Проснулась я в обществе Йозефа.

Я стояла посреди какого-то помещения с богатым интерьером и дорогой мебелью. Мой брат в ночной сорочке и колпаке сидел за письменным столом. Было далеко за полночь, свечи почти догорели. Перемазанные чернилами пальцы сжимали перо, Йозеф что-то усердно царапал на листке бумаги.

«Милая Лизель», – вслух произнес он. Письмо. Йозеф писал мне письмо.

«Шесть месяцев назад я покинул дом, а от тебя ни словечка. – Он умолк, дожидаясь, пока рука поспеет за языком. – Где ты, Лизель? Отчего не пишешь?»

Зефферль, Зефферль, братец мой любимый, я здесь! – воскликнула я и опять, как тогда, обнаружила, что лишена голоса.

Брат вскинул голову, словно почувствовал мое присутствие. Йозеф! – звала я. – Зефф! Однако секунду спустя глаза его потускнели, он вернулся к письму.

«Мама пишет мне каждую неделю, Кете – чуть не ежечасно, и только от тебя и о тебе нет вестей».

Я смотрела, как брат сражается с пером. Как естественно смотрелся в его руке смычок, с каким изяществом Йозеф водил им: движения отличались красотой и плавностью, запястье было свободным. А вот перо он держал неуклюже, с трудом. Не потому ли Йозеф предпочитал, чтобы в редкие моменты сочинительства записи делала я, а не он сам?

Я растерянно попятилась. Мой брат не умеет писать. Как и мы с сестрой, в детстве он осваивал азбуку, сидя у маминых ног, и, конечно, умел читать, но вместо обучения письму, отец, одержимый желанием воспитать нового Моцарта, переключил все внимание сына на нотную грамоту.

Обмакнув перо в чернильницу, Йозеф прижимал его кончик к бумаге и медленно, с усердием выводил по-детски корявые буквы. Я заметила, что он даже не научился соединять их между собой.

«Я все гадаю, почему ты молчишь, и ни одна из причин не кажется мне убедительной. Ты – словно тень или призрак, тебя как будто нет. Но разве такое возможно? Как можешь ты быть призраком, если у меня в руках доказательство твоего существования?»

Он посмотрел вбок. На невысоком столике лежала раскрытая папка с нотами Der Erlkönig. Мой почерк на белой бумаге четко выделялся в мерцании свечи.

«Где бы ты ни была, надеюсь, ты почувствовала тот момент, когда я показал твою музыку миру, когда впервые исполнил Der Erlkönig на публике. Жаль, ты не видела лица слушателей. Твоя музыка привела их в восторг, – он тщательно вывел следующее слово: – зачаровала. Слышала бы ты, как они кричали «браво!» и «бис!». Публика рукоплескала не мне, Лизель, а тебе, твоей музыке».

Я плакала. Не знала, что призраки способны плакать.

«Франсуа настаивает, что мы должны попытаться опубликовать пьесу, говорит, это гениальное творение. Он очень умен, и я доверяю его суждениям. – Йозеф оглянулся, его взор потеплел, засветился нежностью. Я проследила за направлением взгляда: Франсуа спал на кушетке, заслонив глаза рукой. – Но я не хочу действовать без твоего одобрения. Я должен знать, что ты тоже этого хочешь».

Да, воскликнула я. Да!

«Франсуа не понимает, почему я тяну, не понимает, что решение за тобой. Поэтому каждый день, каждый час я жду от тебя весточки, жду неопровержимого доказательства, что моя старшая сестра, более талантливая, чем я, существует. Ты – моя союзница, мой ключик к Подземному миру».

Как мне хотелось обнять своего милого Зефферля, обожаемого младшего братишку, друга и соратника. Но мои руки прошли сквозь него, и сердце едва не разорвалось от боли. Я больше никогда не поднимусь наверх, никогда не смогу увидеть родных.

«Мы обосновались в Париже. Прошу, умоляю, пиши мне на имя маэстро Антониуса. – Рука Йозефа дрогнула, превратив имя маэстро в неразборчивые каракули. Брат глухо выругался по-французски. – Париж мне не нравится. Впрочем, тебя это вряд ли удивит. Если ты читала мои прошлые письма, то знаешь, как я скучаю по нашей скромной гостинице и Роще гоблинов, несмотря на величественную красоту главных городов Европы. Я часто думаю о том, в каком восторге от всего этого была бы Кете – балы, важные люди, разряженная публика. Я не гожусь для такой жизни, Лизель. Переезды страшно меня утомляют, я постоянно чувствую себя разбитым. Не успеешь прийти в себя с дороги, как нужно выступать – очередной концерт, очередной салон».

По мере того как Йозеф писал, в нем происходила перемена. Он словно бы съеживался, терял силы. Из его груди вырвался тяжкий вздох. Время и разъезды окончательно убрали с его лица детскую пухлость, отточили линию скул, заострили подбородок. Я только сейчас поняла, что Йозеф выглядит больным. Изможденным.

«Тоска по дому сказывается на моем исполнении. Я сам это понимаю, и маэстро Антониус тоже. – Имя наставника Йозеф вывел, сильно нажимая на перо, гораздо сильнее, чем требовалось. – Старик – великолепный скрипач, и я многому у него научился. Однако, в отличие от тебя и Франсуа, он очень нетерпелив и… – Брат задумался, подбирая слова, но я и так видела то, о чем он умалчивал. Напряженные плечи. Упрямо выпяченную нижнюю губу. Взгляды, которые он бросал на Франсуа, словно темнокожий юноша был ему опорой и защитой. Вымарав последнюю строчку, Йозеф продолжил: – Никто меня не понимает. Франсуа очень старается, и все же… Он слышит мое сердце, но я не всегда могу выразить словами, что чувствую. Он такой умный – знает французский, итальянский и даже немного английский. Но немецкий дается ему с трудом, а я в языках и вовсе тупица, если верить маэстро Антониусу».

Руки у меня сжались в кулаки. Мне следовало понять, да нет, я еще до прослушивания поняла, что маэстро Антониус – не тот педагог, который нужен моему брату. Этот чванливый, эгоистичный тип не приведет Йозефа к успеху, а наоборот, погубит.

«Мир вдали от Рощи гоблинов, за пределами нашего тесного круга, безнадежно скучен. В нем нет магии, нет волшебства. Я чувствую себя отрезанным от родины, чувствую, как тускнеет и угасает мой талант. Я как будто бы слеп, глух и нем. Если я и ощущаю связь с землей, то лишь тогда, когда играю твою музыку».

Отложив перо, Йозеф устремил взгляд в окно, и на его лице появилось мечтательное выражение. Пальцы левой руки прижимали струны на невидимом грифе, правая рука двигалась плавно и уверенно. Я решила, что письмо закончено, однако брат снова взялся за перо.

«Мне часто снится наша семья – Кете, Констанца, мама с папой. Все, кроме тебя. Ты всегда отсутствуешь, как будто тебя нет вовсе. Порой меня терзает страх, что ты – лишь плод моего воображения, однако ноты, что лежат передо мной, убеждают в обратном. Я боюсь сойти с ума. – Йозеф вцепился в край стола с такой силой, что побелели костяшки пальцев. – Мне снятся родные, а иногда – высокий элегантный незнакомец. – Брат виновато покосился на спящего Франсуа. – Он ничего не говорит, просто стоит во мраке, закутанный в плащ с капюшоном. Глядя на него, я испытываю ужас и одновременно облегчение. Я умоляю его показать лицо, но всякий раз, когда он откидывает капюшон, я вижу себя. Я и есть высокий элегантный незнакомец».

Будь у меня дыхание, в этот миг оно бы остановилось. Вокруг Йозефа творилось что-то очень скверное. Из глубин поднялось нечто древнее, жуткое, недоступное моему пониманию.

«Лизель, приезжай. Пожалуйста, приезжай и привози с собой волшебство музыки. Если не можешь приехать, хотя бы пришли свою музыку. Я совсем потерян без тебя, без нашей связи с Подземным миром».

Я снова попыталась заключить брата в объятья, но, будучи бесплотным призраком, прошла сквозь него легким дуновением ветерка. Пламя свечи задрожало, Йозеф нахмурил брови.

«Твой любящий брат Зефферль», – закончил он.

Слегка присыпав написанное песком, Йозеф оставил листок подсыхать. Взял свечу в подсвечнике, подошел к Франсуа. Поправил одеяло и немного постоял, взирая на мирно спящего юношу. Нежность, привязанность, боль – в этом взгляде было все сразу. Это был взгляд влюбленного.

А потом изображение пошло трещинами, раскололось и рассыпалось на мелкие осколки, точно разбитое зеркало. Зеркало. Сон.

Я охнула и проснулась. По лицу текли слезы. Сердце колотилось, я ощущала и жар, и холод сразу. Ночная сорочка насквозь промокла от пота, кожа сделалась липкой. Несмотря на то, что в верхнем мире наступила весна, под землей всегда царила прохлада, словно Эрлькёниг повсюду шлейфом носил за собой зиму.

В камине ярко горел огонь, распространяя вокруг приятное тепло. Однако мне было невыносимо оставаться в этой комнате, в этой землянке, отныне служившей мне домом и одновременно тюрьмой. Я достала из шкафа юбку и блузку – скромный, практичный наряд. Обычно мой гардероб был забит роскошными платьями – я не столько их надевала, сколько разглядывала ради удовольствия. Открывая дверцы, я всякий раз находила что-нибудь новое, и сегодня шкаф по моему желанию явил одежду, весьма похожую на ту, что я носила наверху: простую, удобную, теплую.

Я быстро оделась, отперла дверь, вышла и, повинуясь настроению, побрела куда глаза глядят. Я миновала город гоблинов, залитый мерцающим светом волшебных огоньков, огромную пещеру, где в первый раз танцевала с Королем гоблинов сразу после свадьбы, но оставила все это позади. Мне хотелось проникнуть глубже. Мощеные улицы сменились извилистыми узкими переулками, где легко можно было споткнуться или поранить ногу об острые камни. На стенах блестела влага, воздух становился все более сырым и затхлым. Неожиданно передо мной открылось Подземное озеро.

Дальше идти было некуда. Я коснулась воды босыми пальцами ног, на поверхности разошлись светящиеся круги. Вода была холодная, холоднее, чем в горном источнике. Мне стало интересно, каким образом эти воды попадают в реки и озера верхнего мира.

Вдруг со всех сторон меня окружило пение. Звук был высокий и чистый, словно кто-то водил пальцем по ободку хрустального бокала. Казалось, весь грот наполнился этим звенящим, зловеще-прекрасным звучанием, которое отдавалось у меня в груди, резонировало в костях. Русалки.

– Красиво, не так ли?

Я испуганно шарахнулась. Рядом со мной стоял подменыш. Он появился внезапно, будто прошел сквозь окружающие озеро скалы.

– Очень, – осторожно ответила я. До этого мне не приходилось разговаривать с подменышами – безмолвными слугами Короля гоблинов, чувственными кавалерами на балу, потерянными, голодными детьми мира верхнего, самыми таинственными и пугающими обитателями мира подземного. О них я не знала почти ничего за исключением того, что они – «результат желания». Мне вспомнилась ночь, когда я загадала желание, когда малыш Йозеф задыхался от скарлатины.

– Русалки вообще-то опасны. – Подменыш бочком приблизился, и я постаралась не выдать охватившего меня беспокойства. Несмотря ни на что, я питала жалость к этим созданиям, к их полужизни, странному существованию на грани между мирами. – Восхитительны, но опасны.

– Да, – сказала я. – В прошлый раз, пересекая озеро, я сама едва не попала под их чары.

Круглые, черные глаза подменыша – гоблинские глаза на человеческом лице – внимательно уставились на меня.

– И что же?

Я пожала плечами.

– Меня спас Эрлькёниг.

Он кивнул, как будто моя фраза все объясняла.

– Разумеется. Король ведь не хочет, чтобы вы узнали главный их секрет.

– Какой именно?

Подменыш склонил голову набок.

– Русалки стерегут проход в верхний мир.

Взрывная волна холода пронзила меня с головы до пят, приморозила к месту.

– Проход? В верхний мир? Он существует?

– Да, – кивнул подменыш. – На дальнем берегу.

Я устремила взгляд на бездонную пучину, темную и гладкую, как обсидиан. Как смерть. Но там, на другой стороне – свет, свет и жизнь. Если бы я только смогла…

– Это рискованно. – Подменыш внимательно наблюдал за мной. – Без защитника озеро не переплыть.

Я покраснела и отвернулась, устыдившись того, что мои мысли столь очевидны.

– Держите, – вдруг сказал он, – это вам.

Удивившись, я протянула руку, в которую он сунул букетик полевых цветов.

– Спасибо, – растерянно поблагодарила я. Это были всего-навсего цветки клевера, изящно перевязанные ленточкой.

Подменыш покачал головой.

– Это не от меня. Она оставила это для вас в Роще гоблинов.

Я замерла.

– Кто?

– Девушка, – сказал он. – Золотоволосая девушка в алой накидке.

Кете.

– Каким образом… как… – Я знала, что гоблины могут выходить на землю только зимой.

– Роща – одно из немногих оставшихся священных мест, где Подземный и верхний миры пересекаются, – бесстрастно произнес подменыш. – Девушка пришла, назвала ваше имя и оставила цветы. Когда она удалилась, я их забрал.

Меня осенило. Ну, конечно! Вот почему детьми мы с Йозефом бегали в Рощу гоблинов, почему только там происходили мои встречи с Королем гоблинов, почему я отправилась именно туда, чтобы принести в жертву свою музыку и найти дорогу в Подземный мир. Там – граница между мирами. Проход.

В моем сознании забрезжила идея, хрупкая и трудноосуществимая. Я отогнала ее, страшась зарождающейся во мне надежды. Подменыш собрался уходить.

– Погоди, – остановила его я. – Еще минутку.

Скрестив на груди руки, он наклонил голову вбок. Лицо его было человеческим, но выражение этого лица – непроницаемая маска – совершенно гоблинским.

– Что… что ты знаешь о моем брате?

– Вашем брате?

– Да. О… Йозефе, – выдавила я.

Черные глаза блеснули.

– Все вы, смертные, одинаковы. Быстро рождаетесь, быстро умираете. Как мухи-подёнки.

– Но Йозеф не умер, – возразила я.

Губы подменыша медленно растянулись в ухмылке.

– Вы уверены?

Я отвела взгляд. В горле у меня пересохло.

– Что… что есть Йозеф?

Подменыш молчал, но я уже знала ответ. В некотором роде я знала всегда. Мой брат умер в ту ночь, когда я слышала его крики, когда скарлатина сожрала его земное тело, оставила после себя лишь сухую оболочку, труп. До болезни братишка был румяным пухлощеким младенцем, здоровым и бодрым. Наутро после того, как жар спал, в колыбельке лежало бледное, истощенное создание, странное, тихое существо. Тогда все решили, что виновата лихорадка, но теперь я знала правду.

– Разве подменыши способны жить в верхнем мире? – прошептала я.

– Нет, – равнодушно пожал плечами мой собеседник. – Только силой…

– …желания, – закончила за него я, сдерживая нервный смех. – Знаю.

– Нет, – удивленно возразил подменыш. – Силой любви.

Земля ушла у меня из-под ног, я покачнулась. Внезапно меня накрыло ощущение, что правила игры меняются, а я не могу понять, как.

– Силой любви?

Подменыш снова пожал плечами.

– Вы ведь любите его? Своего брата?

Брат ли он мне? О, как посмела я задать этот вопрос! Природа Йозефа никак не влияет на тот факт, что он – вторая половинка моей души, хранитель моих дум, садовник моего сердца. Разумеется, он мой брат.

– Да, – подтвердила я. – Люблю.

– Значит, он остался ради вас. Никому из нас долго не протянуть наверху. Вне Подземного мира мы чахнем и гибнем. Но вы назвали его имя, и вы его любите. В любви заключена сила.

– О, Йозеф… – я прижала ладонь к израненному сердцу.

– Не волнуйтесь, – сказал подменыш. – Скоро он к нам вернется. В конце концов мы все всегда возвращаемся.