Мама жила с нами в доме Бабули Морли. Но не постоянно. Время от времени. Она появлялась и исчезала. Как и Папа. Иногда она приходила сама, иногда ее приводили. Иногда мы успевали увидеть ее до того, как она поднималась в свою комнату. Иногда не успевали.

Дома она спала. Можно было подумать, что ей тысяча лет от роду и каждый ее день длится, как наш месяц. Проснувшись, она вставала с постели и уходила. Потом возвращалась спустя недели как ни в чем не бывало, будто после ежедневной работы или прогулки на свежем воздухе. И долго-долго спала, а мы жили обычным порядком: уходили и приходили, посещали школу, обедали, ужинали, укладывались спать.

Когда она приходила, я стирал ее одежду. После того как она исчезала, я стирал ее простыни.

Мама оставляла грязную одежду в вещевом мешке снаружи у двери ее спальни. Бабуля Морли посылала меня за мешком, чтобы отнести его в прачечную комнату рядом с кухней, где всегда было холодно и сыро. Эти холод и сырость исходили от растрескавшегося линолеума на полу, и после стирки я часами сидел, задрав ноги к огню на газовой плите, чтобы снова почувствовать себя сухим. Холод и сырость проникали через носки в ноги и оттуда распространялись по всему телу вплоть до головы. То же самое происходило с теплом, когда я сидел у огня.

В той комнате я первым делом вываливал мамину одежду на пол: развязывал тесемки мешка, переворачивал его и тряс, держа пальцами за уголки. Кофты, блузки, носки, трусы, лифчики, джинсы. Скромный набор вещей, небрежно засунутых в мешок. Носили их с аналогичной небрежностью. Носки прохудились на пятках и растянулись в районе пальцев. Резинка трусов выглядывала из прорех в синтетической материи, которая имитировала кружева, вот только отверстий в этих заношенных псевдокружевах было больше, чем задумывалось производителями. Белые вещи посерели, а серые стали лиловыми. Темные вещи, изначально имевшие цвет ночного неба, приобрели мутно-грязный оттенок наспех вытертой классной доски.

Джинсы истерлись на коленях и в паху. В них было больше синтетики, чем натурального хлопка, из-за чего материя многократно растягивалась, сжималась и теперь в точности повторяла контуры маминых бедер и ног.

Она была худой. Всегда была очень худой. Одежда как таковая мало что значила, но по ней я мог судить о мамином теле. Я знал цвет ее волос, прядки которых среди прочего также вытряхивались на пол из мешка. Я знал запах ее кожи. Я больше узнавал об этом от ее одежды, чем от ее вида, ее прикосновений или слов.

Вместе с Бабулей Морли я сортировал одежду, поочередно загружал партии в стиральную машину, добавлял порошок и смягчитель ткани, закрывал дверцу, вращением рукоятки устанавливал нужный режим стирки и нажимал кнопку «Пуск».

Потом мы с Бабулей Морли пили чай на кухне, а мама спала наверху, и сон этот был нескончаемо долгим.

Перед своим уходом мама так же оставляла перед дверью спальни постельное белье. Влажное от пота — и от крови. Всегда измятое и перекрученное: свидетельство того, как ее тело извивалось и корчилось во сне. Оставались и запахи. На простынях и в комнате, куда я приходил делать уборку. Пахло горьким дымом, соленым потом, кислой слюной. И еще был сладковатый железистый запах ее крови. Все это скапливалось на кончике моего языка, проникало мне в нос и горло. В памяти остались эти запахи и этот привкус, как и страдальческие стоны за запертой дверью ее спальни.

Однажды я спросил у Бабули Морли, почему мы находим следы крови на белых простынях. Она сказала, что с мамой такое бывает, когда она чувствует себя хуже некуда.

Ее последнее появление в доме не отличалось от всех предыдущих. Она с нами едва перемолвилась парой слов, и мы сказали в ответ не больше обычного. И вела себя как всегда. Папы дома не было, но он приехал вскоре после звонка от бабушки и несколько дней провел в постели рядом с мамой, все время обнимал ее и что-то шептал на ухо. Я слышал шепот, стоя под дверью спальни, но слов разобрать не мог. А ее внезапный уход, как мне кажется, потряс Папу сильнее, чем любого из нас. В те дни она выглядела здоровее и оживленнее прежнего, однако, по своему обыкновению, ускользнула из дома, не попрощавшись. Папа был застигнут врасплох. Он отправился на ее поиски. А тем временем дома раздался телефонный звонок, Бабуля Морли взяла трубку, выслушала кого-то, повернулась к нам и сказала, что наша мама уже не вернется.