна хорошенько подумать, – ответил Доуз. – Если план исходит от Фреда Джонсона, он будет надёжным. И лучше, чтобы ты в нём участвовала.

Она возмущенно фыркнула, но в уголках рта появился намёк на улыбку. Начало положено. Доуз поспешил закрепить успех.

– В зале обязательно должен быть кто-то взрослый, – сказал он. – Холден просто щенок, мы оба это знаем. Ты нужна нам, чтобы не дать ему всё развалить.

– Холден – один из самых опытных людей в системе, – продолжил Доуз. – Он бывал на Медине. Проходил мимо неё к колониям. Ушёл со станции Эрос прежде, чем та пробудилась. Он сражался с пиратами ради нас. Выполнял для нас дипломатические миссии. Его корабль стоял в доке станции Тихо дольше, чем где-либо ещё с тех пор, как был украден у Марса. Холден годами сотрудничал с АВП.

– Есть АВП, – говорил Лян Гудфорчун, сворачивая по коридору влево с такой скоростью, что Доузу пришлось перейти на рысь, чтобы не отставать, – а есть и другой АВП.

Станция Тихо была не так обширна и глубока, как Церера. Каждый здесь имел работу или разрешение на работу. Все бордели лицензированы, все лекарства – только в аптеках, все казино платят налоги. Но кроме того станция служила домом для людей, живших в молчаливом протесте против внутренних планет, что означало существование некоего полусвета. Работники земных корпораций, преданные Поясу. И потому здесь были клубы, где пели астерские песни, где выпивка и закуски не имели отношения к фермам под открытым солнцем, где вместо покера и бильярда играли в шасташ и голго. Лян Гудфорчун чувствовал себя тут как дома.

– Эта был АВП Джонсона, – сказал Доуз. – Он был честным союзником.

– Для землянина, – ответил Лян Гудфорчун. – А это не много значит. И Холден такой же. Ещё один землянин, помогающий нам? Ты сам прекрасно всё понимаешь, Андерсон. Холден работал на Джонсона и на Землю.

– Но в интересах Пояса, – возразил Доуз. – Из флота ООН его вышвырнули ещё до того, как всё началось. Он не пожелал служить имперской Земле и предпочёл карьеру водовоза. Койо не может изменить место, где родился и вырос, но живёт он в полёте. И любовница у него из наших.

– Ты решил, будто он из наших, потому, что спит с Наоми Нагатой? А может, это она изменяет Поясу со своим коротышкой? Нож направляет тот, в чьих руках рукоять.

– Холден в одиночку вёл кампанию в пользу Пояса. – Доуз повысил голос, чтобы перекричать громкую музыку в ночном клубе.

– Эти его дилетантские антропологические разглагольствования? Снисходительная высокомерная дрянь, – заявил Лян Гудфорчун.

– Он действует из лучших побуждений. И это куда больше, чем сделал бы на его месте любой другой. Холден – человек действия.

Они вошли в зал побольше. У бара кружились огни, басы гудели так, что сдавило грудь. Доузу пришлось наклоняться, он почти касался губами уха Гудфорчуна.

– Думаю, если в системе и есть кто-то более подходящий для того, чтобы противостоять Инаросу, тебе его не найти, да и мне тоже. Либо ты объединяешься с ним, либо снимаешь шляпу перед Вольным флотом и соглашаешься принимать объедки с их стола. Только решай быстрее – ставлю всё, что у меня есть, что даже если Джеймсу Холдену придётся вести эту войну в одиночку, Марко Инароса он уничтожит.

– Один он не справится, – развёл руками Доуз.

Корабль «Желание Бхагавати» тридцать лет служил Карлосу Уокеру, и его своеобразный вкус отпечатался в каждой детали. Противоударные покрытия стен серые, но текстурированы поблёскивающими на свету контурами, которые поднимались и падали, как холмы в безбрежной пустыне или смутные людские силуэты. Кресла на командной палубе обычного серого цвета, но украшены керамикой и бронзой, не имевшей ничего общего с реальным металлом. Из динамиков лилась музыка, такая тихая, что вполне могла звучать и в воображении Доуза – арфа, флейта, шуршание барабана. Всё это больше напоминало храм, чем пиратский корабль. А возможно, здесь находило место и то и другое.

– Это совершенно не значит, что я должен иметь с ним дело, – сказал Карлос Уокер, передавая Доузу грушу.

Доуз сделал глоток. Виски с богатым, насыщенным и сложным вкусом. Карлос Уокер улыбался, ожидая, что Доуз оценит.

– Я прилетел из уважения к Джонсону. Из уважения и остался. Но этого уважения недостаточно, чтобы умирать за Холдена. Ты сам говоришь, Медина слишком хорошо укреплена.

– Я бы сказал, что Медина хорошо укреплена, – сказал Доуз.

– Рельсовые пушки уничтожат любой корабль, проходящий через кольцо.

– Возможно, – согласился Доуз. – Но не забывай, это план Фреда Джонсона. А Фред заполучил Мичо Па и всё, что ей известно об обороне станции.

Карлос Уокер колебался, хотя проявлялось это лишь в чуть затянувшемся молчании, потом покачал головой.

– Конечно, опасно позволять Марко Инаросу и его Вольному флоту набирать обороты. Есть риск, что он пойдёт против нас. Но только Холден требует повести мой корабль под огонь рельсовой пушки. Я не могу согласиться.

– Не все битвы выигрывают на поле боя, – сказал Доуз. – Я уважаю твою осторожность, но Холден не просит тебя идти в авангарде. Не думаю, что он намерен требовать самопожертвования и героизма. Мне известна его репутация, но в тех ситуациях, с которыми он справлялся, никто не смог бы выжить без осторожности и предусмотрительности. Более того, без стратегии. Да, Холден временами выглядит безответственным, но голова у него варит. Всё, что он делает, глубоко продуманно.

– Ты думаешь, он не разгневан? – вопрошал Доуз. – Холденом движет месть в той же мере, что и тобой. Этот человек действует по зову души и сердца, прежде чем разум успеет вмешаться.

В церкви не было никого кроме них, только портреты Джонсона. Казалось бы, неправильно говорить о насилии и возмездии в святом месте, пусть и таком невнятном, но горе принимает разные формы. Всё началось с демонстрации уважения к смерти. Мика эль-Даджайли склонил голову, положив руки на скамью впереди. Глаза налились кровью.

– Карл говорил со мной, – заговорил он. – Сказал, что не может сложа руки смотреть, как Пояс вымирает от голода. И за это Инарос его убил.

– И пытался убить жену Холдена, – ответил Доуз. Он знал, что это не вполне правда, но в такой момент можно и опустить детали. – И не потому, что она представляла угрозу. Не от того, что имела какое-то стратегическое значение. Просто потому, что задела его гордость, а у него появилась возможность убить.

– Инарос – не тот, кем казался. Все до сих пор считают его героем. Смотрят на Землю, на Марс и аплодируют. До сих пор.

– Кое-кто да, – согласился Доуз. По всей системе Инароса до сих пор любили столько же людей, сколько от него отвернулось. Может быть, даже больше. – Но всё-таки не его. Образ, идею. Человека, который заступился за Пояс. Единственного, кто решился восстать. Они видят его таким.

– Этот Холден может ему как следует вмазать?

– Марко Инарос мучается всякий раз, когда Холден делает вдох, – сказал Доуз. Возможно, из всего, что он говорил за последние пару дней, это было ближе всего к чистой правде.

Мика медленно кивнул, пошатываясь как пьяный, поднялся на ноги и обхватил Доуза руками. Объятие затянулось, Доуз чувствовал себя неловко. Он уже подумал, не отрубился ли этот тип, но тут Мика на шаг отступил, резко отдал салют АВП и вышел из церкви, утирая глаза тыльной стороной запястья. Доуз опустился на скамью.

Закончилась очередная смена, а для него почти наступила полночь. Три Фреда Джонсона всё так украшали переднюю стену. Ребёнок, взрослый, и человек, не ведающий, что его путь подошел к концу. Фред Джонсон, каким он был. Но лучше всего Доуз помнил их первую встречу – свой гнев и вспышку разочарования в глазах Фреда, когда тот понял, что Доуз не намерен его убивать.

Они прошли через чёртову кучу сражений – друг против друга, плечом к плечу и снова друг против друга. Война империй, но теперь он уже не смог бы сказать, где проходят границы. Всё, что они оба делали, привело их сюда – одного покойным, другого живым, но с трудом справляющимся с этой жизнью.

Человечество не изменилось, однако стало иным. Продажность и благородство, жестокость и милосердие – всё осталось по-прежнему. Но какие-то ускользающие оттенки стали другими. То, ради чего он сражался, словно принадлежало теперь другому человеку, другому времени. Что ж, ладно. Для факела естественно догорать. Ни к чему об этом печалиться. И всё же он был опечален.

– Ну, вот и всё, – сказал он в пустоту. – Последний парад серого кардинала. Чертовски надеюсь, ты знал, что делал. Надеюсь, Джеймс Холден – именно тот, кем тебе казался.

Спустя ещё почти целый час дверь снова открылась, вошёл молодой человек. Тёмные жёсткие кудри, тёмные широко расставленные глаза, тонкие усики, виноватый вид. Доуз кивнул ему, тот кивнул в ответ. Минуту оба молчали.

– Прошу прощения, – заговорил вошедший. – Не стану вас торопить. Но только я уже должен это убрать. Это… у нас расписание.

Доуз кивнул, пропуская его вперёд. Незнакомец сначала действовал нерешительно, но чувство долга всё-таки победило. Работа – это просто работа. Полковник спустился вниз первым, за ним глава АВП. Улыбающийся мальчик с книжкой до последнего оставался на стенке.

Когда-то, десятилетия назад, этот ребёнок махал, глядя в камеру, не зная, что это его будущий последний жест. И мальчик, и Палач – оба ушли навсегда. Служитель сложил фотографии, свернул все вместе и сунул в пакет из дешёвого зелёного пластика.

Уходя он оглянулся.

– С вами всё хорошо? Я могу чем-нибудь помочь?

– Всё в порядке, – ответил Доуз. – Просто я хотел бы побыть здесь ещё немного. Если можно.