– У меня для вас подарок.

Это снова был подменыш, тот самый, с которым я разговаривала на берегу Подземного озера. Я опять пришла туда тайком от своих камеристок. Убивая бесконечные часы, я часто испытывала полную апатию – не могла ни сочинять, ни играть на клавире, ни есть. Я исхудала так, что проступили ребра, щеки запали, и кожа обтягивала череп, как у мертвеца. Пища потеряла всю свою привлекательность. Принося мне обед, Колютик непременно злорадствовала по этому поводу. Чтобы не доставлять ей лишнего удовольствия, я засовывала в себя еду, хотя и с большим трудом.

В ладонях подменыша, сложенных чашечкой, что-то лежало, и он бережно протягивал мне это, как некую драгоценность или крохотного птенчика.

– Еще один?

Он кивнул. Ладони раскрылись, словно цветок, явив кровавое месиво. Я охнула. Подменыш смотрел на меня, склонив голову, взгляд его круглых черных глаз был лишен всякого выражения. До меня наконец дошло, что в руках он держит не умирающее существо, а горсть клубники, мятой и давленой.

– А, – коротко выдохнула я, – спасибо.

– Это не от меня. От той лучезарной девы.

Кете. Лучезарная дева. Мои губы тронула улыбка, первая за долгое время, а дух, угасший, омертвелый дух, встрепенулся к жизни.

– Она принесла это в рощу?

Подменыш опять кивнул.

– Я увидел ее из кустов. Она назвала вас по имени и пожелала счастливого дня рождения.

Дня рождения? А я и забыла. Я давно перестала считать часы, дни и недели. В Подземном мире царило постоянство, в нем не происходило ни смены сезонов, ни каких-либо других перемен, и передо мной маячила вереница унылых, тусклых, одинаковых лет.

– Наверху сейчас середина лета?

– Да. Тепло, бушует зелень. – Голос подменыша был таким же безразличным, как и взгляд, однако я расслышала в нем скрытую тоску, и эта тоска эхом отозвалась во мне. В верхнем мире я отмечала бы свой двадцатый день рождения.

– Я бы так хотела это увидеть. – Глупое желание. Я обладала властью над гоблинами, они подчинялись моей воле, однако выполнить это желание не могли.

Подменыш ничего не ответил и лишь протянул на развернутых ладонях пригоршню красных ягод.

Собирая клубнику, мы с Кете вечно спорили, какие ягоды считаются лучшими. Сестра охотилась за самыми крупными, я же выбирала самые яркие. Кете утверждала, что, срывая крупную клубнику, ты получаешь больше, затратив меньше усилий. Я возражала, что больше – не всегда лучше; самые красные ягоды, выделяющиеся среди остальных, всегда оказывались самыми сладкими.

Ягоды в ладонях подменыша были мелкими, но невероятно насыщенными по цвету. Они как будто светились в темноте, и я жалела, что мне их не хочется. Я хотела хотеть их, как раньше, но… Вкус клубники, шоколада, терпкой горчицы на дрожжевой лепешке – все это я забыла.

И все-таки одну ягоду с ладони подменыша я взяла.

– Спасибо, – сказала я и вонзила зубы в мякоть плода.

Взрывная сладость наполнила рот. Нет, не просто сладость: это был вкус солнечного дня на лугу, лимонной зелени, летней жары. Воспоминания, нахлынувшие вместе со вкусом, стекали вниз по глотке, точно слезы. Я ощутила вкус сестринской любви, любви Кете.

– О-о, – простонала я. – О-о-о.

Я уплела оставшиеся ягоды, давясь от жадности, набивая рот, как ребенок. Мне следовало бы поглощать их не торопясь, со смаком, но ждать я не могла. В мой мир вернулся цвет, кровь в жилах снова стала красной.

Подменыш безмолвно наблюдал за мной, и, только доев последнюю ягоду, я уловила на его лице выражение зависти – первую человеческую эмоцию за все время общения с подменышами. Увиденное меня поразило.

– Прости, – я обтерла испачканные соком губы. – Я забыла поделиться.

– Неважно. Любая еда у нас во рту рассыпается в прах, – пожал плечами он.

Меня захлестнуло сочувствие. Не такие уж мы и разные, подменыш и я. Мы оба не живые и не мертвые. Вместе со вкусом ко мне в полную силу возвратились все чувства. От грусти и жалости к этому странному созданию у меня к горлу подкатил комок. Я накрыла его руки своими.

Черты подменыша исказились, теперь на его лице был написан зверский голод. Я слишком поздно вспомнила предостережение Колютика: «Осторожно, они кусаются». Однако мой визави не сдвинулся с места, а лишь закрыл глаза. Мое сердце пронзила острая боль: он так напоминал Йозефа – своей утонченной хрупкостью, своей неуловимой принадлежностью к миру нездешнему, потустороннему. Подменыш, стоявший рядом со мной, жил только наполовину, и внезапно я порадовалась, что мой брат далеко от меня и судьбы, от которой его избавила моя любовь.

«Будь как можно дальше, Зефферль, – с жаром молилась я. – Будь как можно дальше и никогда не возвращайся».

– Говорят, любовь может дать свободу, – шепнул подменыш. – Если хотя бы один человек любит тебя по-настоящему, сила этой любви способна открыть путь в верхний мир. – Он открыл глаза – круглые, нечеловеческие, гоблинские, – и умоляющим тоном произнес: – Прошу, полюбите меня!

Его разговоры со мной, скромные подарки… Мне вдруг стало ясно, почему этот подменыш ходил за мной по пятам. Сердце словно стиснула невидимая рука. Мне хотелось обнять его, прижать к груди, утешить так, как я утешала младшего братишку: от бесконечных гамм, которые его заставлял повторять отец, на кончиках пальцев Йозефа вздувались мозоли, и я целовала эти распухшие кончики, все до единого, чтобы унять боль. Однако передо мной стоял не мой брат.

– Прости, – мягко сказала я.

Подменыш никак не отреагировал на отказ. Я искала в его лице следы боли или злобы, но на нем застыла равнодушная, бесчувственная маска, свойственная гоблинам.

– В следующий раз я принесу побольше клубники, – только и сказал он. – Хотите что-нибудь передать лучезарной деве?

Над моей головой как будто грянул гром. Звенящая тишина, гулкая, словно удар гонга, разнеслась по гроту, резонируя в позвоночнике.

– Ты… ты можешь это сделать?

Подменыш пожал плечами.

– Она меня не видит и не слышит, но, если я приношу вам ее подарки, возможно, вы тоже можете для нее что-то оставить.

Надежда. Такая мучительная и отчаянная, что прожигала меня изнутри.

– А ты мог бы… взять меня с собой?

Подменыш устремил на меня непроницаемый взор.

– Хорошо, – сказал он. – Завтра. Встретимся на этом месте завтра.

Не мешкая я вернулась в кабинет и собрала листки с записями сонаты Брачной ночи – недописанный чистовик, черновые копии – все, что было. Торопливо сложила их вместе – смесь музыки и полусвязных мыслей – и скрепила лентой, которой моя сестра перевязывала букетик клевера.

– Что ты делаешь? – полюбопытствовала Колютик.

Гоблинки уже были тут как тут, хотя, когда я пришла, кабинет был пуст. Я предположила, что их приставили ко мне не только в качестве прислуги, но и как шпионок, однако тут же устыдилась этой мысли. У Короля гоблинов нет причин не доверять мне, ну, а мне, в свою очередь, нечего от него скрывать. То есть, было нечего. До сегодняшнего дня.

– Не твое дело, – бросила я.

– Мы можем чем-то помочь, ваша светлость? – спросила Веточка. Из двух моих камеристок она отличалась добротой и проявляла ко мне почтение, а не презрение.

– Нет, нет, ничего не нужно, – сказала я. – А теперь подите прочь обе, я хочу остаться одна.

Колютик забралась на клавир и, наклонившись ко мне, втянула ноздрями воздух.

– Хм-м-м… От тебя пахнет надеждой. – Она ухмыльнулась, выставив кривые зубы. – Занятно.

Я махнула рукой, сгоняя гоблинку с инструмента.

– Брысь отсюда, карлица!

– Надеждой и солнечным светом, – прибавила Веточка. Я подпрыгнула от неожиданности, когда ее косы-ветки царапнули мое плечо. – Так пахнет в верхнем мире. Так пахнет… она.

Я оторвалась от укладывания листков.

– Она?

Веточка обиженно взвизгнула: товарка одним прыжком сбила ее с ног.

– Она? – повторила я.

– Идиотка паршивая! – рычала Колютик, выдирая из волос Веточки целые клочья паутины. – Слюнявая мягкотелая дура!

– Прекратить! – Подчиняясь моей воле, камеристки отлетели на противоположные концы кабинета и с треском рухнули на пол. – Ты, – я ткнула пальцем в Колютика, – можешь идти. А ты – я перевела палец на Веточку, – останешься и объяснишь, о чем речь.

Колютик до последнего сопротивлялась приказу; от напряжения ее уродливое лицо выглядело еще страшнее. Гоблинка таяла постепенно: сначала пальцы, затем ноги, потом туловище. Последним исчезло лицо, а злобная гримаса еще несколько мгновений висела в воздухе.

Веточка раболепно подползла ко мне. Ее била дрожь, и от этого нити паутины вокруг нее колыхались, точно пылинки в воздухе.

– Не бойся, – сказала я, – я не сделаю тебе ничего плохого.

Веточка подняла голову.

– Я знаю, ваша светлость. Но мне нельзя вам рассказывать.

– О чем нельзя рассказывать?

– О безымянной деве.

Время перестало существовать. Языки пламени в очаге застыли, паутинки и пылинки повисли в воздухе, точно звезды.

– Ты имеешь в виду первую Королеву гоблинов? Ту, что выжила.

– Да, ваша светлость.

Храбрая безымянная дева. Я забыла о ней, забыла, что она, единственная из всех нас, сумела выжить после того, как принесла себя в жертву.

– Как, – шепотом спросила я, – как ей удалось сбежать?

– Никак. – Веточка сжала узловатые пальцы в кулачки. – Он ее отпустил.

В голове сверкнула вспышка – взрыв боли и прозрения.

– Что?!

– Эрлькёниг любил ее и потому позволил уйти, – кивнула Веточка.

Ревность пронзила меня ударом кинжала. Он так любил ее, что нарушил Древний закон, презрел гибель мира.

– Как такое возможно? – медленно проговорила я.

– Не знаю, – прошептала гоблинка. – Они оба принесли свои жертвы по любви, любви столь всеобъемлющей, что она имела силу и под землей, и наверху. Их любовь стала мостом, связующим миры, по нему они и перешли.

Я нахмурилась.

– Они?

Веточка задрожала еще сильнее. Длинные пальцы то сжимались, то разжимались, внутренняя борьба – промолчать или ответить – причиняла ей жестокую боль.

– Веточка, – осторожно проговорила я, – ты хочешь сказать, что храбрая дева и Эрлькёниг покинули Подземный мир вместе?

Галерея портретов Эрлькёнига. Меняющееся сквозь эпохи лицо. Престолонаследие? Сыновья? Потомки? Но Веточка упоминала, что ни один брак Короля гоблинов со смертной не принес ему наследников. Эрлькёниг всегда был. Эрлькёниг всегда будет.

Веточка взвыла, и я с ужасом увидела, как серое каменное пятно растекается по ее груди, гранитным обручем стягивает спину. Она пошевелила пальцами, и те застонали, затрещали, словно ветки в бурю. Когти, фаланги, ладони стали покрываться корой. Моя добросердечная гоблинка превращалась в кучу корней и камня.

– Стоп! – крикнула я. – Хватит!

Но остановить жуткую трансформацию я не могла. На моих глазах Веточка превращалась в статую, уродливый памятник.

– Я ее отпускаю! – закричала я. – Я над ней не властна!

Время возобновило ход. Огонь снова весело заплясал в камине. Гоблинка смотрела на меня как ни в чем не бывало, кора и камни исчезли.

– Ваша светлость, могу ли я быть полезной чем-то еще? – Веточка склонила голову набок, ее черные, круглые глаза ничего не выражали.

Уж не почудилось ли мне все это?

– Нет, – дрожащим голосом ответила я. – Можешь идти.

Я почти ожидала, что в ту же секунду камеристка растворится в воздухе, однако она продолжала стоять, вперив взгляд в стопку нот у меня в руках.

– Что бы вы ни задумали, не доверяйте подменышам, – предупредила Веточка.

Я изумленно открыла рот и быстро его захлопнула.

– Они не люди, несмотря на человеческую внешность. Не забывайте, о чем мы вам говорили.

Я спрятала ноты за спину.

– О чем именно?

– Они кусаются.

Вопреки предостережению Веточки, на следующий день я пришла к Подземному озеру. Подменыш ждал меня на берегу, нервно ломая пальцы и переминаясь с ноги на ногу. Как же он напоминал мне Йозефа! Не только разрезом глаз или высокими скулами, но и разворотом плеч, и манерой закусывать нижнюю губу.

– Готовы? – спросил подменыш.

Я кивнула.

– Захватили подарок для лучезарной девы?

Я снова ответила кивком и протянула ему ноты сонаты Брачной ночи.

– Хорошо, – сказал подменыш. – Идемте.

Он привел меня к скрытому от посторонних глаз причалу, где стояла небольшая лодка – не та, на которой я приплыла в часовню. Сейчас мы вообще находились в другой части озера. Стоило нам сесть в лодку, и грот вновь наполнился тем неземным, чарующим пением, что сопровождало меня в пути в день свадьбы. Русалки.

«Они охраняют проход в верхний мир», – сказал тогда подменыш.

Лодка проворно рассекала темные воды. Я и мой спутник молча следили за русалками, направлявшими наше суденышко, и вскоре мне показалось, что за их песней слышится отдаленный рев.

– Что это за звук? – поинтересовалась я, но буквально через секунду узрела ответ.

Озеро сузилось и превратилось в бурный поток, в реку. Лодка набирала ход, рев нарастал, течение становилось все стремительней. Я вцепилась в руку подменыша, опасаясь, что наша маленькая лодочка перевернется, однако она упрямо держалась на плаву.

Сколько времени мы добирались до верхнего мира, не знаю. Наконец бурлящий поток превратился в спокойный, тихий ручей, и нашим глазам открылся грот со сводчатым потолком и широким входом. Освещение здесь было совсем иным, и я не сразу поняла, что причиной тому – свет из верхнего мира.

Подменыш вылез из лодки и подтащил ее к берегу, после чего помог выбраться мне. Там и сям темноту прорезали пятна мутноватого света, позволявшие разглядеть, что стены грота – земляные, а потолочными балками служат древесные корни.

– Мы сейчас под рощей, – подменыш показал пальцем вверх. Прямо над нашими головами, между камней и сплетенных корней, виднелось отверстие, достаточно большое, чтобы в него мог пролезть не слишком крупный человек.

Он помог мне подняться, хотя я справилась бы и сама – удобных опор для ног и рук хватало. И вот я оказалась на поверхности.

Яркий свет слепил глаза. Я вскинула руки, чтобы защититься, но все равно видела лишь бескрайнюю белизну. Ручьем потекли слезы. Я прижала к глазам запястья, но и это не помогло унять жжения.

Зрение возвращалось медленно, постепенно. Руки от лица я отняла только после того, как почувствовала, что могу переносить дневной свет.

Роща гоблинов. Ветки, которые в последний раз я видела голыми, налились соками новой жизни, покрылись новой листвой; под ногами мягким ковром стелилась пышная изумрудная зелень. Я сделала глубокий вдох, и пьянящий запах Рощи гоблинов в разгар лета наполнил мои ноздри, расслабил волю и даже вдохнул слабую надежду.

– Спасибо, – сказала я подменышу. – Спасибо.

Он не ответил и лишь молча смотрел, как я обхожу стоящие кольцом ольхи, такие знакомые и милые моему сердцу. Я прикоснулась к каждому листику, к каждой ветке и стволу, заново знакомясь со старыми друзьями. Когда же я попыталась выйти за пределы круга, пальцы натолкнулись на какое-то препятствие.

Я нахмурилась. Физического барьера – забора, завесы или чего-то подобного – не было, однако присутствовало четкое ощущение преграды.

– Граница между мирами, – сообщил подменыш. – Пересечешь ее – окажешься в верхнем мире.

Я внимательно посмотрела на своего спутника. Его слова прозвучали почти как пытка. Как вызов. Однако лицо подменыша было по обыкновению непроницаемо, он терпеливо стоял рядом со мной и ждал, пока я исследую границу.

Там и сям я замечала следы присутствия Кете – обрывки ленточек, листки с эскизами и даже что-то похожее на начатую вышивку. Я наклонялась, чтобы потрогать эти предметы, и все они были вполне осязаемы.

– Как получается, что я могу видеть все эти вещи, касаться и нюхать? – изумленно спросила я.

– Мы находимся в одном из промежуточных мест, – пояснил подменыш. – Предметы здесь существуют одновременно и в верхнем, и в Подземном мире. Пока вы их не коснулись, они полностью принадлежат верхнему миру. Пока лучезарная дева не принесет ваш подарок домой, он будет находиться в Подземном мире.

Я сунула руку в карман, где, прижатые к бедру, лежали ноты сонаты.

– А если Кете не увидит мой подарок?

– Тогда он останется в Подземном мире, – пожал плечами подменыш.

Я посмотрела за пределы ольхового круга. Дом так близко и так далеко. Ах, если бы я могла пересечь границу, побежать туда и отдать ноты прямо в руки сестре!

В голову пришла дерзкая мысль. А что, если и в самом деле переступить черту? Солнце стояло высоко и жарило вовсю. Середина лета, зима даже не вспоминается. Я не нарушу клятвы, данной Королю гоблинов, если выйду из круга, а потом вернусь… так? Я принесла себя в жертву Подземному миру и сделала это добровольно. Я приду обратно.

Я надавила пальцами на невидимый барьер. Оглянулась на подменыша, который продолжал таращиться на меня без всякого выражения. Пальцы, ладонь, запястье, рука… и вот я вся на другой стороне. Точный момент перехода из Подземного мира в верхний я назвать не могла, но, как только это произошло, мои ощущения резко изменились. Зрение и слух обострились, стало легко дышать. Я почувствовала себя живой. Ожила.

Я даже не подозревала, каким многогранным может быть это чувство: я слышала звонкую пульсацию крови в жилах, слышала шум, с которым она бежит по венам и бьется под кожей. Я видела каждую пылинку и песчинку, ощущала ласковое прикосновение сухого теплого ветра, дующего с Альп, едва различимый аромат дрожжей и поднимающегося теста.

Запах свежего хлеба. Гостиница. Мама, Кете. Я рухнула на колени. Я здесь, я жива. Мне хотелось сорвать с себя одежду и бежать через лес голышом. Внутри у меня все пело, и от этой симфонии чувств я разрыдалась.

Над лесом разнеслись мои душераздирающие вопли и всхлипы. Осудит ли меня Бог, дьявол или подменыш – мне было все равно. Я рыдала, рыдала и рыдала, и, хотя изливавшийся из моей груди поток горя, тоски по дому и радости, причинял боль, какая-то часть меня наслаждалась этой болью. Только вновь оказавшись в верхнем мире, я осознала, что была похоронена заживо.

Я раскинула руки и зажмурилась, словно желая обнять все сущее, ощутить жар лета на лице. Внезапно освещение изменилось.

Я открыла глаза и увидела тучу, набежавшую на солнце. Однако свет поменялся не только из-за этого. Он вдруг стал каким-то тусклым, серым, больным. Фен, горячий ветер, что обычно обдувает подножия Альп в это время года, запечатлел на моей щеке прохладный поцелуй. Я растерянно оглянулась на подменыша, и меня передернуло от ужаса: его рот был растянут в хищном оскале, черные гоблинские глаза горели злобой. Холод выстудил воздух, листья и ветви начали покрываться инеем – изящным ледяным кружевом. Зима.

Я вскочила на ноги и помчалась обратно в Рощу гоблинов.

– Почему ты не остановил меня? – крикнула я.

Подменыш расхохотался. Сухой, дребезжащий звук его хохота резал мне слух.

– Потому что и не собирался!

А потом из-под корней протянулись тысячи и тысячи рук. Я с визгом отскочила в сторону. Выцарапываясь наружу, передо мной вырастал целый сонм подменышей.

– Нога Королевы гоблинов не смеет переступить границу верхнего мира, – объявил мой спутник. – Но ты нарушила Древний закон, смертная, и теперь мы свободно можем ходить по земле.

– Ты обманул меня! – Я бросилась на него, чтобы схватить за горло и лишить жизни, к которой так стремилось это существо.

Однако он с легкостью уклонился от атаки и железной, нечеловеческой хваткой стиснул мои запястья.

– Ну, разумеется, – фыркнул подменыш. – Из всех его жен ты – самая легковерная, одурачить тебя оказалось проще некуда. Твое мягкое, нежное сердечко можно мять, как глину. Потребовалась лишь капелька жалости. – Подменыш преобразился. Нижняя губа стала пухлее, плечи поникли, взор чинно опустился, тень густых ресниц упала на лицо. Я ахнула: передо мной стоял мой младший брат. – С тобой не понадобилось даже менять облик, – презрительно заметил подменыш. – А ведь я умею. Мы все умеем.

Я заморгала. На меня смотрел Йозеф. Идеальное сходство, начиная от линии носа и заканчивая веснушками, присыпавшими щеки! Да, сходство было безупречным за исключением одной детали: глаза на этом лице оставались все теми же пустыми, бездонными, черными глазами гоблина.

– Чудовище! – прошипела я.

Подменыш ухмыльнулся.

– Отведи меня обратно, – потребовала я.

– И не подумаю.

– Желаю, чтобы ты отвел меня назад!

Запрокинув голову, он снова расхохотался.

– Ты больше не имеешь надо мной власти, Королева гоблинов, – подменыш осклабился. – Отныне я не подчиняюсь твоей воле.

Я покачала головой.

– Значит, я вернусь без тебя.

– Слишком поздно, – сладенько пропел он. «Слишком поздно, слишком поздно», – хором подхватили его соплеменники. – Ты переступила границу, смертная, и возврата нет.

В небе клубились тучи, темные, зловещие. Снежинка, опустившаяся мне на лицо, успела обжечь меня холодом, прежде чем растаяла. Надвигалась метель. Я обрекла мир на вечную зиму, и все из-за своего эгоистичного желания жить.

Я обессиленно опустилась на лесную подстилку. Груз вины и страха давил на меня, вжимал в землю. «Боже, – взывала я, – Боже, прости меня. Я раскаиваюсь в содеянном. Прости и спаси, молю тебя».

Но Бог меня не слушал. Снег сыпал уже по-настоящему, запорашивал плечи, руки, спину. Мой взгляд упал на кольцо в виде фигуры волка, свернувшегося вокруг пальца. Волчьи глаза, голубой и зеленый, мерцали в неярком свете.

«Прошу тебя, – прошептала я волку, – умоляю. По доброй воле я отдала себя тебе, целиком и полностью. Забери меня обратно, mein Herr. Забери».

Я позвала бы его по имени, но у него не было имени, только титул, и я не знала, слышит ли он меня – хочет ли, может ли услышать – в эту минуту.

Все ветки уже покрылись блестящей ледяной корочкой, а мне вдруг стало тепло и нестерпимо клонило в сон. Меня охватило желание лечь, склонить голову и закрыть глаза, чтобы уснуть навечно и больше не видеть мира, который я погубила.

– Элизабет!

Голос показался знакомым. Я попыталась разлепить веки, но ресницы накрепко смерзлись. Я ослепла.

– Элизабет!

Чьи-то руки подхватили меня, подняли с земли.

– Потерпи, дорогая, потерпи немного, – произнес голос мне на ухо.

– По доброй воле, – хрипло пробормотала я, – я отдала себя тебе… целиком и полностью…

– Знаю, милая, знаю. – Он крепко прижал меня к груди, и я ощутила тепло – настоящее, а не то обманное, которое обволакивает тебя, когда ты замерзаешь до смерти.

Я открыла глаза и встретилась взглядом с Королем гоблинов.

– Принимаешь ли ты мою клятву? – в горле саднило, но голос мой не дрогнул.

– Да, Элизабет, принимаю. – В глазах разного цвета блестели… слезы? Я потянулась, чтобы стереть их, но моя рука безвольно упала.

Небо за спиной Короля гоблинов очистилось, поголубело, кроны деревьев снова зазеленели. Перед тем, как погрузиться в мрак забытья, я успела подумать: а ведь я и не подозревала, что Король гоблинов способен плакать. Что предвещают его слезы?