Глава 7

Страшно холодно, лагерь представляет собой месиво из снега и грязи, однако Лале полон оптимизма. Сегодня воскресенье. Лале и Гита окажутся среди смельчаков, гуляющих по лагерю в надежде на мимолетную встречу, чтобы обменяться словом, прикосновением руки.

Высматривая Гиту, он бодро вышагивает, пытаясь побороть пронизывающий холод. Лале ходит взад-вперед перед женским лагерем, но так, чтобы не вызвать подозрений. Из барака 29 появляются несколько девушек, но Гиты среди них нет. Он уже собирается уходить, когда, осматриваясь по сторонам, появляется Дана. Заметив Лале, она спешит к нему.

— Гита заболела, — подходя ближе, говорит Дана. — Она заболела, Лале. Не знаю, что делать.

Сердце у него в страхе замирает, когда он вспоминает тележку с трупами и себя на волосок от смерти. Вспоминает людей, выходивших его.

— Мне надо ее видеть.

— Ты не можешь войти. Наша капо настроена ужасно. Она хочет вызвать СС, чтобы Гиту забрали.

— Нельзя позволить им. Вы не должны позволить им забрать ее. Дана, прошу тебя, — говорит Лале. — Что с ней случилось? Ты знаешь?

— Мы думаем, это сыпной тиф. На этой неделе мы уже потеряли несколько девушек из нашего барака.

— Значит, ей нужно лекарство, пенициллин.

— И где мы, по-твоему, достанем это лекарство? Если мы пойдем в госпиталь и попросим пенициллин, они просто заберут ее. Я не могу ее потерять. Я уже потеряла всю семью. Прошу, помоги нам, Лале, — умоляет Дана.

— Не отправляй ее в госпиталь. В любом случае не ходи туда. — Лале лихорадочно соображает. — Послушай, Дана, наверное, это займет пару дней, но я попытаюсь достать ей пенициллин. — На него находит оцепенение. В глазах туман. В голове стучит. — Вот что ты должна сделать. Завтра утром возьми ее с собой в «Канаду», как только сможешь — неси, тащи, — но отведи в «Канаду». На день спрячь ее в тряпье, постарайся влить в нее как можно больше воды, потом приведи ее в барак на перекличку. На поиск лекарства мне может понадобиться несколько дней, но ты должна водить ее с собой. Это единственный способ спасти ее от госпиталя. Теперь иди и ухаживай за ней.

— Хорошо, постараюсь. Ивана мне поможет. Но лекарство очень нужно.

Лале хватает Дану за руку:

— Скажи ей… — (Дана ждет.) — Скажи ей, что я о ней позабочусь.

Лале смотрит, как Дана бежит к бараку. Он не в силах пошевелиться. В голове копошатся мысли. Тележка для трупов, которую он видит каждый день. Ее называют «Черной Мари»… Нельзя допустить, чтобы Гита окончила свои дни в ней. Пусть это не станет ее судьбой. Он оглядывается на смельчаков, отважившихся выйти из бараков. И представляет себе, как они падают в снег и лежат, улыбаясь ему, благодарные за то, что смерть вырвала их из этого ада.

— Ты ее не получишь! — кричит он. — Не позволю тебе забрать ее у меня!

Узники отшатываются от него. В этот холодный, промозглый день эсэсовцы предпочитают оставаться в помещении, и вскоре Лале оказывается в одиночестве, парализованный холодом и страхом. Наконец он начинает двигать ногами. Разум заставляет тело шевелиться. Спотыкаясь, он идет в свою каморку и падает на койку.

В каморку сочится утренний свет. Комната кажется ему совсем пустой. Глядя сверху вниз, он не видит себя. Состояние вне тела. Куда я подевался? Мне надо вернуться. Я должен сделать что-то важное. Воспоминание о вчерашней встрече с Даной возвращает его к реальности.

Он надевает сапоги, набрасывает на плечи одеяло, хватает портфель и бежит к передним воротам. Он не смотрит по сторонам. Ему надо немедленно увидеться с Виктором и Юрием.

Его знакомые приходят со своей командой, на каждом шагу проваливаясь в снег. Заметив Лале, они отделяются от остальных и встречают его на полдороге. Он показывает Виктору камни и деньги — по цене небольшое состояние. Все, что у него есть, он бросает в мешок Виктора.

— Пенициллин или что-то аналогичное, — говорит Лале. — Сможешь помочь?

Виктор кладет свертки с едой в раскрытый портфель Лале и кивает:

— Да.

Лале спешит к бараку 29 и наблюдает издали. Где они? Почему не появились? Он ходит взад-вперед, не обращая внимания на сторожевые вышки вокруг лагеря. Он должен увидеть Гиту. Ей надо пережить эту ночь. Наконец он видит Дану и Ивану, ведущих под руки ослабевшую Гиту. Две другие девушки помогают заслонить эту группу от лишних глаз. Лале падает на колени при мысли, что, возможно, видит Гиту в последний раз.

— Что ты делаешь на земле? — спрашивает у него за спиной Барецки.

Лале с трудом поднимается на ноги:

— Мне стало нехорошо, но теперь все в порядке.

— Может, стоит пойти к врачу. Ты ведь знаешь, в Освенциме у нас есть несколько врачей.

— Нет, спасибо, скорее попрошу вас пристрелить меня.

Барецки достает из кобуры пистолет:

— Если желаешь здесь умереть, Татуировщик, буду рад оказать тебе эту услугу.

— Не сомневаюсь, но не сегодня, — говорит Лале. — Как я понимаю, у нас есть работа?

Барецки убирает револьвер.

— Освенцим, — говорит он, трогаясь с места. — И отнеси это одеяло на место. У тебя дурацкий вид.

Лале с Леоном проводят утро в Освенциме, выбивая номера на руках испуганных новичков и стараясь смягчить их шок. Однако Лале поглощен мыслями о Гите и несколько раз загоняет иглу слишком глубоко.

После полудня, закончив работу, Лале чуть не бегом припускает в Биркенау. У входа в барак 29 он встречает Дану и передает ей все пайки от своего завтрака.

— Мы соорудили ей постель из одежды, — говорит Дана, пряча еду в отвороты рукавов рубашки, — и поим ее водой из талого снега. Вечером отвели ее в барак, но ей по-прежнему очень плохо.

Лале сжимает руку Даны:

— Спасибо. Попытайтесь впихнуть в нее немного еды. Завтра я достану лекарство.

Он уходит, весь во власти лихорадочных мыслей. Он едва знает Гиту, но как ему жить, если она умрет?

В ту ночь сон бежит от него.

На следующее утро Виктор опускает в портфель Лале еду и вместе с ней лекарство.

Вечером он сможет передать его Дане.

Вечером Дана и Ивана сидят у кровати Гиты, впавшей в полное беспамятство. Приступ сыпняка оказался сильнее их, у девушки одеревенело все тело. Они пытаются говорить с ней, но она никак не реагирует. Ивана открывает рот Гиты, Дана вливает в него несколько капель из пузырька.

— Боюсь, я не смогу больше тащить ее в «Канаду», — говорит изможденная Ивана.

— Ей станет лучше, — настаивает Дана. — Всего несколько дней.

— Где Лале достал лекарство?

— Нам знать не обязательно. Просто будь благодарна за это.

— Думаешь, уже слишком поздно?

— Не знаю. Давай укутаем ее и постараемся, чтобы она пережила ночь.

На следующее утро Лале издали наблюдает, как Гиту опять тащат в «Канаду». Он видит, как она пару раз пытается поднять голову, и это наполняет его радостью. Теперь ему надо разыскать Барецки.

Основные офицерские казармы находятся в Освенциме. В Биркенау у них лишь небольшое здание, и именно сюда приходит Лале в надежде поймать Барецки. Тот появляется через несколько часов и удивляется, увидев, что Лале ждет его.

— У тебя мало работы, да? — спрашивает Барецки.

— Хочу попросить вас об одолжении! — выпаливает Лале.

Барецки прищуривается:

— Никаких больше одолжений.

— Может быть, когда-нибудь я смогу сделать что-нибудь для вас.

— Что такого ты можешь для меня сделать? — хохочет Барецки.

— Нельзя сказать заранее. А вам не хотелось бы оказать услугу про запас, на всякий случай?

— Что ты хочешь? — вздыхает Барецки.

— Это Гита…

— Твоя подружка.

— Вы можете перевести ее из «Канады» в административный корпус?

— Зачем? Полагаю, ты хочешь, чтобы она была в помещении с отоплением?

— Да.

Барецки стучит ногой:

— Это может занять день или два, но попробую что-то сделать. Ничего не обещаю.

— Спасибо.

— Ты мой должник, Татуировщик. — Он ухмыляется, поглаживая офицерскую тросточку. — Мой должник.

— Пока нет, но надеюсь стать им, — с напускной храбростью говорит Лале.

Он уходит прочь бодрым шагом. Может быть, ему удастся сделать жизнь Гиты более терпимой.

В следующее воскресенье Лале медленно идет с выздоравливающей Гитой. Ему хочется обнять ее, как это делают Дана и Ивана, но он не решается. Хорошо просто быть рядом с ней. Она очень быстро выбивается из сил, а сидеть слишком холодно. На ней длинное шерстяное пальто, без сомнения взятое девушками из «Канады», и СС не возражает. Лале наполняет глубокие карманы пальто едой и отправляет девушку в ее барак отдохнуть.

На следующее утро офицер СС ведет дрожащую Гиту в главный административный корпус. Молодой женщине ничего не сказали, и она автоматически боится самого худшего. Она болела и теперь очень слаба. Начальство явно решило, что от нее никакой пользы. Пока офицер разговаривает с младшим по чину, Гита оглядывает большую комнату. Тут стоят зеленые столы и шкафы для хранения документов. Все предметы на своих местах. Больше всего ее поражает тепло. Эсэсовцы тоже здесь находятся, поэтому есть отопление. Женщины, заключенные и штатские, молча и быстро работают, опустив головы, — пишут, сшивают документы.

Конвойный офицер подводит Гиту к служащей, и Гита спотыкается от слабости после перенесенного сыпняка. Служащая грубо отталкивает ее. Потом хватает Гиту за руку, рассматривает татуировку, после чего тащит ее к пустому столу и усаживает на твердый деревянный стул, рядом с другой узницей, одетой так же, как она. Эта девушка не поднимает глаз, стараясь казаться меньше, незаметней, чтобы не привлекать внимания офицера.

— Покажи ей работу, — отрывисто говорит раздраженный офицер.

Когда они остаются одни, девушка показывает Гите длинный перечень фамилий и описаний. Она вручает ей стопку карточек и объясняет, что сначала Гита должна переписать данные каждого человека на карточку, а затем в большую тетрадь в кожаном переплете, лежащую между ними. Никто в комнате не разговаривает, и Гита, осмотревшись по сторонам, понимает, что ей тоже следует держать рот на замке.

Ближе к концу рабочего дня Гита слышит знакомый голос и поднимает глаза. В комнату входит Лале и передает бумаги одной из штатских сотрудниц за конторкой. Окончив разговор, он медленно окидывает взглядом сидящих девушек. Увидев Гиту, подмигивает ей. Не в силах совладать с собой, она громко вздыхает, и некоторые женщины поворачиваются к ней. Соседка толкает ее локтем в бок, и Лале поспешно выходит из комнаты.

После окончания работы Гита видит стоящего поодаль Лале, который наблюдает, как девушки выходят из административного корпуса, чтобы пойти в свои бараки. Из-за навязчивого присутствия СС Лале не решается подойти ближе. Девушки идут рядом, разговаривая.

— Я Силка, — говорит новая сослуживица Гиты. — Из блока двадцать пять.

— Я Гита, блок двадцать девять.

Едва девушки входят на территорию женского лагеря, как к Гите бросаются Дана и Ивана.

— С тобой все в порядке? — настойчиво спрашивает Дана с выражением страха и облегчения на лице. — Куда тебя увели? Зачем тебя увели?

— Все хорошо. Меня взяли на работу в администрацию.

— Как? — спрашивает Ивана.

— Лале. Думаю, он как-то это устроил.

— Но с тобой все в порядке? Тебя не обижали?

— Я в порядке. Это Силка. Я теперь работаю с ней.

Дана и Ивана обнимают Силку. Гита улыбается, довольная тем, что ее подруги сразу приняли в свою компанию чужую девушку. Весь день она тревожилась, думая, как они отреагируют на ее новую работу с относительным комфортом, в тепле, не требующую физических усилий. Она не станет винить их, если они позавидуют ей, чувствуя, что она больше не одна из них.

— Пожалуй, пойду в свой барак, — говорит Силка. — Увидимся завтра, Гита.

Силка отходит от них, а Ивана смотрит ей вослед:

— Господи, какая хорошенькая! Даже в лохмотьях она красивая.

— Да, верно. Она весь день то и дело улыбалась мне, чтобы подбодрить. Ее красота подкупает.

Силка оборачивается и улыбается девушкам. Потом одной рукой снимает с головы шарф и машет им, открывая взорам длинные темные волосы, ниспадающие на спину. Она движется с грацией лебедя, эта молодая женщина, как будто не сознающая своей красоты и неподвластная окружающему ужасу.

— Тебе надо спросить у нее, как она сберегла волосы, — говорит Ивана, рассеянно поправляя собственный шарф.

Гита стаскивает с головы шарф и пробегает пальцами по своим колючим, коротко остриженным волосам, отлично понимая, что и эти волосы ей скоро сбреют наголо. Улыбка исчезает с ее лица. Она снова натягивает на голову шарф, берет за руку Дану и Ивану, и они шагают к тележке с едой.