Книга: Дикие истории. Дневник настоящего мужика

Дальше: Глава 7 О человеке, который хотел умереть

Глава 6
Настоящие папуасы

Это длинный рассказ. Практически повесть. Лет в семь я прочитал воспоминания Николая Николаевича Миклухо-Маклая. И захотел туда. На землю Маклая — в Папуа-Новую Гвинею. К папуасам. Я представлял себе, как буду дружить с ними. Отваживать от язычества. Как у меня будет хижина. А в ней запас патронов для имитации грома и молнии. Спирт для фокуса с горящей водой. И коллекция перьев казуара.

Мелькнули годы, и самолет понес меня к Маклаю.

Москва — Дубай. Дубай — Дели. Дели — Джакарта. Джакарта — Сурабайя. Сурабайя — Сулавеси. Сулавеси — Саронг. Саронг — Мисол. Мисол — Кофиау.

Жить мы должны были на корабле. Хорошо. На пирсе сели в длинную деревянную лодку, выкрашенную синей масляной краской. Туда скинули весь наш багаж. Просто лодка. Каюты нет. Палубы нет. Немного течет. Мотор от газонокосилки. Капитан — черный голый человек с порыжевшими от морской соли волосами-пружинками. В синих трусах. Зубы у него ярко-оранжевые с кровавым оттенком. Это от бетеля. Он жует цветы бетельного перца с негашеной известью. Оттого зубы меняют цвет.

Сели. Едем по морю-океану. Я думаю о том, как долго плыть. А еще ведь корабль впереди. Выходим в открытое море. Волна усиливается. Капитан стоит на корме и ногой управляет мотором-рулем. Берега не видно. Час. Два. Три. Пять.

ПРИШЛА В ГОЛОВУ МЫСЛЬ! ЭТО И ЕСТЬ НАШ КОРАБЛЬ! ЗДЕСЬ ЖИТЬ-ТО И ПРИДЕТСЯ…

Капитан молчалив. На лодке есть еще юнга. Очень неприятный тип. Многоречивый. Его не смущает, что мы не понимаем друг друга. Как и большинство индонезийцев, он уверен, что все обязаны понимать его язык. Он не дает покоя, буквально. Трогает пальцами камеры. Открывает и закрывает «молнии» на сумках. Показывает пальцем вдаль с возгласами. Чешется. Трогает мои татуировки, щекочет пальцами по рисункам, как муха. Он уже сожрал всю нашу еду и подбирается к аварийному запасу воды. Пытался проникнуть в мою аптечку, но я его спугнул, показав нож. Через час мы собрали совет. Что делать с нервным гадом?

Олег предложил выбросить за борт. Мы отвергли это заманчивое предложение, так как юнец мог быть дорог хозяину лодки, а в таком случае пришлось бы избавиться и от него. А он не бесил пока. В конце концов было решено лечить медикаментозно.

Я, нарочито облизываясь, открыл аптечку. Извлек оттуда конвалюту димедрола. Достал таблетку и сделал вид, что хочу ее проглотить. Олег выхватил у меня таблетку из рук и отломал кусочек. Ребята демонстративно стали выпрашивать. Мы все проглотили по крупинке. Каждый изобразил блаженство. Я небрежно положил конвалюту на шпангоут и отвернулся, изобразив дрему. Через минуту супостат уплел девять таблеток, аккуратно положив на место пустую бумажку. Спустя пять минут полегчало. Малыш замедлился. Через двадцать минут он спал сном праведника, свернувшись калачиком, как кот, на носу лодки.

Мы были очень довольны. Но напрасно. Малыш оказался штурманом.

А проспал он три дня. В экваториальных широтах темнеет быстро. Скоро стало темно так, что вытянутой руки не видно. Волна усилилась, уже перехлестывала через борт. Мы решили экономить налобные фонари. Остался один у оператора-постановщика. Я черпал воду обрезком канистры из-под машинного масла. Но каждая следующая волна сводила мои усилия к нулю. Юнга спал.

Капитан уже никуда не плыл, он просто доворачивал лодку носом к волне. Экономил топливо. Стало понятно, что мы потерялись в теплых черных водах.

Уже под утро мне удалось сориентироваться, и мы пристали к небольшому острову. В маленькой бухте встали на якорь. Было решено после такой ночи поспать. Лежать на шпангоутах в луже — удовольствие небольшое. Но мы уснули сразу. Утренняя прохлада очень способствовала хорошему сну, так как днем температура доходила до сорока двух градусов по Цельсию. А в лодке под прямым солнцем и того больше. Вода тридцать пять градусов. Банная жара сохраняется до середины ночи. Это очень мешает даже тем, кто к такому положению вещей привык.

МНЕ СНИЛИСЬ ПЛОХИЕ СНЫ. МИР ПЕРЕВОРАЧИВАЛСЯ. Я БЫЛ ВЫНУЖДЕН СТОЯТЬ НА ЛОКТЯХ. ПОТОМ НА ПЛЕЧАХ. ПОТОМ НА ГОЛОВЕ. ЭТО НЕУДОБНО. НЕБО БЫЛО ТВЕРДЫМ. С ЗАНОЗАМИ И ГВОЗДЯМИ. СОН СОПРОВОЖДАЛСЯ ПЕСНЕЙ: «ПОСТАВЛЕНЫ КОГДА-ТО, А СМЕНА НЕ ПРИШЛА…»

Терпеть было уже невозможно. Я открыл глаза и понял, что стою на голове. Лодка, в которой я уснул поперек, лежала на берегу. На боку. Борт, где была моя голова, — на песке. А противоположный, с ногами, смотрел в небо. Спросонья я ничего не понял. Брезжил рассвет, и на фоне фиолетового неба я увидел силуэт исхудавшего печального демона с козлиной бороденкой. Он сидел по-турецки на бушприте. Я не сразу узнал своего вечного спутника Титова. Он сообщил сразу несколько известий. Первое: шторм кончился. Второе: начался отлив, мы на мели (во всех смыслах). Третье: эта лодка и есть тот корабль, на котором мы рассчитывали жить.

Так как вода отступила, судно для жизни было вообще непригодно. Легло на борт — ни укрытия, ни смысла. Но дело хуже. Приливно-отливная активность в этих местах не постоянна. Не имеет графика. Иногда прилив смывает островные леса. Иногда отлив тянется так долго, что успевают вырасти мангровые кусты.

Лодка, которая казалась мне такой маленькой для экспедиции и океана, теперь оказалась большой. Я безуспешно пытался столкнуть ее в воду. Она не шелохнулась. До уреза литорали было метров пятнадцать. Мы толкали вдвоем. Потом с капитаном. Потом все семеро. Она лежала, присосавшись к мокрому песку, как залитая в бетон. Выгрузили оборудование и юнгу. Толку — ноль. Решено было копать.

Это ужасно. Солнце выкатилось в зенит. Лопат не было. Наша канава заплывала очень быстро. Я построил опреснитель.

МОЙ СПОСОБ ПОСТРОЙКИ ОПРЕСНИТЕЛЯ

Выкопайте яму в песке.

Поставьте на дно ямы банку.

Накройте все это полиэтиленовой пленкой.

На пленку положите камень.

Соленая вода из пляжного песка будет испаряться под воздействием солнечных лучей и оседать на полиэтилене. Конденсат скатывается в банку.

Вода противная, теплая, чуть солоноватая, с запахом трупного разложения. Но пить можно. И хочется. Но двести граммов в час мало на восьмерых (юнга проснулся).

Мы копали руками, ногами и палками. Весь день и половину ночи. Кожа на открытых участках была малиново-фиолетовой. Мы посчитали — копать пять дней. Нормально, в принципе.

Ночью мне удалось убить цаплю. Коллеги собрали морских ежей. Я расставил ловушки. Мы поели и с устатку прилегли. Хлеба-соли уважать — нужно лечь и полежать.

МЫСЛИ МЕНЯ ТЕРЗАЛИ САМЫЕ МРАЧНЫЕ: НЕТ СВЯЗИ, НЕТ ПОДМОГИ, НЕТ КАРТ, НЕТ ЕДЫ, НЕТ ВОДЫ, НЕТ ОПРЕДЕЛЕННОСТИ.

Личный состав радовал. Бойцы как на подбор. Работящие, веселые. Но факты указывали на то, что скоро все изменится. У всей команды резко ухудшалось состояние здоровья. Моча стала коричневой, как темное пиво. Наблюдались и иные признаки почечной недостаточности и обезвоживания. Всему виной было беспощадное солнце, изнурительный труд и скудное питье.

Я уснул. Во сне я много пил, сетовал, что вода соленая, но пил жадно. Мне снился океан, но не такой, как бороздили мы, а такой, как бывает в рекламе шоколадок.

ПРАВДА ПРО БАУНТИ

Кстати, расскажу историю этого известного «райского» острова. «Баунти» — так называлась транспортная шхуна. В трюмы загрузили ростки маниоки. Их нужно было переправить в Старый Свет из Азии. Чтобы они не умерли, их надо было поливать пресной водой в течение всего пути. Капитан дал команду ограничить питье для матросов. Они взбунтовались и повесили капитана на рее. А труп бросили за борт. Команда стала пиратской.

Капитан выжил… Его подобрал английский фрегат.

Пираты тем временем высадились на острове. Совершили грехопадение с местными женщинами и назвали остров в честь своего судна. Через год капитан вернулся с карабинерами. Всех, кто был на острове, посадили на колья. Остров до сих пор называется Баунти. Но жить на нем после этой истории никто не решался. Двести лет уже.

…Много воды снится — к пустым разговорам. Я открыл глаза. Кругом была вода. Корабль поднялся и гордо болтался на якорной веревке. Мы копали зря — прилив пришел. У страха глаза велики. На воде был штиль. Юнга-навигатор полностью освободился от димедрольных чар. Мотор-косилку завели. Взяли курс на Мисол. Это обитаемый остров вулканического происхождения. Пресная вода здесь пополняется за счет дождей и сохраняется в каменных впадинах островных джунглей. Площадь острова около двух квадратных километров. Коренное население — папуасы, людоеды в недавнем прошлом (впрочем, это не факт, что только в прошлом), вероисповедание — баптизм-пантерия.

Заработала связь. Я отправил весточку маме и успокоился. Часа через два на горизонте появилась земля. Я курил трубку на носу и болтал ногами. Вода была идеально прозрачной. Под моими пятками проносились кораллы и медузы, скаты и акулы. Проплыл большой марлин. Мелькали тут и там рыбки-клоуны. А от носа корабля во все стороны разлетались летучие рыбы. Они прыгали по воде, как плоские камешки, запущенные с берега, а потом расправляли плавники и летели стремительно по воздуху, преодолевая расстояние в двадцать — двадцать пять метров.

К берегу корабль пристать не мог из-за мелей. Мы бросили якорь метрах в пятидесяти от берега. Разгружаться решили с борта. По ощущениям глубина была около полутора метров. Я прыгнул с борта солдатиком. Пришел на прямые ноги. Воды оказалось двадцать сантиметров. Белый песок укатан волнами, как асфальт. Я сломал пятку. Приключения начинались.

Мы выгрузили рюкзаки, и я сел под пальмой осматривать повреждения. Видимо, ненадолго потерял сознание. А когда очнулся, понял, что нужна аптечка. В моем рюкзаке ее не оказалось. Вскоре выяснилось, что она осталась на корабле. С деньгами, телефонами, рациями, документами и всем тем, что отличало нас от дикарей. Корабля не было.

«Где лодка?» — спрашиваю.

«Ты, — говорят, — спал, пришли местные и попросили корабль сплавать на другой остров за бананами…»

Ну идиоты… Отдали.

Я СТАЛ ЖДАТЬ. СДЕЛАЛ СЕБЕ КОСТЫЛЬ. ЖДАЛ ДВА ДНЯ. НОГА СИЛЬНО РАСПУХЛА И СТАЛА ФИОЛЕТОВОЙ.

Наконец на горизонте замаячили очертания корабля.

Я, как Робинзон, конечно, пошел встречать. Стоял в воде по пояс. Лодка медленно приближалась. Борта торчали из воды всего сантиметров на пять. Колоссальная осадка была вызвана перегрузом: бананы были навалены на палубе горой с человеческий рост. Метрах в ста от меня судно остановилось. Папуасы стали кидать бананы в воду. «Странно», — подумал я и продолжил наблюдать.

Огромные ветви бананов устилали все море вокруг судна. Там же расплывалось и зловещее черное пятно машинного масла. Масляное пятно будто кипело и неумолимо плыло к белым берегам.

До конца разгрузки оставалось, по моим расчетам, минут пять, когда случился Армагеддон. Масляное пятно забурлило, приобрело форму тевтонского клина и ринулось ко мне. Я не мог поверить своим глазам. Да и выбраться из воды быстро не мог — нога сильно болела.

Проползли секунды. Я понял, что это не масло. И оно не кипит.

ЭТО МИРИАДЫ ЧЕРНЫХ МНОГОНОГИХ ТВАРЕЙ. С ОГРОМНЫМИ ЧЕЛЮСТЯМИ И ЦЕВКАМИ-ШИПАМИ НА ЗАДНИЦАХ. САНТИМЕТРА ПО ТРИ-ЧЕТЫРЕ. ОНИ ПЛЫЛИ КО МНЕ. И ДОПЛЫЛИ.

Мгновенно со всех сторон они хлынули на меня.

Я пробовал скидывать их горстями, но они кусались до крови и лезли обратно. Их были сонмища.

Я нырнул. Сидел под водой сколько мог. Высунулся, а их нет.

Кипящая толпа мчалась к пляжу. Сплошным ковром они покрыли песок и через минуту пропали в кронах прибрежных деревьев.

Вот зачем папуасы кидали бананы в воду. Они освобождали гроздья от тварей. А те гребут к берегу и лезут на первое, что торчит из воды. Я торчал первым. Так я узнал, кто живет в бананах. И вытер руки об штаны.

Особенности национальной охоты

В эту ночь я почти не спал. Нога сильно болела. Я обливался потом. Пришлось залезть в мешок с головой, так как вся деревня приходила смотреть на меня. Для них белый человек — животное. Диковинный урод. Они тыкали в меня палочкой, подносили к носу пищу. Утром я принял решение больше в деревне не ночевать. И собрал летучку. Я объяснил папуасам наши цели и задачи.

ПЕРВОЕ: ПОЙМАТЬ ЖИВЫМ КУСКУСА. ВТОРОЕ: ДОБЫТЬ КАБАНА, ТАК КАК МНЕ НУЖНО БЫЛО ПИТАТЬСЯ САМОМУ И КОРМИТЬ МОИХ ЛЮДЕЙ. ТРЕТЬЕ: СНЯТЬ ВИДЕОДОКАЗАТЕЛЬСТВА ЛЮДОЕДСТВА СРЕДИ МЕСТНОГО НАСЕЛЕНИЯ.

Папуасы сказали, что человечина — еда праздничная. И каждый день тут такое давно не подают. И вообще, недавно из Саронга прилетал вертолет и всех, кто ел человека, убили. Я расстроился. Нам нужно было это снять.

Охоту на кабана поставили в списке приоритетов на первое место. Начался мелкий дождь. Я взял костыль, и мы отправились в лес. С нами побежали без зова местные собаки — очень милые, почти голые, худые как скелеты твари. Ружье я не брал. Мы решили снять охоту с луками и копьями. Остров небольшой. Скоро собаки бешено залаяли. Начался ливень. По земле хлынули реки красной грязи. Мы побежали за собаками вверх по глиняным склонам. Ротанги и прочие колючие лианы почти не мешали. Вообще, непролазные заросли, через которые в кино с помощью мачете прорубаются супергерои, бывают в джунглях только у дорог и свалок.

Тропический лес — высокоствольный. В нем всегда тень. На земле нет травы. Только гниющие листья. Мы бежали вверх по размешанной, текущей вниз глине. Ливень хлестал стеной. В этой стене были густо замешены листья, сбитые струями с деревьев, летучие мыши — живые и мертвые, птичьи перья, плоды и орехи разного калибра.

Вскоре я увидел, что собаки держат зверя. Небольшой, очень худой и поджарый, почти без шерсти черный кабан. С огромными клыками. Он отбивался люто. Одна из собак уже хрипела с выпущенными кишками. По ней топтались остальные. Я забыл про костыль. Боли почти не чувствовал. Нужно было снимать. Подоспели папуасы. Их стрелы сделаны из бамбука, а наконечники из эбенового дерева. В цель попали все. Кабан напоминал дикобраза. Весь утыканный стрелами, он продолжал яростно сопротивляться. Тогда в ход пошли копья.

Устройство у тамошнего копья такое: наконечник имеет обратный шип, как на рыболовном крючке. Острие веревкой привязано к палке, но не закреплено жестко. Охотник вбивает острие в жертву и сразу выдергивает палку. Крюк на веревке позволяет держать трофей на поводке, не давая убежать и подобраться к охотнику.

Кабана растянули на крюках и стали разделывать. Живого. Я спросил, почему его не убивают. Высокий юноша из племени объяснил мне, что такое часто случается. У твари нет сердца. Я решил прекратить страдания. Первым делом убил собаку — ее агония казалась мне чрезмерной. Потом подобрался к кабану. У этих животных часто бывает, что сердце находится не на привычном месте, а напротив. Из-за близкородственного имбридинга их организмы часто зеркалит. Я сунул руку в подходящую рану на груди дикой свиньи, и агония моментально прекратилась. Папуасы меня заметно зауважали. Я вытер руки об штаны.

Кабану связали передние лапы с задними. Правую с правой и левую с левой. Рослый папуас надел труп как рюкзак. Темнело, и мы пошли в деревню. Когда отряд вышел к хижинам, была уже черная ночь. Вкусно пахло.

Женщины стали раскладывать некоторое подобие плова на листья бао. Они используют бао вместо посуды. Вилок, ложек и палочек не используют. Все только руками. В Индонезии считается, что это гигиенично. Говорят: «Вилкой, ложкой, палочками уже кто-то ел, а моей рукой — только я».

Слух о том, что я могу убить тварь без сердца, быстро пролетел по деревне. Мне постелили циновку во главе стола. И принесли калебас с пальмовым вином.

Про вино отдельно расскажу. Когда созревают в джунглях плоды дырми, их собирают дети. Потом женщины садятся вокруг огромного глиняного калебаса, пережевывают плоды и плюют в него. Брожение начинается мгновенно — густая масса цвета хаки пузырится, источая кислый запах. Я вина не хотел, но принял подношения. Вышел вождь в набедренной повязке из полотенца с утенком и в саронге из мешка от кофе. Он сообщил, что все мои пожелания учтены и часть уже выполнена. Кабан, кускус. А вечером ко мне зайдут по третьему вопросу. Я благодарил. Потом осторожно напомнил, что кускус еще не пойман. Вождь снисходительно улыбнулся и похлопал себя по животу. «Ешь!» — сказал он, передавая мне изрядную горку риса на листе бао.

НА ВЕРШИНЕ ГОРКИ КРАСОВАЛАСЬ ОТОРВАННАЯ ГОЛОВА САМКИ КУСКУСА. ШЕРСТЬ НЕ УДАЛЯЛИ. НО ТРУП, ОЧЕВИДНО, ДОЛГО ВАРИЛСЯ. ВОЛОСКИ НА ИСКАЖЕННОЙ УЖАСОМ МОРДОЧКЕ БЫЛИ ЩЕДРО НАМАЗАНЫ ОРАНЖЕВЫМ МАСЛОМ.

«Сюрприз!» — провозгласил вождь и полез рукой в мою тарелку. Погрузив кисть в мою еду, он покопался там и извлек скорчившийся трупик детеныша кускуса… Это была самка с ребенком в сумке — мечта биолога. Огромная редкость. Я загрустил.

— Я хотел поймать их живыми… своими руками… я же говорил вам…

— Вах! — воскликнул вождь. — Мы так и сделали! Целый день гоняли их по вершинам! Мой старший сын поймал кускусов руками, без оружия! В честном бою он оторвал им головы!

Я понял, что спорить бесполезно, и принялся за еду. Нога болела. Жир неплацентарных тек по небритым щекам. Я поднялся и поковылял в джунгли, где разместил свой гамак. Подальше от деревни. Вождь бежал за мной и отговаривал: «Там злые духи Юю! И ягуар! Спать нельзя!»

Я отстранил его.

«Ты разве не знаешь, что я великий маг?!» — спросил я и вытер руки об штаны.

Мертвая голова

Папуа — мир неплацентарных. Только сумчатые и птицы. До приезда Маклая здесь не было собак, кошек, и даже кабан, которого убили вчера, — потомок свиней Маклая. Когда Николаю Николаевичу выгружали с корабля коров, папуасы дивились — Маклай привез русскую свинью.

САМАЯ БОЛЬШАЯ ТВАРЬ ИЗ МЕСТНЫХ — КАЗУАР. ОН ПОХОЖ НА МАЛЕНЬКОГО СТРАУСА. ГОЛОВА И ШЕЯ БЕЗ ПЕРЬЕВ И ОКРАШЕНЫ ВО ВСЕ ЦВЕТА РАДУГИ СРАЗУ. ПТИЧКА ОЧЕНЬ ЗЛАЯ. НИКОМУ НЕ УСТУПАЕТ ДОРОГУ.

Ягуаров в островных джунглях никогда не было. Я уснул сном праведника. Через час вдруг резко замолчали цикады и сверчки. Так бывает перед бурей или когда хищник выходит на поляну. Я инстинктивно проснулся, но позы не поменял. Правая рука нащупала предохранитель на карабине. Ровное и громкое дыхание слышалось слева, со стороны ног. Я скинул предохранитель и придержал его мизинцем, чтобы не было щелчка. Но минимальный звук все же послышался. Дыхание прекратилось. Через несколько секунд снова послышался звук выдыхаемого воздуха. Стрелять из-под накомарника я не хотел — пуля испортила бы сетку. Несмотря на риск, я не выстрелил сразу, а тихонько стал откидывать полог гамака. Мои глаза привыкли к темноте, но свет луны почти не пробивался через густые кроны кокосовых пальм и казуарин. Небольшое существо размером с крупную собаку притаилось в ротанге, как раз там, где я предполагал. Оно явно готовилось к прыжку. Голова поднималась и опускалась в такт шумному дыханию. Зад подергивался. Хвоста я не видел. Мне стало очень любопытно, кто это.

Я успокоился, так как принял позу, удобную для стрельбы. Бескурковый карабин (а я предпочитаю бескурковое оружие) на такой дистанции может остановить медведя в прыжке. Я стал посвистывать, подзывая существо, как собаку. Оно поднялось на задние лапы, чиркнуло спичкой и закурило. В свете огня я разглядел туземца невысокого роста, одетого в тренировочные штаны и женскую кофту с декольте. Пурпурные гортензии украшали воротник. В одной руке он держал руль от мопеда, а в другой, как мне показалось, сумку с футбольным мячом.

— Почему прятался? — спросил я, не отводя от него оружия.

— Молился, — говорит туземец.

— О чем? — спросил я и поставил карабин на предохранитель.

— Боялся будить колдуна, ведь он мог убить меня, — ответствовал ночной гость.

— Правильно делал. Чего тебе?

Далее он говорил быстрым шепотом. Сообщил, что вождь поручил ему деликатное дело. Так как я проявил интерес к людоедству и внушил уважение жителям и руководству острова, меня приглашают разделить трапезу.

— Не простую, — прошептал Кузо (его звали Кузо) и многозначительно посмотрел на сумку с футбольным мячом.

— Когда, — спрашиваю, — ужин? И жив ли еще несчастный, которого будут есть?

— Нет, — говорит. — Уже мертвый.

Так… Вот это продюсирование… Сам себе думаю: «Нужно хотя бы двоих моих туда протащить, снять ведь надо».

Договорились на следующую ночь. Это мне подходило. Днем я рассчитывал половить кускуса, а к ночи мои ребята смогут оборудовать площадку «скрытками» (камеры для скрытой видеозаписи), и я просто затащу каннибалов под объективы. Все казалось так просто. Но Кузо вдруг из туземца в декольте превратился в наглого дельца и сказал: «Тысяча долларов».

Дело принимало серьезный оборот. «Хорошо, — сказал я. — Я дам тебе эти деньги. Но как я узнаю, ЧТО вы будете готовить? Мне все нужно снять на видеокамеру».

ХИТРЫЙ ПАПУАС ВСЕ ПРЕДУСМОТРЕЛ. ПОДМИГНУЛ МНЕ И ОТКРЫЛ СУМКУ. ТАМ БЫЛ НЕ МЯЧ. ТАМ ЛЕЖАЛА АККУРАТНО ЗАВЕРНУТАЯ В ЛИСТЬЯ БАО ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ГОЛОВА.

«Договорились», — сказал я и вытер руки об штаны.

Здравствуй, кускус!

Утром я снял лангетки с пятки. Искупался. Попил кофе. Опухоль стала сходить. Там все же была трещина — компрессионный перелом. А это уже не так страшно, как настоящий. При настоящем кости расходятся. А при компрессионном просто болят. Могло быть хуже.

Коллеги варили кашу, пахло вкусно, но я по утрам не ем. Олег поймал маленькую и смертельно ядовитую змею — радовался как ребенок. На дерево над нами сели птицы-носороги и своей суетой тревожили летучих лисиц. Те покрикивали и кутались в кожаные крылья-плащи, роняя помет. Идиллия.

За кускусом решено было ехать на другой остров. Папуасы стали грузиться в свои пироги-катамараны. Это были узкие, выдолбленные из нетолстого ствола лодочки с противовесом, примотанным на две палки. Мы закидали все необходимое в непромокаемые баулы и отправились в путь. До соседнего острова мы шли на веслах минут двадцать. Собак в лодки не пустили, и они всей стаей, с визгом, всю дорогу гребли за нами.

Когда мы высадились на остров, был полдень. Жара стояла несусветная. В это время звери неактивны. Только бабочки всех видов и расцветок порхают повсюду. Маленькие мотыльки небесно-голубого цвета кружились над кучками испражнений. Огромные парусники с черными бархатными крыльями планировали туда-сюда. Маленькие червецы, украшенные парафиновыми кисточками, сидели на сухих травах, ожидая дуновения ветра, чтобы взлететь как пушинки (крыльев у этих тварей нет). Красные, желтые, синие — все они порхали вокруг нас, будто просили не спешить и остаться хоть ненадолго. Мы углубились в джунгли. Полумрак окутал нас, глаза перестало ломить от солнца. Но невыносимая жара не отступала. Под кронами настоящий парник. Мы двигались задрав головы — высматривали зверей. А под ногами все шевелилось. Термиты масляными ручьями текли по своим делам.

Наконец один из местных охотников увидел в кроне деревьев спящего кускуса. Все оживились, собаки забрехали, зазвенели тетивы дикарских луков. Я едва успел остановить эту вакханалию. Охотники были очень недовольны. Я сказал, что ловить будем в сумерках и руками. Они ответили, что так уже делали вчера, мое идиотское пожелание выполнено и теперь кускуса нужно просто убить, так как все голодны. Я был непримирим. Оставил под деревом Олега — сторожить тварь. Мы пошли дальше. Через час или полтора нашли очаровательного хондропитона. Длиной два — два с половиной метра. Он висел, свернувшись кольцами, на кусте гибискуса. Это молочно-салатовая змея, и цвет у нее как в ярком, светящемся канцелярском маркере. Мордочка тупая, в смысле углы тупые, а глаза умные — гипнотические.

МНОГИЕ ГОВОРЯТ, ЧТО ЗМЕИ СПЕЦИАЛЬНО НЕ МОРГАЮТ — ГИПНОТИЗИРУЮТ ВЗГЛЯДОМ. ЭТО НЕ ТАК. ПРОСТО ГЛАЗА У НИХ ПОКРЫТЫ ПРОЗРАЧНОЙ ПЛЕНКОЙ — ВЕЧНЫМ ВЕКОМ. МОРГНУТЬ ОНИ НЕ МОГУТ ФИЗИЧЕСКИ.

Смотрел на меня змей, гипнотизировал. А я к гипнозу не восприимчив, тащу его за шею с куста, и алые лепестки суданской розы падают к моим ногам. Пока увесистый хондропитон перекочевывал в змеиный мешок за моими плечами, туземцы приумолкли. Они априори считают всех змей ядовитыми. И моя фамильярность с хондропитоном была для них доказательством моей причастности к высшим силам. Так и было.

Потом я отловил несколько крупных ящериц, и папуасы окончательно уверовали в то, что я колдун. Они и ящериц считают смертельно опасными. «Даже прикосновение к ящерице убивает человека», — говорят они. А я, по их мнению, не умер, потому что у всех белых есть прививка, и мы, белые, специально не даем ее папуасам, так как хотим, чтобы те гнили заживо. Но это я потом все узнал, когда мы подружились. Пока русско-папуасская команда только формировалась.

Солнце поползло на закат, и мы направились хватать кускуса. Кускус — небольшое существо размером с кошку. Лапки тоненькие. Заканчиваются большими, потными, почти человеческими руками. Мордочка глуповатая, удивленная. Огромные выпученные глаза всегда смотрят так, будто ты признался кускусу в отцовстве. Хвост толстый, мускулистый. Шубка чистая — шелковая. Кускусы неплацентарные, сумчатые. То есть своих детей донашивают в кармане на животе, как кенгуру.

А вот еще про кенгуру: они тоже неплацентарные, оно и понятно. Папуа географически рядом с Австралией. Папуасы — австралоиды. Физически они похожи на тверских мужиков. Носы картошками. Губы тонкие. Но волосы пружинками и кожа черная. Вот приехали каравеллы из Старого Света. Давным-давно. Высадились европейцы на берег. Ясное дело, идут их встречать местные. А сзади кенгуры прыгают. Наши-то, белые, спрашивают по-своему: «Это кто?» И на кенгуров пальцем показывают, а туземцы им и отвечают: «Кен Гуру!» Так и записали. А «кен гуру» на местном наречии означает «не понимаю».

Так я про кускусов… Кускус, значит, еда.

Наступил вечер, кускус проснулся. К этому времени мы срубили все деревья вокруг того, на котором он сидел. Перелезть с кроны на крону он не мог. Мы растянули сети под деревом, и я полез. Дерево было не толстым — сантиметров пятнадцать — восемнадцать в диаметре. Сучков и веток снизу не было. Этот участок дался мне без труда. Я связал себе ноги веревкой в районе щиколоток, а другую веревку на пояс — свободно. Перекидывая веревки, можно подниматься на голый столб, не держась руками. Этим способом пользуются туземцы для сбора кокосов. Потом пошли ветки. Это все усложнило. Пришлось развязывать веревки и дальше двигаться по ветвям. Кускус быстро понял, что я по его душу, и начал невероятно ловко и быстро забираться на самые тонкие ветки. Кажется — вот он, а дотянуться нельзя. Стремительно темнело. Я начал трясти дерево. Зверек держался очень крепко, а мое положение становилось все более шатким. Наконец я тряхнул последнюю ветку, и кускус полетел вниз. Каким-то чудом я схватил его за хвост. Это надежный способ.

ЛИСУ, ПЕСЦА, ХОРЬКА И ДАЖЕ НЕКРУПНОГО ВОЛКА МОЖНО ЛОВИТЬ И ПОДНИМАТЬ ЗА ХВОСТ. НА РАССТОЯНИИ ВЫТЯНУТОЙ РУКИ ВИСЯЩИЙ ВНИЗ ГОЛОВОЙ ЗВЕРЬ БЕСПОМОЩЕН, ЕГО ЛЕГКО МОЖНО БЛОКИРОВАТЬ, ПЕРЕХВАТИВ СВОБОДНОЙ РУКОЙ ЗА ШКИРКУ.

Я был окрылен и ослеплен удачей, начал спускаться, сжимая мясистый хвост кускуса в правой руке. Зверек шипел, злобно мяукал и извивался, как уж на сковородке. Через несколько секунд империя кускусов нанесла ответный удар. Тварь изогнулась и полезла по собственному хвосту. Я, как в замедленной съемке, видел его удивленное личико. Огромные глаза, исполненные разума и гнева, уставились на меня. Потные ручки ласково вцепились в мою ладонь, а маленький ротик, полный тупых зубов, вобрал мой палец и стал сжимать.

Давление нарастало, как в гидравлическом прессе. Кускус не отпускал и не перехватывал. В темноте я видел, как по его щечкам заструились черные ручейки моей крови. Кость, казалось, сейчас треснет. Я разжал руку. Пока кускус летел вниз, я успел прокричать Олегу, что брать его нужно как змею. Когда я оказался внизу, дело было сделано: кускус упал на сети, как на батут, и не повредился. Олег моментально прижал его герпетологическим крючком и инстинктивно, не глядя, взял за основание черепа. Лишенный возможности сопротивляться, кускус висел как тряпочка и таращился на окружающих. Я перехватил его, и началась съемка. Все прошло как по маслу. Я не сбивался, и запись прошла с одного дубля. Зверя можно было отпускать. Я посадил его на ветку и вытер руки об штаны.

В ту же секунду папуасы натянули луки, собаки залаяли. В кускуса полетели камни. Я заслонил собой героя и спросил, в чем дело. Они говорят: «Нельзя отпускать, нужно съесть». Я понял, что назревает политический конфликт. Решил дело дипломатией. «Нельзя, — говорю, — сейчас его убивать. Он завтра нам нужен для съемки». Мы с Олегом снова поймали пучеглазого и засунули в звероводческий мешок. Договорились, что ночью он «убежит». Пришлось взять его с собой в лодку. Так кускус переехал с острова на остров.

Людоедский ужин

Я собирался на ужин к каннибалам. А мне что собираться? Голь перекатная. Только подпоясаться. Вытер руки об штаны и пошел.

На пляже стояла баптистская церковь, очень красивая, сложенная из отесанной вулканической породы и кораллов. Иконы в ней тоже были: вырезки из глянцевых журналов с репродукциями на христианские темы. Оклады аккуратно выложены кораллами на клей ПВА. Над дверями выклеена ракушками надпись по-английски: «Иисус любит тебя». В церкви горел костер. Это создавало определенный уют, но выглядело непривычно. Со стороны алтаря, снаружи, были накрыты столы: много зелени, рис с морковкой, пальмовое вино…

Уважаемые люди сидели по-турецки перед сервированной клеенкой. Я сел на приготовленное для меня место — рядом с вождем. Разговорились, выпили пальмового вина… На листьях бао щедро лежала закуска, однако мясных блюд на столе я не наблюдал. По некоторым косвенным признакам я понял, что камеры работают. Хотелось спать после трудного дня на острове. Ужин с местной знатью представлялся ненужной работой. Прошло пятнадцать минут, и я зевнул. Еще через четверть часа спросил: «Что сегодня в меню?»

Вождь чесал живот и улыбался. Он сказал, что все мои пожелания будут в точности выполнены. Я приободрился, ведь съемка каннибальского пиршества была одной из приоритетных задач. Пришли дети в разноцветных саронгах, выстроились по росту и стали петь заунывные песни. Не знаю, сколько это тянулось, но казалось, что мучительно долго. Но и среди папуасов были режиссеры. Музыка сменилась яростным ритмом, и из кустов выскочили голые юноши. На причинных местах у них были закреплены сушеные тыквенные калебасы, явно льстящие участникам, так сказать, «костюмированного шоу», своими размерами. Калебасы были примотаны к телам резинками от трусов. Молодцы танцевали агрессивный военный танец.

В третьем часу ночи принесли огромную кастрюлю. Крышки не было, кастрюля была накрыта, в лучших традициях ритуальных контор, красной тряпкой. Я проверил микрофон — все работало. Обращаясь к вождю, я сообщил, что хотелось бы отведать содержимого кастрюли. И демонстративно, так чтобы было видно на все камеры, пододвинул свой лист бао. Чернокнижная история получилась что надо. Вождь, лихо подбоченясь, сдернул плащаницу с кастрюли и шлепнул мне на тарелку парящую отварную голову. Вспомнив, где мы собрались, я еле удержался от фразы, что я не царь, а он не Эсфирь. На Иоанна Златоуста блюдо и вовсе не смахивало.

Я поинтересовался, где остальное тело. Все за столом засмущались и предложили довольствоваться тем, что уже есть в тарелке. Я осмотрел блюдо. Несчастный был чернокожим стариком. Выглядел неаппетитно.

— Кто он? — спросил я у вождя.

— Это колдун с острова Кофиау.

Стало неприятно, ведь и меня они считали колдуном.

— А где все же тело?

— Съели давно, — сказал пожилой воин со шрамом на груди.

— Когда?

— В прошлом месяце, на празднике урожая.

Они требовательно смотрели на меня. Мол, «заказывал — жри». В голове у меня была масса отговорок: «нет аппетита», «простите, я сыт — аперитив был слишком обильным», «стоп! снято! всем спасибо!», «руки в гору, лежать лицом в пол, это стошестьдесятпятыйкраснознаменныйорденаленинаорденабоевогокрасногознамениполквдв!»… Все это не подходило.

Я надавил на глаз. Он был матовым, как белок крутого яйца. Покрутил тарелку. Предложил присоединиться всем собравшимся. Они вежливо отказались. Я перевел разговор на тему консервации. Как же, мол, голова так долго хранится, если тело вон когда съели? Мне объяснили, что голова всегда хранится на такой случай. Вдруг кому срочно приспичит. Ее сушат, как воблу. Я приподнял колдуна за дряблые щеки, примериваясь, куда бы вцепиться зубами. И тут пришло спасение. Само собой.

— Его не обязательно уплетать сейчас, — на ухо шепнул мне вождь. — Можем завернуть с собой, — сказал он и подмигнул.

Я был несказанно рад. В жизни не мечтал о «догги паке» так сильно. Вечеринка закончилась. Выпуская клубы дыма из трубки, я пришел к своему гамаку. Повесил авоську с головой в ногах, чтобы муравьи не сожрали, открыл клетку с кускусом — ему пора было уходить. Тщательно вытер руки об штаны и завалился спать…

Операция «Торнадо»

Утром налетел ветер. Гамак раскачивался. Небо почернело. Я впервые в жизни увидел торнадо. Метрах в пятистах к юго-востоку от острова из моря быстро поднимался черный столб, похожий на разлохмаченную веревку. Он рос на глазах и за две минуты достиг небесного свода. Вода вокруг острова забурлила. На берег со страшной скоростью поползли гигантские черепахи. Голова у меня покруживалась, я списал это на вчерашнее вино. Однако уже через два часа понял, что пришла малярия.

А пока я наблюдал за стихией. Хвост торнадо стал стремительно загибаться к северу. С неба западали комки воды величиной с арбуз. Они были мутными и содержали обрывки водорослей, обломки кораллов и мелкую рыбешку. Торнадо двигался со скоростью сорок-пятьдесят узлов, но оставался в фарватере острова. Столб удалялся. Вдруг все переменилось: хвост стал загибаться в мою сторону. Через десять секунд на пляж прямо передо мной стали падать большие камни. А меня словно окатило из пожарного гидранта: вода содержала гальку. Было противно. Бежать было бесполезно, да и некуда. Стихия закончилась так же внезапно, как и началась. Я повесил одежду на гамак и спокойно побрел заваривать кофе. Коллеги уже были в сборе. Пили джин. Малярия была у всех…

ГОРДИЕВ САНУЗЕЛ

Коллеги спорили, с какой скоростью мчался торнадо. Те, что поопытнее, говорили об узлах, остальные говорили о километрах и милях в час. Правильно измерять скорость торнадо в узлах. И всегда находится пытливый слушатель, которого интересует, как измеряется скорость в узлах. Думаю, что сейчас уместно рассказать об этом. Скорость в узлах стали измерять наши далекие предки в те времена, когда судоходство было парусным и галерным. Для измерения скорости движения применялась веревка. На ней через равные промежутки были завязаны узлы. Веревку спускали с кормы в воду, когда корабль стоял на якоре. Она тонула. Узлов не было видно. Следовательно, скорость — ноль узлов. Якорь выбирали. Поднимали такелаж. Когда судно или корабль начинало движение, ну или начинал… (судно — гражданское, корабль — военный), веревка отклонялась, и на поверхности показывался первый узел — скорость один узел. Ветер наполнял паруса, скорость судна увеличивалась, веревка тянулась от кормы под углом. На поверхности торчали уже восемь или десять узлов. Вот так измеряется скорость.

Я раздал хинин. Он очень горький и хранится в порошках. Проглотить его незаметно нельзя. Мы запили лекарство джином и отправились собирать вещи: пора было переезжать на другую точку. Наш злополучный корабль стоял метрах в ста от берега. Я отправил помощника за капитаном и велел пристать. Уложил вещи в рюкзак. Все было мокрое. Сухим оставался только гамак, так как я мудро выстелил накомарник изнутри большими листьями дикого табака. Складывать его к мокрым тряпкам не хотелось, и я решил запихать его в аптечный баул. Под ногами хлюпала теплая соленая грязь.

Я аккуратно отвязал гамак от первой пальмы и стал сворачивать его так, чтобы он оставался у меня в руках, а не волочился по жиже. Так я приближался ко второму дереву. Я все делал тщательно и очень медленно, так как во время пароксизма малярии визуальная информация поступает в мозг медленнее обычного. Начиналась жара. А может, у меня начинался жар…

Вдруг до меня дошло, что кто-то уже секунд пять пытается откусить мне палец. Я выругался. В гамаке под пологом распластался кускус, которого я усиленно пытался свернуть в трубку вместе с постелью. Местные очень обрадовались и навострили свои тяпки: теперь кускус точно будет сварен с саговой мукой… Этого я допустить не мог. Тем более что тварь крепко держалась за мои брюки и таращилась так, что, казалось, возлагала на меня ответственность за свою судьбу.

Я закинул кускуса в аптечный баул вместе с гамаком и брюками (они к тому времени уже подсохли), возложил рюкзак с камерами себе на голову, а баул с аптекой, кускусом-путешественником и гамаком — на плечо. И направился к литорали.

Остальные мои вещи взял бой. Я отправил мальчика с просьбой подогнать корабль к берегу, но помощник вернулся ни с чем. Он в точности передал мой приказ капитану, но тот выполнить его отказался. Причина была уважительной. Вчера бедняга сильно набрался с местными и теперь боялся не миновать прибрежных рифов, ибо островная лоция и трезвому-то не очень понятна.

Мы пошли к синей лодке по воде. Сначала было очень мелко, потом по пояс, потом по грудь, потом по шею. Благо после торнадо был штиль. Наконец я понял, что иду на цыпочках и уже через раз вдыхаю морскую воду. На голове — техника удельной стоимостью тысяч двести долларов, все лекарства и кускус.

Когда до борта оставалось метров пятнадцать, я поднял все на вытянутых руках и шел уже по макушку под водой. Плыть было нельзя, так как секундная потеря вертикального положения поставила бы все путешествие на грань бессмысленности. Но Ихтиандром я тоже не был и жить под водой не умел.

И когда я уже отчаялся, рюкзаки неожиданно потеряли вес и полетели вверх — оказалось, что я дошел до корабля и капитан подхватил груз и втащил его на борт. Я вынырнул, схватил воздуха и чихнул. Раздалась индонезийская брань, и на голову мне упал кускус. От страха зверек немедленно опорожнился. Вонь несусветная. Я решил, что благоразумно опять окунуться. Когда кускус понял, что моя голова уходит под воду, он буквально осатанел от горя. Даже под водой я слышал его негодующий визг. Когда я вынырнул, он обнял мою голову всеми четырьмя лапками. Хвостом надежно закрепился за подбородок и тихонько зарычал. Я забрался на лодку, и мы отчалили.

Туземцы очень грустили о нашем отъезде. Особенно об отъезде кускуса. Вождь, сопровождавший нас в этом переходе, сказал мне, что плохо оставлять жителей деревни без кускусового супа. И на обратном пути нужно будет зверя все же отправить в котел. Ну или дать выкуп. Я не придал его словам большого значения. Кускус мне стал симпатичен, я чувствовал ответственность за его благополучие. Да и вообще мы уже почти любили друг друга.

Старик и море

Индонезийские лодки устроены интересно: бензиновая травяная косилка с винтом на длинном валу крепится на корме так, чтобы винт лишь чиркал по поверхности воды. Это делается для того, чтобы винты не набирали, не наматывали водяную растительность. А еще чтобы не убить слабый моторчик об рифы. Скорость получается изрядная. В принципе, неперегруженная лодка может выйти даже на глиссаду, то есть оторвать нос от воды и ехать, ударяясь только кормой об волны. Но это редкость.

Следующим эпизодом нашей жизни должна была стать поимка марлина. Для того чтобы поймать его, у нас было все: удочки, несколько воблеров (это деревянная рыбка-приманка величиной с селедку, раскрашенная во все цвета радуги), огромные крючки и плоскогубцы. Ответственным за ловлю был назначен ныне покойный, а тогда очень жизнерадостный, образованный и остроумный, легендарный герпетолог Володя Одинченко. Он закидывал воблера в бескрайние воды и наматывал катушку раз за разом. Часов шесть…

В принципе, мы ничего не теряли. Все равно плыть. Но марлин был нужен. Во-первых, его нужно было снять, во‐вторых, нам нужно было что-то есть на том острове, куда мы направлялись. И жизнь маленького, вонючего и большеглазого кускуса сейчас опять висела на волоске. Он, казалось, тоже переживал за успешность Володиного лова.

Вдруг мотор стал работать громче. Лодка накренилась, кускус насрал в сумку, а Володя чуть не улетел за борт. Клюнуло. Мы приготовили сачки и петли. Мотор был заглушен. А лодку явно тянуло с курса. Удочка, толщиной с лом, согнулась дугой, леска, толстая как зубочистка, звенела как струна. Мы все поддались азарту. Через десять минут рядом с кораблем показалась спина. Серебристая. Шириной как у откормленной свиньи. Потом хвост… и рыба ушла в глубину. Володя сказал, так и должно быть. Сказал, что рыбу нужно измотать.

…Наконец гигант всплыл у борта на боку. Метра два с половиной. Расстояние между кончиками хвостового плавника полметра. Голова как журнальный столик. О том, чтобы тащить его за леску, не могло быть и речи.

Я завязал скользящую петлю на толстой веревке. Такой узел еще называют петлей апартеида.

Потому что узел очень удобен для вешателей — затягивается без мыла. А с мылом вообще благодать. Капитан снял покровы и в чем мать родила скользнул в воду. Он осторожно подвел петлю под хвост морского чудовища и стремительно забрался обратно. Тогда я стал затягивать узел. Находиться в воде рядом с рыбиной было опасно. Веревку привязали к бушприту и взялись за гуж. Над теплыми голубыми водами грянула «Дубинушка». Скоро на палубе лежал гигант. Подойти мы к нему не могли: тело конвульсивно сокращалось, и при каждом кувырке рыбина что-нибудь разрушала. То лавку (их моряки называют банками) в щепки разнесет, то шпангоут.

Когда конвульсии стали редеть, Володя вооружился плоскогубцами и отправился спасать снасти: вынимать крюк из губы и воблер из горла.

ГЛАЗ У РЫБИНЫ БЫЛ РАЗМЕРОМ С КУРИНОЕ ЯЙЦО. ВОЛОДЯ ВЗЯЛСЯ ПЛОСКОГУБЦАМИ ЗА КРЮК И ПОТЯНУЛ. РЫБИНА КЛАЦНУЛА ОГРОМНОЙ, С ПОЛВЕДРА, ПАСТЬЮ, И Я ВЫСТРЕЛИЛ.

Выстрели я на пару секунд позже, она откусила бы Володе руку. Сразу после выстрела на спину рыбине, как кошка, прыгнул капитан. В правой руке у него был паранг — огромный индонезийский тесак, по форме и функционалу напоминающий латиноамериканское мачете. За десять или пятнадцать ударов, нанесенных со скоростью отстрела обоймы пистолета Глок, капитан начисто отделил голову рыбины от туловища. Марлинова кровь, по цвету как человеческая, хлестала и из тела, и из головы. И смешиваясь с морской водой, вытекала за борт через пулевое отверстие. Я стрелял с короткой дистанции, тяжелая пуля прошла навылет через рыбью голову, чуть ниже глаза, и пробила борт. За бортом в чистой воде это рубиновое облако выглядело завораживающе, напоминало дерево со стволом и кроной. А еще — ядерный гриб.

Мы подвели итоги. Ловля марлина — снято. Еда есть. Все живы. Кроме марлина. И, увы, кадров с живым марлином нет… И не будет никогда. Это плохо. Я снялся с рыбьей головой.

Судьба-индейка

Кускус освоился. Он с удовольствием ездил у меня на плече. Жрал все подряд и много спал в бауле с аптечкой. Мы должны были пристать к острову засветло, но из-за марлина задержались. Было темно, и капитан шел малым ходом. Мы легли вздремнуть. Кускус тусовался со мной на носу. С наступлением темноты он играл и веселился. Я дремал и слышал, что он что-то катает между бушпритом и стыком бортов. Потом раздался тихий всплеск, и я открыл глаза и посмотрел за борт. Из пучины морской на меня последний раз глянула вареная и злобная голова шамана с острова Кофиау. Кускус, словно отдавая честь, прикрывал выпученные виноватые глаза потными ладошками. Две отрубленных головы в одном фильме — это сильно. «Тарантино практически», — подумал я и вытер руки об штаны.

Мы высадились. Кускус рассыпал по палубе весь хинин, и вечером мы принимали маларон. Это более современное средство от малярии, но очень тяжелое. Гиппократ говорил, что лечение не должно быть хуже болезни, но маларон делали последователи Авиценны, а он придерживался мнения, что болезнь покидает тело человеческое со страданиями.

Препарат нельзя было смешивать с алкоголем, и поэтому все, кроме кускуса, грустили. Я натянул гамак, кускус залез первым. У меня случился пароксизм (сильный приступ), и мне было не до него. Он хотел играть и притащил в гамак мертвого геккона. Заворачивал его в разорванную пачку от табака и разворачивал… Бесконечно. Я погасил налобный фонарь.

Утром я чувствовал себя здоровым. Выпил кофе, отнес кускуса в джунгли. Папуасы еще спали, и я был уверен, что теперь ему ничто не угрожает. Я посадил его на большое саговое дерево, и он ушел в крону. Мы пошли искать пляж, куда приходят черепахи откладывать яйца.

Перед полуднем черепахи стали выходить из воды. Это поистине величественное зрелище. Тихо, как духи, и неотвратимо, как бэтээры после десантирования, они ползли из воды на песок. Метрах в ста от прибойной линии они быстро копали блиндажи. Присаживались над ними и откладывали штук по сорок-пятьдесят яиц величиной с пингпонговый шарик. Яйца белые, но покрыты не скорлупой, а мягкой кожей. Сделав дело, черепахи уходили обратно в воду. Все это создавало удивительную инопланетную атмосферу.

Мы вернулись в лагерь вечером.

Капитан нажег углей из плавника. Из толстых стволов дендрокаламуса сделал над углями опоры, на опоры пристроил решетки, сплетенные как циновки из расколотых вдоль дендрокаламусов поменьше. Угли он закрыл огромными и мясистыми листьями дерева путешественников. На решетках нас ждал копченый марлин. Без копчения огромное количество рыбного мяса испортилось бы. В качестве гарнира у нас были морские орехи.

Ореховые деревья растут по берегам и, строго говоря, к орехам отношения не имеют. Но плоды их покрыты рыхлой древесиной. Пористая структура скорлупы делает плод морского ореха непотопляемым. Созревшие колобашки падают в воду и таким образом расселяются по миру. Если расколоть такой плод камнем, внутри будет косточка, уже соленая от морской воды. По вкусу напоминает фисташки.

Марлин оставил меня равнодушным. Он был похож на грубую сухую треску. Но есть его удобно: все кости в нем крупные и не страшные, мясо делится так же, как и в треске, на полукруглые слои, и в каждом слое по кости. А каждый слой, как стейк на кости, размером с ладонь. Визуально напоминает баранью корейку.

На острове оказалось много индюков и индюшек. Дикая популяция. С утра я отправился за ними, и наше меню стало поинтереснее.

…Мы ждали, когда появятся черепашата. Дело это небыстрое. Временный лагерь обрастал бытом и превращался в постоянное расположение. Через несколько дней он уже напоминал штаб округа.

В КОПЧЕНОМ МАРЛИНЕ ПОСЕЛИЛИСЬ МУРАВЬИ. МЫ ЕЛИ РЫБУ С МУРАВЬЯМИ, ТАК КАК ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НИХ БЫЛО НЕЛЬЗЯ.

Поэтому каждый вечер марлин отправлялся в коптильню в муравьиной панировке. Так мы боролись с разложением. Муравьи не уходили, оставались в рыбе. И через несколько дней куски были сплошь покрыты прилипшими копчеными трупиками насекомых, как шагренью. Рыба из-за этого кислила.

Я отправился на пляж проверить черепашат и обнаружил там юнгу с палочкой. Он тыкал ею в песок: раскапывал гнезда и таскал яйца в кипящую кастрюлю с морской водой. Я взял его за ухо правой рукой, котел с яйцами левой и повел на суд к капитану. Первое впечатление о человеке всегда самое верное. Гаденыш.

Виновник предстал перед товарищеским судом. Я выступал обвинителем. Сообщил, что черепахи охраняются конвенцией СИТЕС, занесены во все местные и международные Красные книги. Дополнил свою короткую речь выдержкой из индонезийского уголовного кодекса — за это дело у них дают десять лет тюрьмы. Юнга был приговорен к сидению на корабле. Больше на сушу ему спускаться не разрешили. Он очень испугался и был тише воды и ниже травы. Черепашьи яйца пришлось съесть. Юнга наковырял штук триста. Они уже были сварены, и выбрасывать их при нашем скудном рационе — просто грех. Блюдо мне очень понравилось. Белка совсем немного, он жидкий, как соленая водичка. Желток огромный, очень желтый. Похож на куриный, но гораздо нежнее, будто желтки сварили вкрутую и перетерли их со сливочным маслом.

* * *

Утром следующего дня во время обхода я обнаружил следы, ведущие к воде. Малыши стали вылупляться. Мы приготовились снимать массовый исход. И вот наконец песок зашевелился: очаровательные маленькие танки поползли к воде. Я в умилении наблюдал за шествием.

Вдруг из прибрежных мангров вывалился индюк и стал жрать черепашат. Точнее, ему удалось проглотить только одного, остальные просто были крупнее и не лезли в клюв. Он шел по пляжу как фашист, цепляя и подбрасывая в воздух черепашат-малышей. Этому нужно было положить конец, и я относительно быстро поймал злодея футболкой. Вскоре весь пляж шевелился, как травелатор в аэропорту. Тысячи черепашек появлялись из-под земли и исчезали в ласковом прибое. А мы сняли все, что планировали, и собрались в обратный путь.

Того индюка я отдал в качестве выкупа папуасам. Кускуса больше не видел. Но думаю, что он по мне скучает. За двадцать дней кускус преодолел огромные расстояния, вырвался из лап каннибалов, плавал по морю-океану и обрел новый дом на острове, где всякая охота запрещена. Его жизнь была обменена на жизнь индюка-фашиста. Я обдумывал все это на обратном пути, когда чистил карабин перед сдачей в оружейную комнату аэропорта Сурабайя. Поташ и щелочь разъедали ранки от кускусовых зубов. Я облизал ладони и вытер руки об штаны.

Я решил, что когда-нибудь напишу повесть «Судьба-индейка». Но был молод, и писать книги было некогда. Теперь это время пришло.

МУЖЧИНА ВСЕГДА ОТВЕЧАЕТ ЗА ТЕХ, КТО ЕГО ЛЮБИТ

Назад: Глава 5 Про случай